Счастливая Анна

(Подлинная история с элементами вымысла)

Вы, наверное, знаете, что подлинные истории зачастую выглядят невероятными, а выдуманные – правдоподобными.

Я расскажу вам об одном происшествии, которое случилось в те незапамятные времена, когда мобильные телефоны были невиданной редкостью, а большинство одесситов перемещалось по городу не в личных автомобилях, а в общественном транспорте и, как это делают профессиональные повествователи, добавлю в свой рассказ немного вымысла, чтобы этот паровозик потянул за собой весь состав.
Где здесь правда, а где выдумка решайте сами.

"Анна и Алексей полюбили друг друга. И, как только Анна развелась с мужем, влюбленные поженились. Так что Оленька родилась в законном браке своих родителей.
Естественно, что и своего первенца Серёженьку Анна не оставила бывшему мужу. Тем более, что теперешний никогда не высказывался против ее решения.
Новая семья поселилась в заводском общежитии на окраине города вблизи Овидиопольской дуги Одесской железной дороги…"

В первый день 5758 года во время праздника Рош а-Шана Юда сделал Шейндл предложение, от которого она не смогла отказаться. Да и зачем ей нужно было отказываться? Рыжеволосая красавица Шейндл нравилась многим, но именно с Юдой ей было интересно и не скучно. Юда дарил ей цветы и рассказывал удивительные истории. Еще он был романтиком и поэтом. Правда, не такой уж это большой аргумент для замужества. Но Шейндл больше прислушивалась к своему сердцу, чем к разуму. Юда ей нравился, и он был искренне в нее влюблен, что было заметно всем окружающим, а кое-кто ей даже завидовал.
Свадьбу назначили на весну.

"В конце декабря 1997 года в Одессе выпал снег.
Анна ожидала сына из школы. Он влетел в квартиру с покрасневшими от мороза щеками, бросил возле порога портфель, снял верхнюю одежду и побежал умываться. Затем быстро поел приготовленный ею обед, попросил морковку побольше и убежал на улицу лепить с друзьями снеговика. Анна понимала, что снег вносит в жизнь сына радость, и тем не менее она страдала от того, что общается с сыном все реже и реже – с рождением сводной сестренки, Сережа старался находиться дома как можно меньше.
Она подняла с пола портфель сына и посмотрела на дочь. "Ту-ту, ту-ту, ту-ту", – повторяя слова, которым научил ее старший брат, маленькая Оленька с уходом Сережи возобновила свои попытки водить игрушечный паровозик по рельсам детской железной дороги. За ее спиной новогодняя елка поблескивала золотыми шарами и серебряным серпантином…"

Небо подарило Одессе к первому Ханукальному вечеру 5758 года от своего сотворения связанную из снега и мороза белую праздничную кипу.
Юда стоял на автобусной остановке и смотрел, как вокруг снежной бабы с оранжевым морковным носом резвилась стайка детей. Один из брошенных чьей-то то неловкой рукой снежков влетел в окно торгового киоска. Из него выглянула разбуженная продавщица и с напускной строгостью пригрозила детям сжатой в кулак ладонью – "вот я вам". Дети ответили ей смехом, прячась за снежную бабу, так что возможно пославшая снежок рука была не такой уж и неловкой.
– Мужчина, а что это мы стоим и ничего не покупаем? – Юда посмотрел на задержавшуюся в окошке своего прозрачного теремка пробудившуюся киоскершу, их взгляды встретились, и она закончила свое рекламное объявление неотразимым вопросом: – У нас что, уже всё есть?
Конечно, всего у Юды не было. К тому же как раз сегодня он собирался купить спички, чтобы зажечь вечером шамаш…
– Юноша, – многообещающе улыбнулась Юде продавщица, – эксклюзивное предложение и только для вас, – и подала понравившемуся ей покупателю вместе с коробком спичек букетик живых белых подснежников…
Юда не мог поверить своим глазам! Подснежники в конце декабря?! А ведь еще вчера любимые цветы Шейндл ему были так нужны…
– Молодой человек, что вы себе думаете, как тот писатель? – Интонации голоса киоскерши и возраст Юды колебались, как волны Черного моря во время шторма: – Цветы, между прочим, живые, и уйдут отсюда в один миг.
Юда не был писателем, но "Литературную студию им. Шолом Алейхема" он, действительно, посещал. Из-за этих посещений они вчера с Шейндл и поссорились.
"Я знаю, у вас там не одни только писатели да поэты имеются. Наверняка еще и какие-нибудь фифы глазками вертят. Если тебе там так интересно, можешь с ними и ночевать!" Ну не смешно ли? Его Шейндл, его красавица Шейндл, согласившаяся стоять с ним под хупой, ревновала своего будущего мужа к литературной студии! Ну какие там могут быть фифы с вертящимися глазами? Так только, увлеченные поэзией три симпатичные девушки. И что? Из-за этого ничего устраивать столько шума? Да еще оставить его одного накануне Хануки, бросив на прощанье: "Чем ты завтра вечером зажжёшь шамаш, Кунилёма? А еще хочешь, чтобы я родила тебе сына..."? Во-первых, не Кунилёма, а Куни Лемеле. Во-вторых, не только сына, но и дочь. А в-третьих, никто, кроме Шейндл ему не нужен, и Шейндл это знает. И ханукию он сегодня вечером зажжет.

