Рассказы у костра и не только

      

     Здравствуйте, уважаемый читатель.
    Может, кому-нибудь из вас мои незамысловатые рассказы доставят радости мгновения так нужного нам отдыха в наш неспокойный век.
    Истории все те действительно произошли в жизни героев, и лишь отдельные из них, да простят мне мою вольность авторы рассказов, чуть-чуть изменены были вашим покорным слугой.
     Прошу вас не судить меня слишком строго, если кому-то из вас придется не только улыбаться, но и хохотать-смеяться над опытом печальным моего рассказчика-рыбака.

                Неразлучники смеются
    
     Однажды, после утреннего моциона, умывшись и приняв должный завтрак из трех яиц куриных и чашечки душистого чая с небольшим бутербродом, сижу я в кресле у экрана монитора.
    
     Открыв папку компьютера с рассказами о дружном экипаже удалых рыбаков, Вовке, Витьке, Юрке, «листаю» я страницы историй с ними на рыбалке, которые уже покрылись пылью забвения читателя.
   
     Извлекаю я из этого гроссбуха электронного три истории с друзьями на рыбалке, которые, надеюсь, я, вашим к ним вниманием, читатель, стряхнув с них пыль времени, приобретут вторую жизнь.
    
     Итак, три наших неразлучника в составе экипажа на лодке ПВХ, винтом десяти сильного мотора, в брызгах хрустальных капель воды, рассекают просторы Волги, матушки-реки.
   
     Последние лучи заката трудяги-солнца вечного зовут их к биваку на пологих склонах одного из волжских заливов, в тени тополиной рощи.
    
     Битва за солидный улов, шестнадцати часов светлого дня, с небольшим в ней перерывом обеденным на берегу, закончилась для них прекрасным результатом: полнехоньки садки зачетными судаками, трофейными лещами, красавцами подустами.  Парочка зачетных сомов на кукане радует взор рыбаков.
   
     Вот, уже, изменчивые блики одинокого костра на берегу залива зовут тучи насекомых, жужжащих беспрестанно, опуская в залив ночь.
    
     Опытные рыболовы, достойные работники различных городских производств, приготовлением тройной ухи чудесной, завершают трудовой день.
      
     Удобно устроившись на тенте брезента, полулежа на спальных мешках, гурманы рыбных супов, потихоньку, не спеша, освобождают от наваристой серебряной ухи котелки походные свои, за чаркой горькой.
      
     Между тем, не дойдя еще до той кондиции, когда, наконец, мужик начинает вспоминать создание из ребра Адама, ведут друзья беседу, которая им души веселит.
       
     Уж, и не знаю, почему, заходит у них речь об изделиях из сетей капрона.
       
     Опрокинув в рот третью рюмку напитков Бахуса, громко чокнувшись сосудом хрустальным с товарищами, «крякнув» при этом и, закусывая аппетитным огурчиком, пленяет рассказом дивным слух своих друзей Витька.
      
     - Друзья мои, прошло, уж, восемь лет с тех пор, как, за свою глупость использования подсачека для рыбы, я получил от товарищей обидную, мне кажется, кличку «Шарик».
    
     В один из погожих летних деньков сижу я «на расчале» в лодке на водохранилище, леща ловлю «кольцовкой».
    
     Час сижу, два сижу, в ожидании поклевки, с тоской  поглядываю на кивки бортовых удочек.
      
     Такое ощущение, что ловлю я рыбу у себя в ванной дома: не клюет рыбка, и все тут.
      
     Выше меня, метрах в трехстах, на расчале, «стоит» мужичок, который, я это ясно вижу, работает в поте лица по рыбе: не успевает он еще из подсачека достать леща пойманного и опустить его в безмерный садок для рыбы, как нужно уже и другого подсекать, соблазнившегося жирным червячком и запахом вкусной привады.
      
     Сижу я в лодке, на него посматривая, вздыхаю: «Наверное «патроны у меня - не той системы», да и червяки мои, наверное, «нюх потеряли», да и фортуна, и рыбий царь, повернулись ко мне пятой точкой!»
      
     Но, все равно, надежды не теряю на поклевку: ведь у товарища «верхнего»  клюет.
      
     Проходит еще полтора часа, и, о, боже, ПОКЛЕВКА, вертикально вставший кивок, поднимает не только мое настроение, выплеснув в кровь мою адреналин, но и заставляет сердце в моей груди «бухать» раскатами грома.
      
     Подсекаю я с мыслью, что, вот, и «поперло», ушли мы от нуля!
      
     Солидная глубина двадцати шести метров воды позволяет мне не спешить в борьбе с солидным, я это чувствую по рывкам рыбы и приятной ее тяжести, рыбным трофеем.
      
     Оцениваю я тут мудрость народа – «Поспешай медленно, не торопясь!»
      
     Сообразуясь с рывками трофея в натяжении лески, постепенно сантиметр за сантиметром, метр за метром, ее потихоньку кольцами кладу на дно лодки.
       
     Вот, уже, рыбка, убыстряя ход, у поверхности воды начинает пускать пузыри воздуха.
      
     Смотрю я на нее и опешиваю от ее размера. Мне кажется, что мой подсачек из сетки своим диаметром стального кольца не «пропустит» размер рыбины.
    
     И, тут, «едрён-батон», лещ с крючка «сходит» и, лежа на боку, едва  пошевеливая плавниками, потихоньку, по течению плывет от лодки вниз.
      
     Я пытаюсь до него дотянуться подсачеком. Куда там, «уходит» трофей!
      
     И, вот, друзья, сейчас вы своим указательным пальцем будете «сверлить дырки у виска», решаю я «споймать» сей дивный трофей: скидаю сапоги с ног, раздеваюсь и, с подсачеком в руках, ныряю в волны безграничной глупости своей.
      
     Десять секунд движения в воде по течению позволяют мне пленить трофей. Доволен я, как же, бью рекорды книги Гиннеса, как оказалось, рекорды глупости своей!
      
     Пытаюсь я, совладав с течением Волги, посудины хлорвинила достичь. Подсачек не выпускаю я из рук, не думая о своей жизни, думаю о смерти рыбки, блин.
       
     Ну, разве побороть мне кубокилометры Волги в ее течении?
      
     Несет меня вода по течению к Волгограду.
    
     Вот, тут, уж, я понимаю, что пора подумать и о сохранности своего живота. Но, подсачек с рыбой так и не бросаю, упрямый я.
      
     Начинаю я взывать о помощи, дескать, спасите, помогите, тонем мы! Сам, в надежде на спасение, гляжу на мужичка, стоящего на расчале вверх по течению.
      
     Понимающий всю опасность незавидного моего положения, мужичок ножом срезает свой расчал и на моторе своего судна спешит ко мне на помощь.
    
     Вот, он, уже, возле меня, заглушив мотор, мне руку помощи-спасения подает. Я с подсачеком в руках, с огромным лещом в нем, вскарабкиваюсь в его лодку.
    
     «Ну, «Ёкорный Бабай» и «мать, твою перемать», как Шарик из «Трое из Простоквашино» на охоте с ружьем утонул в ручье от своей жадности и глупости, так и ты, со своей сеткой в металле, когда-нибудь будешь вздыхать на дне водоема, блин!» - смеется на всю Волгу мой спаситель.
      
     Слушают друзья финал рассказа Витьки и им не до смеха. Наливают все по полной чарке и с тостом, за здоровье его спасителя, их выпивают, не закусывая.


 
                Неразлучники смеются. История вторая
    
    
     Расстались мы, читатель, с непотопляемым экипажем друзей-рыбаков на берегу залива в тени тополиной рощи.
    
     За чаркой горькой и дивной ухой, ведут друзья рассказ-беседу.
    
     Своим финалом грустным, как нам бы ни хотелось, увы, рассказ Виктора их не рассмешил.      
      
      Посидели, тут, друзья пару минут, молча, слегка за Витьку вздыхая.
      
      Вот, уже, ночную тишину спящего залива тревожит рассказ Вовки, который их, навряд ли, рассмешит.
    
     - Ты, конечно, Витек, после того курьезного случая со своим подсачеком и лещом в нем, в сердцах, не забросил в кусты изделие из сетки и металла.
      
     А, вот, я, товарищи мои, после случая коварного купания в водоеме поздней осенью, в окружении сетей, смотреть больше не могу на дивный их ячеистый узор, а, не то, чтобы пользоваться ими.
      
     Итак, в один из погожих осенних дней ноября, перед ноябрьскими праздниками, по просьбе приехавших ко мне из столицы гостей, я, с парой сетей капроновых для поимки карпа на арендном пруду одного из сел района, по согласованию с арендаторами, за плату, раскинул, на закате, связку своих сетей.
      
     Арендатор водоема, хорошо мне знакомый «хозяин» пруда, оказал мне в этом помощь нужную.
    
     С последними лучами солнца, поставив в нужном месте пруда сети, у костра, с чарочкой в руках, слушаем мы с товарищем мерный гул волны наката, большого пруда.
      
     Вот, уже, после вечерней дойки, со склянкой молока парного и корзинкой сдобных пирожков пришла к нам и супруга арендатора пруда.
      
     Опасался я, что после горькой водки в моем желудке не будет места пирожкам пышным и парному молоку.
      
     Как ни странно, все эти, как казалось, несовместимые в их приеме внутрь продукты и напитки, не нанесли ощутимый вред моему организму.
      
