3 Громадина

У Маши из 3Б отличные отметки по всем предметам и гора планов на будущее. Она обязательно окончит школу с золотой медалью и поступит в университет, если её не собьёт грузовик. Обязательно собьёт.

— Маш, дай русский списать… пожалуйста, — Сёма догоняет девочку по дороге в школу. Та не отвечает. До самых дверей они идут молча. Впрочем, идти близко.

— Хорошо, Семён. Только быстро, пока я сменку переобуваю, — Маша кладёт тетрадь рядом на скамейку, затем вытаскивает туфли из пакета, медленно расшнуровывает ботинки. За это время можно списать треть домашнего задания.

Сёма не шевелится. Может и не дышит. Маша прослеживает за его взглядом, но ничего не понимает. Он таращится на тетрадку. Ту, которую просил.

— Семён! Ты чего, замёрз? У меня времени мало! Тамара Владимировна на меня рассчитывает!

— Тамара?..

— Ой, всё! Потом. У вас русский третий. Может, проснёшься, — девочка заталкивает тетрадку в рюкзак, относит одежду в раздевалку и исчезает.

Ещё минуту Сёма разглядывает скамейку. Он бледен и суетлив. Словно увидел покойника. Так и есть. И этого он видит уже несколько дней.

Эту.

На скамейке у раздевалки сидит мёртвая девочка с изуродованным лицом и следом шины на животе. На ней платье с жёлтым кантиком по вороту, как и на Маше из 3Б. Мёртвая девочка смотрит вслед своей жизнерадостной хозяйке бельмами невидящих глаз. Её вмятый нос пузырится сукровицей, губы прорваны в нескольких местах, оголяют сколотые зубы. Изредка появляется прокусанный насквозь язык, размазывает жижу по подбородку.

Покойница разгибает коленки, содранные до кости, движется к лестнице следом за 3Б. Сёме в другую сторону. Он из параллельного класса. Просто хорошо знает Машу с её отцом. И в последнее время стал списывать у девочки домашнее задание. Так он поддерживает с ней общение. По совету деда.

— Чё встал, червивый? — Гостин. Машин одноклассник. Толкает Сёму в плечо. Тот падает на пол, а когда поднимается, гыгыканье здоровяка доносится уже с лестницы. На первом этаже только уборщица.

Третий урок.

— Дети, кладём тетради мне на край стола, — Тамара Владимировна гладит лиловую дужку очков.

Обычно она не ведёт занятий в этом классе. Подменяет больную классную руководительницу. Многим Сёминым одноклассникам эта учительница не нравится, потому что требовательна и сыплет двойками, как жуками из гнилого дупла. И ещё, потому что никогда не заменит ту любимую учительницу, которая заболела на заре весны. Не довела свой класс до выпуска в среднюю школу. Многие ребята уверены, что всё наладится. Она вернётся.

Сёма знает, что это не так. Он видел покойницу с полуразложившимся горлом. Кишащую червями. Болезнь. В свои девять мальчик ежедневно видит смерти. Иногда их можно предотвратить, а чаще – нет. Сёма кладёт тетрадку на учительский стол. Так и не списал домашку.

— Сегодня подготовился, Семён?

— Простите… сейчас тяжёлый период… папа в…

— Понимаю. Не переживай. Эту двойку можно будет исправить на летних занятиях. Ну, или – на второй год. Всегда есть варианты. Не переживай.

Сёма молча возвращается за парту. Смотрит себе на руки. Вокруг класс полный людей. Вдруг кому-то из них тоже пора умирать. Не хочется обнаружить это сейчас.

Из коридора доносятся шлепающие шаги. Сёма узнаёт эту походку. Он не хочет о ней думать и только смотрит себе на руки.

Папа в запое. Маша из 3Б вот-вот должна умереть. У самого одни двойки. Тяжёлый период – это мамино выражение. Оно нравится мальчику. Как будто сама жизнь не тяжёлая. Просто такой период.

