Нам годы эти забывать нельзя

На военной фотографии бойцы Гребенковского партизанского отряда. В верхнем ряду в центре Григорий Храковский - отец моей подруги Наташи.
Наташа прислала мне рукопись воспоминаний отца. Эти воспоминания дались ему ценой жизни: ничто не предвещало его скорый уход,  но он скончался  почти сразу после того, как  дописал их.
                Рита Леках

Всегда, когда я думаю о папе, на душе становится тепло. Мой папа был красивым человеком, и внешне и внутренне. Благородным, цельным, отзывчивым, понимающим и очень добрым.
Тяжелые годы испытаний, которые пришлись на его молодость, не изменили его природу и не ожесточили. Папа не любил говорить с нами о войне и никогда не рассказывал о её ужасах.

Иногда в лесу под Киевом в селе Гребёнки, встречались боевые друзья, где были объятия, слёзы радости, горестные воспоминания о погибших товарищах. После этих встреч, которые длились долго, папа возвращался домой размякший, растроганный , взволнованный и готовый к большей открытости.

 Пережитые вместе испытания соединили их судьбы в одну. Один из товарищей по оружию - Попов Константин Карпович - стал членом нашей семью. Моя бабушка «усыновила» его после войны. Он называл её мамой. И наши семьи какое-то время жили вместе. Я много раз перечитывала папины воспоминания. И снова и снова, описанные события, люди, встретившиеся на его пути, ситуации , в которых мой папа находился меня волнуют опять и опять.
Уверена, что нужно хранить эти бесценные строки, описывающие страшные и героические события. Нам их просто забывать никак нельзя!

                Наталья Храковская

                hrakovsky@gmail.com
                По этому адресу
                мне можно писать
P.S.
 Спустя ровно год после публикации воспоминаний Г.Н. Храковского я от его дочери Наташи получаю письмо, которое привожу ниже:

"  Получила от неизвестного человека
Natalie Chrakovsky
2 января, 20:32
Кому: вам

--
Natalie

Begin forwarded message:
From: Stefan Osika
Date: 2 January 2021 at 17:30:58 GMT+2
To: Natalie Chrakovsky

 Попов Константин Карпович
Годы жизни: 01.10.1916 - 04.10.2001.
Награжден многими боевыми наградами Советского Союза и Чехословацкой Республики. Участвовал в Финской, Польской и Бессарабской  освободительных кампаниях. Начал Великую Отечественную войну, будучи в армии на должности пом.ком.взвода с первого дня войны. Участвовал в обороне Киева, подпольщик, один из организаторов Гребенковского партизанского отряда, командир разведки 4-го батальона Киевского партизанского соединения. По решению ЦК КПБУ и по приказу Украинского штаба партизанского движения в 1944 году 25 июля десантировался в составе первой организационно-разведывательной  группы (ком. П.А.Величко) на территорию Чехословакии, разведчиком. С 10 августа 1944 года - начальник штаба 1-й партизанской бригады им. М.Р.Штефаника, с 12 сентября 1944 года командир 2-й Словацкой партизанской бригады им. М.Р.Штефаника. Принимал активное участие в подготовке и руководстве Словацкого национального восстания. Окончил войну в должности командира бригады 11 мая 1945 года в Северной Моравии".

Наташа спрашивает, что я думаю по этому поводу, но кроме того, что К.К.Попов был боевым товарищем Наташиного отца и дружба их продолжалась всю  жизнь, я ничего  не знала. Наташа написала автору письмо с просьбой разъяснить, кто он и что его конкретно интересует.
Ответ пришел сразу:

"From: Stefan Osika
To: Natalie Chrakovsky
Subject: Re:

Добрый день. Я имею дело с военными событиями 1944-1945 годов .... Здесь, в Словакии, сейчас мало информации о партизанах ... вы знаете, когда К.К. Попов 4.4.2001 или 4.10. 2001? Вы знаете что-нибудь еще о его деятельности в Кунераде?"

А что было дальше можно прочитать из публикации на Прозе сына К.К.Попова, перейдя по ссылке : http://proza.ru/2021/05/07/1373


                Родному человеку, другу и жене- посвящается

                Воспоминания

Что меня заставило взяться за перо через 50 лет после окончания второй мировой войны? Накануне  50-летия победы над фашисткой Германией – 8 мая 1945 года (в России, на Украине и в других странах и республиках бывшего СССР этот день отмечается ежегодно 9 мая) мы смотрим по телевизору передачу из Москвы «Поле чудес». Это игра и на сей раз в ней участвуют дети, внуки и правнуки прославленных полководцев России – маршалов и генералов, непосредственно руководивших армиями на полях сражений, одержавших великую Победу над германским фашизмом.

Мы были поражены, когда на вопросы ведущего, что они знают о своих дедах, мы не услышали ответов, прозвучало только жалкое бормотание. Очень стыдно было не только им, но и нам за их родителей,которые ничего про это им не рассказывали, а, может, и сами не знали. А ведь передача транслировалась по телевидению не только на страны бывшего СССР, но и на многие страны мира (мы смотрели эту передачу в Израиле). Подумалось, что со временем, когда уйдут из жизни старые солдаты, память об этой войне забудется. А этого допустить нельзя. Память – это хранилище нашей истории. Об этой жестокой войне надо знать и помнить, чтобы не допустить возрождения фашизма.

Увидев упомянутую передачу по телевидению, я подумал, а знают ли мои дети и внуки обо мне времен войны. Кроме маленьких эпизодов, я не рассказывал о том, что довелось пережить мне в годы войны. Уступая настойчивым советам детей, я решился писать. Хотя, откровенно говоря, я не знаю, получится ли. Не будьте взыскательны. У каждого солдата своя судьба, моя сложилась очень драматично.

22 июня 1941 года фашистская Германия напала на Советский Союз и в 4 часа бомбила ряд городов, в том числе и Киев. Многие из нас еще плохо понимали, какие ужасы нас ожидают. Мы считали, что немецкие войска будут разгромлены за короткое время, потому что нам внушали, что Советская Армия самая сильная, а «наш бронепоезд стоит на запасном пути» и «враг будет разгромлен в его логове». Враг действительно был повержен, но какой неимоверно дорогой ценой – только убитых 27 миллионов человек. Это страшная цифра тоже сомнительна (прежнюю цифру называли 20 млн.). В числе убитых 6 миллионов евреев – половина еврейского народа – это надо знать и помнить.

Многие из нас глубоко заблуждались, веря в скорую победу. В этот день в Киеве должно было состояться открытие Республиканского стадиона, очень красивого спортивного сооружения, и я утром отправился на этот праздник, но увы, доехать к стадиону  уже было нельзя.

Я вспоминаю этот эпизод, чтобы дать понять, насколько я и многие другие люди были наивны и не понимали, что нас ждет жестокая, самая страшная война, которая продлится целых 4 года и принесет неисчислимые бедствия.
Мне в ту пору было 18 лет, и я временно находился на службе в Подольском райвоенкомате г. Киева.

Мы занимались, главным образом, мобилизацией людей в армию и отправкой по назначению на фронт.

Родители мои – отец Нафтулэ (Натан), мать Рива и брат Иосиф (13 лет), вместе со всеми родственниками, проживавшими в Киеве, были мудрые люди и, правильно оценив обстановку, купили лошадей и повозки и эвакуировались самостоятельно на восток, выехав из Киева в июле 1941 года. Где-то в России они передали лошадей государству и дальше поехали в Среднюю Азию в товарных вагонах, хорошо настрадавшись в дороге. Я остался в Киеве один.
Отец дважды возвращался с дороги в Киев повидаться со мной, очевидно, предчувствуя, что больше мы не увидимся. Мой начальник успокаивал папу и заверял его, что будет опекать меня как сына (он меня очень любил), и где будет он сам, там буду и я. Но судьбы распорядилась иначе.

Первые месяцы войны были очень тяжелые для Советского Союза, враг был очень силен, хорошо вооружен, имел опыт войны, т.к. 2-я Мировая война началась в 1939 году и до нападения на Советский Союз немцы захватила почти всю Европу, и, несмотря на героическое сопротивление Советской Армии, она отступала, сдавая один город за другим.Советские войска с жестокими боями отступали на восток. (Описывать военные события я не буду и не могу).