     Смеялся мой товарищ, Иван Иванович, что наши желудки, после четвертой чарки, готовы были уже переварить жареные гвозди, политые соляной кислотой.
       
     Часа два, с удовольствием, трапезничал я с товарищем и его женой, у костра, под шелест волн пруда.
       
     Поздний час зовет семейную пару домой.
      
     Я, в опасении за сохранность сетей в те неспокойные года, когда, даже днем, на ваших глазах, их могут «умыкнуть», сижу охраняя их, на берегу пруда.
       
     Воздух своей осенней прохладой в низинах, роняет уже иней на все, окрест полей. Я начинаю подрагивать в ознобе холода, подбрасывая в костер валежник.
      
     Одет я сам в зимнюю одежду, с непромокаемым комбинезоном поверх нее.
       
     Проходит еще пара часов длиной осенней ночи, полная луна «дневным» светом освещает все кругом.
         
     По прошествии времени, теперь уже, годов, немалых, я начинаю думать, что нужно было мне тогда дождаться рассвета и снять сети с рыбой, а не лезть в бездумном одиночестве в их капкан.
      
     Ну, да ладно, не знал я и не чаял, где и когда, свалюсь и упаду, соломки заранее и не подстелил.
      
     Короче, решаю я в свете луны проверить на наличие рыбки одну из сеток.
      
     Ветер поменял направление, стал дуть, аккурат, в сторону сети.
      
     Я, в костюме, в лодке, подправляя ее ход веслами, подплываю к поплавкам сетки. Не нравится мне, что в одном месте не виден поплавок. Думая о том, что в сеть попалась трофейная рыба, наклоняюсь я к шнуру, пытаясь достать поплавок, утонувший в воде.
    
     И, что же вы думаете, друзья, поплавок-то я достал, вот только, после удара волны в борт лодки, оказался я в воде, застряв правой своей ногой в сети.
    
     А лодка моя, перевернувшись, на волнах попутного ветра, исчезает в волнах разыгравшихся пруда.
    
     Подо мной – шесть метров холодной водички, до берега, против ветра – двести метров борьбы с волнами водоема до его берега, и четыреста метров - попутной волны к противоположному берегу.
    
     Но, это, еще полбеды. Беда в том, что я, как белуга, застрял в ячеях коварной сети.
    
     Понимаю я, что звать кого-то мне на помощь, взрывая глухой мрак ночи, вдали от села, бесполезно. Не паникую я, начинаю «обмозговывать» свое «смешное», до боли в сердце, положение.
    
     Понимаю также я и то, что, застряв в сети своей ногой, под действием выталкивающей силы воздуха в моем непромокаемом комбинезоне, я, пока, «на коне» случая.
      
     Всем сердцем уже чувствую я и то, что дожидаясь рассвета, когда пастухи местные погонят стада коров в луга, спасусь их помощью, но, увы,  до этого успею я, десяток раз, остыть своим бренным телом в холодных водах пруда.
      
     Ведь, «ё-моё», оказывается, почему-то, еще хочется мне пожить на этом свете, радуя свою семью.
       
     С трудом, через лямки комбинезона, зимнюю куртку на моих плечах, едва я добираюсь, в «хб куртке», в ее кармане, к складному ножичку.
       
     Раскрываю я «складничок» и начинаю острой сталью кромсать капрон сети.
    
     Мокрый капрон не сдается: минут за пять, я прорезал лишь четыре-пять ячеек сети. Крепко держит своими объятиями меня сеть. И, тут, озябшей в воде рукой,  роняю я из нее нож. Беда.
    
     Что делать? Руками не порвать толстые нити капрона, да и зубами своими их не перегрызть, ведь я - не бобр.
      
     Сердечко мое, уже, начинает биться в испуге за мою жизнь.
      
     Тут, вспоминаю я, что на бережку, еще в тепле, до надевания теплой одежды, положил я в карман брюк второй ножичек, размером поменьше первого, в куртке.
      
     И, вот, друзья, сам, себе демонстрируя чудеса раздевания в воде, извиваясь, как уж в воде, как эквилибрист на стальном канате под куполом цирка, болтаясь на толстой веревке верхнего «подбора», с трудом, достаю я из кармана брюк второй мой ножичек спасения.
      
     Руки мои уже почти не ощущают холода, посинели, скрючиваются, уже, пальцы, просто трындец!
      
     Понимая, что ножичек этот для меня - моя последняя соломинка спасения, ложу я его в карман куртки, и начинаю судорожно дышать на свои руки, отдавая им последнее, казалось, тепло своего тела.
      
     Пару минут дышу на руки, с испариной напряжения на лбу, этим, даже, согреваюсь.
      
     Наконец, ощущая силу в руках, достаю ножичек из кармана куртки и режу им коварные петли капрона.
      
     Слава Создателю, освобождаю я ногу из плена сети.
    
     А дальше что делать? Ложиться на грунт лодкой подводной, или летучей рыбкой взлететь в волнах воды пруда и света лунного?
    
     Отнюдь, друзья, ждут меня четыре сотни метров холодных волн пруда, в попутном с ветром направлении.
    
     Скажу, друзья, я вам, честно, что пока я плыл эти «горячие» сотни обжигающе холодной воды пруда, вспоминал я моего земляка, Алексея Петровича Маресьева, с его волей к жизни.
    
     Сказать вам, что я «веселой лодочкой» проплыл до берега в накате волн, это, значит, покривить душой.
    
     Пытался я плыть «на груди», обычным стилем, но воздух в костюме, тогда, переворачивал меня вниз головой, заставляя меня плыть-барахтаться на спине.
      
     Сейчас я думаю, вот бы кому-нибудь из наших сценаристов «подкинуть» сюжет сценария будущего фильма о воле к жизни человека!
    
     Время для меня остановилось, не чувствовал я уже и холода ноябрьской воды. Впрочем, уже, я не понимал, что, пока, еще, вроде, жив. Лишь полная луна, уже,  исчезая своим краем за горизонтом, да свет далеких звезд, говорили мне, что я еще пока в этом, а не в ином, мире.
    
     В лучах первых туманного рассвета, полуживой, я едва выполз на пологий берег огромного пруда.
      
     Минут пятнадцать я лежал в инее прибрежной травки, вдыхая полной грудью морозный воздух, не веря, что живой.
    
     Затем, подняв ноги вверх, не раздеваясь, лежа на спине, вылил остатки воды у себя из комбинезона и пустился «на семи ветрах» к дому «хозяина» пруда.
    
     Труженики полей уже не спали: звенели цепи колодцев, стучали по их бетонным кольцам хромированные ведра с водой для скотины, заканчивали последние песни петухи в курятниках, на их насестах и штакетнике заборов, стада коров хозяева дворов выгоняли под команду местных пастухов.
      
     У порога дома, понимающе, встречал меня хозяин, Иван  Иванович: «Ну, что, блин, наловился водички?».
      
     Ни слова больше не говоря, налил он мне стакан «свойской» водочки, протягивая соленый огурец.
      
     С тех пор, товарищи родные, капроновые сети у меня который год в подвале гаража в мешках гниют.
      
     Да, кстати, вы не подскажете, кому их можно было бы «сплавить», просто, за так?


                Наши неразлучники смеются. Продолжение

    
     Настало время, дорогой читатель, потешить вас незамысловатыми рассказами, в которых их герои, соревнуясь между собой в искусстве выдумки, продемонстрировали, между тем, честность кристальную.
    
     Итак, три дня прошло с тех пор, как из столицы северной вернулся мой закадычный друг Володя.
    
     Двухнедельное его отсутствие в коллективах наших экипажей рыбаков сулило нам по его возвращении из Питера возобновить беседы у костра, в которых быль, перетертая частицей искрометного юмора, становится чуть не легендой, сказкой.
    
     А вот уж как нам оценить рассказы эти, рассудит мудрый наш читатель.
    
     Состоялась, наконец, после продолжительного ненастья новая наша экспедиция на ловлю рыбки в водах волжского бассейна.
   
     Как и водится, с последними лучами солнца золотого, причалив все свои малоразмерные суда у бережка крутого волжского залива, сидим мы своим дружным коллективом у костра, за чаркой горькой ведем неспешную беседу.
    
     Уха тройная, стараниями «дежурной смены поваров», предвосхитила сладость нашего общения.
    
     Еще не начат разговор о женских прелестях, и речь рассказчиков пока еще льется ровно, без излишних заиканий и икоты (простите меня, дамы), нет в ней пока и затянувшихся пауз.
    
     Наконец, наступил такой момент, когда в коллективе нашем, за право обладать чаркой бонусной, фантазий дивных хоровод рассказчика иного пленяет всякого из нас, заставив кого-то, полураскрыв свой рот и широко раскрыв глаза, верить в небылицы. Вызывают они у кого-то недоверчивую усмешку, у иных же - просто смех. Впрочем, это суть не так важно: ведется мужской разговор бывалых рыбаков.
      
     Как всегда, Петрович  своим рассказом «дает отмашку» старту нашего словесного марафона.
      
     «Я, мужики,  - начинает свой рассказ Вовка - на прошлой неделе в Питере попал в такую, историю, о которой без смеха и вспоминать нельзя! Как говорится, крепко подумать нужно, прежде чем об этом кому-либо рассказать».
         