"Ку-ку, ку-ку, ку-ку…" – маленькая железная птичка выскочила на пружинке из своего домика, напоминая Анне, что муж снова задерживается на работе.
Она села за кухонный стол, взяла листок бумаги и написала на нем несколько фраз, затем скомкала листок, взяла другой, написала на нем значительно меньше и положила его под тарелку с хлебом.
Пришел с работы Алексей. Пока он умывался, Анна надела пальто, взяла серый пуховый платок, поцеловала дочь, крикнула мужу: "Я в магазин" и, спрятав первую скомканную записку в карман, вышла из квартиры".

Юда зашел в подъехавший к остановке автобус. Пассажиров было не много. Он сел у окна. Автобус отправился по маршруту, переехал через мост и вскоре остановился у железнодорожного переезда перед опущенным шлагбаумом.
Будущий писатель достал из висевшей на левой руке маленькой синей сумочки блокнот и, как и советовал руководитель литературной студии, стал вносить в него дорожные наблюдения и случайные мысли.
"Все семьи создаются для того, чтобы быть счастливыми…" – отдал карандаш свое графитовое тело белому листу блокнота и завис над его чистым полем. Первая случайная мысль оказалась не законченной.
Юда посмотрел в окно. Веселые снежинки снова кружились в воздухе, а те из них, что прилипали к стеклу, заглядывали ему в глаза, как бы прощаясь перед тем, как превратиться в слёзы. "Все счастливые люди радуются жизни, все несчастные думают о смерти…" – записал он вторую мысль. Она показалась ему банальной, но именно после нее карандаш заскользил по бумаге, как фигурист по льду:
"Живший в своем имении вдали от суеты и городского шума всемирно известный писатель и гуманист Лев Николаевич Толстой не любил сочинений английского поэта и драматурга Уильяма Шекспира.
Особенно не нравились босоногому и совестливому графу-вегетарианцу так без меры и устали восхваляемые всеми его современниками кровавые шекспировские трагедии, в коих безжалостный автор в поэтической и величественной форме шпагами и кинжалами, топорами и ядами, а то и просто голыми руками с легкостью сокращал жизнь своим как второстепенным, так и главным персонажам, подвергая их духовным и физическим страданиям, доводившим бывших счастливцев до сумасшествия, речного дна и массового самоубийства в могильных склепах".
"У-у-у!" – громким протяжным гудком известила о своем дефиле припудренная снегом пригородная электричка. Карандаш продолжал свои пируэты:
"Однако же и сам талантливый романист не преминул последовать примеру столь публично не приемлемого им гения английской литературы и при случае не дрогнувшей, а так-таки виртуозной! рукой толкнул свою самую известную героиню одноименного с ней романа под чугунные колеса не первого, но второго! вагона, проезжавшего мимо неё железнодорожного состава".
Шлагбаум поднялся. Мысль о том, что "писатель-гуманист мог бы послать Анне Аркадьевне в последнее мгновение ее опрометчивого поступка чью-нибудь спасительную руку", осталась не записанной.