Райвоенкомат готовился к эвакуации, погрузили на автомашины необходимую документацию и некоторое имущество, продовольствие и ожидали приказа покинуть город. Я часто дежурил в кабинете военкома подполковника Левинсона и принимал телефонограммы от Киевского Горвоенкомата и других органов, главным образом, о времени выезда из Киева. Таких телефонных приказов, которые противоречили друг другу, было много.

17 сентября мы покинули город вместе с некоторыми отступающими с запада воинскими частями. И уже на Дарницком мосту нас обстреливали немцы. Через 2 дня город был полностью захвачен. Уже тогда мы поняли, что находимся в окружении вражеских войск, и нам предстоит с боем прорываться к своим. Но наши силы были настолько слабы, что прорыв с боем нам не удался. Почти все работники Подольского райвоенкомата погибли в бою. Я был ранен осколком снаряда. К счастью, кость не была повреждена, а осколок остался в моем теле на всю жизнь как память о первом боевом крещении.

Оставшиеся в живых солдаты и офицеры (а их было много), которые не смогли прорваться к своим и остались на оккупированной территории, разбрелись кто куда.

Я с группой солдат оказался вблизи села (название не помню) в нескольких десятках километров от города Яготин Полтавской области. Несколько дней мы варили мясо заблудшей в лесочке лошади, убитой нами. Превозмогая боль, я через несколько дней, опираясь на палку, вышел из лесочка и оказался в селе. До меня в селе побывали наши ребята и сообщили, что там есть небольшая сельская школа, в которой приютились раненые бойцы. Я с трудом добрался до этой школы и увидел, что в   так называемом   госпитале лежат на полу, устланном соломой, раненные солдаты и офицеры. Лежали они, плотно прислонившись друг к другу, и мне сказали, что принять не могут, т.к. негде лечь. Идти дальше я не в состоянии был, поэтому просидел на пороге школы до вечера, а потом буквально втиснулся между ранеными. Так кое-как устроился среди пленных, оказавшихся в этой школе, нашлись врачи и медсестры, и они оказывали посильную помощь. Помощь эта заключалась в перевязках ран, т.к. медикаментов у них не было, и они старались облегчить страдания раненых в силу своих возможностей.

Положение наше было критическим, и все понимали, что нас ожидает. Но что было делать? Надежд на то, что придут вскоре свои и нас освободят из плена, никаких не было, иллюзий мы не строили.

Несколько немецких офицеров явились утром на следующий день, обошли все комнаты, где лежали раненые, бросили нам несколько сигарет, о чем-то поговорили и удалились. В этой школе я пробыл несколько дней. Затем снова явились немцы и приказали легко раненым встать и выйти во двор. Нас было несколько человек, они обшарили наши карманы и забрали все, что в них было, у некоторых снимали сапоги (позднее я узнал, что они продавали их крестьянам или меняли на продукты, очень любили «яйки, куры.млеко», не говоря уже о поросятах, меде и т.д.

Эти несколько дней плена были для меня очень страшными и опасными. Ведь я еврей и никогда об этом не забывал, а теперь, находясь раненым в фашистском плену, особенно помнил об этом и понимал,что могу быть опознан в любую минуту и немедленно расстрелян, а умирать не хотелось даже в таком безнадежном положении.

На повозках в сопровождении конвоиров нас отправили в путь, куда везут мы не знали. Впереди шли военнопленные, число которых в пути следования увеличивалось. Вечер застал нас в каком-то селе. Немцы загнали нас в клуб с цементным полом, на котором мы и провели бессонную ночь. Вблизи клуба были огороды и некоторым нашим ребятам удавалось поживиться буряками, картофелем, морковью, т.к. все мы были очень голодны. Рано утром снова отправились в путь.

Чем дальше мы ехали и шли наша колонна увеличивалась за счет пленных, в том числе раненных солдат, бродивших по дорогам, селам и лесам. Где-то к полудню мы прибыли в г. Яготин Полтавской области. Военнопленных увели куда-то, а несколько подвод с ранеными подвезли к дому, рядом с которым был большой колхозный двор с какими-то строениями. Из дома вышла группа немецких офицеров, один из которых направился к нашей повозке. Он подошел ко мне и прямо в лицо крикнул: «Юде!»  Вот, подумал я и конец. Внешне я не очень похож на еврея, но у этого изверга был, видимо, собачий нюх на евреев, смертельная ненависть к ним, и он меня опознал. Секунды решали мою судьбу. Мозг заработал, как счетная машинка, что ему ответить? Я делал вид, что не понимаю его и лихорадочно искал выход. На какой-то миг подумал: надо признаться и уйти в другой мир, но тут же отбросил эту мысль и продолжал делать вид, что его не понимаю, а он снова крикнул: «Юде, фарфлюхнешвайн!» (грязная свинья) Я молчу и снова всем своим видом изображаю непонимание, как будто я не знаю таких слов. Немец с озверелым лицом снова заорал: «Юде, фарфлюхнешвайн!» и еще какую-то брань нес, которую я не понял. Он готов был стрелять в меня. И в это время сидевший рядом со мной раненный солдат что-то сказал немцу, и он схватил меня за ворот и швырнул с повозки во двор. Все произошло за считанные секунды, за которые решалась моя судьба. Трудно передать, что я чувствовал и пережил за эти секунды, а, может быть, минуты, не нахожу слов, которыми можно было бы описать мое душевное состояние. Я был между жизнью и смертью, и этим все сказано. В таких случаях говорят,что ты родился в рубашечке. Какие-то неизвестные силы охраняли меня от смерти.

О чем говорил мой сосед по повозке с немецким офицером я узнал позже, уже будучи в лагере. Сосед немного владел немецким языком и сказал ему, что я не еврей и не понимаю, что он мне говорит. Это было чудо, но немец поверил солдату, спасшему мне жизнь, рискуя собой, т.к. установить мое еврейское происхождение не составляло труда. Так, будучи на грани смерти, я остался жить.

Жизнь в так называемом госпитале была ужасной. В четырех больших колхозных конюшнях и коровниках на полу на тонком слое соломы лежали сотни тяжело раненных солдат и офицеров Советской Армии. Ранения с повреждением костей, ранениями в голову, во внутренние органы, конечности и др., они нуждались в специальной медицинской помощи. Отношение к ним было бесчеловечное, хотя я знаю, что существуют международные законы, регламентирующие гуманное отношение к пленным и особенно к раненым.
Невозможно было без жалости и сострадания смотреть на этих людей. По мере возможности медики оказывали помощь. Но они были ограничены в своих возможностях из-за отсутствия условий, медикаментов, инструментов и др. Каждый день люди умирали. Среди раненых выискивали евреев, опознавали и их расстреливали. Не знаю, каким образом оказалась в этом лагере девушка-еврейка лет 18-ти, очень красивая, просто красавица, которую расстреляли на моих глазах. Эта трагическая сцена запомнилась мне на всю жизнь. А в ту ночь я не мог сомкнуть глаз, она стояла передо мной живая,статная, необыкновенно красивая.

В лагере-«госпитале» я видел врача Киевского горвоенкомата Сизенко, с которым был поверхностно знаком до войны и теперь остерегался встреч с ним. Но так получилось, что наша встреча была неизбежной, и она состоялась. Он меня узнал, спросил, как я себя чувствую, куда ранен и какую помощь он может мне оказать. При этом сказал, что знает, о моем еврействе, но пусть это меня не волнует. Я показал ему мою рану, потертые ноги. Он обработал все эти места, перевязал и заверил меня, что все скоро заживет. Мы с ним долго беседовали. Обменивались мнениями по поводу нашего положения, вспоминали товарищей по работе,о погибших и др.. Через некоторое время, благодаря ему, я стал санитаром, это дало мне возможность выходить за пределы лагеря, чтобы принести воды из колодца,  а заодно и попросить у  крестьян что-нибудь из продуктов. Благодаря этому, мы подкрепляли нескольких тяжело больных и сами питались, чтобы не умереть с голоду, т.к. в лагере один раз в сутки кормили баландой, которую даже голодные ели с трудом.