— Сын, как в школе-то дела? — пьяный отец ловит Сёму на выходе из квартиры.

— Нормально, пап. Не ругают.

В проёме двери стоит дед Лукьян с ржавой лопатой. Наблюдает за семейной беседой. Чешет затылок козырьком кепки. Не лезет.

— Нормально?! Что за тупое слово?! Я не понимаю! Дневник сюда! — отец повышает голос, но не трогает сына, косится на дедовскую лопату, — Сюда!

Мальчик выполняет. В дневнике свежая двойка по русскому.

— Знал, — выдыхает отец и отправляется на кухню за «добавкой», — ты никуда не идёшь!

— Один справлюсь, — хрипит дед, — делай уроки, Сёмка. О своей жизни подумай. А о смерти пусть старики и дураки пекутся.

Мальчик смотрит в пол. Только не заплакать.

Лукьян закрывает дверь, закуривает на площадке. Хромает к лифту, пошаркивая одной ногой. Откуда-то сверху на него скатывается эхо шлёпающих шагов. Дед глуховат, но вслушивается. Дым вихрится по бороде. Внук коротко рассказал ему о своих наблюдениях, да и сам Лукьян много чего повидал. Он опирается на лопату и заглядывает в пролёт меж перилами. То и дело там мелькает чья-то распухшая рука. Будто бы деформированная жутким оститом. Чудовищная лапа, рыщущая в поисках смерти. Старый могильщик встречал подобное раньше. Этой твари мало одной души. Она ищет катастрофу.

Открывается лифт. Шкрябнув лопатой, дед уходит внутрь. Кабину заволакивает дым. Это старая девятиэтажка. Когда едешь, можно разглядеть через щель всё, что происходит на лестнице. По ней несётся смерть, шлёпки шагов содрогают бетон. Случится беда.

Когда двери лифта расползаются, Лукьян держит лопату, как алебарду. Но громадина смерти прогрохотала чуть раньше. Дед выбегает из подъезда, натягивая кепку на брови. На улице горланят птицы, булькают лужи, солнце щиплет глаза.

Куда же ты побежала? Смерть, отзовись!

Дед выходит в середину двора и привычно оборачивается на дом. Поправляет козырёк. С седьмого этажа на него смотрит угрюмый внук. Лукьян коротко вскидывает ладонь и идёт прочь. Маша сейчас на продлёнке.

Родители девочки недавно разошлись. Отец-писатель долго пил и едва не влез в петлю с горя. Спасли. Вроде бы взялся за ум. Пишет. А мать пашет на двух работах. Денег ни на что не хватает.

— Машка, а ты чё, червивенького любишь? — Гостин шепчет это чуть не в самое ухо, перегнувшись через парту позади. Девочка делает задание, не отвлекается, — Я слышал, его дед так твою бабку любил, что даже бесплатно могилу ей выкопал. Наверно, у вас это наследственное.

— Гостин, — шипит Маша и поддевает его подбородок плечом, — ты же тупой. Что хоть такое наследственность, ты знаешь?

Здоровяк откидывается на спинку, хрустит костяшками:

— Знаю, хрен ли...

— И что?

— Мне... мама сказала, что это, как у вас в семье!

— Ясно. Давай уже...

Гостин перебивает:

— Зырь чё! — он вытаскивает из джинсов связку ключей, — у бати дёрнул, от Газели!

Маша не знает, что сказать.

— Покатаемся сегодня?! Ты же нормальная девчонка вообще, просто не разобралась пока в жизни.

— Это тоже мамина фраза?

— Да чё ты вот, Маш? А?!

— Мне кажется, что тебе рановато за руль. Тебе же...

— Десять! Это червивому твоему рановато, до педалей не достанет. А во мне метр шестьдесят! Давай!

— Извини... Я... Мне сегодня нельзя... Я...