(Автобус вез героя моего рассказа к самой окраине города. Конечно, для повествователя о происшествии, случившемся в Одессе с человеком по имени Юда, естественнее и привлекательнее было бы, чтобы он жил где-нибудь в центре города (а хоть бы и на самой Дерибасовской), или же был бы обитателем улицы Мясоедовской, что на шумной Молдаванке, и чтобы обязательно, хоть бы и фоном, ощущалось присутствие Черного моря, пусть и зимнего, с замерзшей прибрежной водой и безлюдными пляжами, но остающимся завораживающе прекрасным, даже если смотреть на него с вершины склонов из прогретого дыханием узорчато-морозного окна трамвая, направляющегося к станциям Большого Фонтана, а то и до самой Черноморки.
Но так уж получилось, что Юда оказался вдали от городской суеты. И таки да, как повествователю, мне ничего не стоило бы ради все той же "правды жизни" внести небольшие изменения в свой рассказ и заменить железнодорожный состав на городской трамвай, тем более, что, во-первых, в Одессе трамвайных путей предостаточно, а во-вторых, вспомните, что случилось с не композитором Берлиозом в Москве на Патриарших прудах? Но нет. В конце концов, рассказ мой не столько об Одессе, Юде и Анне, сколько об Овидиопольской дуге, которую каждому из нас однажды выпадет случай пересечь не только поперек, но и вдоль...) 

На остановке "Мостик" Юда посмотрел через лобовое стекло автобуса на дорогу. У "Третьего железнодорожного переезда" выстраивалась вереница автомобилей и Юда решил выйти из автобуса, чтобы пересечь Овидиопольскую дугу по малолюдной тропинке.
Стройный ряд раскидистых софор встречал его на другой стороне дороги; рядом с ними вычурные акации, словно хрупкие, но вышколенные балерины стойко держали осанку, несмотря на мороз и обледенелость их тонких веток; высокие тополя заглядывали в окна пятиэтажных зданий заводских общежитий, коробчатыми скалами нависавшими над узкой дорожкой, ведущей к автомобильным и мотоциклетным гаражам; за гаражами на белом просторе речной дугой протекала по насыпи железнодорожная колея; вдали, за заданиями общежитий, начинался поселок одноэтажных домов.
Идя по заснеженной тропинке, Юда заметил, что шедшие впереди него, убеждаясь в отдаленности показавшегося из-за поворота железнодорожного состава, переходили по деревянному настилу через железнодорожный путь, не обращая внимание на стоявшую к ним спиной женщину, оказавшись рядом с которой, он почему-то остановился. Невысокая, одетая в серое пальто, с едва прикрывающим голову пуховым платком, она стояла у самой колеи, повернувшись к надвигавшемуся издали поезду, словно в ожидании его прибытия на станцию…
«Возможно, что и Нижегородскую» – неожиданная мысль подсказала Юде причины его остановки.
«Анна!» – захотелось ему окликнуть незнакомку, но женщина, почувствовав, что за ее спиной кто-то находится, обернулась сама. Юду обжег отталкивающий колючий взгляд покрасневших то ли от ветра, то ли от слёз обведенных тонкой линией туши сердитых глаз.
– Что стал? Иди, куда шёл! – Сказала ему молодая женщина с обидой в голосе и отвернулась. По всей вероятности, она ожидала увидеть кого-то другого.

"Выйдя из ванной, Алексей подхватил подбежавшую к нему дочурку, покружился с ней возле елки, затем сел за кухонный стол, усадил себе дочку на колени и стал ужинать. Когда Оленька потянулась за хлебом, Алексей пододвинул к ней тарелку поближе и не обратил внимания на выскользнувший из-под тарелки белый листок, плавно опустившийся под стол к его ногам…"

