Грехи

                Счастья   клок.   
               
                Часть  первая
                Глава 1.

                Москва, весна 1583 года. Ранняя нынче весна на Москве, еще вдоль дорог, по кривым улицам, у покосившихся, почерневших от времени заборов, набранных из толстых плах, да горбыля лежит клочьями серый, просевший под неярким солнышком, покрытый колючим, почерневшим от дыма настом снег, а на проталинах, на угреве уже  не смело пробивается хилая, бледно-зеленая травка. Кривоколенные улочки, да переулки деревянной Москвы с выпячивающимися из-за высоких заплотов боярскими теремами да крепкими тесовыми воротами.
Хибары – землянки, подслеповатые завалюшки с едва торчащими из почерневших земляных крыш трубами, жилье московской голытьбы, теснящееся к самой воде грязных, вонючих речушек. Вдоль высоких заборов, боярских дворов, кое-где есть деревянные мостки, на перекрестках этих, словно паутина, раскинутых, от стен уже каменного Кремля улиц, заведены сторожевые будки, да рогатки, которыми на ночь перекрывают улицы, что б лихой люд вольно по ночам не шастал, да злодейств не чинил. Всю эту картину рассматривал с любопытством удалый казак, атаман  Ванька Кольцо, мерной рысцой двигаясь во главе отряда из двадцати пяти казаков, снаряженных Ермаком Тимофеевичем к самому Царю-Батюшке с доброй вестью, да богатыми дарами от земли Сибирской. Казаки ехали в плотном окружении сотни конных, верховых царевых слуг – опричников, иль как ноне царских дворовых людей. Рядом с Иваном ехал чернявый, поджарый, вислоусый, крючконосый, весь какой-то крученый, как та береза,  больно непоседливый сотник стражи царской.  Из-за пояса сотника, его черного  добротного кафтана, отороченного черным мехом, торчали богато изукрашенные серебром  рукояти двух персидских кинжалов, с боку висела добрая сабля со сверкающими каменьями на рукояти, да в окованных серебром ножнах.
Видно больно хорошо при царе-то служить. Хлебно. Христово воинство,   царева опора.  Недобро, зло подумал Кольцо.
В это время они, как раз проезжали мимо высоких тесовых ворот, распахнутых настежь. В глубине широкого  двора был виден  высокий терем с резным, широким крыльцом. Окошки в тереме были тоже, как и ворота раскрыты настежь, а по двору в беспорядке валялось какое-то тряпье, да черепки.
Внимание казаков привлек повешенный прямо на воротах мужик, судя по, хоть и заляпанной, уже почерневшей  кровью рубахе, прилипшей к босым тоже покрытым, запекшейся кровью ногам, повешенный был не из простых смердов. Изо рта повешенного, торчал ни - то кусок почерневшего мяса, ни – то его раздувшейся, почерневший язык, ни то еще чего.  С другой стороны ворот прямо на косе, в подранной длинной рубахе висела баба, тоже вывалив из раззявленного рта черный язык.
Перехватив, взгляд Ивана сотник криво усмехнулся:
-Митька Адашев! Сродственник боярина Лексея Адашева, старинного царева супротивника! Тот, то иш чего, царевичу присягать не схотел, когда Царь-батюшка занеможил! Ливонию воевать Государь того его послал, так он и там ума не дал, все за речками, да хлябями тамошними с войском отсиживался. А этот молодой супостат, все больно умничал, не по родовитости  лез место занять за царским столом, да  в  посольском приказе  кусок пожирней, урвать норовил! Вот и на девку, что царю готовили к вечерней усладе все бельма таращил! По пьяному делу  к ней лип, да Царя - батюшку поносил! Вот кормилец и приказал его на воротах повесить, вместе с боярыней его, а выродков ихных там же, в тереме, как поросят  покололи! И всему этому Адашевскому корешку  теперь полный конец! А пред тем как Митьку повесить, ему его причиндалы отчекрыжили, да и в пасть, его поганую заткнули! Все в точности сполнили, как кормилец повелел!
В это время, из терема на высокое крыльцо, боязливо озираясь, вышел какой-то лохматый     мужичонка.  В грязной, засаленной  рубахе и дерюжных, драных портках. Шлепая босыми ногами по ступеням, он быстро спускался вниз, таща перед  собой небольшой узел.
-Фролка! Пес! Спишь в седле! - повернулся сотник, разыскивая глазами кого-то.
Тотчас из строя выехал рыжий парняга, как и все в черном длиннополом кафтане, перетянутом широким поясом, с саблей на боку.
-Чего рты раззявили! А ты, не вишь, что деется? Тать - то, ужо теперь  царское добро у вас с под носу тащит!  - зло, прокричал сотник.
Рыжий опричник ткнул обеими каблуками в бока свою вороную кобылу и ленивой трусцой въехал на боярский двор.
-Чего там тащить - то. Уж все добро давно,  сразу было взядино, - тихо прохрипел кто-то за спиной у сотника.
Лохматый оборванец, увидев во дворе конного опричника, неожиданно резво сбежал с крыльца и, чавкая босыми ногами, по едва разогретой еще скупым весенним солнышком грязи побежал к забору, отгораживающему двор от соседней усадьбы. На полпути мужик, верно, смекнул, что с маху да еще с узлом ему такой высокий заплот не одолеть и  бросился бежать в угол, где еще горбилась серая горка снега. Взбежав на эту серую кучу, он проломил наст, провалился в снег и завяз  в сугробе, грязно – серого, мокрого снега. Подъехав к нему, рыжий опричник взмахнул саблей, но мужик, закрывая голову, от удара поднял над головой свой узел. Сабля распорола пестрядевую тряпку, и из узла со звоном посыпались на земь какие-то медные тазы, плошки, кувшины, ковшики.
Мужик, резво вынырнув из-под узла,  из-под сабельного удара, выскочил из сугроба и побежал в противоположный угол двора. Сотник зло сплюнул и дернул повод своего вороного жеребца, вихрем влетел во двор. Он резко вырвал из ножен свою саблю и булатный кленок яркой молнией блеснул в лучах солнца. Сотник, привстав на стременах, пригнулся, словно прилег к шее своего жеребца, будто что-то шепча ему на ухо. Он не поднимая сабли, как-то на особицу, вывернув запястье, несся на мужика. Вжик! И словно коса прошла над плачами мужичонки. Подняв брызги грязи, лохматая голова шмякнулась на земь. А туловище еще мгновенье стояло посередь двора, страшно, судорожно подергивая грязными, крючковатыми пальцами рук, а из тонкой шее, где еще мгновение назад была лохматая голова ритмично бил фонтан алой крови. Наконец обезглавленный труп пал навзничь  и за спиной у себя Иван услышал тихий голос кого-то из своих казаков.
-Эх ты! Мать твою! За кучку черепков голову снял! Куда едем атаман?!
Да уж. Подумал Кольцо. Не зря этот слуга царя, пес верный перед нами такое усердие, да верность царской службе показал. Сами знаем, что царь то на Руси нончи Грозный. А Грозный через то, что вот такими рубаками себя окружил и дал им волю бес придельную. Его именем они и  вершат нынче суд на Руси скорый, а уж праведный, аль нет, как Бог положит. А мы - то кто, для него? Шайка татей, да разбойников, что Строгоновы, да Демидовы снарядили  Сибирское ханство воевать!
Переехали ров и оказались на площади. Вот и Кремль с высокими кирпичными зубчатыми стенами, на бревне, высунутом со стены меж зубцов, прямо подле ворот,  три висельника.
-Быват и по боле, - лыбится сотник, - ох, много еще вражин у Царя - батюшки. И тайных и явных. А нам работы! Хоть спать не ложись. Лобное место. Ткнул он плеткой в сторону серого каменного возвышения. Ноне тоже пока без дела.
Больше же, внимание казаков привлек не этот словно, выперший из земли, будто дном вверх большой, каменный бочонок, место казней и оглашения царских Указов.  А великолепный, поражающей своим торжественным  много цветем куполов и стройностью часовен храм.
Торговые ряды под стенами Кремля  еще не проснулись. С тревожным сердцем казаки въехали в ворота, в Кремль.
Прямо на площади, сразу за воротами, вдруг со всех сторон раздался колокольный звон. Уж чем, чем, Москва,  а   всегда славилась своими  перезвонами.
-Эва в аккурат, к  обедни поспели. Широко перекрестился сотник, остановив своего жеребца.
Разместили, посольство Ермака в просторном, бревенчатом срубе, приткнутом прямо к крепостной стене Кремля. В один конец сруба, крытого тесом свели коней, в другом конце, за тесовой перегородкой на широких лавках с тюфяками, набитыми сеном разместили казаков.
-Погодьте маненько. Царь – батюшка сам решит, когда вас до себя допустить. А пока вот садитесь к столу да маленько потрапезничейте с дороги. Сейчас вам принесут, чем Бог послал, - оскалился сотник.
Казаки, побросав на лавки свои манатки, смиренно прошли к столу. Да, уж интересно, чем же их Царь-батюшка с дороги попочивает. Угощение, которое поставили на стол, наверное, тоже царские служки, в серых кафтанах, оказалось не больно богатое. Два больших блюда с кусками вареного, уже холодного мяса, несколько караваев ржаного хлеба, да по миске каждому вроде как с полбой, да три кувшина колодезной, солоноватой воды.
-Эх, ма. Щедроты царские, - хмыкнул, кто-то из казаков и шмякнул на стол свою походную флягу с  бухарским вином.
На стол сразу посыпался провиант из казацких походных торб.
-Эй, эй. Больно-то не усердствуйте! - встал над столом Иван Кольцо, - а ну, как сейчас позовут, пред светлы очи! А мы! Надо хоть чуток соблюсти себя братцы.
-Ну вот, а мы всего - то и чуть, за приезд, да за здравие Царя – батюшки, кормильца, - оскалился кривой Гришка, мотнув лохматой головой над столом,  и засмеялся, так что шрам от сабельного удара на его словно закопченном лице, стал ярко-розовым.
-Эх, братцы, - пробасил Гаврила Ильин, - нас вот как давеча мимо этого треклятого Лобного места везли, мне в раз привиделось, что всем нам по этим каменным ступенькам босяком да в цепях, при всем честном народе скоро здесь смертушку лютую примать.
-Полно уж тебе Гаврила каркать! Беду кликать! -  встал из-за стола Кольцо.
-А, чего ее кликать – то Ваня, иль забыл? Что Царь-батюшка еще за наши дела на Волге приговорил. Ермака Тимофеевича четвертовать принародно, а тебя повесить!
-Это, когда было – то, - опустился на лавку Кольцо, - а теперь вона и опричнины - то той уж нет, да и заправил ее, этих Басмановых, сказывали люди, уж тоже в живых нет. Видал стражники – то, что  нас провожали ни тебе метелок у седла, ни тебе песьих голов. Стал быть всю измену - то и вымели  да выгрызли. И прозываются они теперь не опричники, а дворовые царевы люди. Да и мы  теперь к Государю с доброй вестью, да богатыми дарами, ясак знатный представим. Чай простит. Помилует.
-Вы вот все пялились, да дивились на красоту, да благолепие храма Божьего, что многоцветными луковками так и играет, душу греет.
-Это ты про  Божий храм Покрова, что ль? - хмыкнул Кольцо.
-А вы знаете братцы, что люди бают, как мастеров, что это чудо чудное сотворили, отблагодарили? - зло прищурился Гаврила, - люди бают. Очи им повыкалали!
-Это, как же, за что? - выронил нож с куском мяса на стол кто-то из казаков?
-А за то, братцы. Чтоб они больше нигде не смогли такое благолепие сладить! - припал к ковшу с вином Гаврила. Бросил его пустой на стол и прохрипел, - вот и нам могет быть такая ж благодарность, милость от Царя – батюшки, за наши труды Сибирские. Чтоб сидели смирно, да не шастали, где не попадя! Сегодня Царь одних мирволит, завтра других. Только нам простым казакам его милостей не увидеть! Потому как, пока до нас дойдут те милости, все блага те его слуги верные, да ближние расхватают. А нам  одни батоги, да удавки останутся.
-Ты Гаврила - то загодя брось нас отпевать! - вдарил кулаком о стол  Черкас. Еще не были перед Царем, а ты уж нас всех вдоль стен Кремлевских поразвесил.
Глухо хлопнула входная дверь и в трапезную, вошел давешний знакомый сотник дворовых царевых людей, он с усмешкой окинул стол и негромко сказал, обращаясь к Ивану, но так чтоб было слышно всем:
-Благодетель наш и кормилец Государь батюшка, через князюшку нашего   велел мне вам передать, что завтра, в аккурат, после обедни вам явится, пред светлы очи  велено. Да не всем! И десяти  достаточно будет! Отберите сами, чтоб поприглядней, да поубористей кого!
-И отбирать нечего! Все пойдем! - мотнул головой Кольцо.
-Чего и этот, с такой варнацкой рожей перед Царем-батюшкой стоять будет, - кивнул сотник на Гришку кривого.
-Он поувечился не по пьяному делу, а от сабли, когда еще для Царя-батюшки вместе с Ермаком Тимофеевичем Ливонию от Батория воевал. Стукнул кулаком по столу Иван.
-Вам велено! Вы сполняйте! - окрысился сотник, - да оружием больно не увешивайтесь! Не на сечу идете! Государь - батюшка такого не любит!
-Спужались, что ль? - хмыкнул Кольцо.
-А сполыхнитесь только, так я со своими ребятушками всех вас, в раз там же в палатах и порублю! Пошинкую! В мелко крошево! Только Царь - батюшка  перстом поведет! - грозно нахмурился сотник. И круто развернувшись, вышел на двор, хлопнув дверью.
-Ну, завтра, так завтра. А сейчас братцы разбирайтесь, да на боковую. Отдохнем. Эвон, сколь ден коней гнали, – сказал устало Кольцо.
-Мы пойдем коней глянем, - встали из-за стола четверо казаков.
-Посмотрите! - кивнул Иван, - да не мешкайте там, самим отдохнуть еще надо! Я сказал, все к царю пойдем, так тому и быть!
-Гляди атаман, - прохрипел Гришка кривой.
-Чего глядеть-то, - вскочил Кольцо и повернулся к  Гавриле Ильину, - я и так все царские приговоры помню! Два раза не повесят! Шея – то одна! Готовьтесь братцы, завтра все к Царю-батюшке пойдем!

                Глава 2.
              Еще до свету, поутру долго умывались да чистились, подгоняли, подшивали одежду, начищали сапоги да пряжки, аж до блеску, чтоб все ладно гляделось. Гришка завязал глаз свежей, шелковой тряпицей.
       Сразу,  как отзвонили к обедни,  к казакам заявился важный дьяк,  вместе с давешним сотником.   Оглядел их всех и строго спросил:
-Так, что все к Царю-батюшке пойдете?!
-Все! - сурово глянул на него Иван Кольцо.
-И то ладно, - кивнул дьяк.
-А ты Ивашка - то на меня не зыркай! - озлился сотник, -  а то я так зыркну, так тебе в раз тошно станет. От меня и не такие ухари как ты горючей слезой умывались!  А то еще зыркает! Вражье семя!
Казаки молча, построились по старшинству, по заслугам  и стройной ватагой вышли во двор,  на площадь.  Прошли вдоль стены, мимо строящегося храма к высокому каменному крыльцу.
Царь принимал их в невысоких сводчатых, просторных палатах, вдоль стен на лавках сидели бояре в высоких шапках, да богатых собольих шубах, в конце залы, на возвышении стоял царский трон, на котором и восседал Царь - батюшка,   Иоанн - Четвертый, Иван - Грозный.
Хмуро из-под седых кустистых бровей окинул он взглядом казаков. И негромко, каким - то надтреснувшим голосом спросил, глядя на Ивана.
-А что, Ермак-то этот, ваш из этих, из Алениных, что из Суздаля будут?
-Из них. Государь-батюшка. Все-то тебе ведомо про своих детушек, - опустил голову Иван.
-Где ж вы с ним спознались? - еще строже спросил Царь.
-Так он со своими ребятушками с войны, с Ливонии на Волгу подался, а я о ту пору как раз нагаев за Волгой по степям гонял со своими. Вот и повстречались  мы, на Волге значит,  в Жигулях.
-И ни чего более пакостного, да богомерзкого, как мои торговые караваны обирать не удумали?! - хрипло выпалил Царь.
-Прости Батюшка! Детушек своих неразумных, - опустился на колени Кольцо. За ним пали в ноги все казаки.
-Кто ж вас за Урал Камень - то надоумил идти? - строго спросил Царь.
-Так слуги твои верные  батюшка. Строгановы. Прислали человека своего. Мол, приглашают наш ратный люд во главе с Ермаком Тимофеевичем городки их уральские от татар гулевых, сибирских боронить. Разор от них один царевым заводам. Городки, де многие жгут, мастеровых людей в полон угоняют. Не щадят ни старого, ни малого.
Ну, мы зиму за этими супостатами побегали по Уралу, да и порешили бить их там за Урал Камнем, на той значит земле.
И весной, на стругах, так значит, и подались по реке Каме, да Чусовой. Где вплавь, где волоком, так и вышли в реку Тобол, а по ней там этих татарских городищ видимо, не видимо. Самым первым взяли Явло-Туру. По  пути встретили этого хана, что Алеем, кличут с войском, сына сибирского хана Кучума, он шел нашу крепость Чердынь воевать, да мы его самого и побили. Вышли на реку Иртыш, а там, на Чувашском мысу, на берегу этого самого Иртыша нас царевич Маметкул со своей ордой поджидает. Ну, мы и его побили.
-Однако лихо это у вас получается, - что-то, вроде улыбки промелькнуло в глазах Царя.
-Сказывали, что и сам Кучум при сем войске был, да сбежал, как почуял, что ни его верх выходит,  - уже смелее сказал  Иван.
-Сколько ж вас-то в том походе теперь? - с любопытством спросил Царь.
-Так, чуть больше пол тыщи, - ответил Кольцо.
-А ордынцев в той сечи было? - посмотрел внимательно на казаков Царь.
-Так душ по двадцать на каждого нашего было. Ей богу Государь. Сам их мурза, который к нам в полон, попал, подтвердил, что Маметкул привел на нас десять тысяч своих воинов, - глянул на Царя Иван, - у нас ведь, у Ермака то Тимофеевича, как  ни как, не ватага разбойная  какая.  Порядок во  всем,  и тебе десятники, и полу сотники, и сотники. А чтоб Слово Божье не забывали, да все православные порядки блюли, с нами четверо слуг Божьих, отцов значит святых. Так что не сомневайся Государь - батюшка, все у нас как по писанному, все по порядку православному, все во благо Божье и твое, Царь-батюшка. А что татар много побили так ведь и не мудрено.  Они - то нас тучей стрел, а мы их градом пуль. Как дружно пальнем, так по их рядам, как косой вжикнем. Уж больно Строгановы, да Демидовы на своем Чусовом  заводе ручницы, да пищали ладные ладят, да и припасу огневого они нам в достатке отпустили. По первости бывало, как жахнем, так татары, аж с самим Кучумом с испугу беч готовы. Да ведь и правда гром такой огонь да дым тучей, а добра пуля кольчугу, да хоть тройной ковки насквозь прошибает!
Царь едва приподнял руку, словно утомленный речами Ваньки.
-А, что велик ли тот клок землицы, что там за Урал Камнем, Татария эта, что Сибирью прозывается и много ль проку нам с нее? - глухо спросил Царь.
-Верь! Царь-батюшка! - склонил низко голову Иван Кольцо, - и леса и земли, и реки там бескрайние, глазом не объять ни одного коня запалить можно, чтоб до края доскакать! Что зверья в лесах, что рыбы в реках не счесть! А народишко,  да князьки тамошние, что нам покорились, все в голос просятся под твою руку, натерпелись от изверга - басурмана Кучума этого! Все чалом тебе бьют! Да что там говорить. Сам посмотри! Кольцо поднялся с колен и обернулся, тотчас же  ему передали тугой кожаный куль. Иван подергал, было, тугую сыромятную удавку, что стягивала горловину мешка, но узел не поддавался.  Тогда Иван быстро вынул из ножен узкий, кривой нож, что был  у него за поясом и тот час же, словно из - под земли рядом с ним, по правую руку вырос крючконосый сотник, а с лева, тяжело дыша, встал рыжий опричник, иль как теперь говорят, царев дворовый человек. Иван усмехнулся и, полоснув ножом по ремешку, сунул нож назад в ножны,  вытряхнул на пол, прямо перед ступенями возвышенья к трону, содержимое мешка. Ворох шкурок стал расти  прямо на глазах, расправляться и ширится, дыбясь, подрастая словно опара. Даже бояре разом, глухо вздохнули, и кто-то из них едва слышно проронил,
-А ведь соболя все.
А атаману,  уж передали второй куль, правда,  теперь уже предварительно развязанный, и он ловко вытряхнул его рядом с горой шкурок из первого. Когда наружи оказалось содержимое и третьего куля, Иван заметил что глаза Царя-батюшки, вроде потеплели, и он приподнял руку, словно указывая крючковатым пальцем на гору шкурья.
Сразу же от трех дьяков, что стояли слева, чуть поодаль от трона вышел стройный молодцеватый дьяк в ладном кафтане  быстро, ступая мягкими красными сапогами по ступеням, сбежал в низ,  взяв сверху кучи шкурок одну,  поднес ее Царю.
Иоанн помял в руках шкурку, развернув ее, глянул, как искрится, мягко переливается мех, и едва кивнул головой.
Что-то едва слышно сказал дьяку.
-Свою волю! Свой приговор, Царь батюшка объявит вам завтра! - твердо звонким голосом объявил дьяк, стоя у трона.
Кольцо и казаки поняли, что встреча окончена, и что Бог их на этот раз миловал, что еще поживут казачки.
Молча, пятясь, они вышли в какой-то коридор, и крючконосый сотник повел их, через череду коридоров и палат. Остановились в одной, где казаки с удивлением увидели на широких лавках, застеленных коврами, свои аккуратно разложенные манатки. А сотник с усмешкой объявил:
-Негоже, вам Царского  решения под одним кровом с конями дожидаться! Айда в трапезную, вечерять, чем Бог, да кормилец наш Царь - батюшка послал.
В соседней, просторной палате  казаки увидели длинный широкий стол, уставленный действительно царскими яствами - осетры, да гуси, поросята молочные, хлеба, да пироги и кувшины, кувшины, кувшины с добрым крепким заморским вином.
-Ну, видать угодили мы всем Государю нашему, - шумно вздохнул Черкас.
-Ну, садитесь ребятушки, - опустился на лавку перед столом Иван Кольцо, - только, чур, ума не пропивать!
-Да уж, что-то завтра Государь - батюшка объявит? - поправил на глазу повязку Гришка.
      Тяжело вставали поутру, после царского угощения казаки. Гришка, едва сполз с лавки и все мотал лохматой головой.
-Не братцы! Эй, бо! Вон вроде от теда, вчерась до поздна все вроде дудки дудели, да бубны бухали, да еще и девки вроде все смеялись, так звонко все заливались, да песни голосили!
-Так, поди, в царских палатах пировали, - кивнул Черкас, - чай Царь - батюшка тоже довольнехонек, что так вот, слегонца, бражка-ватажка гулевых казачков-разбойничков ему к ногам ханство Сибирское предоставила. Клок землицы! Хорош клок!
-А ну, хорош болтать! Как помелом, - встал Иван Кольцо, - чай не на торжище! В Царских палатах! Вот вдоль Кремлевских стен всех поразвесят! Вот тогда все и наговоритесь! - зло сверкнул глазами атаман.
-И точно! - кивнул Черкас, - поднимайтесь ребятушки все. Сейчас маленько поправимся, что там, в кувшинах энтих еще булькает. Да себя надо в божеский вид привести, а то чай опять к Царю – батюшке кликнут. Сказал же, что сегодня свою волю объявит.
Позвали их только после обедни. На этот раз Царь-батюшка гляделся вроде добрее, иль может, так показалось  «поправившимся изрядно» казакам. Только тот же моложавый, шубутной дьяк в красных  сапожках, развернув грамоту, в голос объявил:
-Государь всея Руси!
Перечислив все земли, да звания,  что числятся за Царем Иоанном, наконец, дошел до сути Указа. Казаки слушали, разинув рты,  боясь пропустить хоть единое слово.
-Атаманам Ермаку Аленину, Ивану Кольцо, Матвею Мещеряку, Богдану Брязге, Ивану Черкасу, Никите Пану, Савве Болдырю, Гавриле Ильину царским Указом объявляется о прощении  всех их прежних провинностей и прегрешений перед Государем! Все земли, что за Урал камнем, бывшие, доселе ханством Сибирским ныне присовокупить к землям Царства Российского. Атаману же Ермаку надлежит продолжить начатое  дело, во благо земли русской, идти далее походом, вниз по реке Иртыш до самых теплых пределов земли оной! Для поддержания и укрепления войска казацкого, послать к войску Ермака стрельцов 300 душ, под началом князя  Семена Болховского.
Торговым людям Строгановым и Демидовым и впредь повелеваю поддержку всяческую посланным Государем ратным людям чинить! Без отказу!
-Под каким Стягом, Знаменем воюете? - прервал дьяка Государь.
-Так, что в Ливонии еще на Стефана Батория, под которым Стягом ходили. Со львом да ингорь-конем. Значит, отвага, чистота, да строгость, во всем, - вышел вперед Иван Черкас.
Царь одобрительно кивнул и, не вставая с трона, протянул руку.
-А вот еще вам жалую. Сею хоругвью с ликом Николы Чудотворца! Чтоб сопутствовала вам всегда победа в делах во благо Царства Российского! Дела Богоугодного!
Вынесли  хоругвью темно-синего бархата,  расшитую  золотом, да самоцветами, в центре которой на казаков строго смотрел святой Николай Чудотворец.  В знак благодарности казаки повалились на колени, кланяясь,  Царю - батюшке, да подарку его бесценному!