— Да всё-всё! Я-я! Упустила свой шанс! — здоровяк утыкается в тетрадку, принимается обводить ручкой текст утреннего урока, — Отвернись!

Но Маша уже давно погрузилась в работу. Учительница цокает каблуками к последней парте: "Что там у тебя, Гостин?"

На море хочется. Лукьян сто лет там не был. И хоть идёт по молодой весне, а тошно. Уехать бы подальше, а не за смертью гоняться. За годы работы могильщиком дед успел скопить денег на путешествие. Но никак не найдёт время их потратить. А во рту уже почти нет зубов. Лукьян невольно прицокивает по ямкам в дёснах. Крутит головой по сторонам. Не видать её.

Будет беда. И Бог с ней. Без беды и радости нет. Бог? Вручил он ему этот дар. Всучил. Лукьяна никто не спросил. И никто не ответит. Зачем. Кому-то дано картины рисовать. Во всём прекрасное видеть. А наш брат видит нечто иное. Вот и гляди в оба, дедушка!

Падает в лужу недокуренная Прима без фильтра. Мосластая ладонь покрепче перехватывает лопату: "Ну, где ты, сестричка?"

Хромая походка ускоряется.

Отец забылся пьяным сном через час или раньше. Сёма узнаёт об этом, заглянув к нему в комнату. Хотел рассказать о почти сделанных уроках. Мальчик входит, тушит отцовский окурок, укрывает батю пледом и отправляется в путь. Нет в нём злости на непутёвого родителя. Слишком много повидал смерти, чтобы злиться на жизнь. На этой стороне всегда есть возможность. Надежда. Ведь отец пьёт по какой-то причине. По какой-то причине Машу должен переехать грузовик. Смерти эти причины известны. Значит, можно их нащупать. Нужно только внимательнее смотреть.

Размышляя о вечности, Сёма выбредает к мосту через реку. Здесь, стоя над движением серых вод, думается лучше всего. И здесь пойдёт домой Маша. Когда родители разошлись, то им с мамой пришлось переехать на самую окраину посёлка. Так решила мама.

Посёлок расположен вдоль трассы, которая пересекает реку. И кратчайший путь в северную часть — это здесь, вдоль гудящей асфальтовой ленты. Где всё торопится жить, будто позабыв о том, что в конце этой самой жизни.

Мальчик останавливается над рекой. Спиной опирается на ржавую металлическую ограду.

— Семён, ты чего здесь слоняешься? Опять двойки нагуливаешь? Уроки сделал? Куда только твои родители смотрят?! — Тамара Владимировна является из пустоты, засыпая Сёму вопросами, как сырой землёй. Она выглядит мертвецки уставшей: очки скособочены, шарф тряпкой болтается на ветру, каблуки подкашиваются. Мальчик дрожит, он видит то, что недоступно учительнице. За её спиной высится громадина смерти. Носилась по коридорам столько дней, а теперь вот стоит. И никуда от неё не денешься. От неё. Жадной старухи в три метра высотой с обвислыми грудями, вздутыми сеткой вен. Глаза её глубоко впали, рот беззубо шамкает, источая опарышей.

Смерть делает неспешный шаг за Тамарой Владимировной. Гулко вздыхает. Учительница хватается за сердце:

— Надо было в школу вызвать скорую. Забыла дома лекарство. Сёма… — новый смертельный вздох подкашивает учительницу. Она падает на коленку, — Ой!

Ой. Сколько на свете людей последним сказали именно это нелепое слово? Сёма не может пошевелиться. Гигантское рыхлое тело ступает на проезжую часть. В него врубается морда старой Газели. С пассажирского сидения на мальчика глядит Маша из 3Б.

— Чё встал, червивый?! — с водительской стороны выбегает здоровяк с мальчишеским лицом, Гостин. Забывает закрыть дверцу. Тело смерти, податливое, будто тесто, отлипает от капота. Повисает на скрипучей двери. По шоссе летят мириады машин, огибают нелепо припаркованный грузовик.