"Редкие снежинки, кружась в воздухе, плавно опускались на ее неприкрытую голову. Поезд хоть и медленно, но приближался. Мне нужно было либо перейти через насыпь и продолжить свой путь, либо остаться – однако то, что я успел разглядеть в глубине ее серых глаз, не оставляло мне выбора...
Когда поезд подошел совсем близко я приблизился к ней вплотную и крепко обхватил руками. В метре за моей спиной локомотив с ветром и скрежетом потащил груженные вагоны. В отчаянном натиске женщина толкала меня под поезд, однако, отступать было некуда, и я устоял...
Когда прошло несколько вагонов, пленница моя смирилась и перестала вырываться. Я ослабил свои объятия.
– Зачем?! Зачем ты остановился?! Шёл бы себе как другие. Оставь меня!! Оставь меня одну!!! Иди своей дорогой! Ну, иди же! Иди! Зачем тебе это надо? – Под удаляющийся стук колес последнего вагона пыталась она уже словесно освободиться от непрошеного спасителя, и, когда ей и это не удалось, уже совсем смирившись: – Как ты догадался?
Я не отвечал на её вопросы, требования и упреки, но медленно уводил от железной дороги к домам общежитий.
Она не сопротивлялась, однако, дальше гаражей не пошла, но возле них у ствола дерева в вечерних сумерках со слезами на глазах рассказала мне свою, чуть не закончившуюся трагически, историю: с рождением их маленькой дочери, второй муж стал иногда даже грубо проявлять свою неприязнь к ее сыну от первого брака, всякий раз раздражаясь на ее нежные чувства к Сереженьке, чье сходство с отцом становилось все более выразительным – и сегодня её терпению пришел конец: постоянная необходимость выбора невозможного: фактически, либо сын, либо дочь, довели её до безумного решения: она докажет мужу, что мать не будет выбирать! И кроме того, продавая пирожки на вещевом рынке, женщина старается быть со всеми приветлива, а муж ее за это постоянно ревнует, устраивая необоснованные слежки… "Почему я должна все это терпеть? В чем я виновата? И где он сейчас?" – закончила она свою исповедь вопросами, адресуя их через случайного слушателя куда-то выше.
Даже исповедуясь, люди не всегда говорят всю правду. Я заглянул ей в глаза, снял со щек сбежавшие из них слезинки и, не смея отвечать за того, к кому она обращалась, снова спросил ее: "Где ты живешь?" 
На этот раз она указала рукой на ближайшее к нам общежитие… назвала этаж… номер квартиры… и имя мужа.
– Стой здесь и никуда не уходи! – сказал я ей и с надеждой на быстрое возвращение направился по указанному адресу, как я теперь понимаю, совершая глупейшую ошибку".

"Когда парень в вязанной шапочке ушел, Анна повернулась и медленно пошла по тропинке к железной дороге. Обида на всех, а особенно на мужа, который даже не пошел ее искать, не проходила.
Она постояла у колеи, а потом пошла по ней в сторону железнодорожного переезда.
До встречи с рыжебородым Анна пропустила у перехода два состава и, если бы незваный спаситель не остановился около нее, возможно, она так бы ни на что и не решилась. Теперь же ее никто не остановит. Нет, она вовсе не хотела умирать. Она просто хотела любить и быть любимой. А если нет…"