Могу рассказать еще об одном эпизоде лагерной жизни. Однажды доктор Сизов повел меня к тяжело раненному офицеру Подольского райвоенкомата г. Киева Брагинскому, которого он здесь опекал, лечил и скрывал от фашистов. Это еще один штрих к характеристике этого благородного человека,которого по теперешним понятиям можно смело назвать праведником мира.
С доктором Сизенко я встречался после войны, и в какой-то мере помог ему восстановить его доброе имя. Он стал ученым- онкологом.

После этого отступления я снова возвращаюсь к тому времени. Рана затянулась, потертости на ногах зажили,   и я уже мог передвигаться на более далекие расстояния.

Немцы собрали большую группу военнопленных и из Яготина перегнали нас, как скот, в Борисполь, где мы провели в каких-то пустующих помещениях ночь, а затем – в Дарницу в нескольких километрах от Киева, где был большой пересыльный лагерь на железнодорожной станции. Кормили там еще хуже – баландой один раз в сутки по черпаку на человека. У кого не было посуды тот и этого не мог получить, поэтому в качестве посуды использовалось все, что попадалось под руки, вплоть до пилотки. По дороге сюда я поел несколько припасенных сухарей и в новый лагерь пришел, имея одну луковицу. Я пишу об этом так подробно, потому что  голод – страшная вещь, мысль работает в одном направлении, где бы чего-нибудь поесть, а изможденный опухший от голода человек теряет свой человеческий облик, превращается в животное. До состояния животного я не дошел. От голода опух и обессилил, к тому же в Дарницком лагере я дважды болел дизентерией. Трудно себе представить, как можно выжить в таких условиях, когда не было возможности сменить заскорузлое и, извините, вонючее белье, грязную верхнюю одежду (шинели не было, я ее оставил, переходя болото под огнем) и избавиться от вшей выкупаться, побриться и помыться. Вспомнил один эпизод: однажды пошел сильный дождь и мы спрятались в железнодорожные вагоны. Но немцы об этом узнали, они вскоре прибежали всех выгнали из вагонов, при этом стояли у подножки и каждого выходившего из вагона били резиновыми палками.

В Дарницком лагере я был недолго. Немцы собрали в этом лагере много тысяч военнопленных и где-то в конце октября или в начале ноября месяца 1941 года колонну в несколько тысяч человек перегнали в Киев, где на Керосинной улице был тоже большой пересыльный лагерь.
По улицам Киева я шел с тяжелым чувством и всю дорогу плакал. Родной и любимый город казался чужим и враждебным. Я боялся, что кто-нибудь из знакомых увидит и узнает меня, хотя это было невероятным, так как в этой серой однородной изможденных, не похожих на себя людей трудно было кого-то узнать. Тем не менее, проходя по Подолу, на углу улиц Константиновской и Верхний Вал, я увидел соседа по дому, где мы жили, моего сверстника Толю (фамилии не помню). Мне показалось, что и он меня узнал. Эта немая сценка длилась мгновение, а через несколько минут я уже был далеко от него. Горожане смотрели на нас со страхом, многие плакали. Картина действительно была ужасная. Когда мы проходили мимо Житного рынка, некоторые женщины, рискуя собой, бросали нам хлеб. Воспользоваться им пленные не могли, так как это угрожало их жизни: конвоиры в них стреляли.

В лагере на Керосинной улице были такие же нечеловеческие условия, как и в других лагерях. Помню, что мы находились в недостроенном помещении, без пола, везде песок, земля, кругом гулял ветер. Ночь в таком помещении казалась вечностью (было холодно). Ночью и днем стоял шум, люди о чем-то говорили, боялись расстрелов, отправки в Германию. Слухи один другого страшнее.

За воротами лагеря очень многолюдно. Прильнув к лагерному забору, люди вглядывались в лица пленных, разыскивая своих родных и близких. У каждого из них теплилась надежда, что они живы, и надо из разыскать и спасти.
Через несколько дней пребывания в лагере утром немцы приказали построиться на площадке лагеря. Последовала команда: коммунисты - шаг–вперед! Евреи – два шага вперед! Цыгане – три шага вперед!

Не помню, чтобы кто-нибудь вышел, так как понимали, что их расстреляют. Далее последовала еще команда: Русские – несколько шагов вперед! Короче, остались только украинцы или те, кто выдавал себя за украинца.

Пленных всех других национальностей увели. Я остался в строю с украинцами. Так как интуитивно почувствовал, что в этот момент мне надо быть с ними. К нам обратился с речью немецкий офицер. Сказал, что немецкое командование доверяет украинцам, надеется на их помощь в установлении немецкого порядка на Украине, на их добросовестный труд в городе и селе на благо Германии, что война вскоре закончится победой немецких войск и т.д. и т.п.(Речь эту я не запомнил, но суть ее, примерно, такая). Заканчивая свою речь, офицер сказал, что нас освобождают из лагеря военнопленных, и мы можем разойтись по своим домам,что каждому из нас будет выдан соответствующий  документ. Конечно, это сообщение нас обрадовало, появилась возможность вырваться из этого ада, в какой-то мере получить свободу.

Для получения удостоверения личности предстояла встреча с администрацией лагеря, и это меня очень тревожило. Не дай Бог, снова меня опознают и тогда уже наверняка не выкрутиться. Был очень напряженный момент, который мог определить мою дальнейшую судьбу – быть или не быть.  Документ этот назывался аушвайс (если не ошибаюсь) и был вроде удостоверения личности и одновременно пропуском, который давал мне возможность проживать там, где я хочу.

Все прошло благополучно, я не вызвал никакого подозрения у украинского полицейского, возможно потому что к моей чисто «арийской» внешности присоединился язык, которым я хорошо владел, закончив украинскую десятилетку. Я подумал, что надо оставить заглавные буквы моей  фамилии и имени, и документ  был выдан на имя Харькова Григория Ивановича. Так я стал украинцем, но не подумал, что Харьков – это скорее русская фамилия, а не украинская. Но дело было сделано и все обошлось, за несколько минут из иудаизма перешел в христианство, из военнопленного солдата – в свободного (относительно) гражданского человека. Чего только не бывает во время войны.

Вот так с бесценной для меня бумажкой я покинул лагерь, пересек его границу у открытых для меня ворот и оказался на улице моего любимого города. Я выглядел ужасно (об этом я говорил выше). С накинутым на голову мешком, т.к. шел холодный осенний дождик, на лице выделялись только нос и грустные еврейские глаза. Не успел я отойти от ворот лагеря, как передо мной оказалась моя соученица Оля Ситникова. Она узнала меня,несмотря на мой вид и тут же на ухо прошептала, чтобы я был осторожен, т.к. немцы евреев расстреливают. Я ей очень был благодарен за предупреждение (хотя я это знал и видел своими глазами) и  за благородный поступок (ведь не мало среди украинцев было антисемитов, ненавидящих евреев.Они выдавали евреев,а иногда сами участвовали в их расстрелах). Я попросил у Оли хлеба, она ответила, что, к сожалению, у нее из еды ничего не осталось, она все уже раздала пленным. Я расстался с ней и пошел по улице. И тут я задумался над своим положением. Отойдя квартал, другой от лагеря, подходил к квартирам жильцов, просил чего-нибудь поесть. Я обошел несколько квартир и в каждой что-то получил: кусок хлеба, лепешку, сухарь, вареную картошку и др. Люди очень сочувственно относились к таким, как я. В последней квартире,в которую меня впустили, я еще что-то поел и мне стало дурно. Каким-то образом они привели меня в чувство. Я лежал на полу возле натопленной печки и вскоре уснул. Утром хозяйка квартиры с трудом разбудила меня, слегка подкормила, дала телогрейку, и я ушел, поблагодарив ее, как мог за ее доброту и человечность. Снова я оказался на улице в прямом и переносном смысле. Оказался чужим в своем городе, бездомным, больным и преследуемым. Что делать? Куда пойти? Наступают холода. Впереди зима. Как выжить? Где найти убежище и пропитание хотя бы на неделю-другую,чтобы немного прийти в себя, чуть расслабиться, снять напряжение, облегченно вздохнуть.