                История первая

                Чего только ни придумают кулибины. Меченый атом
    
     Испив до края свою чарку горькой, негромко крякнув и похрустывая огурчиком соленым, наш балагур знакомит нас с тем самым атомом, который физики называют меченым, с тем, чтобы данный изотоп выполнял роль индикатора при добавлении в исследуемые объекты. Вот только Вовка, исследовал не суть-существо материи, а повадки хищных рыб при встрече в среде водной с блесной «Атом», о чем и нам, конечно же, поведал, хитро улыбаясь.
      
     - Кто-то из вас, конечно, может сказать, что такого быть не может, и это – ваше право.
    
     Вы знаете, как ценится  у наших рыбаков блесна - «колебалка» «Атом», которой они не раз ловили трофейных щук. Помнит также каждый, что раньше, в годы пресловутой перестройки у нас в стране, блесна эта стоила сущие копейки, но, тем не менее, исправно выполняла свою главную задачу: любая щука просто от счастья рыдала при встрече с ней, стремясь, в хищном броске к ней, проводить ее к себе в желудок.
      
     А сейчас, в наше время, когда производитель, за прибылью в погоне, стремится изготовить эту блесенку из непонятных металлов, на все способен (умудряется он здесь даже алюминий применять).
    
     Вот и наблюдается тут парадокс при ловле рыбки в наших водоемах: вроде бы и блесна точь-в-точь, что из эпохи перестройки, вроде и углы изгиба ее тела те же, только вот вращается и колеблется она уже не так, как нужно. Оттого при встрече с ней в водоеме любая мало-мальски уважающая себя щука, смеясь, в икоте, бежит от нее прочь, в самые укромные участки водоема.
    
     Ну, да ладно, пусть все это остается на совести у наших пройдох от коммерции.
    
     Вот и приходится иному рыбаку, используя немудреные навыки в слесарной обработке металлов, изготовить самоделку, отвечающую всем требованиям искусства ловли хищника.
    
     Поскольку посчастливилось мне обладать листом металла мельхиора, создал и я, скажу без ложной гордости, шедевр обработки листового металла: когда моя супруга взяла в руки пару моих блесен, готова она была их даже к ушкам своим милым прицепить. А это, вам скажу, ребятки, было почище любого ОТК и знака качества былых времен.
    
     Как всякий уважающий себя мастер, кудесник - «кулибин», ставит свой автограф, логотип, иль знак фирменный, на изделии своем, так и я пометил пять своих блесен «Атом» отчетливо различимым клеймом в виде ромбика, с точкой внутри.
    
     Случилось так, что перед поездкой в Питер, на последней рыбалке в одном из заливов волжских щука поистине гигантских размеров блесну мою с моим фирменным клеймом, вместе с вольфрамовым поводком враз откусила, подняв гигантскую волну.
    
     Еще две блесны своих я в ту рыбалку оторвал при «мертвых» зацепах.
    
     Оказавшись в Питере, как тут не поехать на рыбалку?
    
     Поехали и мы с приятелем на рыбалку. Позволяла нам это погода, и времени было свободного «вагон».   
      
     Ловили хищника речного мы с лодки спиннингом на мою блесну «Атом».
      
     Представьте, буквально со второго заброса у приятеля моего взялась трофейная щука, с  которой он повоевал не меньше часа.
    
     Словом, подсачеком едва-едва подняли монстра этого мы в лодку.
   
     Размеры, вес ее не смущали взор бывалых рыбаков, смутило нас «ожерелье» на  морде щуки из доброго десятка различных блесен. Кроме моей фирменной блесны блестела серебром на ее страшной голове блесна с поводком вольфрамовым, точь-в-точь моя, с моим клеймом.
    
     Вот, только рядом с моим логотипом в виде ромбика с точкой внутри него, красовался треугольник с треугольником внутри!
      
     Вот вам, друзья мои, и задача, которую вам предстоит сегодня разрешить!
    
     С этими последними словами достает Володя из коробки две блесны-блезняшки, только на одной из них, помимо его знака, красуется «двойной треугольник».
    
   
      
                Наши неразлучники смеются. История вторая

                Берестяные лапоточки

     Потешил Вовка нас своим рассказом об атоме, которого он умудрился пометить и чудо-рыбку им же изловить.
    
     Воздушное пространство возле нашего костра объяла тишина. Лишь полет искр рубиновых из его сердца, да пепла шелест в воздушном хороводе смягчали дум гнетущее молчание.
    
     Прошло минут пять или шесть, и тишину нарушил Витька, смачно плюнув на горящие в костре дрова (простите меня дамы): «Чтой-то, друзья мои, мы все про рыбу и про рыбу чешем языки! Неужто нет у нас в памяти каких-нибудь других историй, не про рыбку, не то на нас завтра за эти «сказки» обижена уже будет не только сама рыба, но и рыбий царь!»
      
     С последними словами балагура нашего про водного царя все облегченно засмеялись и почему-то с немым вопросом посмотрели на меня. Впрочем, и очередь была моя всех удивить своим рассказом.
      
     Наш разводящий, он же тамада, он же хозяин поварешки и того сосуда, из которого струится хмель людской божественным напитком ягод солнца, налил по чарочке янтарного винца.
      
     Прервав молчание, не чокаясь, почти хором произнесла наша компания честная: «Ну, за рыбалку!»
      
     И тут уж каждый вместо закуски стал слушать мой рассказ. Сейчас, предвидя уже вопрос моей взрослой дочурки Ларисы, почему я им в детстве об этих своих приключениях не рассказывал, отвечу, что в то время очень я щадил неокрепший разум моих девчонок от всяких ненужных россказней про нечисть лесную, воздушную и водяную (не говорю уж про подземную).
      
     - Заранее скажу, друзья, случилось мне давеча познать на себе все прелести лесного божества, его забот о благополучии мальчишки, который, кстати, с малых лет не верил в чудеса. 
      
     Много водички утекло с тех пор, прошло уже полстолетия, как довелось мне на себе познать всю доброту лесного божества, лешего, хотя иные сказочники у нас порой умудряются его изображать чуть ли не злодеем леса.
    
     Спорить ни с кем не буду, не буду я и пытаться кого-то убеждать в правдивости рассказа своего.
      
     До самого последнего почти момента мог я любому предъявить, как артефакт чудесного творения лесного божества, берестяные лапоточки, которые я надевал с малолетства до пятнадцати годов, и были они мне всегда впору - в меру.
      
     Но на то будет отдельный сказ.
      
     Лапти те берестяные ( не из липы), хранились в доме, где жила моя семья, где вырос я, откуда и пошел в школу, где получил путевку в жизнь.
      
     И обещал я, друзья, про эти лапоточки хранить молчание до самого погоста своего.
      
     Чудесные лапоточки, эта обувь крестьян лихих годин, пятьдесят лет хранились в подполье (погребе) нашей квартиры первого этажа деревянного дома на двенадцать семей, в самом  укромном его уголочке.
      
     И уж, коль довелось нашему домику быть разрушенным администрацией поселка, обет, данный мной кавалеру-лешему, мне кажется, потерял свою силу, коль сгинули уже во времени те лапотки.
      
     Прошу прощения у вас, друзья, за слишком длинную преамбулу!
      
     Итак, тогда мне было что-то лет девять, когда добрый сосед наш дядя Володя в один из октябрьских прохладных дней, после долгих уговоров моей на то матери, взял вашего покорного слугу на ночную рыбалку на симу и горбушу (вы, верно, знаете, что это сравнительно небольшая лососевая рыбка).
      
     О рыбе той разговор вести не будем, скажу лишь о том, что во время длиннющей октябрьской ночи посчастливилось мне ознакомиться с дальневосточным фольклором из уст чудесного рассказчика дяди Володи. 
      
     Не буду вас я утомлять рассказом про наши (сихотэ - алиньские) дивные распадки, которые иной раз старанием лешего, лесного божества, враз могли быть перекрыты непроходимыми завалами лесными для чересчур жадных китайских добытчиков женьшеня.
      
     Могли и скалы, враз,  поменяться местами, могло изменить направление своего бега и русло речки, и горного хрустального ручья, коль кто-то из охотников, в попытках истребить амурского тигра несчетными ямами - ловушками, обезображивает лицо мудрой дальневосточной тайги.
      
     Чудесен был рассказ дяди Володи о нашем дивном цветке папоротника, хотя, скажу честно, я до сих пор так и не смог увидеть его незабываемую красоту и силу.
      
     Настал момент, когда и нам пришла пора проверять ставную сеть на речном перекате.
    
     Подбросив в костер огромный ворох сухих веток валежника и пары-тройки полусухих бревен березы, чтоб не  затух костер, и чтоб малец не запужался, дядя Володя, с фонарем в руках, растаял в ночной тьме. 
      
     Пламя костра взметнулось в небо, осветив на десятки метров большую лесную поляну.
    
     Сказать, что мне было одному в лесу страшно, не скажу, но стало почему-то одиноко и довольно тревожно на душе.
      
     Томительно тянулись минуты тягостного ожидания окончания лесного одиночества.
    
     Нужно сказать, что когда я помогал дяде Володе еще вечером забивать железные колья на речном  перекате, я оступился  на скользком камне и промок в холоднющей воде до нитки.
    
     Беспокоясь за сохранность моего здоровья, дядя Володя тогда налил в алюминиевую кружку чистейшего спирта (мне показалась она почему-то бездонной) и заставил меня выпить эту огненную жидкость залпом до дна.
    
     И что  я? Как же, ведь я – мужик! Хлестанул сию водичку, а вздохнуть-то не могу! Кое - как начал дышать, по телу расплылась приятная оживляющая теплота, и, главное, я прямо стал ощущать себя настоящим богатырем, которому уже и море по колено! Потому мне было, скажу честно, пофиг (извините!), что я остался один, хотя, конечно, было немножко одиноко.
    