                Глава 3.
                Весело ехали с Москвы, вроде как обласканные, прощенные, да одаренные Царем казаки. И солнышко вроде ярче, да ласковее грело, с небес лазоревых и народец московский смотрел на них вроде, как дивясь их стати, да удали.
Прощай Москва суетная, торговая да крикливая, кичливая, да вороватая. С легким сердцем ехали казаки восвояси. Проехали площадь, и перед самым рвом из толпы выскочил прямо под ноги коня Ивана Кольцо  грязный, тощий, лохматый юродивый. Из-под его рванья были видны ржавые вериги и тощее костлявое тело, покрытое кровавыми струпьями. Юродивый вцепился в сапог атамана и протяжно завыл,
-Отсыпь! Отсыпь! Золота казак, что царь вам отвалил! Вам оно все равно непотребно, в тех краях диких, да студеных! Ваша смерть неминучая уж впереди вас бежит!
Иван с силой оттолкнул от себя юродивого и, не оглядываясь, поехал дальше. Не видя, как встает тот из грязи  под ропот толпы:
-И впрямь изуверы,  какие – то! С чертовых куличек поприехали, божьего человека зазря обидели! – роптал народ.
Мог ли знать удалый атаман Иван Кольцо, что уж в будущем годе не станет их благодетеля,  Царя-батюшки Ивана Грозного. Помрет Кормилец-благодетель в муках от болезни поганой, а стрельцы что он послал в помощь Ермаку не переживут суровой - лютой сибирской зимы, хвороб злых. Первым отдаст Богу душу князюшка Болховский. Холод да голод, цинга лютая, лихорадка горячечная, словно косой пройдется по рядам стрельцов, не щадя и казачков.
А всего-то,  будущем летом, хитрый мурза Кучума Карача, зазовет на переговоры Ивана Кольцо с казаками, напоит их вином бухарским, да  подошлет к ним своих наложниц, вроде для веселья и услады казачков. Да и вырежет всех до единого, по воровски, темной ноченькой, сонных, не щадя, даже вроде, как опаганеных неверными и своих наложниц. Всех под нож!
Жестоко отомстит за это злодейство Ермак Тимофеевич. Нападет, да разгромит весь стан Карачи.  В той сечи погибнут оба сына коварного мурзы. Да только и казаков падет не мало.
Все дальше и дальше, вниз по Иртышу-батюшке, по Сибирскому краю разносится весть о славных делах атамана Ермака Тимофеевича. О его справедливых, да Богоугодных промыслах. И тянутся к нему люди сибирские за защитой от притеснений, да лютой злобы  хана Кучума.
Так вот и заявились к Ермаку бухарские купцы со слезной просьбой защитить их от Кучума, что напал на их караваны, все их товары захватил, жен да детушек и людей их, в полон, угнал на торг, на невольничий остров, что там же посереди  Иртыша. Ермак Тимофеевич с остатней сотней своих казаков двинулся по Иртышу на выручку каравану бухарских купцов. Дошли до устья реки Вагай, где и заночевали, встали табором. В ночь ту сильная буря началась,  гроза, разбушевался  Иртыш-батюшка. Средь темной ноченьки, в свете молний увидели казаки, что окружены они войском несметным Кучума. По команде Ермака бросились к стругам, к реке. А Ермак Тимофеевич, прикрывая отход своих товарищей, под тучами татарских стрел принял смерть в бурных волнах Иртыша.
Но не пропало дело  казачьего атамана Ермака Тимофеевича. Потянулись люди русские в края Сибирские, на земли вольные, в края богатые. Кто по своей воле, кто в бега от нищеты, от беды  непроглядной, а кого и силком погнали по Указу царскому, да приговору боярскому. И уже через два десятка лет после гибели Ермака князь Андрей Елецкий с отрядом казаков основал на берегу Иртыша город Тару, которую попытались осадить, да взять лихие кочевники - джунгары. Но жители города отстояли город и надолго отбили охоту у воинов могущественного Джунгарского царства воевать с Российскими первопроходцами. И все дальше, дальше, еще вверх по Иртышу, все южнее идут люди русские.
      Только аж,  в 1716 году один из птенцов  гнезда Петрова,  подполковник Иван Бухгольц с  двумя ротами солдат и отрядом казаков в три сотни,  по велению царя-реформатора, изрядно поистратившего казну на Северных войнах,  отправился вверх по Иртышу   искать по царскому Указу, в краях Сибирских золотые россыпи. Но, встретив сопротивление кочевых джунгар, встали искатели «золотых гор» в устье реки Оми, что впадает в Иртыш, где и заложил город - крепость Омск. С укреплениями по всем тогдашним наукам военным,  с земляными валами, да частоколами, казачьими фурштатами. Позже поставили  храм Николаю Чудотворцу, где и постановили хранить реликвии атамана Ермака – Знамя Ермака, Знамя войска Сибирского, казачьего, что не щадя живота своего добыло для России Сибирь. Храм  прямо насупротив,  не по далече от первого в Сибири казачьего училища. Позднее,  ставшего первым  Сибирским кадетским корпусом.   
         Сибирь, о которой Великий ученый муж Росси, из архангельских мужиков сказал, что: - «могущество России будет и впредь прирастать Сибирью»!
Более двухсот лет только ушло на то,  что б определить пределы,  границы этого «клока» землицы русской. Столь велика оказалась Сибирь, что сначала один царский министр-реформатор Сперанский решил ее разделить на Западную, да Восточную, а  другой Премьер Министр, тоже реформатор Столыпин озадачился заселением Сибири, освоением ее просторов, да не только каторжным, лихим людом, но и мастеровыми, ремесленниками, земледельцами. И потянулись в Сибирь тысячи переселенцев от  безземелья да бесхлебья Российского в края Сибирские - Студеные. Каждый за своим счастьем! В Сибирь - в места не столь отеленные! По далее от мозгокрутов – законников, крохоборов чиновных, разных мытарей царских, да боярских. Только и орущих, на мужика:
- Отдай! Смирись! Всяка власть от Бога!
А здесь то, за Урал камнем, в далеке от столиц, вроде и  по -  свободней, по -  вольготнее житье.
Верно, тогда-то и родилось это понятие, что город Омск это не по имени речки, впадающей в Иртыш. Омь, мол, на языке  сибирских, барабинских татар - ленивая, да тишайшая. Для многих тогдашних жителей Омска, он стал Отдаленным Местом Ссылки Каторжных.
   «Пыльный, грязный, развратный городишко», так писал об Омске Федор Михайлович Достоевский, верно сидя в щелястом,  продуваемом  всеми ветрами,  острожном сарае,  на берегу Иртыша, где он лепил кирпичи, да обдумывал свои « Записки из мертвого дома»,  отбывая Омскую каторгу, и глядя на мутные, свинцово-зеленоватые волны легендарной Сибирской реки Иртыш.  Омск, Омск такой же, как и десятки, сотни других  сибирских уездных городов Российской империи. Не зря ж местная газета возмущенно взывала к Властям « Доколь же?! Вот и опять! В казачьей слободе посреди дороги, в зловонной луже утоп верблюд и мальчишка киргиз погонщик! И это уездный город?! А хутор Захламено, что на северной стороне по подъезду к городу, по Тобольскому тракту прочно приобрел славу вертепа.… Публичные девки, пьяные ямщицкие драки, да бесконечные оргии, учиняемые в тамошних кабаках нашими именитыми купцами, даже и чиновниками, господами офицерами, вырвавшимися из-под строгого ока своих законных супруг. Ужель ни градоначальнику, ни полицмейстеру не обуздать этого разгула »?!
Сколько ж ты пережил, перетерпел, превозмог вместе со Страной моей Россией, мой родной город Омск. Вот только  остались и звучат вечно во мне эти строки поэта, пережившего в Омске эвакуацию, спасаясь от той, недавней Великой, кровавой  войны: 
        « Где - то есть город тихий, как сон,
           Пылью тягучей по грудь занесен.
           В утренней речке вода как стекло,
           где-то есть город, в котором тепло,
           где то далекое детство наше прошло…»
                Р. Рождественский
               
               

                Часть вторая
               
                Глава 1.
                Сколько себя помнил Степка Хряпа, столько в его ушах слышалось бесконечное урчание и рык серой сибирской лайки Белки, да повизгивание ее шестерых, его «братцев», шустрых, прожорливых щенков Белки, которые росли вместе с ним в углу вонючей, ветхой хибары, на самом берегу реки Тобола под  городом, именуемом Ялуторовск. Хозяин хибары,  запойный чалдон Фомка промышлял рыбалкой. На берегу в тальнике, лежала к верху дном его гнилая плоскодонка, да гнили, валялись вдоль берега плетеные из ивовых прутьев мордушки. Фома даже вроде ходил и на охоту с Белкой, но какого либо ружья, даже ржавой пики, рогатины в избушке отродясь не водилось, и все выходы Фомы на охоту в Урман заканчивались у порога кабака рыжего здоровяка Гаврилы, который спаивал местную голытьбу, какой - то своей дурничкой – брагой, сивухой. Но всем говорил, что ездит за выпивкой, аж в Тюмень - столицу деревень. Брал «благодетель» за свою «гомырку» не только деньги, но и  все подряд: – рыбу, птицу битую, кедровые орехи, грибы, ягоды, шкурье. И вообще кто что, где стащит, да к нему припрет.
Росли щенки, рос с ними и Хряпа. Иной раз в хибаре Фомы, ненадолго объявлялась новая, такая же, как  и  сам  Фома запойная, пропащая «хозяйка». Хряпа помнит, что одна, вроде его кормила, какой – то горько соленой, вонючей, не вкусной кашей, даже вроде мыла его в ржавой лохани в углу за печкой, потом приодела в  тряпье. Но в основном бабы в хибаре Фомы не задерживались. Чего с ним, холод, да голодуху делить? Попили, погуляли, пока есть на что, да и айда, подальше! Долю послаще, да побогаче искать. А малец в его избе, так вроде скотинки какой. Хряпа с голодухи,  наверное, как и его «братцы» сосал молоко Белки, тем и жил. А чуть подрос, и когда собачка стала таскать в их угол  всякие куски, да кости вместе со щенками облизывал и обсасывал их. Однажды пьяный Фома, утащил неизвестно куда, сразу трех щенков, Белка долго выла, но Хряпе стало необычайно удобно и сытно под ее теплым, мягким боком, он стал также как и его «братцы» бойко елозить, ползать на четвереньках, играть с подросшими щенками. Так и пережили они темное, снежное, холодное время. Прижимаясь, друг к дружке, да  к иногда протапливаемой дымной, щелястой,  печке,  скрючившись на вонючей, сопревшей овчине. Через некоторое время Белка опять забрюхатела, стала злой, не доброй. И не только к Хряпе, но и к трем ее подросшим щенкам. Тогда-то Хряпа впервые со своими «братцами» и выполз  за дверь хибары, на двор, на подтаявший уже снег, под ласковое весеннее солнышко.
Нельзя сказать, что Фома уж совсем не заботился о Хряпе. Да он и сам-то жил, как собака, и, наверное, чаще Белки был голодный. Однажды, будучи не очень пьяный он принес откуда-то
грубый, серый мешок, прорезал в нем дырки и надел его на Хряпу, хмыкнул,
-Ладная рубаха получилась. Во, только веревкой подпоясать, да подрезать малость. И совсем жених хоть куда. А то елозишь тут по избе, срамотой трясешь.
Потом только Хряпа узнал, как он появился в хибаре пьянчуги Фомы. Оказывается, почти год, может более с ним в избушке жила такая же пьянь, самоедка Аська. Когда и откуда она взялась в Ялуторовске ни кто не знал. Не знали и как ее имя, говорила она по русски очень плохо и постоянно будто, переспрашивала всех:
-Ась?
Так  и стали ее все вокруг звать Аська. Пожила, прожила с Фомой Аська, дитя с не больно далекого от здешних мест Севера. Спуталась Аська у Гаврилы, с какими - то мужиками, такими же, как и она нищебродами и пропала. Потом вроде говорили, что она сильно болела какой -  то срамной болезнью, а  осенью ее нашли в Урмане у дороги, повесившейся на суку сосны. Но за некоторое время до этого, вернувшийся с рыбалки Фома нашел у себя в хибаре  совсем еще такого малого мальца, вроде как его с Аськой сыночка. Фомка, сначала малость погоревал над младенцем, а потом, как водится, снес улов Гавриле. Напился и не заметил, как Белка «усыновила» подкидыша.
Жила с Фомой, правда в то время  недолго и еще какая-то гулявая бабенка, но тоже, как и все, предыдущие быстро ушла из избы Фомы.  Все, что о ней помнил Хряпа, так это то, что она все смеялась над ним, да над щенками и как – то бросила на них спящих изодранное одеялко, а потом, глядя на то, как они, скукожившись под этим рваным, ветхим одеялком прижались, друг к дружке уснули, пригрелись. Вдруг громко разревелась… и навсегда сбежала из избы Фомы. Видно вспомнились бедолаге и свои грехи, богомерзкие.
Так и жил  Хряпа в хибаре Фомы рыбака. Нет, правда, из всей его одежды, кроме сооруженной Фомой «рубахи» болтался на  его тонкой шее маленький кожаный кисет на тонком кожаном шнурке. И когда было, совсем голодно Хряпа мусолил, покусывал этот мешочек. Чувствовал в нем, что-то твердое. То, наверное, что должно когда – ни будь изменить его жизнь.
Пушок, так звал Фома лобастого, светло-серого щенка, Чертяка был второй черный, злющий и вертлявый сынок Белки, Рыжик был третий толстячок, увалень вечно, лежащей у мамкиной «сиськи» и он Хряпа. Потому что, по словам Фомы, Хряпа громче всех урчал, да хрустел,  когда обсасывал косточки, невесть откуда появляющиеся в их углу, в хибаре гуляки - пропойцы Фомы-рыбака.
Нельзя сказать, что Хряпа водился только со щенками, как только он после подзатыльников и пинков Фомы поднялся на ноги и понял, что на двух ногах он быстрее и  проворнее своих «братцев», и что есть у него, еще не понятное для него перед ними   преимущество. Он все еще не понимал этого, пока не «заговорил». Он с трудом, подбирал звуки, слова, объясняя Фоме, что он голоден, что он хочет пить, что ему больно, что ему холодно, что он хочет спать. Речь его была не связная, не разборчивая, скорее похожая на скулеж и потому вся соседская ребятня потешалась над ним. А Хряпа и не обижался, что с того, что смеются, это же не больно, это ж не пинок, не за волосы на башке оттаскать. А волосы у него на башке и впрямь росли чудные. Черные как смоль, прямые и вдруг клок светло-русых кудряшек над правым ухом. И нос, такой нос, на таком вечно грязном скуластом, с узкими глазками лице тонкий, длинный нос, даже вроде с горбинкой. Фома, сидя с «фуфыриком» Гаврилиной «гамырки», покуривая цигарку напару с таким же «рыбаком» Ильюхой рассуждал,
-А ведь, бля буду! Аська то во концовке с этим приблудным, каторжным поляком Казькой спуталась. А ей чего налила шары и раздвинула ноги. Ей это хоть с Гаврилиным жеребцом, все едино. Вот мне то, на хрена своего щенка подкинула?
-А и бог с ним Фома! Пущай растет! Ты его хоть к делу, какому приладишь, - пьяно икал Ильюха.
Так и рос Хряпа, почти не вылезая из хибары Фомы в студеные, вьюжные зимы. А с ранней весны, пропадая сутками в Урмане коротким, не жарким летом. Кроме «рубахи» Фома «задарил» Хряпе, откуда-то добытые портки и берестяные чуни.
-Ходи как человек. Промычал Фома, вручая Хряпе «одежку», - а то мне уж с тобой страшно в одной избе жить. Смотришь зверем. Так пьяного в избе спалишь и не ойкнешь. Собачьи твои глаза! А глаза у Хряпа и вправду были не простые, это понимал и сам Хряпа. Он почти отчетливо видел все в сумерках, когда все остальные налетали на что - либо, или проваливались на дороге в ямины, промоины  и нюх у него был не простой, острый нюх. Он чуял не просто запахи, он чуял опасность за версту, чуял даже то, когда в драке его противник трусит, по запаху пота, по подрагиванию мышц соперника. Кем рос Хряпа мальцом, иль псиной? Кабелем способным вцепится в глотку любому в борьбе за свое счастье. А счастьем для него на настоящее время был кусок хлеба, да теплая, сухая подстилка.

                Глава 2.
   Так бы и жил Хряпа, пока не случилось с ним этого. А произошло все жарким летом, все кругом только и говорили, что жаркий нынче август, что опять видать, Урману гореть. Хряпа в одиночестве ковырялся, переплетал мордушки на бережку, прямо у своей хибары. Фома, как всегда был на «охоте», а у избы на бревнышке Фому поджидали двое его «друганов» Ильюха, да пришлый «солдат» - дезертир Срамыч. Срамыч вороватый, вечно угрюмый, как тот злой гений, который верховодил  над всей пьяной голытьбой, отиравшейся возле кабака Гаврилы. Рассказывали, что Срамыч вроде даже зарезал по пьяни двух, подвыпивших мужиков, что привезли из села в город на продажу пшеницу и тут же продал добро этих «купцов» и их клячонку, и их воз с мешками Гавриле за  три ведра сивухи. Вся местная рванина долго потом вспоминала это широкое, безобразное гульбище на дармовщинку.  Дня через два, из села вроде приезжали братья мужиков спрашали о «горе купцах», да кто ж скажет. А Срамыч и лошаденка с возом, как в воду канули, только ватага местной пьяни с больными, с перепоя головами помалкивала.  Хотя все знали, что Гаврила оправил Срамыча с возом к себе на дальнюю заимку, у  Змей - озера, в глухой Урман. Ищи их там свищи, хоть Господь Бог, хоть ялуторовской урядник, да хоть сам полицмейстер.
И вот почти прошли весна, лето на исходе, которого этот дьявол Срамыч опять объявился. Хряпа так увлекся своей работой, что и не заметил, как Срамыч неслышно подкрался к нему сзади,  больно вцепился  в волосы мальца на затылке и стал рвать с шеи Хряпы его кожаный оберег. Хряпа извернулся и вцепился зубами в волосатую ручищу Срамыча. Тот взвыл от боли и еще сильнее рванул кисет, с шеи Хряпы. Шнурок больно ожег шею мальчишки и лопнул.
-Чего пялешься – то! Помоги! - заорал Срамыч Ильюхе, - а то этот сученыш бешенный сейчас нас обоих загрызет!
Ильюха подскочил к ним и ловко, откуда, только сила взялась, обхватил ноги Хряпы. Не выпуская, Хряпиных волос Срамыч сильно оттянул назад голову Хряпы и своим волосатым кулаком больно засадил мальцу прямо между глаз.  Все в раз вокруг потемнело, и Хряпа даже увидел, как яркие звездочки, словно искры от  головни из костра посыпались из его глаз в темноту, в которую он сам тут же и  провалился.
Первое, что он увидел, придя в себя это Срамыч и Ильюха, сидящие, на прежнем месте, на бревнышке и что – то с любопытством рассматривающие.
-Ишь ты, двугривенный, серебро. Гаврила фуфырик гамырки нальет за него. Поправимся,  - довольно хмыкнул Срамыч.
-А гумажка то гумажка, чего в ней там прописано?  - вытянул шею Ильюха.
-Да хрень какая-то! Во, одни крючки, да восьмерки. Пожевана, да потерта вся! Одна труха, выкинуть ее, к лешему! - сморщил побитое оспой, заросшее редкой колючей щетиной лицо Срамыч.
-А буковки вот вроде. И  во, палка перед этими кренделями, - зашевелил губами Ильюха.
-Ну, буквы «Стыц  Каз». Какой - то?! Мать его! - Срамыч поднял глаза и словно напоролся на Хряпин взгляд.
-Ну, что очухался?! Сучье племя! Кусаться не будешь?! Надо было и зубы тебе повышибать! Ну, да ничего ты у меня еще допрыгаешься!
Но Хряпа, даже почувствовал, как дрогнул от его взгляда голос Срамыча, забегали его синеватые, мутные глазенки,  противно потянуло запахом пота, пробившего в раз Срамыча, пота страха.
У Хряпы сильно болела голова, и его сильно подташнивало, он едва отполз в заросли полыни, откуда еще ясно слышался голос Ильюхи.
-Это, чо значит, верно говорили, что Аська, мамка евойная,  с этим носатым поляком Казимиром повязалась! И выходит мальцу то теперь, аж десять лет! Ой, как время - то бежит!
-Ну, если 1898, а сейчас 1908-й, значит точно этому вы****ку десять! «Стыц, Каз», хренов! Руку надо чем-то замотать! - прохрипел Срамыч, - ну, пошли что ли к Гавриле. Видно нам, этого гада, Фому не дождаться! А ловко это я скумекал! Все не зря сидели!
Хряпа слышал, как ушли Срамыч с Ильюхой, на четвереньках отполз по берегу к воде и долго умывался теплой мутно-желтой,  речной водой. Когда, вроде прошел шум в голове он пошел к бревну, где только что сидели его обидчики. На глине валялся пустой разорванный кожаный мешочек, а легкий ветерок с реки, наверное, уж унес куда-то бумажку с каракулями, письменами его матери. Поздно вечером в хибару заявился пьяный Фома. Глянув, на Хряпу спросил,
-Это,  кто ж тебя так? С кем опять задрался?
-Срамыч, с Ильюхой, - проскулил Хряпа, - они у меня мамкину памятку забрали, с шеи сдернули. Больно.
Фома только махнул рукой и завалился ну лавку, тут же засопел. Пустил во сне слюни. А Хряпа сторожко вышел на темный двор. С затянутого тучами неба мутная луна едва освещала землю. Но Хряпа уверенно отправился к «пристани», к скопищу лодок под горой, прямо у почерневшего пяти стенка, кабака Гаврилы. Здесь - то у маленького костерка он и увидел сидящего на, каком-то гнилом обрубке бревна Срамыча и развалившегося тут же на  мочальной дерюге Ильюху. Подойдя, поближе он понял, что оба они спят, дурным сном, ошалев от Гаврилиного пойла. Срамыч чуть ли не клевал носом в костерок, а Ильюха блаженно сопел, с присвистом, свернувшись калачом на рогожке.
По пути к «пристани» Хряпа поднял на берегу речки увесистый голыш и тихо подошел сзади к Срамычу. Чуть, выждав он, с силой долбанул Срамыча каменюгой по затылку.
Срамыч громко хрюкнул и завалился, прямо мордой в костер. Хряпа выпустил из рук голыш, который упал на землю и со звоном зацепил, стоявшую рядом с чурбаком бутылку.
-А! Что! Кто здесь? - дернулся на дерюге Ильюха, - а это ты! А че Срамыч-то в костре мордой? Прикуривает, что ли?
Ильюха разом протрезвев, с ужасом посмотрел на Хряпу. А Хряпа, молча поднял с земли  осколок разбитой бутылки,  горлышко с хищно, торчащем от него острым куском мутно-зеленого стекла и с силой всадил его в щетинистую, грязную, тощую шею Ильюхи, прямо в кадык. Тот, вскинув обеими руками, схватился за свое порезанное горло, но кровь хлестала меж его грязных кривых пальцев, и он снова завалился на дерюгу, извиваясь и суча грязными босыми ногами. Быстро затих.
Еще малость, постояв, оглядев содеянное,  Хряпа отправился к себе в хибару.
Поздним утром он проснулся от гомона и беспорядочных воплей в избенке.
У стола сидели, троя, Фома с каким-то мужиком и подвыпившая не знакомая бабенка.
-Это надо ж такое! - хрипел Фома.
-А, че верно урядник сказал. Собакам собачья смерть! - пробасил мужик, - видать выпивку не поделили вот, иль ошалели от нее, вот и кончили друг дружку. Чего тут виноватого-то искать?!
-А и бог с имя, - махнула рукой баба, - наливай, давай Фомушка, во у меня и лучок под это дело еще есть. А урядник, что урядник! Мы для них все, хуже собак! Наша жисть для них, так, фуфло, зола!
Так, что ни кто, больно-то и дознаваться  и не стал о смертоубийстве на берегу.
   Да и кто мог подумать, что такой тщедушный шкет может такое учинить. А Хряпу с той поры стало все тянуть к избе Гаврилы, будто кто его толкал каждое утро взашей к этому угарному, вонючему кабаку. Да и Гаврила, приглядевшись к мальцу, стал зазывать Хряпу. То помои вынести, то в «горнице» подмести, то в стайке за конями, за свиньями почистить. А за кусок хлеба Хряпа был на все согласен. Тем более что Фома последнее время сам расхворался и не выходил из избы. Совсем уж голодно в хибаре стало. Как пережили эту холодную, да голодную зиму Хряпа и сам не помнил.
По весне Фома, харкая на серый снег кровью, едва выполз из избенки на свет Божий и куда-то ушел. Пришел горе рыбак под вечер пьяный и злой. Белка как всегда брюхатая выскочила за порог навстречу хозяину, стала лизать его грязные руки, а Фома вдруг поднял с земли, валявшийся у стены кол и с маха огрел  по башке собачонку, так что кровища разом и брызнула по сторонам. Белка взвизгнула и тут же свалилась у ног Фомы.
-А сучье вымя! – ревел Фома, - опять нагуляла! А мне, че одному  кормить всю вашу ораву! Суки! - орал Фома, и едва переступив порог, сам рухнул па грязный пол.
Хряпа, молча, вышел из избы, оттащил за лапы от порога еще теплую, окровавленную Белку и за избой, в еще не прогревшейся, под недолгим, весенним солнышком глиняном откосе  схоронил свою «мамку». Потом вернулся в хибару, собрал с десяток пыльных черепков, пустых бутылок, которые уж давно валялись по углам, вышел с ними на двор и разбил их под единственным оконцем хибары. Потом с безразличным видом запалил вонючую, кочковатую лежанку Фомы. Вышел из избы и подпер дверь с наружи  тем же колом, которым Фома пришиб Белку. Малость постоял, у избы в надежде, что  Фома вот,  вот  очухается от дыма, да и сиганет в окошко прямо на хищно ощетинившиеся под окном, поблескивающие в грязи осколки стекла. Вот уж попляшет на них. Попомнит Белку. Но вот уж, из - под двери, сквозь щели в окошке потянулся дым. Из избы послышался треск огня, а никаких движений,  криков так и не последовало. Хряпа отшвырнул кол, подпиравший дверь, но открывать дверь в избу не стал, он постоял еще, пока не занялась крыша, и с горькой усмешкой отправился от избушки, где вырос, где худо,  бедно выжил. Ни чего и не кого, ему было, не жаль! Тогда - то в нем и родилась эта волчья, собачья убежденность, что кругом его окружают враги, которые только притворяются добрыми, а сами только и ждут, когда он раскиснет, расслабится  и тогда они, враги его, бросятся на него. Чтоб по больней хватить его по башке, иль засадить  в него   пинком. Вцепиться клыками в его горло.
               