"Войдя в вестибюль общежития, я неожиданно оказался в кромешной тьме. Время планового отключения электроэнергии внепланово увеличило продолжительность моего поиска нужной квартиры. Периодически освещая себе дорогу, так кстати купленными сегодня спичками, я, наконец, нашел необходимый номер, под которым была прикреплена табличка с фамилией жильцов, и постучал в дверь. "Вронские" – не успел я удивиться прочитанному, как огонь опустился к моим пальцам, и я уронил догоравшую спичку, а вместе с ней и весь коробок. В это время дверь отворилась.
– Алексей? – спросил я у человека в спортивном костюме и после утвердительно-вопросительного "да..." быстро добавил, – Ваша жена сейчас находится возле железнодорожного пути.
– Зачем? – настороженно спросил хозяин квартиры и, усиленно пытаясь понять значение произносимых неожиданным визитером слов, впустил меня внутрь.
– Затем, что она, – едва переступив порог, продолжил я твердо и значительно, но, увидев в слегка освещенной люминесцентным фонарем комнате маленькую девочку, играющую у новогодней елки с детской железной дорогой, котенком и листком бумаги оборвал свою речь и стал подбирать нужные слова, надеясь, что их тревожный смысл поймёт только ее отец, – затем, что она… что она хочет… в общем, вам нужно сейчас же пойти со мной… туда… – не  смея добавить пугающее своей двусмысленностью "за ней", закончил я свое настойчивое приглашение тихим и по возможности убедительным голосом.
Муж оставленной мной у гаражей женщины, наконец, сообразив, куда и зачем его приглашают, начал поспешно собираться, но увидев, что я ожидаю его, почти прокричал: "Не жди меня! Не жди!"
И тут я, впервые и единственный раз в этот вечер испытав подлинный страх, бросился бежать по темным коридорам и лестницам общежития, рискуя впотьмах свернуть себе шею и остаться лежать на лестничной площадке неуклюжим спасителем, погубившим не только себя, но и возможно, что жену Алексея.
Если кому-то кажется, что я похож на Куни Лемеле, то, вероятно, мне присуще и его везение – через мгновение живой и невредимый я уже был у гаражей, но, как и предположил вначале своего слалома, женщины там не было. 
Озираясь по сторонам, я направился к железнодорожному полотну. Но и там, на покрытом снегом просторе не мог разглядеть ни одного человеческого силуэта.
И в это время слева показался рассеивающийся луч прожектора, вновь движущегося по Овидиопольской дуге поезда. Секундное отчаяние вдруг сменилось такой необходимой собранностью.
Я перевел свой взгляд вправо по пути следования поезда и только тогда заметил вдали, точно прогуливающуюся по заснеженному парку, неторопливо идущую в сторону железнодорожного переезда, одинокую фигуру. К счастью она пошла не навстречу поезду, и теперь, учитывая медленное осторожное его движение, времени, чтобы увести с пути заблудившуюся в своих переживаниях женщину у меня было достаточно, а то, что это была именно она, я, конечно же, не сомневался".

"Анна медленно шла по заснеженной насыпи в сторону железнодорожного переезда.
Теперь-то Алексей пойдет ее искать. Если поезд придет раньше, он увидит, на что она решилась из-за его неприязненного отношения к Сереже, он поймет, как был жесток и несправедлив и к нему, и к ней, и как ей было больно, когда он как будто бы задерживался на работе… Сейчас больно будет ему…
На переезде замигали семафоры и опустились шлагбаумы, через несколько минут должен был появиться поезд…
"Где же он?" – подумала она о муже и обернулась…" 

"Вдруг она повернула голову назад и, заметив между собой и поездом идущего за ней навязчивого спасителя, побежала по шпалам в сторону железнодорожного переезда.
Ситуация изменилась.
Я уже не мог потратить и мгновения, чтобы обернуться и определить, как далеко находится приближающийся локомотив, а, напротив, сообразив, что дело вновь принимает весьма серьёзный оборот, не смея даже и помыслить, что будет если я не успею вовремя, изо всех сил пустился в погоню, стараясь наступать на невидимые под снегом шпалы, не имея права упасть, споткнувшись о гравий, и ругая мешавшую мне бежать маленькую синюю сумочку.
Одни только месяц со звездами в небе, да машинист локомотива на земле были зрителями нашего неожиданного соревнования за смерть и жизнь…
Настигнув беглянку, я в прыжке попытался столкнуть женщину под откос. Однако, падая, она успела ухватиться рукой за рельс, в каком-то бессмысленном азарте не желая быть побежденной. В ответ я навалился на неё всем телом и стал бить по не отпускающим рельс пальцам сначала, боясь их сломать, ладонью, а затем, уже ничего не боясь, кулаком, с неумолимым приближением поезда увеличивая силу удара и злясь на её глупое упрямство если не умереть самой, то хотя бы покалечить нас обоих...
Её пальцы разжались, когда поезд, точно высматривающий себе глазом-прожектором пищу гигантский дракон, подлетал к нашим суетившимся телам, как к легкой добыче. Я оттолкнулся вместе с женщиной как можно дальше от железнодорожного полотна и накрыл ее своим телом. Скатываться с насыпи я не решился, так как боялся, что женщина может вырваться и вернуться на встречу с голодным драконом…