     Тут я вспомнил, что мужики, обычно хлебнув горькой во время застолья, исполняют песняка. Как было и мне, мужику, не запеть? Вот и заголосил я своим  охрипшим от холодной водицы голоском на все три распадка (или, если хотите, на всю Ивановскую).
    
     Я лихо исполнил бархатным сопрано «Еду, еду, еду к ней…», «Раскинулось море широко…», кучу наших кавалеровских частушек - нескладушек. И тут меня потянуло в пляс, не поверите!
      
     Я, как  блаженный, выскочил из спального мешка (а был – то я совершенно голенький) и, как оглашенный, стал с воплями нарезать круги вокруг разгоревшегося ввысь и вширь костра.
    
     Теперь-то я понимаю, что это леший тешился детской забавой (сам бы я ни за что не вылез из такого защищенного от всего и вся спального  мешка).
      
     Бегать - то я  бегаю, как лошадка по ипподрому, но тут смякитил я, что обувка моя, мои кеды, посылают прощальный поцелуй этому миру в пламени костра, занимается огнем уже и моя рубаха!
    
     Что делать? Спасать нужно одежу! Хватаю майку, полуобгоревшую рубашку, смотрю, куда подевались мои сатиновые шаровары! Их нет и в помине! Вот те раз!
    
     Вдруг слышу чей-то негромкий приятный на слух голосок, но, который вызвал в моем протрезвевшем организме неуемную дрожь: "Что, милок, справил себе обувку? Да вот уже было и одежа твоя почти «дошла»!"
      
     С изумлением вижу у развесистого кедра, в отблесках костра, средних лет мужичка, странно одетого. Наряд его состоит из мехов, как мне казалось, напоминающий чем-то наряд Робинзона Крузо, вот только зонтик у него был не из меха, а был он самым обыкновенным.
      
     Мне даже показалось, что я вижу ожившего Робинзона Крузо.
    
     Я, вначале, подумал, что к костерку нашему «прибился» заплутавший охотник. Однако, после того, когда он присел возле меня, уже одетого, у костерка, и щелкнув костяшками пальцев правой руки, соорудил навес над нашей поляной, поскольку с неба заморосил осенний дождь, понял, что это явно какой-то фокусник.
    
     «Ну да, конечно, я и фокусник, я и лесной царь в своей округе, - засмеялся дядька в мехах, - я и лекарь, я и друг зверей! Надеюсь, что и с тобой станем мы друзьями!»
    
     Разговорились мы с этим лесным бродягой. О чем был разговор, о всех его чудесах я еще, друзья, вам расскажу, коль будет у вас на то охота.
      
     Уж и не знаю, чем я поглянулся этому приморскому существу из тайги дремучей, но, только отвечая моей печали по утрате моей обувки, подарил он мне пару чудных лапоток из бересты железной березы, причем они мне по размеру были в самый раз!
       
     Но чудо было все не в том, что лапти впору были мне и в меру, а в том, что обув их на ноги, увидел на своих ногах я свои сгоревшие, казалось, кеды!
      
     Но более еще чудесней было то, что сняв их дома, увидел я в своих руках пару чудесных берестяных лапотков.
      
     Не меньше часа, кажется, общался я с тем лешачком.
      
     С похрустыванием хворостинок под ногами возвращающегося дяди Володи с речного переката с солидной ношей рыбы, растаял чудный образ милого создания тайги.
    
     Я честно, без утайки, все рассказал дяде Володе: и про то, как захмелел, как пел, и как плясал, как окаянный, у костра, как с лешим время коротал.
    
    На что, хитро на меня поглядывая и закручивая в тугую спираль свой смоляной ус, промолвил взрослый друг моего детства: «Все в этом мире может быть, сынок, коль дружишь ты с природой!»
      
     И вам,  друзья мои, скажу, что лапоточки те аж до пятнадцати годов (до поступления в учебу) я каждый раз из тайного местечка доставал, их надевая вместо кедов.
    
      
              Ох уж эти неразлучники. Бобрам тут нет покоя

 
           Лесорубы просто отдыхают, коль за дело взялся бобр

    
     Закончил плести лапти из коры березы своим рассказом покорный ваш слуга, костер стал посылать тревожные сигналы голода, почти затух.
    
     Петрович наш, нагнувшись к большой куче валежника осины со смехом произнес: «Довольно мистики, Владимирыч! Дровишки эти из осины бобрам покоя не дадут, коль мы у них их отобрали». С этими словами он взял осиновых дровишек-чурочек, со следами зубов на них бобровых, и бросил их в костер.
    
     Пока компания честная готова была слушать, «открыв рот», мои рассказы, постукивая палочкой по одному из бревнышек осины, после затянувшейся паузы продолжил я вести рассказ.
    
     - А то и верно, господа, к чему сгущать сумерки в тумане предрассветном мистическим сюжетом? Поговорим, конечно, о живом, да вспомним про бобра.
    
     Вы знаете, к тому же, что родина моя – Воронеж. Много заслуг моего города в истории России. Каждый из вас, видимо, знает, что Воронеж – колыбель русского флота, у истоков которого стоял великий Петр Первый. 
      
     Нелишне будет, кстати, вам сказать, что бревнышки осины острым бобровым зубом обточены искусно, нашли приют в нашем костре, поставлены нам нашим воронежским бобром. К тому же, вся Евразия обязана шестьсот сорока тысячным семейством обыкновенного бобра воронежскому заповеднику.
    
     Подумать только, к началу двадцатых годов прошлого века бобр практически был истреблен человеком!
      
     Нужно сказать, что бобр в природе живет что-то около 16-18 лет, зато в неволе он доживает до 35 годов.
      
     Иной из вас, друзья, подумает, к чему веду я разговор  про этого полуводного млекопитающего.
      
     Все дело в том, что мы с вами привыкли знать, что в качестве домашних питомцев люди, в основном, заводят у себя в хозяйстве киску, собачку, птичку, рыбку. Есть у нас, конечно, любители змей,  пауков-жуков, тараканов, медведей, рысей, хомячков. Да и еще бог весть кого мы можем встретить в домах людей. 
    
     Но, вот такого, чтобы в доме человека жил домашний речной бобр, да еще не просто бы жил, а помогал ему в хозяйстве, уж такого вы, ребята, и не слышали! Ведь так?
    
     Ну, так вот. Сейчас, поди проверь, правдив ли мой рассказ, коль я его завел, будто человек у нас в Воронеже умудрился одомашнить речного бобра. Мало того, с опережением скажу, что хозяйка дома весной умудрялась потчевать иных людей бобровым молоком!
    
     Сам-то я его не пробовал, но со слов моего почившего деда Никанора Никитовича, царствие ему небесное, хороший его знакомый пытался и его угостить сим напитком. Напиток тот был моему деду не по душе.
    
     Кстати, и историю я эту услышал от своего деда.
    
     Товарищ его, Тарас Григорьевич, еще до образования воронежского моря (водохранилища, в 1972 году) жил в своем доме на правом берегу реки Воронеж. Был у него на участке и садик небольшой, и прудик, в котором он выгуливал своих уток.
    
     Работал он в сороковых годах в воронежском бобровом заповеднике. Уж и не знаю, почему решил он приобщить к домашнему хозяйству речного бобра: не просто содержать его в неволе в качестве питомца дома, а с тем, чтоб пользу он семье всей приносил.
      
     Сейчас не буду я искушать любопытного читателя секретом мастерства дрессуры Тараса, владеть которым был бы счастлив не только Куклачев, с его кисками, но и сам великий Дуров, с его животным театром. Сейчас речь будет не о том.
      
     Теперь, друзья мои, скажу вам, что один речной бобр (обыкновенный), представьте, за ночь может «разделать под орех» живое дерево диаметром до 40 см. За полчаса он, легко и не спеша, свалить может 3-4 дерева, до 12 см в диаметре. И это ведь на воле, когда его ничего не гонит, не торопит. Представьте, что сможет сотворить сей дивный лесоруб в неволе, по указке!
      
     Приходится признать, коль взялся бобр за дело, придется лесорубам нашим отдыхать.
      
     Случилось так, что однажды на заготовке дров в лесу для отопления своих домов, наши товарищи на перекуре разговорились. Интересовало моего деда, почему вместе с сухим лесом (сосной, березой, дубом) Тарас Григорьевич «в прилов» берет и «живую» осину. Да еще и с ветками, не распилив их на чурбаки.
       
     Григорьевич ответил деду, что дрова ему дома «пилит» ручной бобр. Дед мой, естественно, поднял товарища на смех.
      
     Побились наши спорщики уже об заклад за четвертак, что речной бобр может дома дрова хозяину «пилить».
    
     Нагрузив прицепы лесом, отправились наши спорщики прямиком к хате Тараса.
    
     Дед мой, пока ехали, все думал, какой же он подарок купит своей Анне Васильевне на дармовой, казалось, четвертной.
    
     Приехали. Открыл ворота дома Тарас, у домашнего пруда вывалил дрова на землю. Дед наблюдает, что же дальше будет, как будет «отбивать» хозяин свой четвертак.
    
     Дрессировщик чуда, подняв свою правую руку, жестом «Будь спок!», подошел к висящей на распорках двух столбов проволоке (как  будто,  «беговила» для собак), на которой был карабин пристегнут с железной цепью среднего звена. Потянув слегка за цепочку, опустив край комелька осины в воду пруда, слегка постучал он поленом по осине.
      