                Глава 3.
    Больше года Хряпа прожил в работниках, за кусок хлеба у Гаврилы, ни кто даже и не обсуждал тот факт, что сгорела избенка Фомы - рыбака, вместе с хозяином. Только Гаврила все расстраивался, да ворчал:
-Так вот и верь вам сукам! Налил шары! Я, мол, рассчитаюсь! Ты, мол, не думай! Не сумлевайся!
А сам, гад вон, что утварил! Ну, ничего, Бог мне все зачтет! Не буду, наперед таким добрым! Доверчивым! Мне наука!
Наука, как обирать, обжуливать  голытьбу уж что - что, а эту науку Гаврила, как никто знал в совершенстве. Пойло, что варили на дальней заимке, для кабака Гаврилы яко бы нанятые им артельщики сломало и унесло уж не одну жизнь. Хряпа справно прибирал во дворе, в хлеву за свиньями, да конями. Таскал помои с кухни, иной раз даже помогал убираться в «зале» кабака, в общем, не разгибался весь день и все это за кусок хлеба, да ночевку в теплом чулане, примыкающем к кухне. А Гаврила почти каждый день под вечер, приняв с устатку стакан казенки, запирался у себя в кильдыми и что - то долго там сидел при свете керосиновой лампы. Однажды поздним вечером Хряпа по плоской, шершавой крыше пристроенных к пятистенку сеней прополз к открытому оконцу, выходившему на задний двор. Что оно выходит из Гаврилиного  «кабинету» ни кто даже и не догадывался, а скорее всего и не интересовался. Хряпа долго лежал у края крыши обдуваемый свежим ветерком с реки, не решаясь свесить голову,  заглянуть в оконце, что ж там делает Гаврила. Пока не услышал хриплый голос хозяина,
-Ну, вот родимые все рядком и айда в  мою банку под процынты. Гаврила даже вроде засмеялся. Хряпа набрался смелости и  свесил голову с крыши, с любопытством заглянул в небольшое оконце, прямо под потолком комнатенки. Гаврила сидел один на лавке за нешироким столом, на котором аккуратными столбиками поблескивали серебряные и медные монеты. Лежали пухлые стопки радужных бумажек, которые Гаврила любовно разглаживал и ровнял. Потом он стал осторожно все складывать в большой железный ящик, что стоял на полу у стола. Убрав в ящик деньги, он, высунув язык, что-то долго записывал чернильным карандашом  в большущую, замызганную книгу, которую потом засунул в угол на верхнюю полку, за образа. Присев на пол перед ящиком, он вынул из него большой блестящий, верно серебряный крест, ухмыльнулся, сунул крест назад и  опустил  тяжелую железную крышку ящика,  снял с шеи большой, блестящий ключ, закрыл замок ящика. Присел на лавку, о чем - то подумал, огляделся, не поднимая головы, повернул лавку почти поперек коморки и Хряпа с удивлением увидел, как в стене пятистенка, куда-то отодвинулось бревно, за которым оказалась просторная ниша. Туда-то Гаврила и убрал с пола ящик. Повернул лавку на место к стенке, оглядел стол и комнатенку, перекрестился на образа и довольно, словно молитву сказал:
-Денежки они за всегда счет уважают. Да сохранит их и меня раба божьего Господь.
И степенно вышел из «кабинету», закрыв с наружи его дверь на большой, тяжелый амбарный замок.
А по весне, на бережку, прямо за домом - кабаком  Гаврилы застучали топоры, завжикали пилы. Мужиками плотниками командовал, какой-то чудной, лысенький мужичонка в казенной фуражке со значком на потертой зеленой тулье и со стеклышками очков на рябом носу, которые он то и дело поправлял. Несколько раз на работы с проверкой приезжало в колясках какое-то важное начальство. А артельщики, как узнал потом Хряпа, ладили на берегу Тобола пристань с чудным названием –
« Деборкатер».
Как-то в «зале» кабака, прямо у буфету, к Гавриле подошел незнакомый, цыганистый, одетый по городскому мужик.  Хряпа, возившийся в это время с ведрами, в тени за буфетной стойкой услышал. Странную, картавую речь незнакомца.
-Ну, ты что Гаврила Финогеныч надумал, иль как? Да ты чего не сомневайся я и цену тебе, и отступные как положено хорошие дам. А с такими деньгами, да и судя по тому, сколько ты этим «волкам» в Управе отвалил, что б пристань именно здесь строить, у твоего кабака  начали, да с таким капиталом ты и в Тюмени приличное заведение развернуть сможешь.
-Ну что Вы, Поликарпий Гургенович, с нашей - то грамотешкой такими делами ворочать. Я уж и здесь потружусь. Оно ведь как говорят, где родился там и сгодился, - хитро отнекивался Гаврила.
-Ну, гляди абрек, шайтан скривился цыганистый мужчина и быстро вышел из кабака.
А уж в самом начале августа на взгорке у самой дороге под березками, на широком лужку стройными рядами установили, да оббили отбеленными холстами длинные столы. Накрывать их за казенный счет, конечно ж подрядился Гаврила, только два стола стоящие на особицу накрывал своими блюдами ресторан пана Грица  из центра Ялуторовска. Прямо напротив столов, у неширокой лестницы, прямо у берега красовался большой, выкрашенный свежей зеленой краской с белыми перилами, под темно-красной крышей Деборкатер с вывеской на две стороны « Город Ялуторовск – 1911г.»
Гаврила суетился в этот день как никогда, взмок сам и загонял своих работников. Долго о чем-то разговаривал у столов с каким-то дядькой в казенной фуражке, при погонах и саблей на боку. Потом крикнул Захара и, оглядевшись вокруг, заметил Хряпу.
-А ну, и ты малец, я уж давно к тебе приглядываюсь. Ты парень работящий не вороватый, смекалистый, давай-ка туда с. Захаркай, сгоняйте до заимки привезите еще «гамырки», а то ишь господин урядник сомневается. Надо мол, что б народишко на долгонько запомнил сей знаменательный день! Управа мне за труды уплатит, не поскупиться. Во как. А ты у меня вроде по пьяному делу не замечен, значит должен справиться, да и за  Захаркай - шалопутом надобно б приглядеть.
Тут же стоя, на телеге подлетел, нахлестывая коня Захарка.
-Край, что б завтра к утру были, по ночи гнать нечего, еще на волков, иль каких разбойников нарветесь, да и коника поберегите!
Наставительно погрозил пальцем Гаврила, - там, если, что пусть Манька с мужиками постараются, чтоб не меньше двух бочонков пития было, я и так за лето на всю эту артель столько добра извел, а пользы чуть! Одни убытки с них.
Только поздним вечером приехали на заимку, покосившуюся позеленевшую от плесени и от времени избушку на берегу небольшого озерца, поросшего камышом. Рядом с избенкой сутулился длинный сарай, крытый  почерневшим дерном. Из избы на встречу, приехавшим вышла невысокая худощавая, смуглая, черноволосая бабенка в пестренькой юбке и какой - то темной кофтенке. Из сарая едва выползли два,  пьянющих мужика.
-Выслушав, Захарку женщина грязно выругалась.
-Да он что там! Охерел! Только три дня назад почти четыре бочонка увез! Все под гребло! Мы, что ж тут каторжные что ли. Ни толком пожрать, ни отдохнуть. Харчи с него вовремя, да сполна не дождешься, все с боем, да через ругань!  Ну, завели брагу, так она, поди, еще и не выгулялась, не выходилось! Да и кому тут гнать то! Эти-то вон, работнички-колеки не просыхают!
-Ты Марья не ори, мы свою работу сполняем! И Гаврилу Финогеныча не подведем, -
прогундосил один из артельщиков.
-Ну, пошли тогда глянем что там, - толкнула баба Захарку и посмотрела  на Хряпу, - а ты давай коня распрягай. Вон в озере окунись с дороги, да смотри, что б тебя там змеюка какая не кусила,  иди пока в избу, собери там на стол, что найдешь. Мы сейчас!
Мария вернулась в избу только глубоко за полночь. От нее резко пахло сладковатой брагой и дымком.
-Ну, во! Чего – то намесили, две кадушки может и  получится,  завтрева можете это пойло везти Гавриле. Народишко у него чай  не баре, выжрут все, - устало опустилась на лавку Мария.
Окинула взглядом стол, - ишь ты, сало - то с собой, что ли привез? Запасливый. А дружок твой с мужиками, с устатку кружку гамырки принял и с копыт пал, прямо у «куба». Дрыхнут черти! А мне тут хоть пропади и так все летечко! А я ведь не старая! Она сняла с полки бутылку, заткнутую какой-то кочерыжкой,  налила в две закопченные, немытые кружки.
-Давай на сон грядущий! Как там водичка-то в озерце? Лягушки ничего тебе не откусили? Змеюги не напали?
-Не, - потупился Хряпа, - теплая водичка, я и Яшку скупал, кони купаться любят.
Мария кивнула и внимательно посмотрела на него. Залпом выпила из своей кружки. Хряпа едва пригубил свою, скривился и поставил опять на стол.
-Чего не пьешь. Не любишь что ли? - весело спросила она его.
-Не а, - тихо сказал Хряпа - у меня с нее пузо завсегда крутит, да и блюю сразу.
-Ишь ты, нежный какой. А у нас тут не коньяков не лафиту, какого, нема! Она громко понюхала корку хлеба и посмотрела на него. А годов то тебе сколько?
-Вроде четырнадцатый. Тихо промямлил Хряпа.
-Ну! И девок - то у тебя, поди, еще и не было?
-Не, - опять тихо прохрипел Хряпа.
-Это хорошо, - улыбнулась Марья, - я тебе все как есть, все и разобьясню и покажу как с бабами надо. Пошли что ли на лавку-лежанку жених. Один ты тут трезвый, да способный на это остался, а у меня уж очень, нынче душа горит! Хоть под вашего Яшку ложись! Я думаю, Господь простит мне и этот грех с мальцом невинным. Должен же ты с кем - то начинать! Ну, давай скидавай портки.
Хряпа с боязнью прижался к ее теплому боку, сжав в ладони ее небольшую, тугую грудь, ощутил  сразу острый запах ее пота из-под мышки. Она  ж стала его оглаживать, опустила  руку вниз по его животу. Он сразу выгнулся и задрожал. Хряпе почему-то, вспомнилась Белка, его детские сны под ее теплым боком.
-Ну, ну давай ложись на меня, - жарко прошептала ему в ухо Мария, - давай, давай его в меня. И Хряпа почувствовал ее ладонь у себя меж ног. Он вдруг резко отодвинулся от нее, прижавшись к стенке.
-Ты куда, жмешься? Что не так? - привстала Мария, - весь в стенку вжался, гляди, всю задницу, о бревна обдерешь.
-Ой, ой тетя. Я сейчас это…, уссусь, - заныл Хряпа,  прижимая обе ладони к паху.
-А, вон чего,  - улыбнулась Мария, -  это так и должно быть, это завсегда так, это не описаться. Ну, убери руки. Давай его сюда.
Хряпа еще несколько раз извергался в нее, а она, то лежала распластанная под ним, то вставала на четвереньки, выла и стонала, поминая всех святых. Пока они оба обессиленные, под утро не забылись дурным, суматошным сном.
Хряпа проснулся от чьего-то внимательного взгляда. Над ним стояла одетая и уже умытая Мария. Ласково улыбалась,
-Ну, во и жених уже проснулся! - весело крикнула Маня, - ну, чего уж тогда тянуть. Бочки погрузили уж, езжайте тогда, а то Гаврила там, поди, уже и  забеспокоился.  Вас же ругать будет, да нас попрекать.
Хряпа внимательно глянул на нее. Темные, синие круги под глазами. Да и вся она иссини бледная. Ее веселость казалась такой не естественной, натянутой, не взаправдашней.  Хряпа даже почувствовал что-то не ладное.
Он быстро оделся, вышел во двор, где стояла телега с уже запряженным в нее Яшкой, а Захарка болезненно кривясь, сидел на телеге, прижимался спиной к бочкам.
-Ну, давай гони ты до дома назад, я может еще, покемарю малость, вчера нарылся с этими колдырями, башка раскалывается. Ты - то как, всю Марьину науку постиг? - скривился Захарка, -  она таких мальцов, как ты любит.
Телегу тряхнуло на ухабе так, что Захарка гулко саданулся своей башкой о бочку.
-Ну, ты че! Я ж так шутейно, - взвыл он, - зато теперь ты мужик. Только Гавриле не рассказывай. Он этого очень не любит. Думает, что она только с ним.   Дурак.
-А я вообще про это никому рассказывать и не собираюсь, - сердито бросил Хряпа.
Почти на самом подъезде к городу, в чахлой придорожной рощице, они увидели странную картину. Мужик в выцветшей, какой-то форменной куртке и казенной фуражке с визгом отбивался потертым длинным полукруглым чемоданчиком от стаи собак. Хряпа сразу прикинул, собак штук семь, верховодит ими молодой, черный кабель. Он то и кидается на мужчину первым, то с одного, то с другого боку, а вся остальная стая только вяло рычит да иногда лаем, вроде как помогает вожаку. Мужчина уж вскарабкался на березу, в рогатину между двух стволов и отгонял собак от – себя, отмахиваясь своим чудным чемоданчиком.
-Тпру! - крикнул - Хряпа, остановил коня и спрыгнул с телеги.
Он смело пошел к стае, даже не сказав ни слова. Он старался поймать взглядом глаза каждой псины. «Чертяка», черный  кобелек от Белки, его «молочный братец» верховодил стаей.  Хряпа сразу узнал его, по  светло рыжим, маленьким пятнам, будто рожкам на крутом лбу, над желто - зелеными глазами. Исходя слюной, Чертяка скалил клыки и все ни как не мог достать до мужика. Он уже не рявкал, он злобно хрипел. Тут же в стае Хряпа приметил и рыжего, почти совсем седого «Шамана», завсегдашнего ухажера Белки, «старик» едва поспевал за остальными, но старался держаться в стае.
Подойдя к дереву, Хряпа присел на корточки, и, поймав взглядом глаза Чертяки, пристально посмотрел на него, при этом, толи что-то говоря, толи, рыча, скаля зубы и морща нос. Он даже почувствовал, как у него на затылке у самого приподнялись и зашевелились волосы. Чертяка тут же чуть отошел в сторонку и, поджав хвост, словно приседая к земле, подошел сбоку к Хряпе, потянул носом воздух, злобно рыкнул и лениво потрусил прочь от дороги, в глубину рощи, за ним потянулась и вся его стая.
-Это мне вас Бог  прямо послал,  - произнес с дерева мужичонка.
-Да слезай уж, - махнул рукой ему Хряпа.
-А я вот с хутора то по дороге шел, а их тут как черт вынес. Я сначала думал, так отмахнусь, напугаю, отбрешусь. Ведь собаки же, не волки. А они вон  как. Хуже волков. И главное дело среди бело дня, на дороге у деревни, у жилья и ничего не боятся!
-Хуже волков, потому что привыкли уж, натерпелись людской подлости.  Вот тебе и боятся нечего,    - сердито прохрипел, Хряпа.
-А ловко Вы их, как усмирили, да отогнали. Вроде как, заговор, какой, иль язык их знаете. Слез с дерева отряхивая, штаны, заправленные в мягкие сапоги, сказал мужчина.
-Да ладно уж, влезай, давай на телегу. До пристани подвезем, - встал из-за бочек Захарка.
-А и то, Хряпа. Ты как к ним пошел, я спужался. Ну, думаю сейчас, как напрыгнут и кадык тебе вырвут, и кишки по дороге размотают. А потом и за Яшку примутся.
-Ага, и гамыркой с бочки, запьют. Поехали уж, - махнул рукой Хряпа.
        Вот и знакомые места уж пошли, наезженная дорога. Дымком потянуло, даже вроде голоса людские послышались, скоро совсем скоро пристань. Хряпа лениво махнул кнутом над Яшкиным крупом, но стегнул по оглобле, глухо прорычал:
-Пшел снулый. Чего еле тащимся.
А вот и уж знакомый бережок с обрывом, уставленный длинными, оббитыми отбеленными холстами столами. Гаврила по-хозяйски расхаживает вдоль столов, раздавая подзатыльники, да рявкая на работников, что расставляют по столам не хитрое угощение. Надо чтоб все хоть по первости по пригляднее, да вроде как пообильнее смотрелось, что б ни кто не заподозрил, сколько Гаврила казенных денег спер, что отпущены, были на угощение простонародья, по случаю открытия пароходного сообщения по Тоболу, открытию пристани у Ялуторовска. Теперь хоть до Тары, хоть до Тобольска, хоть до Обнорска, а можно и до самого Омска на пароходе шлепать колесами по Тоболу, да по Иртышу.
Пополудни ударил колокол на городской колокольне, дринькнула рында на деборкатере пристани и взвыл сиплым гудком кургузый, весь покрытый копотью буксир с грязно-белой, карявай надписью по борту «Парсила».  И какой то толстый дядька в черном пиджаке при галстуке и  в высокой черной, блестящей шляпе, стоя в лакированной коляске, начал что - то громко кричать, то и дело, размахивая руками, все, тыча, в сторону пристани. Чистая публика, за столиками, на краю рощицы все вроде вяло хлопала ему в ладоши.  Гулко загремел духовой оркестр городской Брандт части.  А когда оратор, устало, упал на мягкие подушки сидений в коляске, весь народ  громко радостно вздохнул, захлопал в ладоши и пошло настоящее веселье! Гаврилины работники только и успевали таскать на столы новые четверти с пойлом, через час уж за крайним столом у самого леса началась драка, орали мужики, визжали бабы и усатый, известный по всей округе околоточный Силыч, размахивая своей «селедкой» нещадно колотил ею кого-то не вынимая шашку из ножен. В это время Хряпа устало дремал на телеге в просторном сарае, вдыхая свежий аромат мягкого сена, вспоминая ночь с Марьей, да прощание  с мужичиной, который спрыгнул с их телеги, сразу у околицы, долго тряс руку Хряпе и по доброму, улыбаясь, говорил ему:
-А ты мил человек приходи ко мне, видать животина тебя уважает. Вона и псин этих ты уговорить смог, да и на коника я как не гляну, ты за всю дорогу злого слова не сбрехал, все добром да лаской. Все у тебя по сурьезному. Ты заходи ко мне. Не тушуйся я тут недалече проживаю, вона там на Подгорной с самого начала, у оврага изба.  Меня там каждый знает, ты только спроси фельдшера скотского, «коновала», ветеринара значит.  Тебе каждый мой дом укажет. При мне правда бабка проживает, так по хозяйству, ну что поесть сготовить, уж больно сердитая, да ты не робей, спроси меня, Леонтия Андреевича значит,  да и проходи.
      Поправив, потертую форменную фуражку с треснутым поперек лаковым козырьком мужчина  еще раз махнул рукой Хряпе и  быстро пошел по дороге мимо застолья.
Уж поздно под вечер Хряпа услышал в сарае голоса, не громко разговаривали Гаврила и судя по картавому выговору тот цыганистый, городской мужчинка.
-Ну, так чего решил Гаврила Финогеныч? - прогундосил цыганистый.
-А ты меня не торопи, не торопи любезный, - прошипел Гаврила, - Вот поглядим, сперва маленько, как дела теперь при пристани, да при этом порте пойдут. Может я тут, рядышком  пару лабазов своих мучных поставлю, хлебушком начну торговать. А это питейное заведение и прикрою совсем, аль продам кому. Только не тебе! Уж больно ты оборотист, я слыхал.  Так  и меня по миру пустишь, под себя подомнешь!  Мне нончи таких забот не нать!
-Да что ты Гаврила, мил человек все сомневаешься. Эка, какой ты не верующий. Я ж тебе только добра хочу. Ты, что ж думаешь, я к тебе по своей воли пристаю. За мной знаешь, какие люди стоят?! Да только захотят, никто в городе и пикнуть не посмеет. Говорят же тебе, уступи кабак и съезжай отсюда. Тебе ж еще и в самом городу, в центре развернуться дадут. Чего кобенишься? Цену за твой гнилой вертеп даю подходящую.
-Ну, не знаю, что вы там удумали, только мне с этого места съезжать уж больно не подъемно. Душа не лежит. Да и грошей у меня не больно много что б  настоящее дело в центре Ялуторовска начинать.
-Тьфу ты! Ну что ты за человек Гаврила. Этому плешивому змею очкастому в Управе так  слегонца аж, полторы тысячи целковых поднес, а здесь плачешься мол, деньжонок маловато!
-Одно дело кабак у дороги держать, - пробасил Гаврила, - а другое дело теперь вот при пристани. С которой теперь, сказывают хлебушек со всего уезда, иль какой другой товар и на Север к самоедам водой повезут, да на паровой - то тяге теперь и по Иртышу хоть до самого Омска, а там хоть к этим киргизам, хоть к китайцам.
-С ума рехнулся ты?! Иль так передо мной дуркуешь?! - взвился цыганистый, - развел турусы на колесах! Я ему про дело, а он иш ты,  аж в Омск собрался  к киргизам, к китайцам снарядился!
-Я ж сказал и тебе, и передай тому,  кто тебя прислал. Не торопите меня, не невольте! Я сам определюсь, где мне скуснее жить далее!
В это время хлопнула дверь в сарай.
-Эва, Архипка, черт безрогий! Тебя - то, как сюда, какой принес?! – выпалил удивленно Гаврила, - иль на заимке, что стряслось?!
-Ой, Гаврила Финогеныч, стряслось! Сперва Васька пошел в озере скупаться и утоп, может там, в камышах змеюга какая его кусила, а потом Марья, она все, как твои посыльные уехали, все за грудь держалась, мол, неможется ей чего - то, аж в глазах темно, а к обеду совсем пала, лежит не дышит белая вся. Преставилась, я думаю! Я вот быстро к тебе бечь. Что делать хозяин? Чтоб не подумали, какое смертоубийство! Хорошо по дороге мужиков зареченских встретил, они как раз до города на телеге за фельдшером гнали, вот с ними я так к тебе, так быстро и поспел!
-Ах, язви тебя в душу! - закричал Гаврила, - ну, дела! А ты тут ко мне со своим торгом пристал! А ну, где там Захарка. Давай запрягай телегу, сейчас до заимки быстро сгоняем, поглядим, чего там! А то этот дурак с перепугу все бросил, да сюда прибежал! Там, поди, без пригляду все и растащат бродяги всякие!
Хряпа осторожно вылез из телеги и не заметно для всех выскользнул из сарая.
Застолье на берегу напоминало поле битвы - разоренные столы, валяющиеся то тут, то там мертвецки пьяные мужики и бабы, тлеющие у самой воды костерки, да заливалась гармошка, на ярко освещенном деборкатере. Хряпа обошел темную, черную избу кабака и через темные сени проскочил к себе в закуток, улегся на тюфяке, шуршащем сеном. Только б Гаврила не хватился, опять ехать его не снарядил!  Он долго лежал с открытыми глазами, потом вдруг разом уснул. Словно предчувствуя надвигающуюся беду.