…Устрашающе стуча своими колесами-зубами, поезд двигался долго и медленно, а я лежал в снегу вместе с уставшей от борьбы и переживаний незнакомой женщиной, одной рукой уже без усилий удерживая её возле себя, а другой, гладя ее голову по открытым из-за сбившегося платка заснеженным с примерзшими льдинками волосам…

Когда стало тихо и безветренно, мы поднялись на железнодорожную насыпь. Стоя на шпалах, я посмотрел в сторону переезда и увидел хвост удаляющегося в снежном мареве по Овидиопольской дуге уже для нас безопасного поезда-дракона.
Мы приводили свои одежды в порядок, удаляя прилипший к ним снег, когда к пешеходному переходу, хаотично светя фонариком во все стороны, подошел Алексей. Не найдя ни своей жены, ни тревожного незнакомца, он скрылся из нашего вида в районе гаражей.
Пришло время возвращаться.
– Если ты это сделаешь… – сказал я ей и, стал искать наиболее весомые причины, могущие заставить молодую женщину отказаться от необратимого поступка, а когда подумал, что совершает она его, от части и ради сына, то вспомнил Сережку Карена, с которым дружил в детстве, когда мы жили на Молдаванке. Тогда мой лучший дружок с Прохоровской улицы однажды в одночасье из всегда веселого и озорного мальчишки превратился в замкнутого и необщительного подростка.
– Дети твои никогда больше не будут смеяться, – закончил я начатую фразу.
И после паузы, едва ли преувеличивая, медленно повторил то, о чем она могла бы подумать и сама.
– Если ты это сделаешь, дети твои никогда больше не будут смеяться.


Как только мы сошли с колеи на тропинку, из-за гаражей к нам подошел Алексей.
– Это к нему ты бегаешь на посиделки? – встретил он нас, обращенным к своей жене ревнивым вопросом, указывая пальцем одновременно и на меня, и на находящиеся за моей спиной на другой стороне Овидиопольской дуги общежития.
– Фонариком он тут светит! – как-то странно ответил я, и придавая поступку женщины завершенность, дабы она не пыталась его повторить, добавил, – А ты видел только что проехавший поезд? А ты знаешь, что мне с трудом удалось догнать твою жену и столкнуть её с рельсов? 
И совсем не желая вмешиваться в личную жизнь супругов, смотревших после моих слов друг на друга, я, махнув рукой и выдохнув "А-а!", развернулся и, как и просила меня женщина в самом начале нашей встречи, пошел своей дорогой".

"На снежном просторе под ночным небом стояли мужчина и женщина. Они смотрели друг на друга, а чаши весов продолжали колебаться.
- Что здесь происходит, Нюра?
- Ты нас больше не любишь. Ни меня, ни Сережу. Я ведь знаю с кем ты задерживаешься не на работе.
 - Хочешь знать правду?.. Да, у меня есть любимая женщина. Это ты, Нюра. И у меня есть любимые дети: Оля и Сережа. И я люблю вас всех троих. И ради вас троих я и работаю. И не думай, что кто-нибудь из вас мне безразличен. А ты…
- Леша, я люблю тебя, Леша, и я хочу любить тебя всю жизнь, Леша, не уходи от меня, я не смогу без тебя жить, Леша…
- Да куда же я ухожу и зачем?..
На снежном просторе под ночным небом стояли мужчина и женщина. Женщина смотрела на мужчину открытым сердцем, а он целовал ее закрытые глаза, из которых текли сладкие слезы…" 