Вопросы, вопросы... Анализируя варианты, я исключил возможность появиться в доме, где я жил с родителями, так как некоторые соседи не внушали мне доверия. После раздумий, перебрав в голове возможности, я решил поехать к своему хорошему знакомому по фамилии Назаренко, работавшего на оборонном пункте военкомата. Жил он с семьей возле фуникулера на малолюдной улице Боричев ток ( или взвоз) в небольшом двухэтажном доме. Это далеко от моего дома, и я надеялся, что здесь никого из знакомых по городу не встречу.

Я постучался в нужную мне квартиру, дверь открыла его дочь (имя не помню). Мое появление было для нее полной неожиданностью, поэтому, увидев меня, она стояла в полной нерешительности. Мой вид ее страшно напугал, но узнав меня, впустила в дом. После небольшого разговора  началась санитарная обработка. Я снял с себя всю одежду, которую сожгли, выкупался. Одел чистое белье и одежду Назаренко, поел, и дети его уложили меня спать на диван. Впервые за последние пару месяцев я лежал в нормальной, чистой постели, на пуховой подушке и блаженствовал. Чувствовал себя, как в раю. Вскоре я уснул и проспал более суток.

С хозяевами дома я встретился на следующий день вечером. Они работали в столовой, в которой Назаренко был заведующим, а поваром его соседка по дому. С хозяевами у меня был серьезный разговор, я рассказал им, что произошло за короткое время, что мы с ними расстались, о неудавшихся попытках вырваться с боями из окружения. О товарищах из райвоенкомата, их гибели, пленении, нахождении в лагере для военнопленных и др. Они слушали меня внимательно сопереживали и сказали, что могу временно жить у них. О национальности  разговора не было, хотя я полагал, что они знали, что я еврей. Утверждать это не могу.т.к. никогда эта тема не была предметом нашего обсуждения. Скрывая еврея в своем доме, они подвергали себя смертельному риску. Мне думается,  что риск был слишком велик, чтобы ради меня поставить на карту жизнь целого семейства. Хотя и таких случаев было немало. Возможно,  Назаренко говорил правду, когда после  окончания войны, будучи у нас в гостях, говорил, что, конечно, знал, что я еврей. Во всяком случае, это были люди высоко порядочные, благородные, и я вспоминаю их с большой благодарностью и низко кланяюсь им.. Возвращаясь к воспоминаниям о поваре столовой, скажу, что это была необыкновенная женщина, она кормила меня до отвала, я ел много. Но насытиться не мог, живот полон пищи, но ощущение голода долго не проходило. Бывало, что я вставал ночью, шел на кухню и воровским образом поедал прямо из кастрюли горох, сваренный хозяйкой для семьи (разумеется, не весь).

Через какое-то время пришел в себя, отъелся и должен был покинуть этот дом. Несколько дней я жил у дворничихи в полуподвальном помещении. Но кому нужен был чужой человек, лишний рот. Ведь она и дочь ее сами недоедали и жили очень тяжело.

Однажды я шел по улице Ленина и, несмотря на то, что был предельно внимателен и осторожен, буквально столкнулся лицом к лицу с моим учителем математики Якимчуком. Он увидел меня и негромко с удивлением крикнул: «Хракивський!» Так звучала моя фамилия по-украински. Деваться было некуда и я,  оглядываясь по сторонам, начал с ним разговаривать. Разговор шел на украинском языке, т.к. русский язык он знал плохо. Беседуя с ним, я почувствовал взаимное доверие и чувство тревоги прошло. Он выразил готовность помочь мне. Я подробно рассказал о том, что со мной было и в каком положении сейчас: что фактически мне негде жить и нечего есть. Он работал мелким чиновником в «Миськраде» - Горсовете и просил утром следующего дня прийти к нему на работу. С определенной осторожностью я зашел в вестибюль Горсовета. Там было много людей. Во время нашей встречи он рассказал мне, что эти люди ( в основном крестьяне) разыскивают своих родных и близких по лагерям военнопленных. Из Киева они переходили по мосту реку Днепр и искали своих в Черниговской, Полтавской, Харьковской и др. областях. Но для этого надо было получить пропуск, а для его оформления необходимо  было заполнить анкету с многочисленными вопросами и анкетными данными. Анкеты выдавали в ограниченном количестве, люди подолгу стояли за ними в очереди.а получив долгожданную бумагу, не могли заполнить ее. т.к. многие женщины были не настолько грамотны, чтобы разобраться в них и, кроме этого, там не было для этого условий: не было места, чтобы присесть, не было ручки, чтобы писать. Этим воспользовался Якимчук. Он вынес для меня небольшой столик, стул, чернильницу и ручку, и не успел я присесть, как женщины тут же сообразили, в чем дело и началась «творческая» работа. Ко мне образовалась очередь, и я с удовольствием приступил к своим обязанностям – разумеется, неофициальным. «Гонорары» за эту работу я получал тут же: несколько яиц, кусок хлеба,кусочек сала и  т.п., либо 2-3 рубля. К концу дня  я был обладателем энной суммы денег и кое-какими продуктами питания.

Так я работал недели две и на данном этапе был доволен, имея деньги. Я мог купить  то, что мне было крайне необходимо на еврейском базаре (евбаз) Мне тогда в голову не приходило,что после войны  на этом грязном, шумном месте будет построен прекрасный цирк, высотная гостиница, что это площадь будет названа площадью Победы.

После этого маленького отступления возвращаюсь к воспоминаниям. Понятно, что временный приработок в  Горсовете не решил моих проблем, главным образом, проблемы жилья. И тут снова пришел мне на помощь Якимчук. Он считал, что надо попытаться получить государственное жилье, для чего надо сочинить правдоподобную историю. И она была придумана. Суть ее состояла в том,что я, якобы, сирота, воспитывался в детском доме, работал на предприятии, которое теперь разрушено или вывезено на восток, что я жил перед войной в общежитии этого предприятия и учился в вечерней школе, которую окончил в 1940 году. Теперь меня освободили из лагеря военнопленных, и я оказался без жилья, без работы и без средств к существованию. Мы уточнили наименование этого предприятия, его адрес, какую продукцию оно выпускало и т.д..и с этой выдуманной историей я пошел в жилищный отдел с просьбой о  предоставлении мне жилья. В это время в Киеве было очень много свободных квартир, т.к. десятки тысяч киевлян были расстреляны в Бабьем Яру.

Между мной и чиновником жилищного отдела состоялась небольшая беседа. Он доверительно отнесся к рассказанной мной истории и предложил несколько квартир на выбор в центре города. Я описал этот эпизод несколькими сухими словами. На самом деле это была очень волнующая, напряженная, опасная встреча, которая требовала самообладания, выдержки, видимости спокойствия и умения убедить чиновника в правдивости рассказанной мной версии. Я не мог выбрать ни из одной предложенных мне квартир, т.к. они были большие. Отапливать их было нечем, кроме того, представил себе, что здесь могла жить еврейская семья , которая расстреляна в Бабьем Яру, я и подумать не смел, что смогу жить в этой квартире.

Вернувшись к чиновнику, я сказал, что это большие квартиры, поэтому прошу выделить мне одну  комнату. Он предложил мне комнату в большой квартире по ул. Саксаганского в нескольких кварталах от евбаза. В этой квартире, кроме предложенной мне комнаты, была комнатушка для прислуги, ее даже нельзя было назвать  комнатушкой,скорее, кладовка. Там была печка, железная кровать, маленький столик, табуретка и оставался проход между этой мебелью и печкой. На кроватке лежала маленькая подушечка и старое осеннее одеяло. И я подумал: вот это то, что мне надо. Так я снова стал жителем Киева, но ненадолго. В городе на каждом шагу подстерегала меня опасность и потому вскоре пришел к убеждению, что жить здесь не могу и не должен.

Евреев в городе уже не было, их всех обманным путем проводили в Бабий Яр в конце сентября, октябре 1941 года и расстреляли. Мне довелось читать расклеенные объявления о том, что все евреи города с вещами и ценностями должны явиться такого-то числа в такие-то места для эвакуации. Кто не явиться – будет расстрелян. Текст объявлений точно не помню, но суть их такова. Многие и не подозревали, что их ведут на расстрел. В основном это были женщины, старики, дети. Немощные и больные люди. Сейчас на месте этой трагедии вблизи Бабьего Яра стоит памятник погибшим. Ежегодно 29 сентября (если не ошибаюсь) у памятника собираются тысячи людей, чтобы почтить память ни в чем не повинных расстрелянных наших соплеменников,а также не евреев.