                Глава 4.
                Встав рано утром Хряпа, пошел на реку, малость поплавал, проверил вентеря, потом зашел на кухню нашел краюху хлеба и пошел в конюшню. Ни Яшки, ни Серка еще не было, значит, Гаврила еще не вернулся с заимки. В кабаке на удивление стояла тишина, в «зале» еще никого не было. Хряпа лениво обошел двор, поднялся на крутояр, в молодой соснячок и по тропинке отправился через поляну в темный буреломный Урман. Откуда-то потянуло дымком, он обошел почерневший от времени выворотень, пробрался через кусты малинника, осторожно раздвигая колючие ветки руками и вот на самой опушке, в ложку между корней старой сосны, торчащих из глинистой земли, словно лапы здоровенного паука, увидел человека. Поджав кренделем ноги, мужичонка сидел у небольшого, дымного костерка и казалось, спал. Одет он был странно для этих мест, поверх холщовой, неопределенного цвета рубахи, не смотря на теплую, почти летнюю погоду на нем была короткая, вытертая, меховая, ни то шуба, ни то куртка, штаны в цвет рубахи были заправлены  в потертые меховые сапоги. Только по тому, что из ноздрей мужичонки, ритмично в такт его покачиванию струился дымок, который он едва заметно высасывал из короткой трубочки, что торчала у него изо рта, Хряпа сообразил, что мужичонка вовсе и не спит. Хряпа подошел поближе и присел на корточки у костерка, стал с любопытством разглядывать незнакомца.  Плешивенький мужичонка вдруг неожиданно перестал едва слышно мычать и раскачиваться,  открыл узкие щелочки глаз. Хряпа даже упал с корточек задницей на землю. Его словно, ножом полоснули эти желтые огоньки глаз незнакомца.
-А ну, чего пришел, приперся собачий сын?! Наконец-то! А то я тебя все зову, зову. А тебя все, где-то   носит. Не пялься на меня так, я к тебе теперь всегда приходить буду, когда тебе на концевую тропу встать придется. Только ты не думай, я тебя с нее за руку не поведу. Смекай сам, как тебе своего конца раньше положенного срока не дождаться!
-Ты кто? - едва выдохнул Хряпа, не слыша своего голоса.
-Я дед твой, Аськин отец, шаман Илья, - выдохнул вместе с дымком самоед.
-Ты откуда? - прохрипел Хряпа.
-Оттуда, - мотнул неопределенно головой мужичонка, - из студеных краев. Много олежек загнать надо, долго на карбасе по ледяной воде плыть. Да тебе и не к чему. Не перебивай, своими дурными вопросами.
И мужичонка опять закрыл глаза, стал посасывать трубочку, покачиваться у костерка. Хряпа встал с земли и сердито спросил,
-А коль звал меня, говоришь, так уж скажи долго ль мне жить – то так?
-Опять дурацкий вопрос, - улыбнулся мужичонка, - кабы каждый свой срок знал, так и жить - то было б не зачем! Не интересно! Родился, о жизнь побился и помер! И все дела! Только помни собачий сын, раз тебя сука своим молоком вскормила, жить тебе в четыре раза быстрей, а значит короче, чем всем остальным людям.
-И как же мне жить? Так всю мою собачью жизнь у Гаврилы помои, да навоз из-под скотины таскать, за куском хлеба в догонялки бегать?
Мужичонка скривился, пошарил за пазухой, под своей чудной шубой и вынул оттуда в скрюченных, почерневших от грязи и дыма пальцах не то кусочек позеленевшей бересты, не то мха и бросил это в костерок. Брошенное разом занялось голубоватым пламенем, затрещало и над костерком поднялось облачко дыма.
-Ну, вот смотри, смотри собачий сын! Предстоит тебе дорога далекая, в края отсюда дальние. Много смертей ты принесешь. Большим человеком станешь! На коне тебя вижу, в черных одеждах, ладных, военных, в лохматой шапке. Бабы, бабы вокруг тебя! Ах! Псина! Ах! Собачий сын! Сам все узнаешь! Смерть! Вокруг тебя! Смерть всем от тебя!
Мужичонка, замахал над костерком руками и выдернутой из – под своих ног суковатой палкой.  Разогнал облачко дыма,  проворчал:
-Ну, иди, иди к себе, там  этот Гаврила вернулся! Крути, верти дальше свою собачью жизнь! Одно только тебе скажу, уж так, по родственному, все ж не чужой ты мне. Смерть тебе самому от знамени с ликом святым! Сам поймешь, когда увидишь!
Хряпа, уж было собравшийся бежать из леса, туда по тропинке к реке упал на колено  и, оглянувшись, увидел. Едва тлеющий костерок с тонкой струйкой дыма над ним и крючковатые корни старой сосны. Никакого мужичка самоеда у костерка не было. Он зло плюнул себе  под ноги и побежал по тропинке из леса - Урмана. Он быстро оказался на дороге, будто и не было чащобы, Урмана, этих выворотней с торчащими как паучьи лапы черными корневищами, да узких тропинок между буреломом. Дорога привела его прямо на знакомый берег Тобола, цепляясь за колючие ветви чахлого кустарника, он спустился по глинистому обрыву к пристани. Прямо у сарая, за кабаком, стояла телега с еще запряженным, взмыленным Яшкой, а Захарка в подранной рубахе, с подбитым, заплывшим глазом бестолково ходил вокруг коня.
-Чего, не распрягаешь-то? Это кто ж тебя, так приложил? – скривился Хряпа.
Захарка только махнул рукой и пьяно икнул, пытаясь что-то сказать.
-Эва, да ты уже ужрался  вусмерть, - хмыкнул Хряпа, - а Гаврила - то где?
Захарка опять махнул рукой в сторону кабака и замычал, повиснув на оглобле. Потом вдруг судорожно задергался и стал блевать под ноги коня. Хряпа брезгливо отвернулся и вдруг присел от звериного, пронзительного крика Гаврилы, крик раздался, откуда - то из избы, кабака, откуда-то из сеней. Видать из Гавриленного «кабинету» смекнул Хряпа и побежал к стенке сеней быстро взобрался, на почти плоскую  тесовую крышу пристроя и, упав на живот у самого края крыши, свесил голову, заглянул в оконце. Гаврила стоял посреди комнатушки, лавка у стола была повернута поперек комнаты, бревно сруба сдвинуто, а ниша в стене пуста. Гаврила тяжело рухнул на лавку и рванул на груди рубаху, что-то захрипел. Хряпа скатился по крыше в другую сторону сеней и быстро по бревнам сруба, словно кошка, спустился на землю.
         Эва, кто ж это Гаврилину «банку» обчистил, пока он на заимку гонял, присел на завалинку Хряпа. Сколько он так сидел, задумавшись, Хряпа не помнил, только пришел он в себя опять же от громкого бабьего крика. Орала одна из работниц Гаврилиного кабака, Фроська.
Хряпа стремглав оббежал сени и влетел в кабак.
-Ну, че орешь?! – запыхавшись, выпалил он.
-Ой, да Гаврила – то там закрылся у себя! Я в щелку под дверь гляжу, а он висит! - снова взвыла Фроська, - ой, матушки, что деется - то! Надо за Прокопьечем, за околотошным бечь! Пока он еще не уехамши, посля вчерашнего пиру, я их коляску надысь еще видала там за огородами, за господскими столами!
-Ну, так и беги, чего встала! - зло выдохнул Хряпа.
Из сарая притащили два лома да  топор и сели под дверями Гаврилиного «кабинету» в ожидании распоряжений власти. Захарка все потирал лоб, да оглаживал свою больную голову, изредка жалобно поглядывая на Хряпу.
Наконец в сенях появился, тяжело ступая яловыми сапогами,  придерживая шашку Силантий Прокопьевич, иль как все в округе звали его Сила. Околоточный  был среднего роста, широкоплечий, но весь его бравый вид портило огромное брюхо, которое он, казалось, с трудом таскал. Да, пожрать Сила был не дурак, слава об его перекусах, да обедах уже стала местной легендой. Тяжело дыша, околоточный, вынул откуда – то из-за спины из кармана в фалдах его длиннополого, форменного серо-белого с красными кантами сюртука здоровенный клетчатый платок и, приподняв на голове фуражку, вытер потную лысину, забасил:
-Вот это погуляли! - прохрипел он, - во и их благородие, столоначальник из городской Управы в своей блевотине захлебнулся, только, только, в больницу резать повезли! А чего теперь дознаваться и так все ясно. Дорвались на дармовщинку! Вот он и не подрасчитал! А теперь тут это  Гаврила учудил! Одна морока мне с этой пристанью! Так и парохода не одного не дождусь, сам с трудов таких сковырнусь! Ну, чего расселись-то! Ломайте дверь, может еще, откачаем хозяина - то вашего! А может ты еще дура и обмишурилась, - сердито глянул он, на жавшуюся в углу, в дверях сеней Фроську.
Может, напился Гаврила, да и задрых. А закрылся, что б, не мешали вы ему! У, морды-то у вас, у всех ворнацкие! - околоточный зыркнул на Захарку.
   Хряпа, Захарка, да Архип, под присмотром околоточного с трудом сорвали с петель тяжеленную дверь в тайную комнатенку Гаврилы. И все увидели разбросанные по полу бумажки, засаленную толстую амбарную книгу на столе, зияющую пустотой, словно раскрытая пасть, нишу в стене, и висевшего над полом, на крюке от лампы, в петле из узкого ремня вожжи, уже посиневшего с вываленным языком Гаврилу.
Перекрестились.
-Вы, двоя, придержите за ноги, а ты, - ткнул урядник Хряпу, - лезь на стол, режь петлю. Да по осторожнее опускайте покойника! Бабы помогите! Не хрен выть! Во, там пока его в сенях, на пол укладывайте! А то в этом кильдыми совсем ступить не куда! Фу! Вонят-то как! Надо б еще этот схрон, его в стене, толком осмотреть, может злодей, коку улику оставил! Во мне мороки с вами! Опять ищи! У! Ворье! Беспутное! Кто ж из вас хозяина то обобрал?! До петли довел Гаврилу?!
От этого не знакомого, чудного слова «улика» у Хряпы от чего – то заныло в затылке, и он не заметно, постарался скрыться, за широкой раскрытой дверью в избу и вообще выскользнуть из сеней. На двор кабака, уже стали сходиться, любопытствующие, завсегдатаи кабака. Дурная весть о самоубийстве Гаврилы, не понятным образом уже облетела округу и еще не проспавшаяся, после вчерашнего празднества «публика» уже сползалась к кабаку.
        Хряпа прошел за конюшню и кустами тальника, вдоль берега пошел вниз по реке. Приподнялся по тропке вверх берега в чахлую березовую рощицу, где не редко отдыхал  в небольшом стожке сена, сбежав иной раз с Гаврилиной каторги.
Хряпа сразу уловил запах табака. Нет, курили не  дешевую махорку, иль задиристый самосад, кто-то курил у стожка фабричные папиросы. Во и окурок, затоптан, рядышком. Хряпа осторожно присел у стожка, хотел было прилечь на край, но почувствовал под рукой нечто твердое и холодное. Отбросил клок прошлогоднего сена и увидел край, угол знакомого железного ящика вроде того, из Гаврилиного схрона. Хряпа быстро разгреб сено и потянул вверх крышку ящика.  К его удивлению она легко поднялась. В открытой шкатулке он увидел кисеты с мелочью и пухлую пачку денег, сложенных, словно в черное кожаное голенище, под которым лежал большой серебряный крест. Хряпа быстро сунул голенище к себе за пазуху, опустил крышку шкатулки и снова завалил все сеном. Осторожно ступая, он пошел по берегу назад к Гаврилиной избе.
На дворе, перед кабаком, еще стояла коляска, околоточный и еще какой-то приезжий из города барин, мужчина очень высокого роста в черном костюме, при галстуке. Стоял с урядником у дверей в кабак и они о чем – то, не громко разговаривали, поглядывая по сторонам. Барин то и дело поправлял белые манжеты, вылезающие из рукавов его щегольского пиджака, на лацкане которого белел какой-то значок. Барин всякий раз, когда поднимал руку, то сверкал на солнце стеклышками каких - то странных вроде очков со шнурком, словно пришпиленных у него к носу.  Околоточный стоял перед ним навытяжку, насколько позволяло ему, его брюхо. Потом они опять прошли в избу, в «кабинет» Гаврилы, А околоточный все только кивал на каждое слово, этого незнакомого барина.
Барин, в чудных очках-стекляшках все, что-то писал, на белом листочке бумаги прижимая его к черной кожаной, плоской сумке, то и дело, оглядываясь по сторонам, да внимательно осматривая кончик карандашика, которым пишет, смешно поводя носом,  словно вынюхивая что-то в «кабинете» Гаврилы. Потом важный барин вынул из своего мягкого портфеля, какую-то круглую, плоскую стекляшку на ручке, долго разглядывал через нее тайный схрон в стенке Гавриленного «кабинету». Наконец уж ближе к вечеру, еще чем – то, постращав околоточного, барин укатил в коляске в город. Хряпа же тайком, увязался хвостом за околоточным Силычем, который, сразу после отъезда сердитого барина придерживая свою длинную шашку-селедку, не обычайно резво припустил по бережку, к рощице. Хряпа едва поспевал за околоточным, стараясь укрыться за густыми кустами тальника. На краю рощицы Хряпа, едва успел укрыться в не глубокой ямке, под раскидистой березкой. Из его укрытия хорошо была видна полянка со знакомым ему стожком сена, рядом со стожком, на низеньком пеньке сидел Архип, у его ног стояла та железная шкатулка из тайника Гаврилы. Видно было что Архипка, чем - то раздосадован, он жадно курил, папиросу за папиросой, прикуривая одну от другой, зло, матерно проклиная кого-то.
-Ну, что?! - встал перед ним околоточный, - эва, как барин какой, фабричные папироски смолишь! Разбаловался!
-А не хрена! - взвился коршуном Архип и пнул этот железный ящик. Так, что ящик встал на бок, крышка со скрипом едва открылась, и на траву вывалились, какие-то бумаги, да два тощих кисета с мелочью.
-И что?! Это все?! - растерянно прорычал околоточный,  - а тыщи, где?! Что он на строительство пристани получил от Управы?! Да с кабака своего сганашил?!
-Да были ж! В кожаном, гомонке таком толстом  да широком, лежали! Прямо сверху, вот в ящике этом пачки были! Я ж все кругом обшарил, как корова языком слизала. А в кисетах так мелочевка, однако, мелочи той и полусотни целковых нет! Да вот бумажки, расписки, какие-то закладные всякие! Подтереться ими только! Я что, на этого упыря-кровососа год спину гнул за эту мелочевку что ль?!
Все вынюхивал, выслеживал, где он свои капиталы хоронит! Он сука, видать заподозрил меня, вот с Марьей на эту вонючую заимку в Урман и спровадил! А может ты Силантий, здесь пошустрил, да все эти тыщи спер?!
-Ошалел  ты паря! - заревел урядник, - я ж весь день при следователе. То этого дармоеда барина Покровского оформляли, да выпытывали всех с кем, сколько, чего пил, что жрал? А потом вот и Гаврила прими бог его душу! Да ты, поди, сам, все денежки стырил, а передо мной теперь спектаклю играешь! Каторжная твоя душа! Делиться не хочешь?! - околоточный вцепился волосатым кулачищем в рукоять своей шашки.
Архип, зло уставился на него, будто волчьими  глазами, лениво встал с пенька, и в руке его тут же сверкнуло хищное лезвие ножа, который он ловко выхватил из-за голяшки своего сапога.
Околоточный разом покраснел и тяжело дыша, отступил на шаг, завел руку за спину, привычно шаря, видимо ища в фалдах мундира свой платок, что б протереть взмокший лоб. Но не ожиданно для Архипа и для Хряпы в руке околоточного оказался револьвер. Наверное, какого – то медвежьего калибра, потому что грохот от выстрела буквально оглушил, вжавшегося в траву Хряпу, а Архип, словно переломившись пополам, был отброшен выстрелом в стожок.
-Ну, вот и все дела!  - зло выругался урядник, - и Гаврилиного злодея разом сыскал! И беглого каторжника Архипку-Шкворня приговорил! Так глядишь и их высокоблагородие премию, какую мне выпишут! Иль еще как отблагодарят за службу. 
  Околоточный, было, повернулся, что б уйти с полянки,  но остановился и поднял с травы самый увесистый кисет.
-Мелочевка, говоришь? А и ей не хрен в лесу валяться, еще, кто придет да приберет. Надо кого - то  в караул поставить пока с города опять следователь с судейскими приедут. Еще и пристав пожалует. А я вот мол, застукал злодея на месте. А он на меня с ножом. Ну вот, а я и боронился, как положено! Что ж мне под всякие ножи каторжные, грудь подставлять.  И опустив кисет в бездонный карман своих форменных штанов, околоточный довольный собой направился к пристани, к кабаку Гаврилы.

               

                Глава 5.
       Всю ночь, сидя у костерка, на берегу Тобола Хряпа перебирал, разглаживал радужные, разноцветные, потертые бумажки из Гавриленного гомонка - голенища. Были тут и две тугие пачки, аккуратно оклеенные крест, на крест бумажной полосатой лентой, с каким – то каракулем, оставленным чернильным карандашом Гаврилы.  Все ж остальные бумажки были аккуратно сложены в пачки и перевязаны тонкой бечевкой, россыпь банкнот, верно приготовленные  Гаврилой для чего-то. Их было много, столько, сколько Хряпа и представить - то себе не мог. Большущие на светло-серой бумаге, с сисястой теткой, гордо смотрящей на Хряпу. Видать царица, решил Хряпа. Стопки красных бумажек с двуглавыми орлами, пачки зеленых и желтых ассигнаций. Хряпа понимал, что теперь он стал богачом, но куда ему теперь податься со всем этим своим богатством? Как им  распорядиться, воспользоваться? Если он даже и прочитать, посчитать не может, сколько ж их у него теперь, этих денег? И здесь ему оставаться нельзя. Дознаются, отнимут! В каталажку верняком упекут! Да еще и за Гаврилу спросят!
      Перед самой зорькой, судорожно, нервно поводя плечами, может и от утреннего  холода Хряпа решил, куда ему податься. Упрятал под каменюгу, в кустах Гаврилино, нет теперь, его Хряпино  богатство и отправился по большаку прямо в город. Пройдя по тракту через скопище убогих землянок – выселок Хряпа подумал, нет, не  может коновал в такой нищете обретаться,  и правда сразу за рощицей на взгорке начался ряд добротных изб пятистенков. За спиной хряпы вдруг появилась подвода. Жилистый мужик в синей сатиновой рубахе косоворотке да полосатых портках, заправленных в головастые яловые сапоги, лихо свистнул на свою конягу, и зыркнув на Хряпу своими черными, блестящими, цыганистыми глазами хрипло прорычал,
-Че тебе большаку мало? По самой середке прешься!
Хряпа не то что бы испугался, так заробел, отошел в сторону и тихо сказал:
-Не тутошний я. Может, подскажешь, где тут фельдшер - коновал проживает?
-Да знаю я тебя. У Гаврилы в работниках видал, - скривился мужик, - а что у Гаврилы скотина занедужила?
Хряпа подошел поближе к телеге и, опустив голову, тихо произнес:
-Удавился вчерась Гаврила. Там и околоточный и судейские. Народ со всей округи. Ну, а мне теперь и деваться - то некуда.
-Эва как, а я - то думал Гаврила нынче в гору пойдет. Сам похвалялся, что у него теперь большие тыщи, не чита он нам теперь. Барином заживет, а он в петлю. Жисть!  Вот значит все  как обернулось, - мужик сплюнул на дорогу и, придержав конягу, подвинулся на телеге.
-А ты, давай. Садись ко мне паря. Тут ехать то недалече. Я как раз к этому ветеринару и собрался, своего Екимку, вот показать треба. Чего - то сам не свой, а ведь скоро покос, да и так по делам езды много. Ну а ты давай расскажи, что там у вас, мы так за разговором, в раз и подъедем.
У крепких, не то, что б новых ворот Хряпа спрыгнул на землю. Мужик возница кнутовищем постучал по закрытой, высокой калитке и за плотным забором раздался веселый, заливистый собачий брех. Через несколько минут, брякнул засов, и калитка приоткрылась, в щели показалось сморщенное, бабье лицо:
-Че нать? Че приперлись? - прорычала бабка.
-Так знамо че! - весело хмыкнул возница, - к Андреевичу мы. Аль запамятовала Кузьминична? Я ж с Лапушковской. Был у вас надысь. Леонтий Андреич коника маго поправил, велел через две недели, в аккурат по эту пору ему его опять представить. А тут еду мимо, дай думаю, загляну еще раз, поклонюсь благодетелю. А коняга - то теперь вроде выправилась совсем. Хрумкает и овес, и травку, сенцо. Только подавай. Да и бечь стала теперь вродь, пуще прежнего. Кнут при мне вроде, как для фасону, теперь вожу.
-Эва разговорился, - буркнула старуха, - да помню, помню я тебя. Кто ж такое ботало забудет. Нет Леонтия Анреича дома. Уехамши. Срочно в город. У какого-то тамошнего начальника, какая - то, больно редкая сука щеница!
-Жалко, - хлопнул кнутовищем по голяшке пыльного сапога возница. Видал, какой Андреевич рукастый, да головастый, - посмотрел он на Хряпу, - что лошаденку, что коровенку. Иль вон даже псину, всех поправит, всем пособит. Золотой лекарь! Ну, тогда прощевай Кузьминична, видать не дождусь хозяина. Скажи, что, мол, был я, кланялся.
-Что ему с твоих поклонов, - зло ухмыльнулась бабка.
-Я с ним еще в тот раз рассчитался сполна, - влез на телегу мужик, - А, вот еще парень до него. Говорит, мол, Андреевич сам его зазывал.
-Не знаю ни чего. Пусть за воротами ждет, - проворчала старуха.
-Ну, слазь паря. Сиди вон на бревнышке. Жди хозяина. У этой змеюги и ковша воды не выпросишь. А я поехал по делам до кума. Если че заезжай ко мне в Лапушки, спросишь Федьку Дизентира, меня там кажна собака знает. Удачи тебе паря!
И мужик быстро укатил по накатанной, пыльной дороге. А Хряпа уселся на бревне у ворот, развернул свой узелок, достал кусок ржаного хлеба да большую, золотистую  луковицу и стал не торопясь закусывать.  Солнце уж скатилось к верхушкам дальнего кедровника, когда у ворот лихо остановилась ладная, лаковая коляска и из нее вывалился кулем Хряпин знакомец, скотский доктор.
-Эва! Назюзюклвшимсь - то как! - тут же высунулась из калитки бабка. Словно, поджидавшая у калитки приезда хозяина. Кучер лихо свистнул, развернулся и коляска, тут же укатила назад в город.
-А! Это ты! - подковылял ветеринар к Хряпе, - а я, признаться тебя не раз вспоминал тебя сегодня. Случай сегодня был, ну прямо про тебя. Хорошо, что ты заглянул! Во время! Пошли! Фрося! Чаю нам с дороги!
-Эва. И кто ж признает, что Ваш броть! Босяк, да и только. Опять картуз форменный свой где-то потерял! - отошла в сторону бабка, оставив открытой калитку,  все,  что-то ворчала и упрекала кого - то.
А ветеринар, обняв за плечи Хряпу, тяжело опираясь на него, прошел по дощатым мосткам во  двор дома. Дом у него был тоже не совсем обычный с высоким, почти в этаж кирпичным фундаментом, а второй этаж был рубленный, из толстых уже почерневших от времени бревен.
-Ну, пошли, пошли на кухню. Махнем чайку с дороги. Я то видишь у Задорожного мал, мал, загрузился, а ты, наверно весь день,  поди, не ел. А потом наверх пойдем тебя определять. Ты ко мне надолго? Ты не удивляйся мне эти хоромы тоже почитай, как только три года назад почти задарма достались. Вон в том конце мой кабинет, смотровая, лаборатория, аптека. А наверху жилые комнаты.
И Хряпа, усевшись за широкий стол, посреди светлой, прибранной кухни, стал неспешно, сбивчиво рассказывать о недавних событиях в кабаке Гаврилы. Умолчав, при этом о своей роли в них. О припрятанном голенище с большими деньгами.
-Нда, дела, - посмотрел на свою чашку с уже остывшим чаем, к которой он так и не притронулся, ветеринар проворчал, - видно тебе парень теперь и в правду деваться некуда. Что ж живи у меня, помощником. Животину ты понимаешь, вон  и она тебя сразу как чувствует, принимает. Да и мне без толкового помощника иной раз тяжеловато. Оставайся, веселей будет. Крест, говоришь серебряный у Гаврилы, в ящике видел? Поди, отца моего крест. Он же у меня в Ольховке. Слыхал про такую?  Полтораста верст отсюда. Дьяконом служил, да вот как меня на войну с японцами забрили он с какой-то, заезжей барынькой связался. Запил. Пустился во все тяжкие, как говорят. Вот в эти края его черти и занесли. Матушка померла, сестрица моя давно в замужестве,  в Таре проживает. Ну, а я как с войны приехал, сразу, вот в эти края подался отца искать. Думал вызволить батю из плена Змия зеленого. Эта барынька - то, змея подколодная с попом потешилась, да и бросила старика! Рассказывали люди, что он у того ж Гаврилы, в последнее время из милости за стакан его пойла проживал, да с народом гулящим в том кабаке безобразил. Андрей Лукич Дронов, может, слыхал, из попов расстриг? Не слыхал? И то верно. Такая слава долго не живет.
А дом этот есаул Скирдин, что со мной в одной бригаде служил, воевал, лихой рубака. Так вот он в карты значит, в Ялуторовске, в салоне модам Вербихиной, тоже вертеп с девками,  выиграл, значится  есаул кучу денег у какого-то купчины. А тот вместо части долга и дом ему вот этот со всеми надворными постройками отвалил. Вот значит Павел - то Сергеевич, мне и говорит:
-Ты Ленька брось мотаться. Прижми жопу. Помнишь, как ты моего воронка Абрека на ноги поставил, так он мне под Гаоляном жизнь не раз спас. Ну, вот тебе от меня благодарность! Значит владей! А меня, коль прижмет, найдешь мне в том дому, какой угол.
Да вот теперь и не судьба угол то искать. Убили есаула, аж в Таре, по пьяному делу. Бог ему судья. Так, что оставайся, да живи. Учиться тебе надо. У меня - то стыд сказать. Всего-то образования матушка моя в приходской школе, крестьянским детям арифметику, да геометрию, кое-как местной мелюзге читала, а я вот все рядом с ней. И Закон Божий и греческую историю поучил, а уж химию, да философию, так вершочки жалкие, сам по книжкам узнал. Да еще у нас, в Ольховке при храме в сторожах, звонарем жил ссыльный Степан Громов, он даже в Питере в Университете учился. А как его срок ссылки вышел, так он опять к себе, в Питер, домой подался. Вот и он меня малость кой чему научил. А как по весне в девятьсот четвертом в Армию забрали,  попал я в Сибирскую дивизию, в кавалерийский полк, а там и война с японцами. А я в деревне - то на конях, кроме как на телеге то и  ездил. А в полку - то все к ряду из казаков. Ну, приставили меня за конями ходить, порядок при конюшне блюсти, а тут еще оказия приключилась, в полку фельдшер сильно занемог, ну меня, значит, в Читу на курсы и определили. Да и то больно долго поучиться не дали. Война, какая учеба. Через три месяца аттестовали на фельдшера и опять в полк загнали. Дивизию нашу тогда япошки больно потрепали, каждый человек на счету, а уж кони и того более. Наш ветврач Винниченко, даром что офицер, а в конюшне при конях почитай и ночевал. Жарко нам тогда пришлось, кроваво. Командиров толковых не хватало, не то, что нас грешных, пушечного мяса, работяг войны. Там – то, за оставшийся год я  и проходил рядом с Винниченко эту науку, доучивался. То есть образование у меня сам видишь три класса приходской школы, да два коридора. Свидетельство об окончании ускоренных курсов, да Егорий солдатский. Ну да ничего на кусок хлеба зарабатываю. Грех жаловаться. Да и люблю я животину всякую.  Почитываю, что нового по этому делу умные люди пишут. А получается у меня все это, я так думаю,   через то, что с измальства я всякую тварь жалел, понять старался. А в тебе, я вижу это вроде как Богом дадено. Главное чуешь ты живность, понимаешь! Только что не разговариваешь с ней по ихнему. Оставайся у меня в помощниках. Выучишься, сам на ноги встанешь с Божьей помощью. Оставайся, живи.
               