— Шевелись! Помоги ей! — Гостин пляшет вокруг учительницы, — ты что с ней сделал?

— Я... просто стоял, — Сёма замер, смотрит через замызганное стекло на Машу. Та начинает странно дёргать плечом, рядом с ней появляется лицо мёртвой девочки с исковерканным носом. Сёма оживает и бросается к Газели, дёргает за ручку. Ничего не получается. Дверь заблокирована. Наконец, опускается стекло. Маша раскрутила механизм окна:

— Иди домой, Семён! Зачем ты здесь?

— Я за тобой... что-то случится!

— С Тамарой Владимировной?! Мы её подвезём в больницу.

— Мы? — мальчик отходит от двери. Зачем это "мы"? Какие же вы "мы"? Вот с этим?! Губы его шевелятся без звука.

— Помоги затащить её в салон, червивый!

— Иди домой, Семён. Всё будет хорошо...

— Все умрут! —ляпает мальчик и тут же понимает, как глупо и киношно это звучит.

— Иди домой, — повторяет Маша, повзрослевшая на тысячу лет, — все будут жить. И ты будешь, хоть и с несделанной домашкой.

Сёма не знает, что ответить. Оглядывает всю эту бессмыслицу. Солнце щиплет глаза, танцует на стёклах бегущих машин. Дверь Газели скрипит, покачиваясь. Учительница со здоровяком возюкаются в придорожной грязи, пытаясь подняться.

Мёртвая девочка угловато высовывается из пассажирского окна, таращит бельмами глаз, водит белёсой рукой по телу машины. Внезапно её подхватывает громадина другой смерти, всю ломает, калечит ещё сильнее, заталкивает в складки своей омертвелой кожи. Поглощает. Разбухает, мерно дыша. Глядит в упор. Внутрь Сёмы.

И мальчишечьи ноги сами пускаются прочь. От этой непроглядной безвыходности. От этих "мы". От всего, что казалось таким важным и нужным. Сёма бежит прочь. К своей жизни. Растирая сопли по щекам на остром ветру. За смертью пусть старики и дураки гоняются. Он бежит и вслушивается в то, что позади. Не раздастся ли мертвячьих шлепков за самой спиной, чуть не ступающих на пятки. Нет. Только гул шин по асфальту. Никто не крикнет вслед.

Гул шин. И ничего.

Сёма приходит домой. Кепки деда нет на крючке. Значит где-то ловит смерть. Батя спит. Мальчик садится за уроки и впервые за год выполняет все задания.

За окном темень, а деда всё нет. Приходит мама со смены. Будит отца. Втроём они садятся за ужин и включают телевизор:

— Сегодня на мосту между южной и северной частями нашего посёлка произошло ДТП с несколькими десятками машин. Есть пострадавшие. Большинство очевидцев утверждают, что на проезжей части видели безумного деда с лопатой.

— Да, — говорит мужик с крестом пластырей на глазу, — дед Лукьян. Его весь посёлок знает...

Сёма вскакивает из-за стола:

— Я туда!

— Стоять! — командует протрезвевший отец, — никуда ты не пойдёшь... без меня.

Мальчишка растворяется светловолосым пятном. Впрыгивает в ботинки и чуть не выбивает дверь. Что-то падает и звенит при её открытии. Лопата. Та самая. С ржавеносными сосудами по всему лезвию.

На полу сидит Маша из 3Б. Вскакивает:

— Прости, Семён! Я не знала, что так случится!

— Ты жива! А деда Лукьян?!

— Он тоже был... там. Встретил меня у школы. За мной Гостин увивался. Хотел на Газели покатать. Дедушка поздоровался, а смотрит мимо нас, куда-то за спины и говорит, что надо Сёмку спасать, давай свою Газель, малой!