Возвращаясь к своему рассказу, вспоминаю, что живя в коммунальной квартире, я познакомился с соседями. В одной изолированной комнате жила молодая женщина, которая сожительствовала с немецким солдатом – поваром какого-то военного подразделения. Понятно, что недостатка в продуктах у нее не было. Он, видимо, воровал их и приносил в карманах шинели, куртки, брюк и т.д.. Ей оставалось только приготовить еду. Однажды она пригласила меня в свою комнату и призналась, что не может растопить печку: нет дров и угля, а она не может нести топливо с базара. В комнате было холодно, поэтому она просила меня выполнять эту работу и за это будет меня подкармливать. Я, конечно, согласился, получал у нее деньги, ходил на еврейский базар, благо не очень далеко, покупал топливо, приносил домой и топил печку. Она меня вкусно кормила, и так было не раз.

В квартире жили еще соседи, которые занимали 2-3 комнаты. Естественно, я с ними познакомился. Однажды к ним приехали родственники из села Мотовиловка,  что в нескольких десятках километров от Киева. Я познакомился с ними, поговорили о том, о сем и вдруг неожиданно для меня они пригласили приехать к ним в село и сказали: «Что ты тут мытарствуешь? В селе легче прожить, будешь працюваты, работы в селе хватит. А то, як захочешь, мы тебя в приймы отдамо. Дивчат у нас на выбир. Женишься и будешь жить, як вси люды в сели?». Так как я сам думал переселиться в какое-нибудь село, приглашение было принято и, не долго думая, я собрался в дорогу. Уходя из города, попрощался с Якимчуком, сердечно поблагодарил его за добрые советы и поддержку.

Шел я неспеша из села в село и был в дороге четверо или пятеро суток. Пришел в Мотовиловку, нашел дом, в котором жили мои новые знакомые. В семье было 4 или 5 человек, приняли меня хорошо. Прожил я у них недели две. За это время меня сватали, хотели отдать в приймы. Но из этой затеи ничего не вышло, хотя были девушки, которым я нравился, и они готовы были связать свою судьбу с моей. Но в этих случаях последнее слово было за родителями, которые возражали против брака, понимая, что такие люди, как я, временные жильцы и говорили: «Вин перезимуе и пиде, а литом и качка – прачка» В общем, относились с недоверием, хотя были браки с военнопленными ( так нас называли).

Я не знаю, интересно вам это читать или нет, но коротко расскажу, как меня пытались женить. Мы сидели за столом и завтракали - мятый картофель с жареным луком и квашеной капустой, вкус, который я никогда не забуду. Вдруг хозяин говорит: «Грицько, ты бачишь дивчину, що идэ биля того будынку?» Я ответил, что вижу. Так вот это дочь в прошлом сосланных родителей, дом их передали под детские ясли. Теперь немцы возвращают ей дом. Тут же хозяева пригласили девушку в дом и познакомили меня с ней. На столе появилась бутылка самогонки (водка собственного производства), закуска. Приняв соответствующие дозы, беседа пошла  оживленней. Короче, девушка ( не помню, как ее звали) согласилась взять меня  «в приймы». На следующий день состоялась встреча в ее доме, и все шло к тому, что я стал бы женатым человеком. Но этого не случилось,я не мог и не хотел жениться, это было против моей воли и моего желания. Девушку я не знал, никаких чувств к ней не испытывал. Все это было мне неприятно. Обидеть ее я не хотел и совесть мне не позволяла связать свою судьбу (может, даже временно) с ней. Мы расстались. В этот же день я ушел из Мотовиловки в село Саливанки, где был сахарный завод(и до сих пор есть) с надеждой устроиться там на работу.

Я пришел в село в разгар холодной снежной зимы. Сезон по переработки сахарной свеклы, из которой получали сахар, давно начался и все рабочие места были укомлектованы, поэтому пришлось перебиваться разными временными работами. С началом весенних работ нанимался к крестьянам на вспашку земли, посадку картофеля и другие сельскохозяйственные работы. Позднее приходилось убирать вручную зерновые,  косить, полоть, прорывать буряки и морковь, снимать урожай, молотить, работать на мельнице и т.д. Одно лето я был пастухом. Рано утром соберу небольшое стадо коров (12-15 голов) и увожу его в поле, на луга. Коровы послушные животные, целый день щипали траву, наевшись лежали. И я отдыхал вместе с ними. Работа нетрудная. Интеллекта не требуется, но что поделать. В положении, в котором я находился, общение с коровами меня вполне устраивало. Я уходил с глаз людских и приобретал душевный покой. К тому же, неплохо платили и хозяйки  поочередно хорошо кормили. Затем я работал кочегаром на сахарном заводе, конюхом, ночным сторожем, разнорабочим, пожарным в совхозе – двуколка с ведром воды и мотор в одну лошадиную силу и др. Жил в общежитии сахарного завода.

На фоне казалось бы безоблачной жизни снова возникла серьезная опасность. Молодых людей отправляли в Германию, естественно не туристами, а подневольными. Немцы увозили в Германию юношей  и   девушек для работы на предприятиях или в сельском хозяйстве, а то и в частные дома.

Вначале немцы хотели показать это как желание молодых людей ехать в Германию, и первые отправки обставлялись, как праздник: играла музыка, звучали песни. А когда отъезжали, вместо веселья, были слезы, горькое расставание с родными и близкими. Многие понимали, что вряд ли вернуться в родные пенаты. Забегая вперед, скажу, что вернулись домой далеко не все. Лишь не многим повезло. Оставшихся в живых освободили союзные войска и они оказались в странах союзников: США, Франция, Англия и др. или Красная Армия - они вернулись на родину. Можно с уверенностью сказать, что некоторые из них были сосланы в лагеря для заключенных.

После смерти Сталина стало известно, что он уничтожил десятки миллионов ни в чем не повинных людей, но это уже другая тема.

Разумеется, у меня не было никакого желания ехать за границу, но с этим никто не считался. С первой же партией меня привезли в Васильков (35 км.от Киева), откуда по железной дороге увозили в Германию. У меня была возможность скрыться и вернуться в село, но это было чревато неприятными последствиями, надо было бы объясняться с местными властями,почему я не уехал.

Все отъезжающие должны были пройти медицинскую комиссию. Я еврей и на эту комиссию пойти не мог. Секретарем комиссии работала пожилая женщина, с виду очень милая, с озабоченным лицом. К ней обращались по разным вопросам. И я решил посидеть с ней в приемной, понаблюдать, прислушаться к разговорам, авось, она мне сможет помочь или дать дельный совет. В нашей беседе мы оба почувствовали взаимное доверие, и я решил сказать ей, почему не могу пойти на комиссию. Немного подумав, она дала мне свой домашний адрес и пригласила прийти к ней переночевать, сказав, что дома обо всем поговорим.  Я так и сделал. Беседовали мы с ней до полуночи – все стало ясно. Она была подпольщицей. Утром мы пришли вместе в поликлинику, и она направила меня в кабинет к врачу, предупредив, чтобы я шел к нему безбоязненно. «Все договорено, это наш человек»,- сказала она. Врач велел раздеться мне до половины, послушал сердце, легкие, многозначительно заглянул в глаза. Осмотр был закончен, мне выдали справку, что я болен и могу ехать домой,больше меня отправлять в Германию не будут. Какой диагноз они поставили  я уже не помню, а, может, и не знал. Но на этом вопрос об отправке в Германию был закрыт. Снова судьба свела меня с хорошими людьми, и я благодарен судьбе и этим людям.