               
                Глава 6.
             Через пару недель Хряпиного вольного, сытного житья  Леонтий Андреевич, поутру нашел его в конюшне, где Хряпа чистил Мишука, единственного их конягу темно-бурой, медвежьей масти.
-Запрягай его Степан давай. Поедем в город к Задорожному, он столоначальником в городской Управе служит, охотник так себе. Все по уточкам, гусям. По зиме так и на тетерева выезжает, а вот собачки у него знатные. Я тогда, помнишь, от него приехал, еще больно «тяжелый», хмельной. Сука сеттера шотландского у него больно тяжело щенилась, подохнет, думали. Да и я с собаками, не больно, какой знахарь, не то, что ты. Одно дело наши сибирские лайки, да волкодавы, а тут такая благородная, да тонкая порода. Поехали попроведаем. Я обещал. Да там еще в городе у меня дело есть одно.
Хряпа быстро запряг коня в старенькую потертую, побитую, но еще вполне крепенькую коляску и они вдвоем отправились в город. Почти рядом с высокой колокольней Храма они остановились у белого, свеже выбеленного  кирпичного дома с чудной, вроде как выгнутой вверх, железной крышей покрашенной в зеленый цвет.
-Видал, - кивнул Хряпе Леонтий Андреевич, - вон в мезонине, там наверху под крышей окна нараспашку. Видно сам дома. У него там и кабинет. А то я все беспокоился, что он в присутствии. На службе. В Управу ехать придется.
Они объехали особняк и тут же, прямо за поворотом встали у ажурных, кованых ворот.
-Эх, кхеех, - почесал голову, поправляя свою пропыленную фуражечку ветеринар,
- ох, не зря. Не зря в народе бают. Не по средствам, не по доходам развернулся вашество Акинфий Спиридонович. Ну да Бог им судья. Не зря ж на государевой службе, да вот теперь еще и при хлебной торговле. Да и тесть у него, какой никакой, а генерал, хоть и давно в отставке. Везде поспевает Задорожный. Крутится аки белка в колесе.
      Ворота им открыл смурной, бородатый мужик в странной войлочной шапке горшке на лохматой не чесаной башке, обутый в головастые яловые сапожищи, и постоянно вытирающий крючковатые, разлапистые руки о длинный кожаный фартук, закрывающий его спереди почти до земли.
-А, что Евсей, хозяин - то твой дома? - привстал в коляске Леонтий Андреевич, - здоров ли?
-Здоров. Здоров, - проворчал мужик, - что им сдеется. Вот вчерась, такой был тяжелый, выпимши приехали, так сегодня почитай с утречка догоняют. Вон во флигель, к своим любезным кобелям, да сукам подались. Всех домашних - то с утра загонял, затиранил. Все не по евоному. Злой он нынче одно слово. И в присутствие не поехал. Барыня вся зареванная, куда-то укатила.
Оставив коляску посреди двора, ветеринар вместе с Хряпой быстро поднялись по тесовому крылечку одно этажного, уже почерневшего от времени, рубленного из толстых сосновых бревен флигеля, стоящего в стороне от кирпичных палат. В полу темном коридоре на широком, обшарпанном диване сидела, заплаканная, рослая девка, то и дело, поправляя порванную юбку цветастого сарафана.
-Барин - то где? - спросил ее Леонтий Андреевич.
Отняв платок от припухших глаз девка, давясь слезами, махнула рукой в конец коридора.
-Ну, понятно, - кивнул ветеринар и, подхватив Хряпу под руку, отправился с ним в указанном направлении.
За дверями, в просторной, светлой комнате прямо посреди ее сидел в кресле, в окружении породистой своры дородный мужчина. Одет он был в длинный шелковый халат, его голова с красивыми, слегка посидевшими кудрями была склонена на бок, он умиротворенно смотрел на своих собак и при этом ласково гладил рыжую суку шотландского сеттера, та в ответ тоже лизала его холеную руку.
Мужчина, подняв головы, посмотрел на ветеринара и слегка кивнул ему. Потом выпрямился в кресле и капризно спросил:
-А что, это и есть твой помощник? Знаток собачек. Так, вон пусть пойдет, глянет, что с Аделаидой стряслось? Лежит третий день, не играет, не ластица. А то всегда первой была. Заводилой всей своры гончих. Вот скоро надо ехать зайчишек гонять, а она вроде как хворая, квелая.
Хряпа, молча, кивнул и  пошел в дальний угол комнаты, где на тюфячке смирно лежала свтолосерая с черными боками сука русской гончей. Хряпа нагнулся над ней и мягко, взяв ее за нижнюю челюсть, поднял голову собаки, посмотрел ей в глаза. Сука вздрогнула и словно сжалась вся от его взгляда, его прикосновения.
-По болоту - то зачем ее гоняли? - повернулся к барину Хряпа, - а потом еще и по темному Тришкиному бору?
-Так, собака ж, - на удивление смиренно и виновато ответил барин Хряпе.
-Собака, - кивнул Хряпа, - только совсем по другому делу прирожденная. Вам вашество забава, а ей одна мука, да порча. Придется мне ее взять на время, подлечить маленько, успокоить. Хряпа легко взял на руки псину, которая казалось вся, так и льнула к нему.
-Толь клещ, толь, еще какая гада куснула ее, не журись барин, поправлю твою суку, - ухмыльнулся, Хряпа и пошел из комнаты со своей ношей прочь. Уложив собаку в коляску, под ноги, он вернулся во флигель. Ветеринар и барин уже стояли в коридоре. Барин, подбоченись у того самого дивана, перед рыдающей девкой.
-Ну, ты что дура. Так и будешь за мной вся в слезах, да соплях день деньской бегать. Ну, пьяный я вчера сильно был, приехал, и конечно ж к барыне в спальню. А она с капризами своими! Вот и пахнет-то от меня гулящими девками и манжеты то, и щека в помаде. Вытолкала из спальни, а тут ты все крутишься!
-Так, знамо дело! – всхлипнула девка, - я ж барыню ко сну готовила, раздевала, умывала. Пошла к себе, а тут Вы напали, юбку порвали и ….
 Девка снова жалобно завыла.
-Да ладно не скули, - поморщился барин, - вот тебе еще, - сунул он ей скомканную ассигнацию, - справишь себе новую юбку, иль чего там еще. А приедет Фрол с обозом, так женится на тебе. Я хорошее приданное за тобой дам, не откажется. У вас,  вроде с ним уж есть какие чувства давно.
Девка, старательно расправив сотенную, опять заревела.
-А Вы, барин вчерась мне еще за девочесть мою обещались тыщу дать.
-Девочесть? Тысячу?! - закрутил головой, морща лоб барин. Потом распахнул халат, под которым был форменный мундир, вынул из внутреннего кармана пухлый, кожаный бумажник - гомонок, и, отвернувшись от девки, выдернул из него три радужные бумажки.
-Вот тебе! Остальное Фролке отдам. Как он с хлебным обозом приедет.
Ну, Леонтий Андреевич пошли с помощником ко мне в кабинет. Потолкуем. А то мне еще на службу надо.
       В прохладном, светлом доме, на широкой лестнице, покрытой светло-зеленой ковровой дорожкой хозяин дома остановился, и, взяв ветеринара под руку, виновато прохрипел:
-Вот, понимаешь Леонтий, вчера с нашим полицмейстером маленько отметили его покупку. Там знатный кусок Урмана у деревни Горелой Аркадий Степанович прикупил, да еще и лесопилку. В общем, то да се. Да потом еще к этой Эмме в заведение заехали. А там эта стерва Аграфена, Грушенька, тварь блудливая! Измузюкала всего, обслюнявила, распалила, да с купчиной, каким – то заезжим сбежала.  Приехал домой, а моя Ираида на дыбы. Ну, вот и пошалил я значит, дома. А Ираидка с утра в рев, да к своему папеньке, этому генералу Дристопшенкину, черт его дери, укатила. И когда его только Бог к себе приберет? Как Мафусаил, весь белый, седой, тощий, весь трясется, из угла в угол шастает, всем указания дает! И чего это им с Ираидой втемяшилось меня все попрекать, что они вроде б мне карьеру сделали! Я сам, что ль ничего не стою? Ну, в Петербурге в университетах, да курсах, как они не обучался! Да кому ж это сейчас надо! Главное, чтоб в этом котелке варило! – ткнул он указательным пальцем с большим золотым перстнем в свой лоб. Да вот здесь торчало! - смачно заржал служивый барин, запахивая полы халата, - да деньга мимо кармана не проплывали! Тьфу, ты беда! Вы видели?! Все деньги только и тянут! Что за народ! Девочесть! Лежала бревном, какая там девочесть?   Я же за все теперь и плати!      

    Только через два часа Дронов вышел к коляске. Сильно выпивши и устало упал на сидение, дыхнул на Хряпу перегаром и проворчал,
-Ну, вот всегда с ним так, приедешь по делу, а он, как всегда со своими заморочками. Шалун! Во смотри, Степан, какой тебе документ выправили. Не забыл, стал быть их благородие, расстарался, расчет с него полный получили. Дронов развернул перед Хряпой гербовую бумажку  с орлом и печатью, где было сказано, что податель сего Хряпа Степан Кузьмич 1898 года рождения из мещан  Тобольской губернии, житель города Ялуторовска.
-Вот значит Степан, малость подучишься при мне. Книжек нужных почитаешь, у меня их сам видал два шкапа битком. И поедешь, стал быт в Тару, а может быть и в Омск, поступишь в училище, какое. В люди выйдешь, а то растешь тут, как сорная трава, без роду, без племени. В  общим без документов, а это не порядок, не по людски.
               
 


                Глава 6.1
       Дело выходить в люди.
Это случилось в конце не по сибирски жаркого лета. В полдень, разомлев от безделья и скуки Хряпа, забившись в сухой, чистый денник, пока хозяйский, недавно купленный жеребец Громкий гулял в деревенском табуне, а хозяин Леонтий Андреевич почивал, отдыхал от трудов ранних, да праведных. Хряпа и занялся своим тайным и любимым делом. Разложил на чистом ровном полу, по сухому сену радужные бумажки из кожаного голенища Гаврилы. Что он еще по весне перенес из лесного схрона сюда. Хряпа расправлял, оглаживал каждую бумажку, большущие, серые,  с портретами, гордо вскинувшей подбородок тетки в богатом платье, с вываливающимися наружу сиськами. Красные, как багряный осенний лист, орленные бумажки  Синенькие, зеленые, желтые. И все недоумевал, в чем же их сила? Почему без них так плохо? Зачем Гаврила из-за них  в  петлю полез? А с ними всех шпынял, да покрикивал:
-Я тутошний Хозяин! Деловой человек! А все остальные, голь перекатная! Нищеброды!
Ну, вот теперь это Гаврилино богатство у него, у Хряпы. А человеком, хозяином жизни он себя не чувствует. Что-то здесь не так. Чего - то он не знает? Что ж еще надо сделать?
В этот миг, когда в воспаленном мозгу Хряпы билась эта мысль, дверь в денник резко отворилась и вошла, эта зловредная бабка Фроська.  Застыв в дверях, она всплеснула руками и недоуменно выпалила:
-Деньжищи – то,  какие! И откель столько - то?! Ворюга! - потом посмотрела на Хряпу, протяжно взвыла, - душегубец!
И бросилась проч.
     Хряпа недолго пробыл в оцепенении, чувствуя, как натягивается, напрягается кожа на его лице, даже вроде волосы поднялись дыбом на холке, на затылке. Как в тот раз. В тайге у костерка, перед тем шаманом, самоедом. Он стрелой вылетел из денника. Фрося, неуклюже переваливаясь, уже была в дверях конюшни. Хряпа привычным движение сорвал со стены, с крюка, тяжелю узду с коваными удилами, и, догнав старую кухарку, хватил ее с размаху по голове. Фрося молча, снопом рухнула на пороге, а Хряпа устало опустился на лавку. Потом он, уволок бездыханное тело в дальний угол конюшни, едва присыпал его сеном. Собрал «свои» деньги, огляделся и отправился в дом. В своей комнатенке собрал  вещи, сложив их,  в старый саквояж  Леонтия Андреевича и зашел в его кабинет.
   Доктор с громким храпом спал на кожаном диване, подле которого стояла початая бутылка водки казенки, да рюмка зеленого стекла и валялась корка хлеба.
Хряпа подошел к письменному столу и взял из шкатулки, что стояла у письменного прибора, ту гербовую бумагу, где значилось, что он Хряпа Станислав Каземирович, 1898 года рождения из мещан Тобольском губернии.
Хряпа сунул бумагу в карман, потом выдвинул ящик стола и взял из него хлипкую стопку денег, которую сунул в карман своих штанов, выходя из кабинета, прибавил огня в лампе, что уже чадила, непогашенная хозяином с вечера и сронил ее со стола на ковер. Вышел, закрыл плотно дверь, подперев ее тяжелым стулом.
Ну, вот и тебе спасибо Леонтий Андреевич за кров, за харчи, за науку. А у меня теперь своя дорога в люди. Мир повидать, уж шестнадцать годов мне чай. Засиделся я в этой глуши. А самоед, дед этот вон сколько наобещал. Не прозевать бы.
Поздним вечером, купив за полтора целковых билет, на деборкатере ялуторовской пристани он на барже в компании таких же горемык, как и он, Хряпа отправился, аж  до Тары.
    Ночь на  барже,  в кампании развеселой рвани началась с безудержного веселья, песен под тальянку, между принятием самогонки, да совсем не понятной для Хряпы игры в карты.
Свое богатство Хряпа надежно стырил в сапог, меж подштанниками и суконными штанами. Плотно обернув портянкой это Гаврилино голенище – гомонок. А в кармане его кацавейке были лишь две сотенные бумажки, да зеленая «трешка» и мелочь, сдача с билета. В саквояже  завернутая в полотенце краюха хлеба, шмат сало, золотистая луковица, да копченое мясо на кости.  Еще была  бутылка клюквенного квасу, что он тоже наспех обернул этим расшитым полотенцем, что сгреб с крючка в коморке Фроськи, при его бегстве из дома ветеринара.
   Притулившись к какому-то большому ящику, обернутому дерюгой, Хряпа с интересом наблюдал за происходящим на барже. Центр всей жизни на палубе баржи, вроде был сосредоточен  у люка в трюм под неярким светом керосиновой лампы, что болталась на чудной, изогнутой трубе, иль стойке, торчащей над люком. Все говорили, что баржа под завязку загружена мешками с пшеницей и что, вот буксир еле, еле прет ее по реке. Как бы канат не оборвался, да на камень какой не наскочить, сразу потопнет баржа, и ойкнуть не успеешь. Толи со страха утопнуть, толи со скуки все, человек тридцать пассажиров баржи, как видел Хряпа, были пьяны.         
После полуночи, где-то на корме затеялась драка, били какого – то цыгана. Толь из-за бабы, толь за то, что он что-то спер у кудрявистого толстяка в атласной жилетке. Хряпа было отвлекся на это событие, но потом опять стал смотреть на крикливую компанию картежников. Особенно привлек его внимание молодой, чернявый с косым шрамом во всю щеку мужик. Мужик, резко шлепнув засаленным картами о дно перевернутой бочки, как - то закавыресто выругался и полез в карман своих суконных, изрядно вытертых штанов, но видимо ни чего не найдя там  просительно промычал что - то тощему жилистому мужику в плисовой поддевке.  Этот мужик криво усмехнулся и, почесав свою впалую грудь, прохрипел:    
- А, на хер нищих! Бог подаст!
       Парняга со шрамом отошел от бочки и подошел к кудрявистому толстяку,
- Гиря, это… одолжись.
    Толстяк презрительно, скривился и замотал головой.
- Ну, че нет – то, - взвыл чернявый парень, - Ну тогда давай, вот, купи хоть этот Смит у меня. Штука верная. Не раз меня выручал.
     Толстяк с любопытством посмотрел на большущий револьвер в руке парня  и проворчал:
- Ну, ямщицкий Смит Виссон, эка невидаль,  а патронов - то в барабане всего три, не вроде четыре. Таких патронов хрен найдешь. Не. Я в Таре в трактире у Стрекача, чего по новей сторгую, наган к примеру. Во, слыхал нынче опять война  мужики с пронту, чего только не тащат.      
- Пронт,  - скривился чернявый, - мужики. Дезертиры, погонь всякая.
- Ой, ой, а сам - то герой выискался, - скривился толстяк, - в первый же день войны поизранелся, спасу нет. Домой отпустили инвалида добрых людей потрошить, освобождать от  деньжонок.
- Ты Гиря не бычься, - заревел парень, - тебя б сука хоть раз так землей бы засыпало, да контузило, когда Германец свои «чемоданы» кидал, палил со всех орудий. Посмотрел бы на тебя. Ну, что берешь, иль нет «шпалер»?   
-Да, пошел ты, - оскалился толстяк, - ненадь мне твоя мортира. Уйди от греха.
        Хряпе, чего - то стало жаль парня и он бочком, тихо подошел к нему. Сунул скомканную парню «Катеньку»,
-Столько - то хватит? Все что есть, - проворчал Хряпа.
-Владей, - сунул ему в руку увесистый револьвер парень и быстро отправился к бочке, на огонек, где опять уже орал очередной проигравший.