     Дед мой готов был провалиться в Штаты: из воды пруда, как по команде (а оно так и было) на привязи железной вылез на берег бобр в сопровождении своего семейства из четырех особ и ну осину «оформлять»!
    
     Пятерка дивная бобров «уделали» осину в раз, дед не успел и моргнуть глазом.
      
     Прошло минуты три, или четыре, и славная пятерка, разделав осинку на чурбачки, снесла все ее ветки к себе в хатку на берегу пруда, и с тем, конечно, отдыхали наши лесорубы.
    
     Плакали денежки моего деда (да простит его моя бабуля!).
      
     Есть у истории с теми  бобрами продолжение, ну, прямо, детектив. Но на то – отдельный сказ.
   

                Подпольная жизнь. Наши неразлучники смеются

     Помолчали мы, познав опыт жизни одного из нас, ждем продолжение историй от нашего «меньшого», Петьки.
      
     Без лишних одобрений, взрывая ночи тишину своим простывшим басом, Петр Семенович ведет связующую нить поступков, времени, людей.
    
     - Довелось мне как-то, друзья, на себе познать все прелести подпольной жизни, так сказать, хлебнуть того молочка, которое заставит иного мужичка дуть на водичку, в немом страхе ошпаренным быть.
    
     Сейчас, конечно, вы подумаете, заложен будет крутой вираж в секретной жизни борцов за свободу отчизны.
      
     Не будем мы сейчас вспоминать мышиные проделки за цоколем жилья человека, которые моя соседка бабка Нюра подпольной жизнью назвала. Как говорится, добрая старушка, «за словцом в карман не лезла». На все каверзные вопросы оппонента доброй женщиной сейчас же приготовлен был ответ.   
    
     Когда мне удосужилось уловить тошнотворный неприятный запах ее ветхого жилища, когда с ее согласия я стал в нем проживать, познал я на себе все прелести подпольной жизни. Сейчас не буду утомлять вас я рассказом, что привело меня, казалось, преуспевающего в недалеком прошлом в коммерческих делах бизнесмена, к попыткам отыскать доступное жилье, коль со своим мне за долги пришлось расстаться.
    
     На то будет и отдельный сказ.
    
     Читатель знает, видимо, что цоколь здания с трудом можно причислить к жилым помещениям, когда его высота не превышает пары метров.
    
     Продолжит Петька свой рассказ.
    
     - Не буду я искать сочувствия граждан моей судьбе нескладной, раз господь распорядился, на склоне моих лет, дать мне возможность еще раз не гневить судьбу и не роптать на божий промысел, коль оказался я героем тех боев, которые смышленый человек лукаво назовет «возней мышиной».
    
     И дело в том, что с малолетства я, просто, как огня, боялся серых мышек. И эта моя фобия меня преследовала почти всю жизнь.
    
     Страшно, по сути, не само проявление фобии, мучителен процесс осознания, прежде всего самим собой, что болен ты психически, и победить ее не можешь в одиночку.
    
     Ну, как признаться всему миру, что этот мерзкий зверек до полусмерти напугать может не только малого ребенка, но и вполне взрослого мужчину.
    
     Сейчас я с содроганием вспоминаю годы срочной службы в армии, особенно ее те дни, когда, будучи в наряде по кухне, мне довелось сознанье потерять (реально!), как говорится, лицом к лицу столкнувшись с серым паскудником.
      
     Вы не поверите, но мышей у нас на складе продовольственном была тьма-тьмущая, хоть и начпрод части непримиримую войну с ними вел который год.
      
     Все было испробовано для борьбы с грызунами: отрава, клеи, отважные коты, мышеловки, цемент и алебастр, стекло битое, кислота, паленая шерсть и пакля.
      
     Но враг не сдавался, процветал, нанося невосполнимый урон съестной провизии части.
    
     Случилось так, что меня отцы-командиры посчитали сбежавшим из наряда по кухне в самоволку, поскольку, после смены наряда, на вечерней поверке меня не досчитались.
    
     Вы будете смеяться, но покорный ваш слуга, когда в составе кухонной смены получал продукты на продскладе для солдатской столовой, на завершающем этапе, расслабившись и уйдя за стеллажи ящиков с продуктами, в щель завалился между их штабелями, столкнувшись со зловредной мышкой и упав в обморок. Да-да, друзья, бывает же такое. 
    
     Вы скажете, как выдержал я ночь беспокойную в окружении ненавистных мне мышей на складе. Все очень просто, только я в сознание приходил, и тут же мышь коварная, сидящая передо мной на своих задних лапках, умываясь, отправляла меня в нокаут, в «беспокойный сон».
      
     К исходу вторых суток моего мышиного плена начальник склада (дай бог ему здоровья!) сумел меня извлечь из злополучной щели.
      
     Кстати, в свое время, о мышином беспределе в нашей части, достоянием гласности стал фельетон в одной из местных газет, что резонансом пробежалось по моей судьбе.
      
     С тех дивных пор прошли десятки лет, но, видимо, «мышиная возня», в прямом смысле фразы, так и не даст моей душе покоя до божьего ее суда.

     Так вот, жить мне было негде, хоть и имелся у меня гараж приличный для коня стального, в трех его ярусах.
    
     Пытался, было, я пожить (просуществовать) в подвальном его этаже, но, мышки серые, их тошнотворный запах (мягко сказано) вкупе с крысами огромными прогнали меня в ту же ночь на свежий воздух.
    
     Вот и пришлось искать покорному слуге вашему бюджетное жилье: жить в подвалах теплотрасс, как бомжу, было не по мне.
      
     Решил я победить свой вечный страх, не лезть же мне в петлю и не топиться: подпольной жизнью закалить свою волю к жизни. Снял я жилье у той веселой бабки Нюры.
    
     Буквально в сутки первые проживания в этих хоромах дивных совершил я неоднократное смертоубийство: у входов в норы мышиные гвоздями соткой трех мышей, которых умудрился я, в сердцах ночной бессонницы, руками изловить, пригвоздил, другим в назидание.
    
     Сейчас я начинаю думать, не привлекут ли меня к ответственности за жестокое обращение с животными, поскольку, через пару-тройку дней новая тройка вредных тварей находит место под гвоздем у своих норок, сменив старых.
    
     Вот вам, товарищи мои, и жизнь подпольная моя во всей ее красе!
    
     С глубоким вздохом, герой боев мышиных, подняв пустой бокал, закончил свой рассказ.
      
     Внимательно слушая смелый монолог рассказчика, с сочувствием к бывшей беде героя Петьки, который победил в себе страх к серой мышке, наполнив до краев винцом янтарным свои кубки, мы, понимающе переглянувшись меж собой, их осушили с одновременным вздохом. 
      
               
                Продолжение разговора

                Зверь - рыба
      
          Итак, немного времени прошло, друзья мои, как с вами мы расстались.
    
     И вы, конечно, помните, мы на берегу.
   
     Все снасти разбираем. Мокрые мы до последней нитки.
   
     Костер разводим, начинаем вещи все свои сушить и вновь ведем неспешный разговор.
   
     Слушай, Вовка, мой рассказ, да уж не смейся над Юркой-бедолагой.
   
     Ведь я "смеялся" за тебя тогда, когда из подо льда поймал зверь-рыбу.
    
     Прошло уже с тех пор гораздо больше года, и ты об этом должен знать.   
    
     Ведь случай тот, со зверем тем из подо льда, частенько не давал мне спать.
    
     Ну, так вот.
    
     - Тогда тебя я пригласил в свой экипаж на лед, но ты не смог со мной поехать.
    
     И мне на той рыбалке по тому зверю-рыбке одному пришлось вздыхать.
    
     Итак, всего я полчаса в пути, и вот - Вихлянцево, их сельский пруд.
    
     Погодка стоит просто прелесть.
   
     Снег все укрыл чудесным покрывалом. 

     Петухи поют. Слышу, и народ уже не спит. Крестьянин на ногах уже в своих заботах вечных. 
 
     Воздух, честно скажу, не чист, и не свеж, но и не совсем, уж, неприятен мне его запах.

     Пахнет нашим родным селом, коровками и свежеиспеченным хлебом. Собаки брешут
тут и там. Все привычно мне. Красота.
      
     А снега там! Сугробы, просто на машине не проехать.
    
     Решил к пруду пробираться я, что твой Максим Перепелица.
    
     Конечно, не на пузе я полз тогда, но снега, тебе скажу, было выше колена, а
то и больше.
    
     И вот, я, как снежный ледокол, чрез все село, по полю, через кустарник
пробиваю колею.

     Рыбацкий ящик, ледобур, ведро для рыбы прихватил, конечно.
    
     Как же, ведь в прошлый раз, до снегопада, в том еще году, мы с тобой на том 
пруду по рыбке оторвались, ты помнишь.
   
     Наконец, я на пруду.
    
     Снег ногами расчищаю, луночки сверлю, и, достав снасти с мормышкой и
мотылем, начинаю колдовать по рыбке.
    
     И как ни пыжился тут я, как ни колдовал, на льду в снегу всего четыре
рыбки.
    
     Представь, улов, за битый час. Нет, думаю, то не рыба.
    
     Беру тут снасти, и вновь, как ледокол по льду, так я по тому снегу на новый
пруд иду.
    
     Поднялся я со льда к дороге. 
    
