Дорогая моя мама

Моя мама всегда слыла первой красавицей нашего городка. С потемневших фотографий в семейном альбоме смотрит гремучая смесь Джины Лоллобриджиды и Софи Лорен. Тонкий овал лица, яркие насмешливые глаза, капризная ниточка бровей, скульптурный нос, завиток темных волос на лбу, точеная линия шеи и плеч. Она могла бы украсить фильмы Витторио де Сики, Лукино Висконти или Федерико Феллини, родившись в другой части Европы. Но она родилась в Советском Союзе и обладала достаточной прагматичностью, не пытаясь искушать судьбу призрачной славой.  Мама с утоленным тщеславием рассматривала свои фотографии на витринах провинциального фотоателье и  шла дальше своей твердой походкой.
- Я всегда была нефотогеничной. Плохо выходила на фотографиях,- без тени смущения говорила она.
Все, что в моей внешности нравится мне самой - фигура, волосы, глаза - досталось от мамы. Папа наградил меня скуластым овалом лица, крупным, чуть вздернутым носом, припухлыми губами. Я была несимпатичным подростком и в юности не считалась красавицей. Лишь возраст и опыт отточили черты моего лица, придав им нужную огранку и блеск. А четверть века назад, шагая с мамой по улицам родного города, я постоянно слышала:
- Дочка-то твоя на отца похожа... жаль, лучше б на тебя...
Я не обижалась, давно признав мамину пальму первенства. Нет, не смирилась с текущим положением, а просто не представляла иной диспозиции. Первым, кто открыто осмелился нарушить традицию и поменять нас местами, был мой муж. Полистав родительский альбом и внимательно посмотрев на мамины фото, он твердо сказал:
- Знаешь, такая красота пугает.... для меня, ты - гораздо милее...
Вплоть до своего последнего рабочего дня моя мама не только тщательно следила за своей внешностью,  но и гордилась своим гардеробом.
- Все- таки, ты- мордовка, нет у тебя вкуса.. Я вот в твои годы одевалась так, что все шеи сворачивали.
Вкус у мамы, действительно, был отменный. Все началось от несчастья, которое часто помогает счастью. У бабушки не было возможности хорошо одевать троих детей, и маме, единственной получившей образование в ленинградском вузе, бабушка ночами шила платья и костюмы, рассматривая популярные заграничные кинофильмы. Фантазия ее не знала границ, а сшить бабушка могла все. В пору счастливой замужней жизни мама регулярно выезжала за пределы нашей страны и чемоданами привозила диковинные наряды, которые сумели дожить и до моей молодости. И обшивал маму уже не бабушка, а ленинградский Дом Моды.
    Тогда, в начале 1970х, женщины еще не имели понятия о существовании  послеродовой депрессии и ее последствиях. Поэтому каждое утро мама делала макияж, прическу и упрямо отправлялась гулять, толкая вперед тяжелую коляску со спящей в ней мной.  Кокетливая норковая шляпка таинственным образом держалась на вершине вулкана завитков. Десятисантиметровые шпильки югославских сапог, доставшихся папе на том основании, которое теперь принято называть  административным ресурсом, а в те годы - просто блатом, придавали ее походке элегантную беспечность. Стояла зима, обычная ленинградская зима с морозами, оттепелями и  гололедицей. В один несчастливый день она поскользнулась на своих шпильках, оступилась и рухнула, ударившись спиной о поребрик. Она так и осталась лежать на земле, пока сердобольные прохожие не вызвали скорую. В коляске поодаль спала я.
Следующие полгода превратились в кошмар больниц, ожиданий, отчаяния и надежд. Оказалось, что мама сильно повредила позвоночник. Врачи не говорили ничего определенного: сможет ли она ходить? Сколько времени продлится реабилитация? Какие последствия? Несколько месяцев она лежала неподвижно в отдельной палате в специальном аппарате. Все заботы обо мне легли на плечи папы и бабушки, маминой мамы. В основном, бабушки, потому что папа много работал и был твердо уверен в том, что в любых обстоятельствах дом и дети - зона ответственности женщины. Всю свою долгую жизнь святой обязанностью он считал только одно - регулярно приносить домой добычу. А охотился он во всех смыслах успешно. Даже в самые лихие времена  наш дом был полной чашей.