                Глава 7.
           Ранним утром, чуть забрезжил рассвет, Хряпа проснулся от нестерпимого холода на топком,  незнакомом берегу. Он лежал без парток и без сапог под кустом тальника, карманы его кацавейки были вывернуты наружу и самое страшное, пропал гомонок со всеми деньгами. Сильно болела голова и на затылке из огромной шишки, вроде еще сочилась кровь. Он напряг память, что б вспомнить, что ж произошло, но все обрывалось, лишь видением, этой оскаленной в улыбке хари кудрявого толстяка, да темной бездне, в которую он будто провалился, отправившись на ночлег за тот ящик, сундук, у которого он столько просидел. Вот тебе и на, -  опять напрягся Хряпа, что ж это баржа вроде не приставала, а я на берегу? Чуть в стороне он увидел свой  пустой саквояж. Тот, словно удивленно раззявя рот  валялся в грызи, а под ним оказался, завернутый еще Хряпой в вышитое полотенце, затоптанный в грязь этот Смит – Виссон.
   Ишь гады оставили, видать, что б я сам в себя стрельнул, как очухаюсь, - скривился Хряпа, - да уж нет злодеи. Оно конечно деньжищи большие жалко. Но не так они мне уж и тяжело достались, что б я жизни из - за них себя лишать. Так куда река течет, в Иртыш? Пойду бережком. Поди, куда и выйду
        Превозмогая, тошноту и головокружение Хряпа потуже перемотал портянки, подложил под ступни куски береты и, сунув за пояс грязных подштанников револьвер, подался по берегу, по течению.   Он шел уж который час не чувствуя голода, усталости. Даже головокружение и тошнота вроде прошла. Встав на колени, на берегу какой-то заводи он захотел попить, но увидев свое отражение, даже отпрянул назад. Из воды на него смотрела лохматая, грязная рожа, с почти заплывшими глазами. Тогда он нагнулся над водой и прежде чем напиться умылся, оптеревшись потом полой своей рваной кацавейки и попытался пятерней привести в порядок волосы на голове. При этом опять заболела, засаднила шишка на затылке, а на ладони он увидел кровь.
Во, гад как хватил, - скривился Хряпа, - только б не проломили башку. Что его обобрали компанией, а не один этот кудрявый, русый толстяк Гиря Хряпа не сомневался. А, какая теперь разница, махнул он рукой и пошел берегом дальше. Сразу, за песчаным мыском.  В реденьком березовом колку, на взгорке у реки, он почуял  запах дыма. Здесь же на полянке в ложку, у чуть тлеющего костерка спал мужик в странной, как у ветеринара Леонтия Андреевича, кургузой военной куртке без погон и штанах с желтыми лентами по бокам штанин. Штаны были кое - как заправлены в грязные, головастые разбитые сапоги. Тут же у костерка, на расстеленной подранной тряпице стояла недопитая бутылка с мутной жидкостью, лежал кусок хлеба, да кусок сала рядом с тощим пучком зеленого лука. 
     Жадно, не чувствуя вкуса Хряпа быстро сожрал хлеб и сало, сжевал лук и сытно икнув опять посмотрел на спящего мужика.
Эт, видать его картуз, с какой – то бляхой над заляпанным козырьком, вон там на суку висит, - подумал Хряпа. Потом осторожно вынул из кармана своей кацавейки тонкий, длинный шнурок и  почти не слышно ступая, обошел спящего. Он осторожно обмотал петлей - удавкой шнурок вокруг шеи мужика и привязал один конец шнура, потуже натянув его к стволу тонкой березки стоящей не подалеку. Прочно привязал за нее шнур. Накрыл лицо мужика этой же тряпицей – скатеркой, что валялась подле, и стал расстегивать френчик мужика. Хряпа ловко стащил, со спящего мужика его военную куртку – френч. Потом сапоги и штаны с лампасами.  Только когда Хряпа начал стаскивать штаны мужик чего-то замычал, захрипел, задергался, но тут, же изогнулся и  затих, вытянувшись на травке. Хряпа, предварительно,  пошарив по карманам свою рваную кацавейку, бросил ее на тело раздетого и, наверное, удавленного им мужика. Потом, отойдя чуток в сторонку, стал одеваться во вновь обретенную им одежку. В кармане френча он обнаружил затертую бумажку, из которой он с трудом узнал, что владелец френча, штанов и сапог является Григорий Фомич Трухин казак хутора Захламено Омского уезду. Хряпа тут же вспомнил, что в том его голенище - гомонке  вместе с деньгами лежала отдельно от денег и его бумага – пачпорт, что справил ему Леонтий Андреевич. А, и хрен с ней! Найду этих крохоборов и верну все, подумал Хряпа, не век же мне до этой Тары тащиться.
Только к вечеру Хряпа вышел к большой реке, переночевал в кустах тальника на песчаном мысу,  и ранним утром пошел по берегу вверх по полноводной широкой реке, верно Иртышу.
    К обеду, сразу за излучиной он увидел голубой купол колокольни на обрывистом берегу, зеленую будку деборкатера и рядом у берега баржи, среди которых была и его знакомая просмоленная посудина с белой будкой на корме. Тут же была привязана к барже чалдонская длинная лодка. Ну вот, сразу вспомнил Хряпа. Она ж за баржей всю дорогу тащилась на веревке. Значит, и приставать - то не надо было. Тюкнули по башке, обобрали, спустили в лодку, свезли на берег, да и бросили там, как придется, подумал Хряпа.               
         Здесь же на деборкатере он  прочитал здоровенные белые буквы полукругом - 
« Город Тара»,  значит, дошел, хмыкнул он. Так, этот кудрявый боров, вроде про какой - то трактир Стрекача болтал. Надо значит, там их и искать.  Поздно вечером Хряпа дважды обошел,  так знакомый по запаху пятистенок с высоким крыльцом и вывеской над окнами: 
               «Заведение Прохора Стрекалова.
                ТРАКТИР с номерами и барышнями, веселой музыкой и танцами». 
     Хряпа затаился за каким-то сараем напротив входа в трактир, слушая гармошку, что заливалась в заведении и, внимательно разглядывал, выходящих, вываливающихся из дверей заведения пьяных мужиков и баб. Хряпа чуял, что тот, кого он ищет здесь. Уже стемнело и на бездонном темном небе высыпали звезды, когда на крыльцо  вышел, кудрявы русый здоровяк Гиря.  Он был в темном армяке и белой рубах, черной плисовой поддевке. Он, что - то пьяно орал и тискал толстенную бабу, кутающуюся в цветастую шаль. Нет, Хряпа не ошибся, его глаза четко видели при не ярком свете из окон трактира и вышедшей из-за туч луны, что на крыльце трактира его враг.    Баба что - то сказала кудрявому и потянулась обратно в дверь трактира.
– Да и хрен с ней, с твоей браслеткой! Куплю новую! – заорал здоровяк, - ну расстегнулась,  потеряла. Во делов то. Пошли до твоей хаты. Любить тебя буду! Всяко,   по-городскому со всякими там выкрутасами! Как пожелаю! За все плачу!               
           Как только дверь в трактир закрылась, за бабой и Гиря  спустился с крыльца, на землю к нему тут же подскочил Хряпа.
- Стой варнак! Я за расчетом! Узнал?! – прорычал Хряпа.
- Ты кто? – ошалело глянул, на него кудрявый, - какой расчет?               
         Узнал сука, сразу сообразил Хряпа, увидев в руке кудрявого здоровяка Гири нож, что тот мгновенно выхватил из-за голенища сапога. Хряпа вскинул револьвер и нажал на спуск, но выстрела не последовало.
- Эва, нашелся, - хмыкнул Гиря, - а этот инвалид контуженный сыскать его не мог в потемках.
      Надо ж курок взвести, сообразил Хряпа, и обдирая пальцы, взвел тугой курок. Почти одновременно с выпадом здоровяка в сторону груди Хряпы  прогремел громкий выстрел и кудлатый здоровяк, будто переломленный пополам, молча, завалился на бок. Хряпа стал быстро, судорожно шарить по карманам армяка Гири. Гаврилино голенище оказалось сразу в нагрудном кармане внутри армяка. Хряпа успел еще, и вырвать вместе с блестящей цепочкой из кармана поддевки, жилетки Гири тяжелые часы. И, услышав крики на крыльце трактира, Хряпа кинулся бегом по темному переулку к реке. Не чуя ног, он подбежал к каким – то высоким воротам и толкнул калитку. Оказалось, что калитка не закрыта. И Хряпа быстро юркнул во двор, огляделся и осторожно закрыл калитку, опустив щеколду. Осторожно ступая, он огляделся и пошел к большому, приземистому пятистенку, к единственному светящемуся в ночи окну. Хряпа, едва прильнув к стеклу, увидел троих мужиков, сидящих за столом под лампой. На покрытом скатеркой столе,  были разложены какие - то бумажки и стояли три кружки, да большой помятый чайник. Мужики о чем - то спорили.  Хряпа только отвернулся и сразу заметил на заборе кого – то, перелезающего во двор. Мужик неловко спрыгнул с забора во двор и тихо выматерился,
-Ну, во, кака ж сука калитку – то заперла. Я ж вроде открытой оставлял. Проходите, пошли сторожко, ваш бродь, да по тише. Здесь они, здесь вражины царевы. Племя Моисеево!  Во, во в той светелке так все и сидят. Я ж, ищо, когда их сборищу, компанию подозрительную уследил и к Вам в участок доложиться побег.               
            Хряпа увидел, как во двор через калитку входят гуськом, осторожно ступая люди в форме с саблями на боку и винтовками за плечами. Хряпа прижался к шершавым бревнам сруба избы и шмыгнул ближе к углу, потом опять посмотрел из-за угла на группу, вошедших во двор. Все столпились у не высокого крыльца о чем - то переговариваясь в полголоса. Из группы вышел вперед, явно начальник и махнул рукой,
- А ломайте, чего с ними договариваться. Время тянуть.
   И трое, пришедших стали дубасить в дверь избы, невесть откуда взявшимися топорами.
     Словно в каком – то наваждении, не соображая, Хряпа поднял свой револьвер и, прижавшись к углу избы, выстрелил в сторону ломящихся в двери.
  Тут же  погас свет в окне, а от дверей избы, с крыльца раздался истошный вой,
-Ой, оя, господин есаул! Убили! Убили суки! Ой, кровушкой счас изойду! Сицилисты проклятые!
Тут же Хряпа услышал скрип отворившегося окна. Он оглянулся и увидел, как в темном торце избы из окна поочередно выпрыгнули трое. Не секунды не задумываясь, Хряпа, кинулся за ними.
Перемахнув, через покосившийся плетень они оказались в огороде и тут же, какой – то не высокий, крючконосый схватил Хряпу за локоть,
-Вы, что товарищ, из Омска к нам? Что так задержались? Мы вот вас все ждали. А вы вот как во время подоспели.
  Хряпа, как во сне протянул носатому бумажку, что нашел в кармане френча того мужика на бережку.
- Из казаков, - хмыкнул носатый, - ловко придумано.
- Кто ж это от вас только что ушел? – прохрипел Хряпа, - это ж он паскудник  на вас и навел.
А как они в избу-то ломиться стали я и не стерпел, да стрельнул, вроде кого-то  поранил.               
-Спасибо товарищ, - пожал руку Хряпе носатый,  - вот Прокопчук гад, какой, шкура продажная.    
-Я давно в нем сомневался, - проворчал другой стройный, не высокий мужик в солдатской рубахе перепоясанный тонким ремешком.
-Ладно, Артем, разберемся.  Мы с Наумом пока отсидимся на этой крупорушке. А вы уж с товарищем тогда езжайте, вам по пути. Значит с оружием так и порешили. Ты Артем Иванович товарищу все объясни и передай нашу резолюцию в Омский комитет. Наш привет и наилучшие пожелания товарищу Нейбуту, - пожал руку Хряпе носатый.  И они разошлись в разные стороны.
       На берегу в промозглой сырости ночи Хряпа и тот мужчина, которого носатый все звал Артемом Ивановичем, уселись в длинную лодку чалдонку и мужик, ловко ударив веслами по воде, глянул на Хряпу,
-Ты, это пока отдохни, я малость сам погребу. Лодка - то моя, мне сподручней. А ты мне пока про себя все расскажи, что там, в Омске, в комитете? Дорога - то не близкая   
                Конечно же, Хряпа не стал все доподлинно рассказывать о себе этому своему новому случайному знакомцу. Но сам с интересом слушал его  рассказ о себе, о его жизни, о его семье и вообще житье, бытье Сибирской деревни. Житье много чем напоминающем его мытарства. Мужик, что споро махал веслами, назвался Артемом по фамилии Избышев. Что живет он с семейством вот здесь не подалеку, вот почти на стрелке речки Уй и Иртыша. Хуторок на берегу, а его изба так у самого берега этой  таежной речонки. Что сейчас он, как война с Германцами началась, числится в запасном батальоне, унтер офицером, до этого пришлось послужить и в Калуге, и в Смоленске, да вот и в Москве малость повоевал за народное дело, а в РСДРП, в большевиках он  с 1916 года.   Его сродственники, все проживают здесь недалече,  в большом селе Седельниково.  Родитель его вот, как и все работает на земле, хлеб растит, да кониками, извозом занимается, матушка по дому. Обе сестры замужние живут своими семьями, детишек растят. Вот и у него  сын, да дочка подрастают. А в Тару он  вот по делу приезжал. В Стране сейчас, почитай с войны, что с Японцами была Царь со своими правителями, все ума не даст. Мужику, да и простому человеку, хоть в городе, хоть на селе жить совсем не в моготу. Да хоть вот эта война с Германцами совсем не понятно за что? Кто затеял? Одно слово, что б из народа жилы тянуть, кровь сосать. Заводчикам, купцам, капиталистам барыши, а простому люду одна кровь, да шиши! Военные налоги, да повинности. И пикнуть не смей. Вот, там, в Столице то рабочий народ толковый поднимается. Требует мира! Все заводы, фабрики у этих кровопийц фабрикантов – заводчиков поотнять, да и землю, что у господ промеж мужиков хлеборобов всю поделить. На хрена она земля, им  господам значит?! А простому мужику в Россеи повернуться негде. У нас - то здесь в Сибири земли хоть заглонись.  Так вот налогами, солдатчиной всех по миру пустят! Правители мать их! Ты это, паря в Захламено с этим документом, что при тебе не объявляйся. Гришка Труха, хоть и из казаков, но уж больно там дурной славой пользовался. Да и опознают тебя в раз! Ты ж с ним схож, что самовар с ведром. А Лазарь наш, с перепугу тебя за курьера от Омского Комитету принял. Ты про все, про, что слышал от Лазаря - то забудь! Езжай уж по своим делам, а в политику не лезь. В общем, в Захламено тебе делать не чего, да и опасно. В раз тамошнему уряднику сдадут. В Омске тебе лучше твоей Ялуторовской документой пользоваться, представляться. Вернее, да и безопаснее. Ну, бывай, может, когда и свидимся еще. Я в Захламено частенько бываю. Дело у меня там есть сердешное, - хлопнул по плечу Хряпу Артем.               
         И они расстались на берегу Иртыша. Избышев Артем Иванович пошел к себе домой, а Хряпа Станислав Каземирович, что вроде бы из мещан Тобольской  губернии необъятной России подался дальше.
  По совету нового приятеля искать свою долю. Крутить свою собачью жизнь.
               
                Глава 8.
                Из села Муромцево с обозом, почти за три дня Хряпа за умеренную плату добрался до хутора Захламено, что в часу лихой езды от Омска. Остановился на постоялом дворе, тоже вроде Сибирского казака Прохора Гущина. Постоялый двор у Гущи был своеобразный, для Степки Хряпы, как он представился хозяину постоялого двора, не привычный, чудной.
              Здесь же при постоялом дворе были большие конюшни, большой дом с комнатами, для постояльцев, трактир и заведение с десятком, а может и по более девок – барышень, как они себя величали. В зале трактира постоянно, день и ночь шла гульба, игра в карты, да вместе с гармоникой звонко, да в лад тренькали балалайка, мандолина и гитара. Как Прохор поспевал за всем этим приглядывать, управлять таким хозяйством Степка Хряпа по первости только удивлялся. Да потом, дня через три своего житья на постоялом дворе уразумел, что ответственный за все по конюшни, старшой над конюхами Семен Саврасович,  степенный мужик из казаков. По комнатам с постояльцами следит за чистотой и прислугой жена Прохора Олимпиада Васильевна. Ну, а за барышнями смотрит, блюдет порядок в заведении статная молодая тетка Полина Игнатьевна. А, уж сам Прохор Андреевич Гущин, иль Гуща, как звали его все за глаза. Гуща держит в своих цепких руках вожжи всего этого хозяйства и умело управляется с трактиром, порядком в зале.  Умело, но рачительно кормит всех своих помощников.
      Хряпа, все больше приглядывался к окружающей его жизни, многое перенимал. Кой чего прикупил себе из одежки, но тот френч, да штаны с желтыми лампасами, что он стащил, с подгулявшего на бережку казака Трухи не выбросил, да и этот Смит – Виссон с единственным патроном всегда держал у себя под рукой.
    Прохор Андреевич не больно разглядывал его Ялуторовскую документу. Хмыкнул и стал записывать с нее все о Станиславе Каземировиче Хряпе чернильным карандашом в толстенную амбарную книгу:
- Положено так, урядник интересуется завсегда. Надолго к нам? По какому делу, надобности? – пробасил Гущин.   
- Вы завитее меня просто Степкой, уж больно имечко мне от родителей заковыристое досталось, - просопел Хряпа, -  пару неделек еще поживу здесь, отдохну с дороги. А там и в Омск, в ветеринарное училище, иль курсы какие. Конями я шибко интересуюсь, - пробурчал Хряпа и выложил перед Прохором пять красненьких, - за постой – то столько хватит?
-За две недели вполне, - кивнул Гуща, - пища наша обыкновенная, комнатка скромная, а еда простая, мужицкая. Ну а кофею, лафиту, водочки, так это в буфет прошу, за отдельную плату. Ну, а с барышнями как сговоришься. Это все через Полину.
     Не большая, светлая комнатка рядышком с кухней, с выходом в коридор до зала трактира и дверями прямо в сени, вполне устраивала Хряпу. Он разделся и сразу завалился на чистую,  уютную кровать с матрасом щедро набитым свежим сеном. Вечером пошел в зал трактира, где плотно поужинал, с любопытством  разглядывая присутствующих.   
         Дня через два за обедом к нему за стол присела барышня Зоя. Весело стреляя на Хряпу своими карими глазками, промурлыкала,
- Чего ж вы Степушка, такой молодой, при деньгах. А живете как бирюк, какой. Все чай, квас, да морс этот клюквенный. Разу вас, выпивши  в зале, вечером не видела. Что ж наши барышни вам совсем не интересны. Вон у нас и новенькая Софочка – гимназистка появилась, завлекательная евреечка. Ее подпоручик Сванидзе к нам завез да вот в карты здесь сильно проигрался, да сбег. А Софочка все теперь убивается, к родителям в Омск мечтает уехать. Да куда ей отсюда без денег, без любви. Кто ж пожалеет бедную девушку. Да еще и еврейку. 
Ну что Степушка, может быть, угостите меня лафитом, да в гости пригласите, иль ко мне пройдем.
- Чего ж не пригласить, - хмыкнул Хряпа, - пошли ко мне. Пошли, посмотришь мои обновки, может пуговки, к моим новым рубашкам подошьешь. Для барышень это дело вполне приличное, а бутылку винца, да конфеток,  во, половой Федька нам в  мою комнату доставит.
     В комнате Хряпа, без лишних разговоров повалил Зою на свою койку и стал задирать ее юбки. Барышня для приличия ойкнула и что - то прощебетала, стала сама стаскивать с себя чулки, панталончики. 
В это время в комнату вошел  половой Федька, который понимающе хихикнул и, поставив на стол бутылку вина, стаканы, да тарелочку с конфетами поклонился благодарно Хряпе за целковый, что Хряпа накинул ему за труды и ушел.
   После выпитого  стакана этого огненного, забористого, сногсшибательного Лафиту. Где только такое достает Гуща?
Хряпа с ревом и рыком накинулся на Зоечку, порвал на ней все ее одежки, кружавчики, ленточки – подвязочки. И терзал, терзал барышню. Упивался этой звериной, инстинктивной страстью. И все не мог, не мог насытиться. Получить удовлетворение от этого первобытного совокупления.
  Только под утро он утомленный откинулся на мокрую от пота и Зойкиных слез  подушку, будто провалившись в забытье.
  Проснулся, Хряпа лишь, когда лучи высокого солнца осветили его комнату. На всклоченной  постели он лежал один. На полу, возле койки валялась Зойкина рубашонка, да какие – то тряпки с пятнами крови, иль вина на разорванном подолу рубашки.
    Хряпа со стоном сполз с койки и еле дошел до рукомойника, жадно стал хлебать из него такую прохладную, будто бы приятную, вкусную воду. Он вроде успокоился, прошел звон в ушах. Вроде перестала болеть голова, и Хряпа вновь забылся в тяжком сне на всклоченной койке.
  Он проснулся от какого-то требовательного, резкого стука. С трудом  разлепил тяжелые веки и увидел у стола, посреди комнаты стояла Полина Игнатьевна. Она строго глянула на Хряпу и вновь резко стукнула ладошкой по столу,
- Что ж это Вы Станислав Каземирович нашу барышню Зою за ночь так замучили, да еще и так надругались, покалечили. Пихали ей везде. Ей теперь к гостям долго выйти не возможно. К врачу везти придется. А кто платить за все это будет?
Хряпа с трудом поднялся с койки и глянул, за спиной Полины Игнатьевны, в дверях стояла бледная взлахмачинная, с синими кругами под глазами, кутая покусанную шею и грудь в шаль Зоя.
Хряпа полез под матрас и вынул из-под него свое голенище – гомонок. Достал из него стопку купюр и положил их на стол,
-Этого хватит? – прохрипел он. 
- А врачу гонорар заплатить, - прошептала Полина Игнатьевна, удивленно глядя на Хряпу.
   Хряпа бросил на стол еще три сотенные купюры.
- Да, да  вполне Станислав Каземирович, - слегка поклонилась Полина Игнатьевна. А Хряпа подошел к Зое и сунул ей еще пару сотенных,
- Ты, это на меня зла не держи. Вот возьми, чего себе из одежки купишь, ну  и конфеток там. В общем, это,  прости меня великодушно. Если, что не так. 
Зоя взяла деньги и, глянув на Хряпу зарыдала, кинулась прочь по коридору.
- Что ж вы Станислав Каземирович такой состоятельный юноша, а проживаете в таком вертепе? Вы ж вроде в Омск на учебу собираетесь. Так и профукаете все капиталы, не доехав до Омска. 
   Полина Игнатьевна неторопливо собирала со стола деньги и складывала их, в какой  – то свой карман с боку, в складках юбки. Хряпа подошел к ней и толкнул ее к койке, поднял сзади, задрал бархатный подол ее платья, кружевную рубашку, содрал с треском  голубенькие  панталоны и  вошел в нее.
- Ой, ой,  - повизгивала Полина Игнатьевна, прогибая спину и шепча - ой, ой  Станислав Каземирович дверь, дверь – то открыта. Еще. Еще дорогой.
        На этот раз Хряпа быстро получил удовлетворение и будто бы пришел в себя. Прошла головная боль и эта нервная тряска. Он спокойно положил на стол  сотенную с сисястой Царицей и затем потискал в руке грудь Полины Игнатьевны, которая опять благодарно кивнув ему, чмокнула его в щеку  тихо вышла из его комнаты.               
          
                Глава 9.
        К вечеру, поднялся сильный ветер, и началась гроза, да с таким громом, ливнем, что Хряпе стало жутко, и он велел принести ему ужин в комнату. Он выхлебал целую миску густой, наваристой горошницы,  оглодал солидное баранье ребрышко и запил все большой кружкой ядреного квасу.
          Отошел от стола и завалился спать. Музыка и шум из зала не тревожила его чуткий сон.
   Среди ночи в его комнату вдруг влетела, вбежала барышня гимназистка Софочка. Ее коричневое платьице с кружевным воротничком было разорвано на груди, как и широкий подол, фартук гимназического наряда  из - под, которого была видна коротенькая белая нижняя рубашка.
 При не ярком свете керосиновой лампы, что висела над столом, Хряпа увидел зареванное, объятое ужасом лицо совсем еще юной девчонки.  Сразу за ней в комнату вбежал мужик в белой исподней рубахе, заправленной в суконные черные штаны с желтыми лампасами и в хромовых начищенных сапогах со шпорами. Мужик схватил сзади за волосы Софочку и прорычал:
- Ну чего качевряжишся - то сучка жидовская?! Как этому хлыщу штабному поручику Сванидзе так давала, поди, как он хотел? А мне боевому казаку, хорунжему, так и морду воротишь! Пошли сучка к тебе, не хрена бегать по чужим комнатам людей будить! Боломутить!   
       Тут же в коридоре послышалась какая – то возня, ругань и в комнату вбежал чернявый, кучерявый носатый парень в тужурке с блестящими пуговками в два ряда. В руке у парня Хряпа увидел маленький, вроде как игрушечный пистолетик, который парень вскинул и близоруко прищуревщись выстрелил в хорунжего. Софа, вырвавшись из рук обидчика, вдруг глянула на парня и закричала:    
- Зяма!
    Хряпа же успел выхватить из - под подушки, свой Смит – Виссон с единственным, последним патроном и выстрелил в парня, но от крика Софки рука его, наверное, дрогнула и пуля впилась в косяк двери, а отскочившая щепа пробила щеку парня. Тут же неожиданно для Хряпы в его комнату влетел другой мужик, который молча, сгреб в охапку Софу и вытолкал в коридор ошалевшего парня студента. Хряпа не ошибся, мужик этот был его знакомец Артем Избышев. Тут же во дворе раздался свист, стрельба и конский топот.
      Хорунжий же, кривясь, посмотрел на Хряпу,  и,  зажимая рукой окровавленный бок, прорычал:
- Ну, спасибо тебе. Хоть так выручил ты меня казачек и едва мотнул головой в сторону тех Хряпиных штанов с лампасами, что валялись на стуле, что Хряпа все же решил выбросить, как ненужные ему в его будущей жизни, как и бесполезный теперь этот здоровенный, пустой Смит – Виссон. Хорунжий, кривясь и постанывая, вышел, а из  коридора в комнату вошел с подбитым глазом, в разорванной рубахе Прохор Гущин, а за ним уж и всклоченный урядник с обнаженной зачем – то шашкой в одной руке и с наганом на шнурке в другой.
-Вот суки! Ушли! – прорычал урядник.
-Словим. Бог даст, - прохрипел, закрывая ладонью подбитый глаз Прохор, - один то точно Артемка Избышев с Седельникова, он тут частенько у солдатки нашей Дуськи бывает. Да вот курей нам битых привозит, птицу лесную разную.
-А этот шальной жиденок, что братец вашей Софки значит, вроде Зямка, Залман Лобков противный алемент по всем статья, социалист революционер, как в депеши, что с Омску получена, - прохрипел  урядник. Гости вышли, и Степка опять прилег. 
   Через некоторое время урядник без стука опять ввалился в комнату к Хряпе, 
 посмотрел на  Хряпу и прорычал,
- Ты б мил человек тоже собирался. Их благородие хорунжий Свищев требуют, что б его раненого ты до Омска сопровождал. Тутошний фельдшер его рану осмотрел, обработал, перевязал. Поутру можете ехать, гроза вроде прошла. Тихо все кругом. Неторопясь, к обеду в Омске будите.               
               
               
 
                Часть вторая.
               