     Смотрю, а у ручья (не замерзает даже в лютый холод), у домов, вижу коровок
маленькое стадо, у кустов.

     Ну, думаю, засада! Что же они едят-то из под снега? Ведь коровки не олени,
которые находят под ним сочный ягель. 
    
     Вижу пастушка лет тридцати пяти, а то и сорока.

     Разговорились с ним о том, о сем. И о жизни в городе, и в селе, и о рыбалке,
все интересно мне.
    
     На мой вопрос, за что он так мучает буренок, мужичок, со смехом отвечал:
"Нет, отец. Я привел их на водопой, а затем поведу их просто прогуляться по снежку. Полезен для желудков их сей променад. И аппетит нагуливают так приличный!"
    
     Разговариваем. То, да се. Про жизнь крестьянскую он говорит с охотой.
   
     "Можно жить, когда работаешь, а не валяешься у "ящика"! - говорит мой
добрый собеседник, - Ну, а проблем у всех хватает, есть они и у меня, конечно, но не голодаем!" Продолжает: "Коровки то мои, их тринадцать. Работы много, едва
успеваешь доить, кормить, навоз черпать, приходилось иногда и сено покупать,
солому. Ну, это, кто как сможет, к зиме скотину подготовить. Тяжело, конечно. Подумываю скотину продавать, куплю себе машину. Конечно, две-три буренки уж
оставим, как говорится, для души и для семьи своей".
    
     И, тут, за этим разговором, пастушок, дает совет мне: «Сходи по этой балочке на тот, малый пруд. Он небольшой, заросший камышами, с дороги его видно.
     И рыбка там, ну, просто зверь. Наши мужики вчера ловили ее там, так у двоих
она снасти утянула к себе на дно».
    
     Благодарю я нашего пастушка и в путь, на пруд, где рыба-зверь.
    
     Пробив дорогу грудью по снегу, я очутился у пруда.
    
     Время к полудню. Какой уж здесь клев?
    
     Но надежды не теряю, того зверя изловить.
    
     На льду я. Снега на нем по пояс. А мне «до лампочки», его со льда ногами
расчищаю, лунки бурю.
    
     Ледок уж сантиметров тридцать, а то и более, но лунок десять я осилил, весь
в поту.
    
     Хожу по каждой лунке со снастью - удочкой с мормышкой и мотылем.
    
     Изголяюсь, как могу, вспоминаю все свое тут мастерство.
      
     Не клюет, и все. Как говорят у нас, не клев, а голимый ноль.
      
     Упряма рыба, но и я настойчив в борьбе за ее клев.
    
     И зная, со слов того младого пастушка-хозяина, что рыба здесь есть гигантская, катушку на удочке растормаживаю, чтобы при поклевке сей гигант не смог бы оторвать мормышку.
    
     Хожу по лункам и час, и два. Не клюет, и все тут.
      
     Но упрям я и настойчив, ведь я мастер, как же.
    
     Как же домой явиться без рыбы. Позор!
    
     Наконец, ближе к шестнадцати часам, ПОКЛЕВКА!
    
     Катушка на удочке скрипит, вращаясь, леска уходит в глубину!
    
     О, как сладки для рыбака, счастливы те моменты, когда, уж, наконец, он начинает с рыбой воевать! 
    
     Адреналин зашкаливает, тело все дрожит, останавливается не только дыхание его, но, даже время!
      
     Вот оно, «Остановись мгновенье, ты прекрасно»!
      
     Начинается битва за трофей - для  меня, и за жизнь и за свободу – для рыбы.
    
     Ну, думаю, здесь ты, брат, не уйдешь. Три битых часа я ждал тебя, дождался. Не отпущу!
    
     Постепенно, по сантиметру, вытягиваю леску на полметра, на метр, снова отпускаю, и вновь вытягиваю, неспеша. Туда-сюда, туда-сюда, иди ко мне, родная, я жду тебя!
    
     Минут пятнадцать, а то и двадцать, я боролся с этой рыбой.
    
     Наконец, мой трофей, мой гигант сдается, ко мне идет.
    
     Уж рыба стала пузыри пускать, вода из лунки уж пошла.
    
     Тихонечко тяну и рыбку в лунку, на свет, я вывожу.
   
     Уж больно велика.

     Смотрю на ящик, там багорик, как же без него.
   
     А сам тяну и вижу, боже, из воды появляются два желто-коричневых зуба,
длиннющие (как мне показалось) редкие усы, и выпученные злые глаза на мохнатой морде!
    
     О! Думаю, с дрожью в теле, Чёрт, водяной за мной пришел! А сам тяну, не отпускаю, как же, мастер я! И весь дрожу в ознобе диком.
   
     Блин, что делать тут, как быть?
   
     И тут, конечно, добрый мой читатель, от смеха кататься будете вы все!

     А мне ведь не до смеха. Ведь то Чёрт, Водяной, и всё.
    
     И тут мой чёрт, мой водяной лапку когтистую свою вытягивает, тянет, тянет!
    
     Ну, думаю, пипец, дожился я, сам Чёрт за мной пришел, вот мне конец, достойный рыбака!
    
     А, между тем, этот чёрт своей когтистой маленькой лапкой мормышку с морды у себя, уж, вырывает и был таков!
    
     Ондатра, выдыхаю я!
    

     Уж, и не знаю я, чем и как моя мормышка с мотылем так понравилась сему зверю!
    
     Рассказ вести свой я заканчиваю и вижу, мой дружок Вовка в конвульсиях, уж, на берегу от смеха бьется!

     Ну, и пусть его.

     Ведь это мой лучший друг.
      
     Вот такая в Вихлянцево, у них в пруду, бывает рыба, просто зверь.

    
                За красные буйки не заплывать!
    
     Читатель, верно, помнит, как сильно мотивацию поднять поступка, до небес допустимости, способен лозунг-запрет.
    
     Каждый из нас, конечно, принимая ванны водяные в различных водоемах, знаком с предупреждением, сулящим беды, его нарушившим. Не заплывайте, мол, друзья, за буйки, не нарушая очерченной черты, где могут ждать вас водные сюрпризы.
      
     И неужели всякий любопытный человек (не будем здесь мы вспоминать глупцов) не попытается нарушить ту незримую границу? Конечно-с, да!
    
     О, как счастлив, что за чертой той он, вопреки кричащей трафаретной надписи, еще жив, цел и невредим.
    
     Вот так и я вчера, на второй зимней рыбалке со льда, не был обделен теми «осколками счастья» своей, казалось, «мудрости».
    
     Итак, вечерние часы домашней обстановки позволили мне не спеша собрать рыболовный скарб немудреный, пораньше спать лечь с тем, чтоб завтра к рассвету на водоеме быть.
    
     Первые робкие лучи солнышка в тумане предрассветном встречают вашего покорного слугу на скользком бережку водоема.
    
     В ту прошлую рыбалку я дивно «оторвался» здесь по хищнику. Не обделила судьба рыбацкая меня тогда и белой рыбкой, плотвой.
    
     И я, в предвкушении так нужного мне клева рыбки, преодолевая метры последние средь прибрежного тростника, почти бегом «качусь» на лед.
    
     Вот, наконец, и кромка льда прибрежного, и здесь на деревянной рее стоит тот самый трафарет-надпись, что твой ушат воды холодной в бане, мгновенно остужает весь мой рыбацкий пыл.
      
     Причем, знакомая, вроде, до боли в сердце фраза, способна была родить в умах ее читавшего не только приступ возмущенья от посягательства на личные свободы граждан, но и даже смех.
      
     Да-да, любезный читатель, именно смех, прервал на пару минут мое стремленье к заветным лункам в толще льда.
    
     А вот и эта фраза-оберег, способная и вас повеселить своим скрытым смыслом: «Господа рыбаки! Водоем ничей, рыбачьте, кто хотите…» Пока читаю, смысл ее, как в том самом мультике про Простоквашино и ничейной в нем избе, приятен мне. Вот, только окончанье трафаретной надписи, пока, способно было вызвать в душе моей не милую усмешку, а дивный смех.
     Позволю я себе потешить вас всей полнотой конфузности той надписи: «Господа рыбаки! Водоем ничей, рыбачьте, кто хотите. За красные флажки не заходить! Работает серый разбойник!»
    
     Ух, как же страшно стало мне, читатель, когда я, прочитав надпись, окинув взглядом льда просторы, увидел череду красных флажков на толстой леске, идущую вдоль берега, до самых густых кустов растительности, вмерзшей в лед пруда.   
   
     Ну, думаю, пипец мне, серый волк меня в засаде ждет в тех густых кусточках!  Как же-с!
   
     А если говорить серьезно, той самой веселящей мою душу надписью, флажками я был уже готов испить до дна сосуд сюрпризов сельского пруда.
    
     В мыслях о том, что очень уж у нас в стране добропорядочным стал сельский житель, раз привечает так здесь всех городских рыбаков, ножами острыми ледобура сверлю десяток лунок (в границе красных флажков) и начинаю колдовать по рыбке.
    
     Рыбку ловить-то я ловлю, вот только мысль о том, что же там находится за роковой чертой, что красные флажки на леске меня так соблазняют, покою не дает моему сердцу.
    
     Нет-нет, да погляжу на бережок я, заросший сухостоем. Нейдет разбойник серый, и все тут. А сам жду сюрпризов.
    
     Наконец, мой осторожный слух уловил редкие звуки хруста хвороста под чьими - то лапами. 
      