После этого небольшого отступления продолжим наше повествование. На заводе я познакомился с такими же ребятами, как я, часто собирались вместе, беседовали, изучали друг друга, анализировали обстановку и пришли к выводу, что пора начинать борьбу с оккупантами. Нельзя сидеть, сложа руки  и ждать прихода Красной Армии. Начали мы с подпольной работы. Привлекали к ней некоторых жителей близлежащих сел, которых мы хорошо знали, добывали оружие и боеприпасы, слушали сводки Совинвормбюро и знакомили с положением на фронтах подпольщиков. А они доводили  эти сведения до населения, готовились к организации партизанского отряда и ухода в лес. Подпольная работа – сбор оружия, подбор членов организации и будущих партизан, работа с населением и т.д. – очень ответственный,опасный и сложный процесс. Достаточно было ошибиться и допустить проникновение в нашу группу одного предателя, провал был бы неизбежен с самыми тяжелыми последствиями. А такие случаи, к сожалению, были. К счастью, среди нас провокаторов не было. И мы благополучно организовали партизанскую группу в количестве 31 человека. В том числе 6 или 7 евреев. Вооружены мы были плохо, оружие досталось далеко не всем. Удалось добыть два ящика гранат-лимонок, которые были розданы каждому.

В назначенный час выхода в лес, а он был довольно далеко,примерно в 50 км, ночью мы собрались на берегу озера у сахарного завода, откуда и началась наша новая жизнь. Маршрут нам был известен, но опыта в таком деле у нас не было, и мы оставляли следы, поэтому немцы беспрерывно нас преследовали. Но обнаружить  нас не удалось. Потом мы узнали, что в Гребенках и Саливенках произошли аресты. Расстреляли жену и ребенка комиссара нашего отряда Попова Константина Карповича*, впоследствии ставшего большим другом нашей семьи. Он считал себя приемным сыном моей матери. Называл ее мамой и очень любил. Наша семейная дружба продлилась почти полвека. Вплоть до выезда в Израиль. Фельдшером у нас была Наталья Васильевна или просто Наташа из местных, она оставила в селе дочь лет семи и мать, муж ее погиб на фронте. Наташа часто приезжала к нам в гости (естественно, после войны), мы нередко бывали у нее в гостях в селе Саливенки. Она очень славная женщина, мы ее уважали. С нами уходили и некоторые другие жители сел, оставляя родных и близких, рискуя своей и их жизнью. Так сильна была ненависть к врагам и желание отомстить захватчикам за причиненные боль и горе, за гибель миллионов людей, за слезы матерей.

На пятые сутки мы благополучно пришли в лес (шли мы только ночью) и облегченно вздохнули. После короткого отдыха произвели разведку. Мы слышали, что в этих лесах есть партизаны, но напасть на их след  нам не удалось. Побродив по лесам – они относительно небольшие, парковые – мы поняли, что будучи плохо вооружены, не сможем проводить боевых операций и не сможем оказать сопротивление немцам в случае их нападения на нас. Короче, воевать с фашистами не сможем. Тогда зачем мы пришли в лес? Нужно было принимать какое-то решение. Партизаны – это добровольцы, шли воевать  по зову разума, сердца и совести. Это не регулярная армия, которую одевали, обували, кормили, которой  руководили кадровые офицеры и генералы, которую снабжала всем необходимым вся страна, весь народ. Партизаны должны были сами все добывать  оружие, боеприпасы, пищу и т.д. и т.п.  Исключение составляли крупные партизанские соединения Ковпака, Федорова, Наумова и др., которым оказывала большую помощь «большая земля» вооружением, средствами связи, боеприпасами, питанием, одеждой и т.д.

Все это требовало проведения боевых операций – нападения на фашистов, на их военные склады, на продуктовые склады, диверсий на железных дорогах и др. Это война в тылу врага, нас такой войне не обучали. Но на войне всякое бывает. И мы воевали, в силу своей возможности били врага, не давали ему покоя. Отвлекали какие-то военные подразделения от участия во фронтовых действиях. В нашей борьбе неоценимую помощь оказывало местное население.

В Гребенках, которые мы хорошо знали, расположилась группа немцев-связистов, при сахарном заводе  был комендант с группой солдат. Кроме этого, была жандармерия, полиция, узел связи, охраняемый полицией. Эти 5 объектов оккупантов были нам известны, неоднократно изучены, мы знали примерно количество немцев и карателей из местного населения, их расположение и т.п.  Я неоднократно бывал в немецком общежитии при сахарном заводе, разговаривал с солдатами, даже был в «приятельских» отношениях с одним (в школе я изучал немецкий язык, но знал его плохо. Во многом выручал идеш). Поэтому было принято решение, очень смелое, но  на наш взгляд, единственно правильное: возвратиться в Гребенки, напасть на фашистов и их пособников, разгромить их, добыть оружие и боеприпасы и вернуться в лес. В этой боевой операции участвовало 16 человек, в том числе 4-5 евреев, остальные 15 человек оставались в лесу. Был разработан план операции, согласно которому мы должны были одновременно напасть на 5 перечисленных  объектов. Если выход в лес был довольно шумным, т.к. в каждом попутном  селе мы давали о себе знать, то обратно в Гребенки шли тихо, несколько ночей, тщательно укрывались  на полях, в села не заходили, чтобы никто не мог нас обнаружить. Питались чем бог послал, бывало и воду из луж пили. В Гребенки мы пришли вечером. Все пять групп заняли свои позиции у названных выше объектов. Сигналом к боевым действиям должен был послужить взрыв гранаты на самых отдаленных объектах – жандармерии и полиции, здания которых располагались друг против друга по обе стороны сельской шоссейной дороги. Когда прозвучал взрыв первой гранаты, началась наша дерзкая операция. Гранатами мы забросали все атакуемые нами объекты. Стрельба слышалась со всех сторон, звучала автоматная очередь, шел бой. Своих помещений ни немцы,ни полицаи не оставляли, оказывали сильное сопротивление. Телефонной связи у них не было,т.к. узел связи был разбит и разрушен, при этом погибли охранявшие его полицейские. Были убитые среди немцев-связистов. Их здание нами было захвачено. Некоторым удалось бежать. Мы захватили оружие – ручной пулемет, много винтовок, гранат, патронов, немецкую форменную одежду, пулемет, и другое. Другие объекты тоже были разрушены, но не полностью, хотя и там были убитые и раненые. У нас потерь не было, один тяжело ранен (Николай Грицак, которого в нашей семье знали, другой – ранен легко). Мы успели привезти врача в больницу и оказать раненым медицинскую помощь, заодно  получили немного медикаментов и перевязочного материала.

Тем временем приближался рассвет и нам надо было кончать операцию и каким-то образом добраться до леса. Мы рассчитывали уехать на автомашинах, это нам удалось с большим трудом, т.к. в совхозе  машины были загружены сеялками-веялками, и пока Попов,я и еще один товарищ пытались сбросить этот груз, по нам открыли огонь с расположенного вблизи помещения военного коменданта совхоза. После ответного огня мы вышли с зоны обстрела (сражаться уже не было времени) и направились в МТС (машино-тракторная станция). К нашему приходу ребятам удалось завести мотор автомашины ГАЗ, которую тогда называли полуторка. Кроме этого, мы запрягли в повозку пару отменных лошадей, на которых разъезжал немецкий офицер, управляющий совхозом – военный комендант совхоза. На этом транспорте мы выехали на центральную шоссейную дорогу и вскоре увидели, что в нашу сторону из Белой Церкви  движется автомашина с включенными фарами. Мы подумали,  что это немцы. Возможно, за нами погоня, а на нашем транспорте нам от них не уйти, придется держать бой. Мы залегли по обе стороны шоссе и приготовились к бою. Когда машина ЗИС-5 подъехала близко, мы увидели в кузове гражданское население. В основном женщины с клумаками, это были городские жители, которые ездили в села, где обменивали свои вещи на продукты питания, чтобы кормить детей и себя, чтобы как-то можно было выжить. Ведь война шла уже 2 года. Это было летом 1943 года.

Когда мы увидели, с кем собрались воевать,с облегчением вздохнули, перегрузили всех на полуторку,а сами погрузились в кузов ЗИСа, грузоподъемность которого в три раза больше автомашины ГАЗ, поставили на кабину машины пулемет и поехали в направлении леса. Уже наступило утро, и когда мы открыто ехали через села, население тайком, но с восторгом поглядывало на нас. Мы благополучно приехали в лес.