— Он с вами был?! — мальчик выходит на лестничную площадку. Оглядывается. Здесь Маша, лопата и...

— Да, он машину вёл. В Газели три места...

— Так и будете в дверях стоять? — отец вытягивает шею из квартиры.

Дети переглядываются. Маша заходит внутрь, а Сёма наклоняется за лопатой. Он остаётся на площадке один. Один он, и ещё громадина смерти. Смерть стоит согбенно, глядя из-под самого потолка, не шевелится. Мальчик подбирает лопату и пятится к двери. Впалые глаза необъятной старухи следят за ним. Синюшные пальцы висят сосульками, молчат.

Сёма запирается в квартире, дрожащими руками ставит лопату в прихожей. Идёт на кухню. Машу поят чаем:

— Я позвоню твоей маме, — говорит мама и уходит.

— А что с Тамарой Владимировной? В Газели же три места, — Сёма спрашивает и чувствует, что не о том. Не о том разговор. Где же дедушка?!

— Тамаре Владимировне хотел Гостин место уступить. Есть у него капелька мозгов всё-таки.

— Хороший парень, — цедит Сёма.

— С дедом-то что?! — спрашивает отец и отхлёбывает из кружки, — печенье ешь!

— Когда мы туда приехали, он говорил, чтобы я сидела в салоне. А когда все начали врезаться, то сунул мне лопату и кричит "Сёмке отдашь! Беги, девонька!" Я побежала, но только потом поняла, что не домой нужно бежать… а обратно через трассу было страшно возвращаться. И я решила через дальний мост пойти.

— Это через кладбище, что ли?!

— Да. И пока дошла — стемнело уже.

— Бойкая ты невеста, я посмотрю, — хвалит отец.

— Значит, ты с дедушкой поехала, а не с Гостиным? — опять спрашивает Сёма не про то и злится. Не дождавшись ответа, сбегает в прихожую. Слышит, как на кухню возвращается мама:

— Скоро приедет за тобой. Уже все больницы обзвонила...

В прихожей выключен свет. Сюда попадает лишь немного от кухонной люстры. И в этом сумраке мальчик различает согбенный силуэт старухи. Пустые глазницы лупятся из угла, поросшего паутиной. На кухне звенят ложками. Звуки эти доносятся, как сквозь крышку гроба. Глухие. Вытянувшиеся.

— Я не хочу больше, — шепчет Сёма, — мне не нужно о тебе знать!

— Так брось, — булькает гнилое горло, выпуская ряску пауков.

— Что?

— Знаешь, — старуха сгибается ещё сильнее и проваливается сквозь старый паркет, спугнув тараканов.

Лязг упавшей лопаты.

Утром Маша из 3Б идёт в школу и замечает внизу у реки невысокую фигуру с лопатой. Это Сёма. Девочка спускается:

— Семён, пойдёшь в школу? Хотя, тебе сегодня можно прогулять…

— Пойду… видишь вон там в середине реки коряга? За неё зацепилась какая-то тряпка. Я уверен, это дедушкина кепка.

Девочка всматривается:

— Возможно. Может, лопатой достанешь?

Мальчик пробует, не получается. Бросает лопату и попадает. Тряпка срывается, бежит прочь. Это действительно дедовская кепка. Река неглубокая, но быстрая. Лопата тонет.

Третьеклассники отправляются в школу рука об руку.

Больше Лукьяна не видели в посёлке. Он уехал на море или сгинул в реке. Бог весть. Могильщик без могилы.

Тамара Владимировна вскоре вышла из больницы и вернулась к занятиям.

А лопату нашли уже летом, когда река чуть подсохла:

— Зырь, чё! — крупный парень с лицом третьеклассника смахивает ил, разглядывает сетку ржавчины на лезвии. Вздрагивает.

— Чё там, Гость?!

Здоровяк оборачивается на друзей. Они зовут его к себе.

Они. И громадина смерти.