     Сказать, что испугался я до полусмерти, не скажу, но все же немного «сдрейфил». А вдруг, действительно, серый волчок пытается меня угостить сюрпризом клыков его дивных? Сам себя успокаиваю, ведь не пересек я той роковой черты! А сердцу не прикажешь, все сильней, с каждым приближающимся ко мне треском сучьев, набатом оно уже бухало в моей груди.
      
     Наконец, из кустов, в узкой их прогалине, я с облегчением выдыхаю испугом спертый в легких воздух, появляется фигура мужика в овчинном полушубке, с пешней и рыболовным ящиком в руках.
      
     Познакомились мы с ним, назвался он Иванычем. Поговорили с ним про то, про се. Тут я и задай ему вопрос про серого разбойника.
    
     Со смехом отвечал Иваныч: «Ты, милок, перешагни рубеж дозволенного, там и увидишь серого паршивца!»
    
     Я, конечно, с небольшой опаской, перешагнув флажки у интересного для рыбки места, сверлю там три-четыре лунки, по сторонам смотрю.
    
     Тут вижу, Ёкорный Бабай, с крутого бережка на лед озерца форменным образом выкатывается какой-то серый колобок. Нет, друзья, не колобок, а гигант-колобище. И кто б вы подумали?
      
     Серый котяра, едва переставляя свои короткие лапы, слегка приподняв свое зажиревшее от нелегкой сельской доли туловище над плоскостью твердой воды, спешит к нам.
    
     Но это сильно сказано, спешит, на самом деле он катится, как настоящий снежный серый ком!
    
     К нам без утайки подошел чей-то домашний питомец, присел вначале на свой нетощий зад, а затем стал нарезать круги вокруг нас, мурлыкая хрустально и норовя заглянуть к нам в глаза.
      
     И с каждым кругом его движения орбита, минуя апогей, нашла приют в своем перигее, на наших зимних сапогах.
      
     И до того настырен тот проказник, что своим упитанным не в меру телом все норовил согнать нас с ящиков, да вот он уже в прыжке и на колени умудрился ко мне вскочить.
      
     Иваныч понимающе смеется: «Смотри, дорогой, коль рыбкой ты его не угостишь, своею меткой он тебя пометит, подняв хвост! Спеши порадовать бродягу».
      
     Тут встал я с ящика, открыв его, достал из него снулого окунька и пытался угостить серого пройдоху.
    
     Вы думаете, котяра съел его? Куда там! Зафыркал он, подняв свою шерсть дыбом, давая, видимо, понять мне, что не по душе ему та рыбка. Сам к лунке подошел, взглянув на меня хитрым кошачьим глазом, и лапкой начинает бить по краю лунки, мол, лови еще.
      
     Иваныч прыснул: «Во-во и брюшко его еще ты почеши, теперь он от тебя не отстанет, зверь это еще тот!»
    
     Так и просидел серый разбойник подле нас, пока клевала рыбка, показывая интерес к нам.
      
     Как только прекратился клев утренний и наступило рыболовное затишье, серый разбойник покатил свое тело к ближайшим кустам, где и исчез, но, до поры до времени.
      
     Сложив свои рыболовные снасти в ящик, прихватив с собою ледобур и небольшой улов, счастливый от общения с природой, с серым разбойником села, познав на себе добро и юмор сельских жителей, седлаю я своего железного коня, проселочных дорог минуя колею, с радостью в сердце к дому спешу.

                Оплатить по счетам

     Мудрость народа нашего о том, что «долг платежом красен», с каких-то пор, друзья, покоя не давала мне, как днем, так и ночью. 
    
     Давайте вспомним, ставшее традицией, стремление у наших граждан, под Новый год, с долгами распроститься, чтоб не тянуть сей дивный «паровоз» по стальным звенящим рельсам жизни.
    
     И ведь долгов у нас бывает множество: начиная от долга гражданина перед его Отечеством, родительского и сыновнего долга, финансовых, супружеского, далее – по списку.  Продолжать можно еще долго этот список, в конец которого я бы поставил соседский долг за ту щепотку соли, которую ты одолжил вчера.
    
     Не буду я сейчас знакомить читателя с моим небогатым пока опытом оплаты по счетам всего того списка, а лишь попробую поведать вам, как приходилось мне, иной раз, «погасить» сУдебный долг.
    
     Может, я его и назвал неправильно, в виду имея долг перед своей судьбой. Ведь вот уже седьмой десяток лет она ведет меня за руку впотьмах сюрпризов жизни.
    
     Судьба, своим посланником с небес, которого зовем мы ангелом-хранителем, много раз спасала вашего слугу покорного от неминуемой, казалось, его смерти: тонул не раз он в водоемах, не утонув; умудрился не разбиться, еще желторотым юнцом, насмерть, в падении из кузова автомобиля на полной его скорости; разрывались, «вхолостую» для него, снаряды, мины; пуля, летящая, казалось, в его голову, пробив его фуражку, нашла приют свой не в его голове. И много чего еще было, о чем и вспоминать-то сейчас просто больно и печально.
   
     Не смог я рассчитаться пока за благосклонность своей судьбы за мою непотопляемость многократную, но все же, прошедшим летом, удалось мне погасить один из векселей, на жизнь счастливую, моей судьбы.
   
     Итак, поговорим о долге за спасение на воде.
   
     Оговорюсь заранее, читатель, не пытаюсь я у вас просить медали за спасение утопающего, ведь все, что сделал я, щучкой нырнув в зеленые, тогда, воды Волги-матушки реки, было моей попыткой оплатить по счетам моей благосклонности судьбы.
    
     Хороший нашли способ наши рыбаки, осуществить забросы дальние спиннинговой приманки с сооружений инженерных нашего офицерского пляжа.
    
     Читатель, если он рыбак, конечно, понимает, сколь велико значение каких-то метров в забросе спиннингом приманки, при ловле рыбы «джигом».
    
     Как раз длина этих надводных сооружений для ныряния и давала плюсы к дальности заброса. И ведь длина их была от пятнадцати до двадцати метров, а это ведь – бонус, и довольно существенный.
    
     Ну, а теперь придется мне, за что я извиняюсь перед вами, раскрыть небольшой нюанс в рыболовной технике спиннинговой ловли.
    
     Иной раз рыбак поменяет свыше двух десятков искусственных приманок, при их забросе на поиск привередливой рыбки, чтобы найти ту, единственную из них (по форме, цвету, запаху, весу джиг-головки), от которой рыбка будет без ума, стремиться будет ее тут же скушать. 
      
     Сейчас скажу нескромно, у каждого рыбака имеются и свои секретные приманки. И горе в том, что, как правило, она, эта секретная, всего одна.
      
     Но, часто, как бывает, приманка эта, всегда некстати, цепляется в мертвом зацепе за дно или препятствие на нем.
    
     Наиболее безбашенные из рыбаков, в попытках сохранить приманку, чтоб отцепить ее, ныряют в водные просторы.
      
     Раньше, когда я был несколько моложе, процесс этот «вызволения» приманки от зацепа меня не смущал вовсе: ведь мое здоровье позволяло проплывать без остановки и двести метров и четыреста и триста. А вот с годами, начинал я сокращать дистанции походов на «вызволение» из плена водяного так нужной мне и дорогой приманки. Но все же в воду лез я, как говорится без оглядки. В общем, здоровье мне пока позволяет так безрассудно поступать.
      
     Случилось так однажды, что пару раз, вогнав крючки «джига» в ракушки грунта дна водоема, я на глазах соседа, который бросал спиннинговую снасть на другой  «нырялке» офицерского пляжа, далеко заплывая от берега, удачно (без обрыва) их и отцеплял, сохранив ее к своему восторгу.
      
     Сосед мой, упитанный мужичок примерно моих лет, осваивал тогда технику ловли «джигом».
      
     И, видимо, столько он уже оборвал в зацепах джиг-приманок, что решил на себе испробовать и мой метод борьбы за их жизнь.
      
     Разделся он, как и положено, отдав себя на волю случаю, кинулся  спасать приманку, не думая о своей жизни, испытывая судьбу свою на прочность.
    
     Но не подумал наш герой (при знакомстве с ним  он назвался Александром), что сама судьба проверит прочность его тела.
    
     Казалось нашему спасателю приманки, что зацеп недалеко от берега, но оказалось, что дальше сорока метров нужно отплывать от кромки суши.
      
     И, вот разгребает Александр руками волны водяные, пытаясь победить течение реки, бьется, как рыбка на льду, я это вижу.
      
     Минуты три борьбы седого гражданина показали, что не в силах он преодолеть давление кубокилометров Волги, сдается он воле течения, пускаясь вплавь к берегу.
      
     Барахтается в воде он, как маленький щенок, течение его несет вниз к Волгограду.
      
     Тут вижу я, что он уже, как настоящий кит, стал выпускать воздушные фонтаны, и понял я, тонуть начинает Сашка.
      
     Видимо, испуганный до полусмерти своим незавидным положением в воде, Александр, взмолился к небесам о помощи: «Господи! Тону! Спасите!».
      
     А кому спасать, хоть и надеешься на бога? На берегу всего лишь я один, да и в пространстве Вечности седой крылами машет изменчивая судьба Александра.
      
     Бросаю я все свои снасти, снимаю сапоги и, не раздеваясь, ныряю в воду, чтобы спасти соратника по рыбным баталиям.
      
     Едва я успеваю к нему подплыть, а он уже, бедный, водицы сырой нахлебавшись, едва шевелится, молчит, в бессознательном уже состоянии.
   