Я более подробно остановился на Гребенковской  операции, дерзком и смелом нападении на районный центр, расположенный на шоссейной дороге  в глубоком тылу врага, далеко от лесных массивов. В случае неудачи все могло закончиться трагично. Но слава Богу, этого не случилось, и мы все были счастливы, что первое боевое крещение в новом для нас качестве – партизан – прошло удачно.

Я не знаю, как вы себе представляете то, что я здесь написал. Но эту отчаянную рискованную вылазку,  в отличие от многих других,  я помню до сих пор подробным образом,  несмотря на то, что с тех пор прошло более полувека.

Вот, например, вспоминается такой казус: во время боя с немцами-связистами один немец выскочил через окно в нижнем белье, рядом стоял и вел огонь с обреза Вейцман, но убить его не смог,т.к. обрез дал осечку, и немец успел скрыться в огороде.

После этой операции в Гребенках немцы построили дзоты. Пока мы выполняли боевое задание, группа оставшихся в лесу встретилась с партизанами и  присоединилась к партизанскому отряду. Наша встреча с ними состоялась в лесу в условленном месте, мы вошли в состав Васильковского отряда. Количество партизан в наших лесах росло. Со временем было уже несколько партизанских отрядов: Фастовский. Бышевский и др.. которые действовали совместно в составе батальона под общим руководством. Затем было несколько батальонов, которые объединились в партизанское соединение,действовавшее на большой лесной территории Киевской. Житомирской областях. О боевых действиях, о проведенных операциях я рассказывать не буду. Приведу цитату из характеристики, выданной мне в те годы:

Храковский Григорий Натанович  участвовал в разгроме районных немецких предприятий, разбили жандармерию, комендатуру, полицию, немцев-связистов. В отряде т. Храковский был бойцом. Участвовал во всех боях, принимаемых отрядом. В боях проявил свою непримиримую ненависть к врагам нашей родины, вел себя себя смелым, решительным, самоотверженным.   

                Командир 4-го батальона соединения им. Хрущева
                Грицюк
                Командир Гребенковского отряда
                Копытин
                Грицюк – Герой Советского Союза – погиб в 1944 году

Об одном боевом эпизоде мне хочется рассказать. Четвертому батальону было приказано перейти в другие леса по месту действия основных сил нашего соединения. Мы очень тщательно готовились к этому переходу, запаслись продуктами, водой, смазали колеса повозок, чтобы они не скрипели, обмотали тряпками копыта лошадей, провели санитарную обработку партизан: над костром прожигали всю свою одежду. Переход совершался ночью. Ночь была пасмурная, очень темная, как говорят, ни зги не видать. На повозках везли пожитки, продукты, боеприпасы, сами шли гуськом, тихонько переговариваясь и, несмотря на все предосторожности, хвост, в которм я был, оторвался от основной колонны и под утро оказался в нескольких километрах от какого-то села. Вынуждены были остаться здесь на день, укрывшись в редком кустарнике. Нас было немного – человек 20-25. Мы заняли круговую оборону, выставили дозорных и легли спать,т.к. устали накануне Не успел присниться первый сон, как прозвучала команда: «Приготовиться к бою!». Мы увидели две автомашины с карателями, которые мчались в нашу сторону, видимо, кто-то нас выдал.  На каждой машине был установлен крупнокалиберный пулемет. Все фашисты были вооружены до зубов. Мы приготовились их встретить. Очевидно, они располагали неполной информацией и не ожидали, что небольшая группа людей может дать должный отпор и подъехали к месту нашего расположения довольно близко. А когда они начали выгружаться из машин, мы открыли по ним огонь из пулемета, автоматов и винтовок. Огонь был прицельным, фашисты падали замертво один за другим,некоторые из них успели открыть по нам огонь, но исход боя был предрешен – отряд карателей был уничтожен. С нашей стороны потерь не было, одна девушка была тяжело ранена в ногу,но радоваться было рано. Собрав оружие наших преследователей, уложив раненую на повозку, мы вынуждены были вернуться в наши леса. Еще на подступах к селу, за которым через пару километров начинался лес, мы увидели, что новые группы карателей едут на автомашинах нам на перехват, чтобы перекрыть дорогу в лес и уничтожить нас на открытой местности. В пределах возможности мы ускорили движение и успели войти в лес, но углубиться в него не смогли, т.к. были отрезаны и окружены преследователями. Снова заняли круговую оборону, наскоро окопались и приготовились к бою – оружия своего и трофейного, патронов, гранат хватило бы на отряд в три раза больше нашей группы. Небольшой участок леса, который нам достался, был очень густой, что . несомненно, помогло нам выстоять. Немцы подтянули значительные силы, вплоть до минометов, сражение было жестоким и длилось целый день, чудом мы продержались до вечера. Это был изнурительный бой, мы никак не надеялись, что сможем остаться в живых. Я помню, что лежа у пулемета вторым номером из-за усталости засыпал на несколько минут, на которые прекращалась стрельба. Каратели кричали, предлагали нам сдаваться, угрожали, что живыми отсюда не отпустят. Когда стемнело, перестрелка почти утихла. Ночью нам удалось выйти из окружения и уйти вглубь леса Я не могу объяснить, как произошло это чудо, но это так.

В этом бою пропало без вести 3 человека, в том числе еврейская семья – муж, жена и с ними собачка. Придя на обжитое место, мы отнесли ночью раненую в село к связному. А на обратном пути напоролись на засаду, и я был ранен в руку. В лагерь вернулись все. К счастью, рана была легкой, и я не был в тягость своим товарищам.

После возвращения всех отрядов из неудавшегося перехода снова были бои и операции, шла повседневная боевая работа. Мы нападали на разные немецкие объекты. Немцы шли облавами на нас. Были тяжелые бои, в одном из которых погиб наш командир батальона, были раненые и убитые. На войне, как на войне – без потерь не бывает.

Между тем линия фронта все время приближалась к западу. Советские войска успешно наступали, гнали врага обратно, освобождая города и села Украины. Не трудно было предвидеть, что с приближением фронта нам, партизанам, станет значительно труднее. Это понятно и объяснений не требует. Но надо было обладать умением маневрировать в прифронтовой полосе и в нужный момент помочь советским войскам нанести удары с тыла и затем соединиться с частями нашей армии

Это произошло, но без нашей группы в 11 человек, которую в октябре 1943 года командование решило послать в разведку с особым заданием. Поставленную задачу выполнить оказалось невозможно, т.к. в условиях наступления советских войск линия фронта стремительно шла на запад и приблизилась, в частности, к району нашего нахождения. 7 ноября 1943 года советские войска освободили  от фашистов Киев Наша группа была парализована, т.к. в таком количественном составе подвергала себя большому риску и опасности быть обнаруженной и уничтоженной. Группа была расформирована, из нее вышли по одному-два человека, которые самостоятельно должны были решать свои действия, исходя из конкретной обстановки.  В итоге я оказался один и с трудом добрался до Гребенок, где меня многие люди знали и где мог рассчитывать на помощь. О каких-либо действиях уже не могло  быть и речи, т.к. фронт находился тогда в 7 км. от Гребенок, а перейти линию фронта было невозможно. Снова я оказался один в сложных условиях прифронтовой полосы, были такие дни, когда я лежал на чердаке, а в доме находились немцы с передней линии фронта. Приходилось скрываться в подвалах,  на чердаках домов, у знакомых. Гребенки были заняты немецкими фронтовыми частями. Население привлекали на рытье противотанковых рвов, некоторых мужчин – на ремонт автомашин. Эти мужчины устроили меня слесарем по ремонту. Хотя я в этом деле ничего не смыслил, но подкручивал гайки и делал вид, что усердно работаю. Я познакомился с немцем, который руководил ремонтными работами и часто с ним беседовал. Я уже говорил, что немецкий я изучал в школе, он очень похож на идеш, поэтому я мог кое-как говорить по-немецки. Однажды мы наблюдали воздушный бой над Гребенками и когда сбили советский самолет, этот немецкий офицер очень переживал и не скрывал своих симпатий к русским.
Мы сблизились, почувствовали расположение друг к другу, и вскоре он мне признался,что является коммунистом. Прячет свой партбилет в санитарном пакете и ждет удобного случая перейти на сторону Советской Армии. Но исполнить свой замысел надо так, чтобы ни у кого не вызвало малейшего подозрения, что он это сделал умышленно,т.к. в противном случае  его семья будет расстреляна. Он с семьей до войны жил в Австрии. Однажды он сказал мне, что его посылают на фронт и что мне оставаться здесь не безопасно, поэтому  он увезет меня глубже в тыл. Он так на этом настаивал, что мои доводы были бесполезны, и мне ничего не оставалось делать, как дать согласие на переезд в другое село, но в то, в которое хотел я.