Утром бабушка спускала тяжелую коляску с пятого этажа без лифта вместе со мной, потом спешила по заснеженным улицам в больницу, чтобы побыть рядом с мамой, покормить ее, сменить постель. Потом - путь домой и тяжелый подъем на пятый этаж с коляской. По ночам я плохо спала, и бабушка носила меня на руках часами на пролет. Полгода нескончаемого стресса не прошли даром. Как только мама вышла из больницы, и жизнь начала потихоньку возвращаться в привычное русло, беда опять постучалась в наш дом. Одним погожим осенним днем бабушке стало плохо и приехавшая "скорая" констатировала  инфаркт.
В одночасье папа оказался единственным ответственным за мою жизнь и здоровье. Он не мог придумать ничего иного, как возить меня с собой на работу. Утром водитель грузил “живой пакет” вместе с необходимым скарбом в машину. В своей директорской приемной папа передавал меня секретарям и закрывался в кабинете. Я спала на рабочих столах, играла цепочками канцелярских скрепок, чужие женщины качали меня на руках, кормили кашей из рабочей столовой и меняли мне ползунки. Спустя двадцать лет, забегая к родителям на работу, я еще встречала тех, чьи руки помнили тепло моего крошечного тельца.
По прогнозам врачей в ту осень 1974 бабушка должна была умереть. Врачи говорили маме прямым текстом:
- Все напрасно! Ваша мать - не жилец!
Но мама упрямо отказывалась в это верить. Она подключила папины связи, чтобы найти нужных врачей и лекарства, а главное - чтобы ей разрешили то, что и сейчас кое-где считается неслыханной дерзостью: круглосуточно находиться в палате. Она поднимала на ноги весь персонал при малейших изменениях монитора или смене выражения бабушкиного лица, при еле заметном шевелении пальцев или просто бдительности ради. Ночами она молилась. Моя мама, убежденная атеистка, которая всю жизнь смеялась над любыми религиями и обрядами, молилась по ночам в палате, сидя у бабушкиного изголовья. Позже она сама рассказала мне о содержании этих молитв, но подспудно,  каким-то шестым чувством, я всегда об этом знала. Тогда она просила Бога не явить милость, а предлагала ему сделку. Она была уверена, что молодая и сильная, она сможет еще родить. Поэтому предлагала Богу баш на баш, голову за голову, душу за душу. Она просила забрать меня вместо бабушки, своего ребенка вместо матери. Наверное, многим этот выбор покажется странным, но мама всю жизнь очень любила бабушку и была к ней сильно привязана.
Ты никогда не поймешь, что значит иметь маму, которая для тебя - все! - слышала я много лет спустя.
Да, дорогая мама,  вот этого я, действительно, никогда не пойму….И это - моя беда, а не вина.
Вероятно, рано или поздно мне предстоит узнать, о чем размышлял в этот момент Всевышний. Но тогда он проявил благородство и не принял условия сделки. Я осталась жива и бабушка прожила еще 18 счастливых лет, бОльшую часть из которых мы провели вместе. И тогда и сейчас я живу со странным  ощущением, что нас с бабушкой связывает нечто более таинственное, чем общие - имя и пара зеленых глаз.
Один известный психолог однажды спросил меня: какие чувства я испытываю к маме? Я, не задумываясь, ответила:
Ничего, ровным счетом, ничего.
У меня нет открытых претензий или затаенных обид, мне не больно, не стыдно, не страшно. В разное время и в разных странах, у психотерапевтов и шаманов я прошла самые экзотические практики перерождения и, вероятно, для самой себя, переписала начало своего жизненного пути. Я уверена: мои близкие принимали решения, сообразно собственным  целям и задачам, совершая свои подвиги и ошибки. Не мне их судить. Но я не знаю, как можно объяснить тот факт, что вот уже несколько десятилетий я не могу ни сама прикоснуться к маме, не допустить ее до себя. Долгое время никто не обращал на это внимание. Первым это факт отменил мой муж. В самом начале нашей совместной жизни, он как-то сказал:
Так странно, вы никогда не обнимитесь..
Да, все так, я - стопроцентный кинестетик, проживающий мир через телесные ощущения, изведавший самые экзотические массажи и телесные практики. И  каждый раз при встрече с мамой я вхожу в полный ступор.
Думаю, мне в жизни здорово повезло: я выросла в полной обеспеченной семье, никто никогда не поднимал на меня голос или руку, у меня было все, о чем могли только мечтать мои сверстники, проживающие на шестой части суши. Но я потратила сотни часов на тренинги и психологические игры, пройдя через ребефинг, убаюкивание, пеленание, расстановки, чтобы пресловутая родительская сепарация если не склеилась, то хотя бы затянула разрывы.