Юда возвращался домой. На запястье его левой руки висела чудом сохранившаяся маленькая синяя сумочка, а в нагрудном кармане лежали измятые, но живые подснежники. Он смотрел в звездные глаза неба и улыбался. Небо улыбалось ему в ответ.
Несмотря на то, что Юда опоздал вовремя зажечь первую ханукальную свечу, в окне дома, к которому он приближался, уже горели две. Их зажгла Шейндл, вернувшаяся к нему после недавней размолвки.
Есть тысячи причин, из-за которых влюбленные ссорятся, но все они вместе взятые не перевешивают ту одну, по которой они мирятся.
Юда не стал скрывать от Шейндл причины своего опоздания. Шейндл выслушала его историю, улыбнулась и, со словами: "Не за то, что ты бегал за незнакомой женщиной, чтобы полежать с ней в сугробе в обнимку, а за то, что у тебя не было выбора", поцеловала Юду так, как никогда раньше.
В своем рассказе он, правда, умолчал, что несколько раз, словно маленького заплаканного ребенка, успокаивающими отцовскими прикосновениями поцеловал "Анну" в голову, почувствовав губами холод льдинок, примерзших к ее открытым из-за сбившегося платка волосам. Подумал ли он о том, что Шейндл с ее ревнивым воображением лучше этого не знать, или ему просто не хотелось услышать от любимой женщины те же необоснованные упреки, какие "Анна" услышала от мужа, взору моему не открывается. Как и то, что Шейндл не стала расспрашивать Юду, о чем он не договаривает, кратко рассказывая, как долго лежал в снегу с незнакомой женщиной, чтобы любимый человек ей не врал, или чтобы самой не быть похожей на ревнивого Алексея. Честно говоря, я и сам не знаю, что нас крепче всего связывает друг с другом – правда, любовь, доверие или все вместе взятое.
 Как бы там ни было, еще до Пурима Юда и Шейндл стояли на Ланжероне под хупой и пили вино из одного бокала. К Хануке Шейндл родила Юде мальчика. К следующей – второго. А еще через год – девочку, такую же рыжую и красивую, как и она сама. Детей назвали Аарон, Моше и Мирьям.

"Анна открыла глаза и проснулась. Рядом спал Алексей. Она прислушалась, пытаясь понять причины своего пробуждения. Было темно и тихо. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, она выскользнула из-под его руки и пошла посмотреть на детей. Оленька и Сережа спали в своих кроватях. Анна поправила сползшее одеяло сына, поцеловала дочку и подошла к окну. Слегка освещаемые луной, снежные хлопья, увлекаемые ветром, кружились в танце между деревьев и над крышами гаражей…
Воспоминания то ли сна, то ли яви нахлынули на нее.
Неужели, если б тот рыжебородый, даже имени которого она не спросила, не устоял бы под ее отчаянным желанием все потерять, сейчас у нее не было бы ни Алексея, ни Сережи, ни Оленьки и ни ее к ним любви?.. Да и самой этой тихой сказочной ночи тоже бы не было?..
Тихо мурлыкнул котенок. Анна присела, взяла его на руки и поцеловала сонную мордашку.
Какая же она все-таки счастливая, что еще долго и долго может любить мужа, детей и этот пушистый милый комочек!
Какая же она все-таки счастливая, что все они у нее есть!
Она положила котенка на место, еще раз посмотрела в окно, улыбнулась ночному снегопаду, сняла с ресницы слезинку и пошла спать…" 

На этом моя история о происшествии, которое не попало в одесские новостные сообщения только по причине своей незавершенности заканчивается.
Быть может, вас интересует, как сложилась дальнейшая жизнь продавщицы пирожков, имя которой для Юды осталось неизвестным? Увы, этого я не знаю, а выдумывать не хочу. Что я знаю точно, так это то, что, прожив в районе Овидиопольской дуги еще три года, Юда ни разу не слышал ни об одном трагическом случае ни на самой железной дороге, ни в ее ближайших окрестностях. 
А опубликовал ли он свой первый рассказ "Счастливая Анна" и стал ли он писателем? Да так ли уж это важно? Все же, если вы читаете эти строки, прочитав все предыдущие, то, наверное, таки да, как когда-то говорили у нас в Одессе, в городе, который я оставил много лет тому назад в поисках своей дороги.
В конечном итоге каждый из нас идет своей дорогой, а то, что находится то ли внутри нас, то ли выше не только прокладывает нам маршрут, но и, как бы мы ни торопились, подвигает нас к принятию самостоятельного решения, как срочно нам нужно пересечь Овидиопольскую дугу…