На машину погрузили два мешка зерна, и мы поехали в сторону Белой Церкви, т.е. в противоположную от линии фронта. По дороге машину остановила полевая жандармерия, проверила документы, поинтересовалась моей личностью. Но все обошлось благополучно, он сумел объясниться с ними, и был дан зеленый свет. Мы приехали в село невдалеке от Белой Церкви, выгрузили мешки с зерном. Я распрощался с немцем и остался там у знакомых.

У них на квартире расположился немецкий офицер, от которого меня прятали то на печке, то в подвале. Но однажды мы проморгали его,.  и он неожиданно для нас явился в дом и обнаружил меня. Хозяева объяснили ему,что к ним вернулся сын. И снова,в какой раз, все обошлось. Однажды я даже играл с ним в шахматы и по своей глупости выиграл партию. Он так расстроился, что мог меня убить. Я предложил сыграть еще и последующие  две партии проиграл. Он остался доволен. Конфликт был исчерпан.

Впереди еще было много тревог и волнений. Вспоминается такой эпизод. Отступая на запад, немцы проводили карательные операции и увозили из сел мужское население. Мужики прятались, где кто мог. Хозяин квартиры,в которой я жил,соорудил с моей помощью убежище во дворе в бывшей горке из навоза. В опасные моменты достаточно было укрыться в этом убежище на час-другой и ты спасен. Но так получилось, что однажды в такой момент уйти в укрытие уже было поздно, немцы неожиданно появились вблизи дома. Я успел выбежать во двор и спрятаться в туалете. Это было зимой, холод собачий, но что делать, лишь бы их пронесло. Обычно немцы искали во всех дворовых постройках, подвалах и т.д.  На сей раз меня и хозяина спасла шинель немецкого офицера, которая висела в доме, а его самого здесь еще не было. Этого было достаточно, чтобы они ушли со двора и никого не искали.

Я никак не мог перейти к своим и все дальше углублялся в тыл врага по мере наступления советских войск. Приходилось несладко. Здесь я должен сказать добрые слова в адрес крестьян, с которыми меня сводила судьба. Это люди душевные, с большим добрым сердцем,с готовностью помочь человеку, если у него беда,при этом с  риском и опасностью для себя. Я прошел много сел, встречался с многими крестьянскими семьями и всюду было сочувствие, сопереживание, желание помочь. Я не боялся, что меня крестьяне могут выдать немцам, у меня к этим людям было полное доверие. Может быть, мне везло на хороших людей. К сожалению, я не помню многих названий сел,в которых мне довелось быть, тем более не помню фамилий и имен крестьян, у которых мне приходилось жить. Иногда вспоминаю обстановку в том или другом доме, членов семьи, их лица, разговоры, которые мы вели,усадьбу и т.д.. Большинства из них уже нет в живых, но память о многих сохранилась в моем сердце.

Никогда не забуду семью Бочкаревых (имен,к сожалению, не помню). Жили Бочкаревы в Белой Церкви. А во время войны переехали в село Саливанки, где приобрели небольшую хатенку. Жили в тесноте, но дружно. Какое-то время я жил у них еще с одним парнем. Звали его Колька-цыганенок из-за смуглой кожи и черных,как смоль, волос. Спали мы с ним на русской печи, так как другого места не было. Ночью он со сна говорил по-еврейски, вспоминал мать,сестру. Рядом в комнате спали хозяева, и  я уверен, что слышал это не только я,но и Бочкарев, и его жена. Но они нам не только ни слова не говорили по этому поводу, но и виду не подавали, хотя, естественно, подвергали себя большой опасности.

Мы полюбили эту семью. И было бы несправедливо, если бы продолжали жить у них. В семье было три дочери, старшая, примерно нашего возраста. Сначала переселился на другую квартиру Николай. А вскоре и я ушел из этого  дома. Но при каждом удобном случае я встречался с этой необыкновенной семьей. Иногда выпивали с хозяевами по чарке самогона и приятно беседовали, получали удовольствие от взаимного общения.

Продолжу свое повествование. Практически, я всегда находился в селах не далеко от линии фронта и все время искал случая встретить советского солдата. Такой случай, в конце концов, представился. В одном из сел Винницкой области ( если не ошибаюсь) зимой 1944 года я услышал перестрелку, знакомую «музыку» советского пулемета.. Я понял, что наступают наши войск. Обрадовался я несказанно и решил, что пришел момент, когда я могу перейти к своим. Я накинул на себя белую простыню, чтобы быть менее заметным на снегу, и пошел полем в сторону боевых действий. Через какое-то время увидел нескольких советских солдат и бросился бежать им навстречу и в это время почувствовал страшную боль в левой ноге. Я был тяжело ранен. Пуля раздробила мне кость бедра.

 Некоторое время я лежал в сельской больнице, затем меня привезли в Киев  в госпиталь. Я лежал в гипсе несколько месяцев. А в июне 1944 года выписался домой. К этому времени вернулись из эвакуации  моя мать м младший брат. Отец умер во Фрунзе в сентябре 1943 года. По словам мамы он предчувствовал, что я жив,но умер раньше, чем я дал о себе знать. Умирая он сказал:- «Ищите Годика,- по документам меня до войны звали Исер-Годик. А домашние, родственники и товарищи – просто Годик,- я чувствую, что он жив».

Я верю, что есть какая-то телепатия, потому что в моей жизни тоже был такой случай, когда мне во время войны вдалеке от моих родных приснился сон, в котором отец умирал на моих руках. Меня этот сон очень испугал. Я запомнил день, когда мне это приснилось, а потом выяснилось., что по времени это совпало со смертью отца. Это поразительно, но это было.

Выйдя из госпиталя, сначала ходил на костылях, потом с палочкой.Функция ноги не восстановилась полностью ввиду большого укорочения. Я очень хромал, а через некоторое время для инвалидов войны начали готовить протезную обувь. С тех пор я ношу ее много лет.

Я завершил свой короткий рассказ и должен признаться, что писал его с большим волнением,  вспоминая те далекие времена я, как-будто вновь все это пережил.

Моя судьба сложилась очень драматично. Но я благодарен ей за то,что выстоял в этой жестокой войне и выжил, находясь, казалось бы, в безнадежных ситуациях. Несомненно этому способствовала молодость, добрые люди и, конечно, «абиселе мазл» - немного счастья.

Прошу простить меня. Если нескладно получился мой рассказ, если есть стилистические и другие ошибки. Это не литературное произведение, а личные воспоминания из той жизни, которыми я хотел поделиться с вами.
Всем моим родным и близким желаю мира
                Тель-Авив
                1995 год.

*  Попов Константин Карпович 
Годы жизни: 01.10.1916 - 04.10.2001. 
Награжден многими боевыми наградами Советского Союза и Чехословацкой Республики. Участвовал в Финской, Польской и Бессарабской  освободительных кампаниях. Начал Великую Отечественную войну, будучи в армии на должности пом.ком.взвода с первого дня войны. Участвовал в обороне Киева, подпольщик, один из организаторов Гребенковского партизанского отряда, командир разведки 4-го батальона Киевского партизанского соединения. По решению ЦК КПБУ и по приказу Украинского штаба партизанского движения в 1944 году 25 июля десантировался в составе первой организационно-разведывательной  группы (ком. П.А.Величко) на территорию Чехословакии, разведчиком. С 10 августа 1944 года - начальник штаба 1-й партизанской бригады им. М.Р.Штефаника, с 12 сентября 1944 года командир 2-й Словацкой партизанской бригады им. М.Р.Штефаника. Принимал активное участие в подготовке и руководстве Словацкого национального восстания. Окончил войну в должности командира бригады 11 мая 1945 года в Северной Моравии".