                Глава 1.
          Хоть и малость подлеченный, забинтованный, но хорунжий ехать в седле не мог. Сразу болел раненый бок, кружилась голова. Так что пришлось выкатить из сарая, что стоял за  конюшней старую, битую, но еще вполне ходовую коляску. Коляску помыли, почистили  и уложили на заднее сиденье, на подушки раненного Свищева, которого укрыли его же шинелью, а Хряпа со своими пожитками пристроился на облучке. Запрягли хозяйского каурого жеребца Кромку. Рядом с Хряпой уселся за кучера разбитной молодец Ромка, который должен был в Омске купить кой чего для хозяйства согласно списку, что наказал ему Гуща, да и пригнать коляску, жеребца Кромку назад, на хутор.
   Часа через полтора, утомительной дорогой Свищев, видимо проснулся и проворчал,
-Ты Хряпа, как там тебя. Слазь с облучка ко мне. Вон, в ногах пристроишься как нибудь. Хоть поговорим. Ромка, ты там хоть чуть прибавь. Тащимся еле, еле. Скукотища.   
    Хряпа быстро развернулся и сполз на сиденье в коляску, усевшись на какую – то поклажу, что громоздилась в ногах хорунжего. Страдальчески скривился, глядя на хорунжего, спросил:
- Что Артемий Карпыч болит бок - то?
- Да ноет, - пробасил  хорунжий,  - и во, вроде опять жар начинается. Вот тебе и пулька навылет, а видать ребра шибко зацепило. Видал, какой Браунинг у этого эсэра сраного. Английский, но и ты его тоже из своего американского Смита знатно зацепил его. Памятка надолго. Спасибо брат, я теперь у тебя в долгу казак. Глянь, там, в корзинке, что мне Прохор в дорогу сгоношил, может, есть,  чего за знакомство.
     Хряпа привстал с поклажи и пошарил в корзинке, вынул штоф с голубоватой самогонкой и круг колбасы.
-Хлеб там еще должен быть. Лепешки мои любимые из гречихи, - улыбнулся хорунжий.
      Хряпа налил в две кружки, правда, себе плеснул чуть.
- Ну, за знакомство казак, - прорычал хорунжий, - ты это, если что зови меня просто Карпыч, иль Артемий, ну а я тебя так Степан, Степка. Какой на хрен Станислав, да еще и Каземирыч. Не по - казацки это, как то. Ладно, а что себя - то так обделил? Мне во, плеснул аж пол кружки, а себе чуть донышко замочил. Что крепка у Гущи его бормотуха?   
- Знаешь Артемий, - скривился Хряпа, - я ж почти не пью. И вообще с этого дела дурею, голова после болит. А в Омске мне податься не куда. Не знаю я там никого.
-Эва, беда, - хмыкнул хорунжий, - у нас по началу казармы на Атаманском хуторе, что у железки, не далеко от вокзалу, шибко знатные были, со всем благоустройством. Ну, а как наш Иван Николаич, атаман значит Красильников, порядок в депо навел. Мастеровых этих значит, кого плетьми посвоспитывали, а кого и к стенке выставили, постреляли зачинщиков. Что б эти железнодорожные значит дело свое сполняли, а в политику не лезли. Вот теперь мы в порту на Иртыше обретаемся.  А что. Дворец генерал губернатора Степного края рядышком, чуть на взгорке. Прямо через речку Омку на бульваре домина в два этажа, там это, Благородное собрание значит. И вот теперь еще там и школа прапорщиков. И прям на бережку Омки сад – «Аквариум». Каждый вечер танцы, музыка. Барышни приходят погулять на «Стрелку, покататься на каруселях, качелях, попить сельтерской, потанцевать, амуры покрутить с офицерами, с казачками. Мы, там, в порту – то пока в двух пакгаузах проживаем, в третьем коней да обоз держим. Вот свезешь меня в лазарет, да и пойдешь в порт. Найдешь подъесаула Мороза Лавра Савича, я тебе для него записку черкну. Он примет без разговору. Толковые казаки нам всегда потребны. Ну а эту цедулю, что тебе в Ялуторовске вручили, похерь. Я вот чуть оклемаюсь, от докторов отвяжусь. Спроворю тебе документ, какой надо. Честь по чести. По всей форме, что б ни какая контрразведка к тебе не прицепилась. Налей, ка еще по чуть. Вроде меня отпустило, может и к докторам ехать не зачем.               
  Мимо загородной рощи, мимо городка Водников они лихо спустились с Любиной горки. Проехав мимо драматического Театра, да  двухэтажного магазина мадам Шаниной и по Любинскому проспекту проехали чуть, между высоких каменных зданий, особняков, лавок, магазинов, как сказал Ромка, свернули направо, в крепость, от которой остались теперь только одни высокие кирпичные, крашенные желтой краской Тобольские ворота. Сразу за воротами тянулось длинное одноэтажное кирпичное здание под железной зеленой крышей и белам флагом с красным крестом у широкого побеленного крыльца.  Ромка помог Хряпе спустить из коляски хорунжева и, опираясь на плечо Хряпы, Свищев, кривясь, прошел в лазарет. Тут же к ним подошел невысокий тощий мужчина в белом халате, под которым был виден пиджак и белая рубашка при галстуке.
-Так, так господа, - забурчал видимо доктор, - в чем дело господин хорунжий?      
-Да, вот доктор. Вот один жидо-большевик значит, маленько поранил меня с Браунинга. Но вот, фельдшер в Захламено смотрел меня, во и забинтовал все в дорогу. Вам значит вот и записку, какую - то написал про меня. Сказал что пуля на вылет. Но вот, бок - то шибко болит, ноет.
-Да, да, - закивал, скривившись, врач, -  пройдите в мой кабинет осмотрим вашу рану, примем необходимые меры.
Тут же из дверей, какой – то комнаты вышла молоденькая стройная барышня в длинном сером платье и таком же длинном белом переднике с красным крестом на груди и на высокой крахмальной белой косынке.
- Руим Самуилович, - подошла она к доктору, - в палату зайдете? Там этот поручик Звягин хотел бы с вами поговорить, посоветоваться.
- Чего ж тут советоваться Наташенька. Я ж сказал выписываться, здоров. Ну, а все свои неурядицы в полку пусть он сам без нас решает. Мы сделали все что могли. Здоров, пусть служит, где предписано, а не по кафе – шантанам здешним шастает. Вот проводите, помогите сопровождающему хорунжего  в мой кабинет я сейчас осмотрю его, зайду на минуту к этому поручику. Проходите, проходите господа. Вот за сестрицей милосердия. Я через минуту буду.
     Через полчаса, хорунжий Свищев уже в каком – то сером, широченном халате, под которым было только исподнее, опираясь на клюку, болезненно кривясь, вышел в коридор.
- Ну, во значит как Степушка. Ты значит, Степан Кузьмич дуй в порт, в казармы до подъесаула Мороза. Передашь Лавру Савичу цедулю, что я ему о тебе написал, ну и обскажешь все про меня. Меня вот доктор недельки на две оставляет в лазарете. Говорит рану надо бы почистить, микстур, пилюль каких попить, чем смазать рану, что б заживала скорее. Вобщем не горюй Степан, я поправлюсь и разом заявлюсь до штаба, а там посмотрим, как дальше нам быть, как тебе жить. 
    На коляске, словно барин Хряпа прибыл в порт, подкатил к серому приземистому флигелю с флагом над крыльцом. В пустом, прокуренном коридоре нашел самую высокую, самую солидную, по его разумению дверь и робко, но настойчиво постучал в нее. Услышал за дверью какое – то бурчанье, смех и толкнул дверь, прошел в кабинет. За столом у окна, прямо под следующей дверью он увидел русого здоровяка в расстегнутой, всклоченной черной рубахе при серебряных погонах с одной звездочкой. На коленях у парня сидела тоже вся расстегнутая взлохмаченная, раскрасневшаяся девица. При появлении Хряпы, она ойкнула и быстро вскочила с колен парня, отошла к окну, поправляя юбки и застегивая кофточку.
- Мне б подъесаул Лавр Савич  Мороз нужен, - прохрипел смущенно Хряпа.
-Там, что на крыльце, в коридоре нет никого? – проворчал парень, застегивая штаны и оправляя, застегивая рубаху при погонах.
- Нету, - мотнул головой Хряпа.
- Ну, Журавель! Вот сука! Нищеброд таежный! Привык там, в Урмане шляться, где не поподя и вот здесь его в наряд дежурным определили. Так его опять куда – то черт унес. Из-за белой двери вышел, заспано зевая кряжистый не высокий, косолапый мужик в мятой рубахе с погонами при трех звездах и прорычал, глядя на, присевшую на краешек скамейки девку,
- А ты чего Марфутка все еще не ушла? Ишь ты, вся  сотня у тебя в полюбовниках. Так еще и болезнью, какой дурной всех одаришь! Урон боеспособности части от тебя! Пошла вон! 
- Господин подъесаул, Лавр Савич. Вот до вас просится, - ткнул рукой в сторону Хряпы парняга.
- Да, Харитон адъютант ты хренов. Так ведь и пришибут, прибьют командира, коменданта, меня значит, а тебе лишь бы свой интерес с девками справить. Отдохнешь тут с вами. Мужика бестолкового в наряд поставили. Что казаков нет, при штабе подежурить? Лень всем. Полное разложение! Вон на соседей, на Аниковцев любо,  дорого посмотреть, одно слово казаки! Черные гусары! А вам все трава не расти!
-Ну, пошли молодец, - кивнул Мороз Хряпе и прошел в свой кабинет.
               
                Глава 10.      
      В душном прокуренном кабинете,  на широком кожаном диване валялась скомканная бурка, из-под которой был виден краешек, какой - то кружевной беленькой, наверное, бабьей одежки. Подъесаул прошел к широкому, обшарпанному столу с двумя тумбами и уселся в кресло. Отодвинув, в сторону от письменного прибора, какие - то бумаги, сгреб волосатой лапищей графин и начал жадно пить из горла графина мутную воду.               
Мороз долго читал, морща лоб и смешно шевеля усами записку Свищева. Потом отодвинулся от стола и крикнул в дверь,
- Харитон! Ну, ка, покликай ко мне, этого нашего контрразведчика Селезнева! Да его самого, а никого из его молодцов мастеров дел заплечных!
Как только в кабинет вошел тощий, лысоватый мужик в длинном черном суконном, не то армяке, иль еще какой не знакомой Хряпе одежке, подпоясанной тонким ремешком с серебряным набором и толи блестящими гильзами, толи патронами, торчащими из обеих карманов на груди. На плечах мужчины были серебристые погоны, тоже, как и у Мороза с тремя звездочками.
- Вот Аристарх Порфиричь, наш - то хорунжий Свищев опять в переплет попал на этом хуторе Захламено. Ну, ты Степан Кузьмич, давай рассказывай все по порядку, как дело было? Кто там  хорунжего подстрелил? Кто там куда убег? Вобщем все подробно. Нам все дюже интересно, - проворчал Мороз.
    Хряпа начал рассказывать, все подробно с трудом подбирая нужные слова. От волнения весь взмок. Ему казалось, что он говорит много лишнего. Упускает, что-то важное, но, ни Мороз, ни Селезнев разу его не прервали и вопросов не задали. Когда Хряпа, выпрямившись, тяжко вздохнул, окончив свой рассказ. Селезнев глухо кхекнул, будто сверля своим взглядом таких мутных, водянистых глаз Степку и прорычал,
- А ты значит из казаков, этих хуторских?
    Хряпа опять съежился и промямлил,
- Да это, мамка моя значит, с поляком ссыльным связалась. Ну и это с хутора пришлось ей съехать, аж до Ялуторовска. Там и померла. Ну, а я как в года вошел при фельдшере – ветеринаре тамошнем Леонтии Андреевиче Груздеве проживал, учился за конями ходить, всякую животину пользовать. У Леонтия Андреевича то практика богатая была. Он же в ту войну, что с японцами была, в казачьем полку служил при конях. Есаул Скирда ему из благодарности дом большой там под Ялуторовском задарил за, службу значит, да и сам Леонтий Андреевич при кресте Георгиевском все ходил. Мало, что мужики со всей округи, так и господа всякие к нему обращались. Я вот генеральского зятя Задорожного по поводу его собачек обслуживал. Да знаете, как-то не в моготу стало, вот я и подался в Омск подучиться, народ поглядеть. Здесь жизнь - то совсем другая.
-Ишь ты! Значит этот Зяма, Залман Лобков не в Новониколаевске, а опять у нас народ мутить объявился. Весь бы их комитет вместе с эти Арнольдом Нейбутом  взять бы, да и сразу всех к стенке. Чтоб не боломутели тыл. А то вон вроде красные опять поперли,   
- тяжело вздохнул Мороз.
-Ничего, отобьемся. Еще и Москву возьмем. Во, и чехи, и французы, и американцы с нами, и вот Английскую миссию надысь открыли, - хлопнул ладонью по столу  Селезнев.
-Эт, пока золотой запас у нас они все и сбежались, - хмыкнул Мороз, - а у меня веры им нет. Что чехи?  Ну, вот оружие при них и воюют пока вроде справно, но все ж к себе домой рвутся. Как во Владивостоке на корабли погрузятся, так и поминай, как звали. С японцами нам верней! Зря это наш адмирал с атаманом Семеновым грызется. У него - то казачков, да орудий поболее будет, чем вот хоть у того ж Атамана Анненкова Бориса Владимировича. Небось, сам – то Колчак, сколько помотался и у англичан, и у американцев был, а полного Адмирала все ж сам себе присвоил, как вот в Омске объявился, да себя Верховным Правителем России объявил.
-Ты Лавр Савич не забывай, кто Александра Васильевича поддержал, помог в трудную минуту, - проворчал Селезнев.
-Ну, Анненков со своими киргизами. Он и знамя Ермака еще при Советах из Никольского собора спер. Во сколько раз казачий Круг ему указывает, - Верни  Святыню Сибирского казачества! А он чего?! Знай, сидит в своем Семиречье, в Семипалатинске молчком. На фронт красных бить не дозовешься. Обстоятельства у него. Враги кругом. А у Семенова все казачество Приамурья, да еще и японцы за ним.    
-Это Лавр Савич, не нашего ума дело, - проворчал Селезнев, - я вот как думаю, съезжу, завтра сам в лазарет, да и опрошу там Свищева, посмотрим, что нам хорунжий еще скажет. Да человечка своего на этот хутор Захламено пошлю. Про тебя казачек, чего уточнить, - пристально посмотрел контрразведчик на Хряпу.
-Ну, вот значит, Степан ступай, ка ты к хорунжему Свеяге, побудешь пока при конюшне.
-Так вот без роду, бес званию, сразу к коням, - скривился Селезнев.
-Так Свищев за него ручается, если что спросим с хорунжего по всей форме, - хмыкнул Мороз.
-Ну, пусть послужит, посмотрим, - проворчал контрразведчик.
-Будешь Приказным казаком Степан Кузьмич, - строго сказал подъесаул.
-Так сразу? – удивился Селезнев.
-А чего, - проворчал Мороз, - во и хорунжего прикрыл. Вражину такого  подстрелил тоже. Да и хорунжего нашего до лазарету доставил. Уберег, Не велик чин Приказный. Иди, служи Хряпа. А вы уж господин начальник контрразведки мне все подробнейше доложите дня через три. Контрразведка! Только жрать, да пить вам давай. Вон я слыхал, что в городском гарнизоне вас, аж девять штук таких нынче контрразведок. Почитай в каждом полку, при каждом Атамане, при каждой Миссии. А вражин все не убывает! Большевики, эсеры, анархисты, максималисты. На каждом шагу по партии супостатов, плюнуть некуда. И всем охота казаков извести! Иди Степан, там, у Свеяге и справу, что положено получишь
  В самых дверях Хряпа столкнулся с аккуратно теперь заправленным, прилизанным  Харитоном. Адъютант на манер, какого полового тащил в кабинет поднос с бутылкой Смирновской, да тарелками с аккуратно нарезанным салом, луком и хлебом.
-Да,- хмыкнул Хряпа, - любят это дело у Красильникова. Это вам не Анненковцы. Еще там на хуторе в Захламено Хряпа слышал от людей про этого не простого Атамана, что вот этот Анненков сам не пьет, не курит. Конфетки уважает, ест их коробками. И с казачков своих за пьянство строго спрашивает. До баб не охоч, да и друзей  его ни кто вспомнить не может. Бирюк, волчина Атаман одно слово.  Но к врагам Власти царевой лют. В сотнях у него дисциплина железная. Порядок во всем. А эта их черная справа, да красные башлыки, да серебреные ножны шашек. Едут по Омску, что твой конвой  Верховного. Черные гусары. А сам  Анненков в Семипалатинске сидит, так ведь дома ж у себя, подолее от штабных дрязг, свар и дань с Семиреченских купцов, да киргизских баев богатую, справно получает. Опять же граница с Китаем рядом.  А Семенов, Семенов что, лезет нахрапом к Колчаку, вынь да положи атаману чин генерал - лейтенанта, а Верховный против, да и не любит Колчак, японцев покровителей  Семенова. Помнит свой плен, мытарства. Вот и решил  сломать хребет красным. Для него это вопрос жизни и смерти.  Ну что, Степан Кузьмич поглядим, что получится, подмогнем  Адмиралу! – хмыкнул своим не веселым мыслям Хряпа и  пошел дальше по безлюдному, вроде в этот час порту.       
   В просторном, щелястом пакгауза, в наскоро сколоченных денниках стояло около полусотни лошадей. Хряпа прошел в конец этой конюшни и, постучав в дверь, вошел в прокуренную, провонявшую чесноком комнатенку.  На лавке за столом, лицом к дверям сидел седой не очень толстый, рябой вислоусый казак со скрученными мятыми погонами при двух звездочках. Судя, по тому, что лицом казак был красен и что – то  жевал, Хряпа понял, что хорунжий только что выпил. Хряпа, молча, вошел в «кабинет» и протянул хорунжему лист с надписью, что ему дал  Мороз.
-Эва, значит, - перестал жевать хорунжий, едва проглотив, съеденное и долго, изучая записку. Ну,  пошли тогда служивый подберем тебе справу. Ты как с убиенного - то не прочь носить? Ну, вот и хорошо, там после Гришки Масола, тоже приказного добрая справа осталась. Его во,  в трактире, шибко бутылкой по темени зашибли эти анархисты. Анафема их бери. А вот справа его, одежка сапоги остались. Родни - то у него здесь никого.  А тебе в самый раз будет, да и лучку на погоны нашивать не придется. Все отстирано, все оборудовано. Носи, красуйся перед лошадками. А жить будешь здесь вот по соседству комнатка. Мне каждое утро, что б с рапортом. Как порядок в конюшне, как здоровье лошадок. Да как работают эти пленная немчура, что к восьми часам с лагерю приводят, да в восемь  вечера уводят. С конвоем, охраной шибко не болтай, не пей. От них еше больше всяких пакостей жди, чем от этих пленных.               
               

                Глава 11.
              Черкеска, штаны и сапоги оказались в пору, вот только бешмет был с какими-то пятнами на спине и вокруг шеи.
-Видать плохо отстиралась кровь, да мозги Гришкины – хмыкнул хорунжий, - вот и газыри с черкески кто-то растащил, хреновенькие правда были, вот пара всего и осталась. Ну, да ты сам купишь. Тут лавок по Любинскому проспекту полно. Зато  вот погоны, ремешок да шашку с револьвером я сохранил, как положено. Получи согласно описи. Грамотный? Тогда распишись. Ну, давай! Тащи свою службу казак!
   У себя в маленькой комнатенке с топчаном и совсем малюсеньким продухом - оконцем почти под самым  потолком Хряпа наконец-то разобрал свой саквояж. Он снял с топчана жесткое казенное одеяло и накрыл весь пятнастый полосатый матрас набитый прелой соломой простынкой, что исхитрился спереть у Гущи с постоялого двора.  Раскладывая на топчане свои вещи – штаны, да рубашки он вынул и голенище – гомонок. Так, вроде тугой на ощупь, хмыкнул, Хряпа и закрыл на крюк щелястую дверь в свою комнатенку. Решил посмотреть свое богатство. Он вытряхнул из гомонка содержимое, и чуть было не сел на пол. Удивленно разглядывая туго свернутые газеты да несколько зажульканных купюр вокруг них. Его разом бросило в пот и он, задыхаясь, рванул ворот рубахи. Ну и какая сука? Когда успела его гомонок так попотрашить? Зойка? – стал соображать Хряпа, - она видела, когда я деньги доставал. Стерва еще та. Не зря люди сказывали, что она еще, когда марухой Федьки – Шкворня была. До Гущинского вертепу в банде Шкворня озаравала, наравне с мужиками. А может Полина? Вон как она внимательно тогда на него смотрела. Да теперь то что! Ищи свищи и спросить не с кого! Надо ж было сразу перед дорогой глянуть. А он в  Омск тогда быстро засобирался. Вот и все, все его богатство теперь. Вместе с мелочевкой, что по всем его карманом и сотни целковых не наберется.      
        Ладно,  - сплюнул Хряпа, - выкручусь. Это мне как упрежденье, что б наперед осторожней, прижимистей был. Не хрен так сотенными швырять. Было б ради чего. На самом дне баула, за жесткой подкладкой он обнаружил еще и хлипкую стопку денег, тех, что он взял из шкатулки в кабинете Леонтия Андреевича. Засунул эти деньжонки подальше, да и забыл. Ну, это конечно не то, что было, но и совсем не с голой жопой. Хряпа сложил свои манатки аккуратно, попрятал все и вышел в конюшню. Где уже четверо мужиков в драных френчах без погон, да в чудных кепках с широкими, длинными козырьками чистили денники. Двое таких же стучали молотками, чинили выгородку, а еще двое помогали третьему, который осматривал копыта лошадям. 
   В широкую дверь пакгауза вошел не знакомый Хряпе рыжий с усами подковой казак, так же как и Хряпа с одой лычкой на скрученных, помятых погонах. Осторожно ступая, казак нес в вытянутых руках два котелка. Поставив их тут же, на стол казак весело  гыгыкнул Хряпе,
- Ну, че? Значит новенький сядай! Я во, у  кашевара нашего нам малость пожрать урвал. Ну, вот значит вроде кулеш, да во, значит  каша с салом. А чай, потом принесут. Может быть. Ты как хлебом - то не богат?
   Хряпа вернулся к себе в комнату и вынес завернутые в салфетку гречишные лепешки.
- Эва, то ж  прямо барские хлеба, - удивился казак, - ну тогда садись новенький, давай перекусим. Да ты на эту пленную братию не смотри, пусть работают. Вон там на крыше из них еще четверо кровлю латают. Им всем пищу может через час, может через два принесут, а то и так в лагерь отведут. Садись, поедим, чего на них смотреть? Не сбегут, да и куда им. В таком - то  виде им деваться некуда. Во, их конвоя тут же в беседке вечеряет, да и по городу кругом патрули. Контрразведка. Я тут вот слыхал от Харитона, что нам скоро поход предстоит. В Седельниково, что на Севере отсюда.  Под Тарой, какие - то разбойники объявились. Напали на милицию в Седельниково, да все оружие у них забрали и самое главное, что этот не то американский, не то английский пулемет Люис сперли. Большая банда собралась, а верховодит ими, один из местных говорят, вроде Избышев из унтеров.  У нас - то кроме этих четырех Максимов этот японский Гочкис еще есть. Мороки с ним. Это атаман Семенов нашему Иван Николаевичу задарил. Семенов - то с японцами шибко дружит. Через то и у Колчака не в чести, все в полковниках ходит. 
- Манлихер! Черт тебя дери! Опять арсенал без догляду оставил! Да еще  и дверь не зачинил, как положено! Не казак, а горе с прибором! – вошел в конюшню хорунжий Свеяга.   
Оказалось, что приказный казак Пашков Кузьма Ларионыч, совсем недавно приехал в Омск после излечения в госпитале в Смоленске. Воевал на Юга - Западном фронте и любимым его выражением радости, иль огорчения было это заковыристое, иностранное слово – Манлихер. Казаки сначала с недоумением слушали эту на вродь немецкую, иль еврейскую фамилию, которую вечно употреблял к месту и не к месту Пашков, да так за ним самим и закрепилась эта кличка, прозвище.
- Ой, ой хорунжий! Манлихер тебя возьми! – вскочил с лавки приказный Пашков, - я вот подумал новенький - то с голоду помрет, а вам всем трын трава. Пошли Степан ко мне, там и почаевничаем.
-Только ненадолго, - скривился Свеяга, - мне с ним еще коней полусотни Вершковского осмотреть треба.
-Ну, видать Степа, тебе недолго тут почивать осталось. Этот змей поручик Вершковский, хотя и из артиллерии  к нам попал, но до казаков шибко лют Манлихер его возьми! Придирается ко всему, лезет, куда не поподя.
  Весь арсенал, а проще говоря, оружейная мастерская Пашкова располагалась в небольшом сарае отдельно стоящем от пакгаузов. На верстаке у стены, у двери были прикручены большие замасленные тисы, стены увешаны какими-то железками, а на верстаке валялись вперемежку какие – то ключи, напильники, молотки. 
-Во, Степан и чего тебе деньгу зазря тратить? Перед кем, там, в деревне красоваться. Серебряные газыри, знаешь, сколько у Шаниной в ее французском магазине стоят? Манлихер ее возьми! Во, возьми, вот здесь патроны, от какой - то американской пукалки.
Во, латунные, чисто золото блестят. Манлихер им в глотку. Ну, ка, сунь  во, в черкеску, за место газырей. Во при случаи с винтовки этого Бердана ими можно попользоваться. Хряпа сунул в карманы эти диковинные патроны и спросил,
- Кузьма Ларионыч, тут у меня есть Смит – Виссон машина вроде солидная, надежная, а барабан пустой. Может, подберешь чего?
-А оставь, - хмыкнул Пашков. Выходя от Пашкова, Хряпа зацепился за какие - то ящики,  штабелем, стоящие у дверей.
- Бомбы не то австрийские, не то сербские, - хмыкнул Пашков, - выбросить бы надо их все к Манлихеру. 
  Хряпа удивленно посмотрел на приказного.
-Да запал у них химия какая-то чудная. Во, эту пимпочку о каменюгу садани, да и брось бомбу куда надо, а она через полминуты, может больше, может и рванет. Вон наш Павлиныч из контрразведки брал их, хотел рыбки в Иртыше поглушить. Какой там. Так и не дождался ни чего. Вот динамит это другое дело, верное дело. Вот они его к себе целый ящик уперли. Запасливые черти Манлихер их возьми.
- Ларионыч я возьму парочку? – полез рукой в ящик Хряпа.
-А бери добра то, - ухмыльнулся Пашков.   
Хряпа сунул в карман две тяжелые ребристые бомбы и вышел из «арсенала».            
        В конюшне за длинным столом сидели эти четырнадцать пленных и хлебали из помятых мисок, какую – то баланду. Хряпа прошел в свою комнатку и вышел с двумя гречишными лепешками. Он подошел к тому рослому солдату, что осматривал, правил молотком подковы на копытах лошадей и тихо, не заметно положил рядом с миской пленного лепешки. Солдат быстро вскинул взгляд на Хряпу и, приложив ладонь к груди, низко поклонился Хряпе.
 Утро нового дня началось с построения полусотни  поручика Вершковского. С отрядом отбывал и санитарный обоз, и приказный Хряпа в подчинение ветеринара прапорщика Славкина.
Тут же к Хряпе подошел Пашков, - ну, во, как чувствовал. Вот Степан, твоя орудия, значит, - сунул он Хряпе его Смит – Виссон, - только это, значит вот подобрать ничего стоящего не удалось. Вот малость барабан и ствол разверткой прошел и вот загнал все шесть штук. Отстреляешь все патроны, да и брось эту канитель. Загубленный ствол. Патронов к нему днем с огнем не сыскать. Прости казак. Я сделал все что мог. Хряпа с благодарностью пожал мозолистую, натруженную руку оружейника и сунул револьвер в переметную суму, что висела у седла его пегой кобылы Разуми.
      При одном поливом орудии и двух пулеметах отряд выехал в поход, оставив казармы в Омском речном порту.  Выезжая из города, Хряпа с удивлением заметил группу казаков, офицеров, что ехала, вроде как на особицу от отряда и среди казаков был хорунжий Свищев. Он ехал на кауром жеребце в черной бурке и весело смеялся, разговаривая с другим рослым подъесаулом в черной черкеске с красным башлыком за спиной. Вороной жеребец подъесаула явно ступал тяжело, видимо чувствуя вес двух переметных сумок, что плотно набитые чем-то висели по бокам седла подъесаула. К полудню отряд вошел в хутор Захламено и Хряпа, наконец – то смог подъехать к Свищеву. Хорунжий с радостью, и с каким - то разочарованьем, обнял за плечи Хряпу,  проворчал в сторону подъесаула,
- Ты глянь Юрий Антоныч, во шельмы, как у нас жизнь хорунжего ценят. Меня собой прикрыл! Подстрелил этого Зяму, меня потом раненного в  Омск, в лазарет доставил, определил. А они, аж одной лычкой отблагодарили казака.
- Ничего хорунжий, вот дело сделаем, вернемся и все провернем по чести. Верно казак?! – улыбнулся подъесаул, глядя на Хряпу.
               