     Слава Богу, и моим учителям практики выживаемости в диком мире, борясь с водной стихией, едва с ним не утонув, удалось мне с ним «причалить» к берегу.
      
     У края самого берега я встал (еще в воде по пояс), Санька пытаюсь на ноги поставить. А он обмяк всем своим телом, не шевелясь, что-то бормочет несуразное.
      
     Вытянул я его довольно грузное тело за валуны, провел так нужную ему реанимацию с принудительным дыханием (воды в легких было не очень много).
      
     Стал Александр, наконец, приходить в сознание, предметы начал различать, меня узнал, но встать так и не смог.
      
     Подложив его вещи, собранные мною в тюк, под его голову, я бросился бегом к своему телефону в сумке, с которого и вызвал к потерпевшему карету скорой помощи.
      
     Минут через пять-шесть машина скорой помощи с бригадой, машина МЧС, также, с бригадой и с носилками, сопровождаемые мной, были уже вблизи пострадавшего.
      
     Как выяснилось, страдал Александр сердечной недостаточностью, отягощенной сахарным диабетом.
      
     Ну, и куда было лезть бедному с крутого бережка Волги, зачем было гневить свою судьбу?
    
     Видимо, забыв обо всем на свете, Александр, получив врачебную помощь и отказавшись от госпитализации, оделся, собрал свой немудреный рыболовный скарб, и не поблагодарив меня и не попрощавшись, отбыл домой.
    
     Впрочем, мне не нужна была его та благодарность, ведь начал честно я платить по судьбы счетам.

 
      Как правильно пойти в разведку

   
     В день празднования нашим народом годовщины разгрома фашистских войск под Сталинградом, второго февраля, решил я заглянуть в свои скучающие по мне архивы, свои путевые записки.
    
     Я, иногда, «путешествуя» по ним с пером в руках, нахожу в двух-трех сотнях повествований путевых одну-две истории "путЁвые".
    
     Вот, и сейчас, листая свой пожелтевший фолиант, нашел я в нем рассуждения о чудесном процессе добывания удивительной рыбки Балтийского моря, корюшки.
    
     Честно говоря, проживая в Приморье с младых лет до моей юности тревожной, я был знаком с этой рыбкой.
   
     В отличие от трепетного тогда отношения ленинградцев к этой невзрачной на вид, полупрозрачной, пахнущей огурцом рыбке, я, увы, не разделял их чувств.
    
     Дело в том, что в иные дни весны на Японском море, мне доводилось видеть берега, засыпанные тоннами этого, как мы называли, огуречника. Да и размером корюшку балтийскую тот «огуречник», особенно, «черноспинка», превосходила в разы.
      
     Во время нереста этой полупрозрачной, практически без надоедливых костей и чешуи, корюшки в бухту Золотой Рог заходило столько, что ей «не хватало моря». Вот и открывался вашему взору сплошной ковер «живого серебра» на берегах в звуках морского прибоя.
      
     Давно это было. Тогда я жил в Ленинграде, сейчас, увы, приезжаю в гости к друзьям и родственникам, уже, в Петербург.
      
     Служил я тогда в одной из частей Ленинградского военного округа. Готовил я, учил, танковых специалистов для Советской Армии.
      
     Большинству наших офицеров не раз доводилось тешить себя процессом добывания этой небольшой рыбки в водах Финского залива. И до того иным был тот процесс приятен, что они в любую свободную минуту, в «перерывах между  боями», об этой драгоценной для них рыбке «чесали» языки.
      
     А что я? Я ведь тоже рыбак со стажем. Вот и решил я, наконец, поддавшись уговорам своего дружка, товарища по службе, также рыбака, познать тот дивный процесс ее лова.
      
     Друг мой, с его личных слов, мастер боев за корюшку, помог мне соорудить нужные снасти для ее ловли.
      
     Узнав обстановку ледяную в водах Финского залива в начале февраля, с укомплектованными ящиками рыбака на ремнях и ледобурами в руках, глухой  воскресной ночью, из Сертолово мы с моим другом  Александром прибываем нплатформу Песочная. На платформе мы не одни. Добрых полсотни рыбаков, видно по их ящикам, стоят здесь, посматривая на звезды в морозе ночного неба, в ожидании электрички, нервно покуривают.
      
     Я чувствую в рыбаках тех какую-то излишнюю нервозность и напряженность. Не пойму, в чем дело.
      
     Недолго морщил лоб я свой в мыслях о тех рыбаках. Вот слышен визг-скрежет тормозных колодок колесных пар вагонов электрички.
      
     В начале шестого часа из Ленинграда, заполненная  «до краев» рыбаками, простившимися, до времени, с вождем мирового пролетариата в мозаике Финляндского вокзала, подходит электричка.
      
     Распахиваются двери вагона. Видно сразу, с трудом возьмем мы этот бастион, наполненный говорящим, беспокойным людом.
      
     Кое-как протискиваемся мы в тамбур вагона. В вагон не войти, куда там. Довольны мы уже и тем, что вошли в дверные, как бы, щели.
      
     В вагоне стоит настоящий гул сельского базара. Вот только не слышно здесь призывных криков продавцов о качестве их товаров.
    
     Эфир вагона наполнен информацией о той самой корюшке: когда, на что, где и как ее ловить. Не нужно читать никаких справочников, литературы о той рыбке. Даже мормышки в руках мастеров рыбной ловли здесь можно увидеть.
      
     Все интересно мне. Как губка воду, так и я впитываю всю информацию, поступающую от добрых наших попутчиков.
      
     Электропоезд продолжает свой путь на Выборг.
      
     В пять тридцать две минуты мы сели в поезд. Вот, уже видим мы, Дибуны, Белоостров. Уже и вдоль Зеленогорского шоссе на Репино и Комарово стрелой летит наш состав.
      
     Вот, мы уже и в Комарово. Когда покинули мы вагон, я, честно говоря, опешил от одного вида огромной толпы рыбаков, сплошной многотысячной, казалось, сплошной плотной массой устремившейся ко льдам Финского залива.
    
     С платформы Комарово, пересекая Зеленогорское шоссе, по узкой Кавалерийской улице, через Приморское шоссе, вся эта дивная разношерстная толпа спешит к водам залива.
    
     Санька мой, отличаясь прозорливостью  и нужной, иногда, рыбацкой хитростью, еще в дороге, знакомит меня с дивным планом наших действий, который позволит нам попасть в книгу рекордов Гиннеса по вылову корюшки в заливе.
      
     Я, новичок в этом деле, во всем с ним соглашаюсь, не спорю. Ведь он уже -  ветеран ловли рыбки в водах Балтийского моря.
       
     Итак, еще в вагоне, Саша замечает парочку рыбаков, на которых  нам следует равняться в искусстве ловли рыбы.
      
     Вот, за этой парой кудесников рыбных боев, мы, как привязавшись, и устремляемся в их движении к воде, почти в беге.
      
     Обгоняет эта дивная пара всех остальных рыбаков, мы спешим за ними. Санька мой, могутный дядька, свыше двух метров роста, что твой ледокол во льдах, своим телом рассекает плотную толпу. А мне легко идти, пристроившись к нему в кильватер.
    
     Мы уже на льду, на двести метров обогнав толпу, спешим вдогонку за мастерами.
    
     Проходим мы по льду еще метров шестьсот. Тут слышим: «Все-все, Васька, хорош! Здесь-здесь! Сверли быстрее!»
      
     Думаю я, что классно вышли мы на след рыбы. Стоим мы пока, смотрим, ждем вдалеке.
      
     Просверливают тут рыбаки пару лунок во льду, ящики на лед поставили. Ложатся  они на лед и начинают «колдовать», как мне казалось, по рыбе.
       
     Отходим мы от них метров двести в сторону, расчехляем ледобуры. Начинаю я сверлить лед. Упирается мой бур ножами после прохода льда во что-то твердое, не пойму, во что. Санька также сверлит лунку. Упирается своими ножами ледобура в грунт, в камни. Все, «угробили»  мы свои ножи на ледобурах.
      
     Подхожу я к той паре мастеров, спрашиваю у них, какая глубина для ловли рыбы. А дед мне и отвечает: «Э, милок, для рыбалки здесь слишком мелковато. Я  с напарником решил поменять водичку в канах для нашего задыхающегося, уже, малька для жерлиц!»
      
      Вот, вам уже и анекдот в начале рыбалки.
      
      Толпа рыбаков нас уже обогнала, скрылась за горизонтом.
   
     Идем и мы за ними.Проходим, изрядно греясь, километров восемь до нужной, наконец, глубины. Едва-едва своими плохими ножами на ледобурах просверливаем-бурим по девять лунок и начинаем корюшку ловить.
    
     Настроение мое вконец испорчено, загублен, очень, нужный инструмент.
    
     Еще раз пять или шесть мы меняли место ловли в попытках найти нужный косяк рыбы.
      
     В поисках корюшки тогда мы «намотали» своими уставшими вконец ногами километров по двадцать пять.
    
     Домой вернулись с небольшим уловом.
    
     Я, уже, стал после той рыбалки частенько думать, что нужно знать, когда и как идти  в разведку, и что в ней искать.
    
     Через недели три предложил мне Санька опять ему составить компанию в ловле корюшки на Финском заливе.

      Я, немного, как бы подумав, скромно от того «чуда» разведки отказался, ссылаясь на занятость семейными делами.