                Глава 12.               
      Вечером отряд вышел с хутора. На постоялом дворе  Прохор Гущин с кислой миной сообщил Хряпе,  что  Зойка вроде сгинула, может, где померла от какой-то дурной болезни. Причем, верно  сгорела, как свеча за две недели, а Полина Игнатьевна тоже съехала в Омск с каким – то купчиной. Так, что смотри ее там, может где и свидитесь. А он теперь вот в полном упадке. Барышни без догляду совсем одни убытки, да и безобразия от них. На конюшне тоже полный разор. Так вот и выкручиваюсь. Да вот теперь эти банды Артемки Избышева. Люди говорят, что около полутысячи собрал варнак. А после этого нападения на милицию в Седельникова, так и совсем с мужиками  сладу, порядку нет.
  Подъесаул, хорунжий, да еще пятеро казаков, среди которых был и Хряпа сразу за хутором отделились от казачьей полусотни, и ушли рысью по дороге на Севера – Запад ближе к Иртышу. Скрытно пошли берегом.
- Не маловато ли нас, - пробурчал Свищев подъесаулу.
- Не робей хорунжий делов-то  на раз. Встретить, передать, - хмыкнул подъесаул. Подъезжая, к заветной заимки в урмане у ручья они остановились, заслышав перестрелку и спешились. Трое казаков во главе с подъесаулом пошли к заимке, а хорунжий Свищев с урядником Боруном  поехали верхами в обход по берегу Иртыша. Хряпа остался при конях на полянке, ожидать подъесаула и его людей. Перестрелка началась вновь с новой силой и у заимки и неожиданно в той стороне, куда только что отправились Свищев с Боруном. Хряпа проверил коновязь и достал, изготовил все имеющиеся у него оружие. Кто ж его знает. Кого черт принесет? Рассуждал Хряпа, укладывая на ствол поваленной бурей сосны свой карабин –  драгунку, да еще и наган, и пару бомб, что взял по уговору этого Манлихера. Где-то, через полчаса, на поляну перед Хряпой выехал Свищев, который с кислой рожей тащил в поводу рыжую кобылу, в седле которой кулем едва сидел урядник Борун.
- Степан! – крикнул Свищев Хряпе, - помоги Севостьяныча снять, да постели его шинельку, уложим урядника. Во, подстрелили его эти бандюги. Но и мы вроде двоих, там, у реки, уложили.
   Через некоторое время стрельба у заимки прекратилась и на поляну вышли, возбужденно переговариваясь, подъесаул и двое казаков.
- Во, значит Федьку Карася нашего эти варнаки прямо в лоб устрелили, - выкрикнул, не к кому не обращаясь длинный, тощий казак, который до этого все о чем-то спорил с подъесаулом. 
- И у меня вот урядник пулю от этих сволочей словил, вроде в бок, может, выживет?  Мы вот только на берег выехали, и эти гады откуда не возьмись. Налетели без счету, и давай палить. Мы только и успели свои стволы расчехлить, да по разу пальнуть, а они разом повернули и в Урман ушли.   
- Ладно, пошли Карпыч, поговорить бы надо с глазу на глаз, отошел в сторону подъесаул.
          Хорунжий тут же бросил только что раскуренную папиросу и пошел за подъесаулом. Хряпа вроде, как собирая свое, приготовленное к бою оружие, пригнулся за лесиной и весь обратился в слух. Слова подъесаула не перебивали, не глушили для Хряпы даже громкий гомон, что вели у костерка казаки, прихлебывая из походной фляги пойло, что ссудил  им Гуща, еще там, в Захламено.
- Слушай хорунжий, похоже, что деньги эти нам, и передавать некому. Побили наших Тарских курьеров эти бандиты. Вон вроде один только и чуть живой остался из них.
- Иш ты! – хмыкнул хорунжий, - А может и хрен с ними с этими курьерами Юрий Антоныч. Вот сейчас этого недобитого курьера я сговорю, что мол, они от нас всю сумму приняли, да и на засаду напоролись, и все полегли, а деньги эти разбойники все и утащили. Вот, в ведомостях сдал, принял, все нарисуем, как надо и этого недобитого до лазарету свезем. Он пес нам за это по гроб благодарен будет. Ну, я ему толику из своих деньжат суну, что б помалкивал если что. А свидетелей из своих надежных ребят подставим, что б расписались, где там надо. У тебя – то, такие верные, поди, есть? У меня вон этот приказный Хряпа, прикажу и в огонь, и в воду пойдет. Вобщем Юра, чего тушеваться. Деньги мать их! Бумажки! Всех делов то. Вся цена, что в Париже они отпечатаны.  А дадут ли за них золото, вопрос?! Вобщем давай сумки, я своего верного человечка заряжу, а там как бог вынесет. Ваша - то контрразведка тоже, поди, шибко потеть не станет, после этих разборок со знаменем Ермака. Сейчас в Омске, пока мы здесь с этими бандами вожжаемся, они с этим Адмиралом, поди, золотой запас России шинкуют. Хрен потом найдешь! Союзнички мать их!
  Хряпа едва успел выскочить из-за кустов, из-за лесины к костерку, как его тут же позвал Свищев.
- Ты Степан, вот прими ка эти сумки, притарочь все путем, да дуй на своей кобылке до Седельниково. Во, вахмистр Усольцев с тобой и раненого Боруна вот в лазарет пристроите, если довезете. А Вершковскому доложите, все как  было. Мол, встретили курьеров, мол, господа офицеры все передали, только разъехались, а тут бандиты. Ну, вступили в бой. Много кого побили. Мол, подъесаул с хорунжим остались разбираться, а вы с ранеными скорей поехали в отряд. 
     Заикастый вахмистр Усольцев преданно смотрел на хорунжего и все только кивал. Хряпа сообразил, что Свищев считает его Степку своим верным человеком и что, не смотря на то, что заика Усольцев все - таки старше по званию Хряпы, докладывать обо всем придется ему Степке Хряпе, как и тащить, прятать, эти чертовы сумки. Ну, Свищев, ну хорунжий жох. На ходу подметки режет, - усмехнулся Степка, покачиваясь в седле, изредка поглядывая на раненого урядника Боруна и  контуженого вахмистра  Усольцева.               
    В Седельникова царила полная неразбериха. Казаки рыскали по дворам в поисках схоронившихся бандитов из отряда Избышева. То тут, то там по селу гремели выстрелы, голосили бабы и дети, да зло брехали сибирские лайки. Проезжая по селу Хряпа, сразу увидел повешенных на воротах кудлатого старика, да растрепанную бабку.  Один из знакомых Хряпы казаков, поправляющий узду у своей лошади, у колодца кивнул Степану, как старому знакомому, что не раз встречался на конюшне и на плацу в порту, в Омске.  Выпалил с ухмылкой:
- Видал, во значит, как. Наш поручик на суд быстр! Отца, да матку, значит, этого Артемки Избышева первым делом вздернули, да вот сестры этого бандюги со своими мужьям, да детишками сбеч успели! Ну, да ничего спамаем! Вот уж душеньку отведем!      
      Только ближе к полудню Хряпа разыскал поручика Вершковского и походный лазарет. Сдал фельдшеру раненных и пошел с докладом в командиру отряда.
  Поручик зло кривился и, покачиваясь, в невесть откуда взявшемуся в этом  добротном  сибирском пятистенке барском кресле,  выслушивая доклад Хряпы. Стукнул рукояткой нагайки по столу, покрытому какой – то алой тряпицей и прорычал,
-Обгадились, стал быть господа офицера! И людей положили и деньги просрали! Тебя казачка прислали, значится задницы свои прикрыть! Герои! Ну, да ничего, там, в Омске, Селезнев со своими контрразведчиками дознается про все! Всех наизнанку вывернет! И за деньги спросит,  и  за посыльных, что из Тары к вам поехали. Ишь ты, и засада - то этих бандитов, как во время, да к месту нарисовалась! Ладно, иди, отдыхай! Приедет этот Анненковский подъесаул, поговорим. С тебя – то спрос, какой! Иди! Свободен!
   Степка Хряпа, выйдя от поручика, разыскал казаков из своего взвода, что остановились на постой в просторной, добротной, чистой избе у речки. Хозяйка статная баба с подбитым, заплывшим глазом да разодранной одежде робко поставила перед Хряпой кружку и крынку с молоком, да положила ломоть хлеба. Боязливо запахивая разодранный подол широкой цветастой юбки, молча, отошла в угол.
- Ты, это значит, Степа не тушуйся. Во гляди, хозяйка значит, тебя и к себе на постой определить может под бок на перину. Мужик – то ее тута в Председатели Сельсовету выбилси! Избышев его значит, определил, назначил, избрал. Да мы вот его, Председателя этого в колодце утопили, а флагу, что он на избе вывесил, ты ж, поди, видал у господина поручика, валяется на столе. Во и бабу этого Председателя мы всем обществом попользовали! Скусная тварина! И тебе хватит! – пьяно икая, прокричал черноусый вахмистр.      
    Слегка перекусив, Хряпа, вышел из избы, обошел сарай с сеновалом, осмотрел коней  и, бросив на свежее сено свою шинель, забылся чутким сном.
      Проснулся Степка ранним утром, но не от того, что выспался. Разбудило его, да и весь отряд внезапная стрельба, да раскатистый гром, что прогремел там, в доли, за урманом.
- Ишь ты! Никак орудия! Братцы! – заголосил, выскочивший во двор казак в одной рубахе и без сапог.
- Оденься обормот, - вышел на крыльцо вахмистр, - наше орудие при нас, господин полковник со своими еще, поди, плывут на пароходе. Это, поди, эти бандиты чего рванули. А ты орешь, как скаженный! Панику сеешь!   
    Через час весь карательный отряд поручика Вершковского выступил к месту предполагаемого боя. С Иртыша вроде опять прогремело это не известное орудие и за частой оружейной стрельбой послышалось отчаянное лошадиное ржанье. Потом пароходный гудок и впереди на берегу, за лесом  отрывисто застрочил пулемет.
- Ну вот, и этот уворованный  Люис объявился,- привстал на стременах, сдвинув фуражку на затылок хорунжий второй сотни Ястребов.   
- Думаешь, тот пулемет, что у Седельниковских милиционеров бандиты забрали,
- подъехал к хорунжему поручик.
- А кто ж?! Ваш бродь! Я еще по той войне от этих гадов натерпелся. Запомнил эту музыку на всю жизнь.
- Так ведь английский пулемет – то, - хмыкнул поручик.
- Ну и что, - махнул рукой хорунжий, - продают всем, лишь бы гроши получить,  да орудия не ржавело, не залеживалось. Точно Люис тарахтит! Гочкис японский тот еще и прихлебывает, а этот что твой дырокол шлепает!
-Сошли с дороги! Развернулись цепью и по Урману к Иртышу, - скомандовал поручик.      
      Хряпа с обозом, в числе последних, выехал на пологий, поросший тальником берег Иртыша. Почти на средине реки у острова, явно сидел на мели пароход с покореженной белой рубкой и сбитой на бок трубой. Из трубы почему-то валил дым, но не над трубой, а во все многочисленные дыры и щели. И с парохода то и дело раздавались гудки, переходящие в беспорядочный, жалкий свист. От парохода тянулся длинный, толстый канат, за который была прицеплена баржа. Баржа уже значительно обошла пароход вниз по течению и готова была, наверное, оторваться от буксира. На барже были видны лошади, привязанные к каким – то перилам. С баржи раздавалось непрерывное паническое ржанье, гремели выстрелы. Много людей, верно с баржи, барахтались в волнах Иртыша, пытались выбраться на заросший  тальником остров, а из кустов, с острова их безоружных кто – то  безжалостно расстреливал.  Вдруг на острове опять, что – то глухо ухнуло и раздалось, будто змеиное шипенье. Через секунду на барже прогремел взрыв, и лошади ломая, перила, разрывая узду стали прыгать в воду.
- Ястребов! Хорунжий! Разворачивай нашу пушку и давай по острову! Да смотри наш пароход не накрой, - кричал поручик.
- А это, уж как придется, ваш бродь, - хмыкнул хорунжий, - и какого хрена их туда понесло к этому острову на мель? Протока, фарватер ведь завсегда вроде у этого берега. Капитаны ракушечные оглобля им в дышло! Сколько коней загубили!
 Первый же снаряд из орудия карательного отряда поднял груды земли и веток на острове. Стрельба разом прекратилась, а от острова вроде отчалила длинная лодка чалдонка.  Казаки начали стрелять по ней из своих кавалерийских карабинов, да куда там!  Такое расстояние, да и юркая лодка быстро спряталась за островом. Наконец к берегу подтащили из урмана с десяток утлых лодок и толстых лесин, которые споро связали в плоты и отправились к острову добить засаду и спасти пароход, лошадей, что еще ржали на полу затопленной баржи.               
    К полудню стало ясно, почему буксир пошел, огибая фарватер к острову засаде. Во, сволота! - матерился Ястребов, - гляньте ваш бродь! Они ж почитай по всем деревням в округе  цепи с колодцев поснимали, да вот к этим корягам пришпандорили, реку протоку перегородили, а на пароходе – то заметили и, что б  машину, колеса не поломать в сторону и свернули. А там засада. Во, глядите на их пушку, что вверх колесами на острове валялась! Мастера мать их! Меж двух больших тележных колес на мощном деревянном лафете был закреплен железными кольцами березовый чурбак, тоже опоясанный множеством железных обручей. Обоженная полая сердцевина чурбака хищно смотрела, будто жерло на казаков.
-Ишь ты, - отступил от лодки казак, - а чем же они палили из такой орудии? 
- Чем, чем? – хмыкнул хорунжий и бросил на берег холщовый кисет, набитый каким-то железом.
   Казаки развязали мешочек и удивились, - эва, это, что ж они в округе все чугунки, сковородки покололи чтоль?
- Ага, - скривился хорунжий, - а знаете братцы, как свистит, да воет эта погонь, когда летит по наши душеньки? Жуть!
- Матвеич, а это, что ж за это железяка, вон в лодке, в носу валяется? – спросил кто-то из казаков.
- Это, - хмыкнул хорунжий, - это я так, понимаю у них бомбомет, был. Во, сюда пороху набьют, а сюда бомбу-гранату положат и запалят порох. И пошло значит, - сначала вонь, потом огонь. А бомба и летит на кого бог пошлет. Но бывает и в цель, как, к примеру, вот по барже, по коням.  Сами видали. Эха, верно, говорят голь на выдумки, хитра! Особливо, когда хотят прибить нас грешных! 
               
                Глава 13.
         Ночевали кто, где, как  придется. В основном в сосновом лесу урмане у костров. Степка Хряпа пристроился к обозной телеге и на ней и заночевал, прикрывшись попоной. Под утро объявились подъесаул Воронцов и хорунжий Свищев.
-О! Степан и ты уже здесь! Добро! Добро! – подъехал к Хряпе хорунжий с улыбкой, потом взял за плечо Хряпу и отвел в сторонку, хрипло прошептал, - сумки-то где?
-Так там в Седельниково, за церковью в могилке зарыл. Могилка приметная, какой-то Дарьи Волошиной двадцати семи лет.
-Молодца, - хлопнул по плечу хорунжий Степку, - толково распорядился. Бог даст, вернемся все и заберем. А сейчас помалкивай. Кто б, чего не спросил. 
     Под вечер, из-за мыса показался большущий белый, двухпалубный пароход «Богатырь» и за ним надсадно пыхтя и громко шлепая колесами по воде, весь прокопченный, и помятый небольшой буксир, на борту которого едва читалась надпись «Товар пар».
- Иш ты, - хмыкнул, - хорунжий, - Адмирал - то наш, никак весь свой флот сюда отрядил, этого Артемку Избышева воевать.
- Так во главе экспедиции - то  друг и товарищ Адмирала полковник Франк. И по берегу еще три сотни казачков должны следовать. Наверное, скоро объявятся, - задумчиво пробасил, подошедший к ним подъесаул.
- Ладно, Юрий Антонович, чего тут разглядывать? Нам бы вот со Степаном, во, в это Седельниково вернуться требо, - скривился хорунжий.
- Не гони лошадей хорунжий. Надо ж с полковником встретиться. Доложить. Чего нарываться. Самим всю картину обрисовать, а не давать сторонним строить догадки,  его контрразведке выдумывать чего. У него этот штабс-капитан Звонарев, зятек генерала Розанова лют, что до красных, что и до нас грешных. Одно слово контрразведка, - задумчиво проворчал подъесаул.
- Ладно, Степан ты далеко не пропадай, а ну как чего подтвердить придется, - проворчал Свищев.
   Среди ночи в лагере объявился есаул со взводом казаков, которого полковник тут же затребовал к себе с докладом. На двух лодках, прибывший есаул, подъесаул Воронцов,   хорунжий Свищев и Степка Хряпа отправились на борт «Богатыря».
В просторном, чисто прибранном, ярко освещенном салоне их встретил штабс-капитан Звонарев. Было заметно, что штабс-капитан, выпивши, и, наверное, вкусно закусивши. Он постоянно икал и старался отворачиваться от прибывших.
     Через четверть часа в салон вошел заспанный, но опрятно одетый полковник. Все разом вскочили и вытянулись перед полковником.
- Есаул, - прохрипел полковник, - как дошли? Аркадий Самсоныч, у вас есть что-то новое? Так подъесаул Воронцов, а вы опять в такую скверную историю вляпались. Что ж это вам батенька так все не везет?
   Первым начал свой доклад есаул. Он четко доложил, что отряд из трех сотен казаков прибыл в Седельниково без происшествий, без потерь. По пути из Омска пришлось навести порядок в ряде деревень, сочувствующих бандитам,  пополнить запасы провианта. В четырех деревнях установили твердую, законную власть и показательно покарали смутьянов. В Седельниково соединились с отрядом поручика Вершковского, который деятельно наводит порядок и в этом большом Сибирском селе.
  Постоянно промокая салфеткой усы, штабс-капитан контрразведчик начал свой доклад, постоянно зыркая на подъесаула Воронцова.
- Господин полковник, в ходе тщательного дознания проведенного мной и моими офицерами установлены следующие факты, прорычал контрразведчик:
- Как вы изволите видеть здесь в  этой Ачеирской  излучине, - ткнул он карандашом по карте, - по воде, тое есть по фарватеру верных верст,  двадцать, а то и чуть больше. А вот по суши, через урман всего две версты. Наиболее верное предположение, что бандиты здесь держали своих наблюдателей, которые и предупредили свою засаду о нашем продвижении. Засаду эта и выставила боны с цепями, чтоб препятствовать продвижению наших судов и подготовили огневую засаду на острове. Подъесаул Воронцов сам не ведая того и нарвался со своими курьерами на бандитов, которые перемещались от засады к основным силам Избышева, что б передать какие-то сведения, распоряжения. При опросе, оставшегося в живых, но смертельно раненного этого Тарского курьера оный подтвердил, что передача посылки с деньгами состоялась. Претензий к Воронцову и его людям нет. Бандиты напали столь не ожиданно и стремительно, что возможны какие - то упущения в оформлении документов. В бою подъесаул получил ранение и потерял людей из своего отряда. Скончавшийся у меня на руках курьер подписью своей заверил, что старший их группы получил посылку, которую вероятно  захватили бандиты.
-Что-то еще Павел Григорьевич? – хмыкнул полковник, - я же чувствую, что у Вас еще что-то есть. Козырь в рукаве, - хмыкнул полковник.
- Господин полковник, - скривился контрразведчик, - вот при более тщательном обыске личных вещей умершего курьера было обнаружено это. И штабс-капитан вынул из своей полевой сумки пачку купюр в банковской упаковке, положил деньги на стол. Хряпа только глянул на  деньги и его будто ожгло. Пачка синих пятерок, аккуратная пачка в банковской упаковке и вот еще крест, загогулина на упаковочной ленте, оставленная Гаврилой чернильным карандашом. Сразу всплыл в памяти подслушанный разговор. Вот, значит, какими «своими» деньгами Свищев купил, замазал глаза этому чуть живому Тарскому курьеру.  Но когда успел? Обворовал его, Хряпу. Когда Степка еще его, Свищева раненого, этого вез в Омск, в лазарет. Ну, хорунжий, ну гада, да и только! Сжал кулаки Степка, но старался вида не показывать, быстро соображая про себя. Точно по дороге в Омск, Свищев, претворяясь спящим в коляске, порылся в его Степкином саквояже. Ну, господа благодетели, хрен вы у меня теперь хоть копейку получите из тех сотен тысяч, что в Седельниково схоронены. Эх, Хряпа, Хряпа верно же этот самоед тогда у костра сказал, - будь всегда на стороже! Кругом враги! Так и смотрят, что б тебя объегорить, себе на прибыль.
-Господин полковник вот приказный казак Хряпа сам видел, присутствовал при передаче посылки, - толкнул в бок Степку Свищев.
-Ладно, хорунжий все и так ясно, - кивнул полковник, - а у курьера - то ассигнации еще царские, да и в банковской упаковке. Павел Григорьевич, у вас еще какие-то предположения есть?
  Начальник контрразведки только пожал плечами и убрал со стола пачку денег обратно в свою светло – желтую кожаную полевую сумку.
-Господин полковник, тут есть информация от поручика Вершковского, доложу Вам лично.               
-Хорошо штабс-капитан, - кивнул полковник, - господа больше не смею вас задерживать. Отдыхайте!   
      Хряпа, Свищев и подъесаул на той же лодке вернулись на берег и господа офицеры удалились ночевать в приготовленный для них шалаш, а Степка остался у костра, улегся на свежем сосновом лапнике, прикрыв его буркой. 

                Глава 14.               
       Раннее, дождливое утро началось со стрельбы и непонятной беготни. В лагерь, на взмыленных лошадях прискакали четверо казаков во главе с подхорунжим Спиваком. Ни слово, не говоря, они спешно, уселись в лодку и быстро направились к пароходу «Богатырь» с докладом полковнику.
    Степка сходил до полевой кухни и разжился миской со вчерашним кулешом, ломтем хлеба, да кружкой горячего, крепкого чая. Чай не понятно чем пах, но после такой ночевки в урмане, на берегу реки казаки дружно хлебали этот горячий напиток.
- Во, кашевар наш Антип сказывал, что вот доктор Фомин, что с полковником Франком на пароходе прибыл, велел ему в чай по более Иван чая положить, да еще какой - то французской лекарствии добавить. Что б значит мы животами не занеможили. Гигиена, какая то, холера ее возьми!
-Ага, вон из Седельникова, видал, прискакали, как наскипидаренные и скорей к полковнику. Поди, эти бандиты Артемки Избышева там им сильно просраться дали! Поправили желудки!  Война! Мать ее ити! – зло проворчал и, выплеснув из своей кружки  в костер остатки этого пойло урядник.
  К обеду расчистили фарватер, засаду, конечно же, не словили и отправились далее карать мятежников, наводить порядок.
   В конном строю, по глухой дороге через урман Степка Хряпа к обеду приехал опять в Седельниково. В селе чувствовалась какая – то беда. Молча, по улицам бродили злые казаки, селяне же сидели по избам, не высовывая нос, даже собаки вроде не брехали. Степка нашел уже знакомую избу Председателя и побитая баба в драной одежке, все, также стыдливо запахивая подол рваной юбки, подала ему ломоть хлеба с куском желтого сала. Въехавший за Степкой во двор казак Лапиков, только хмыкнул, глядя на бабу,
-Чего Аграфена? И зашиться - то тебе некогда и мне некогда тобой заняться? Видать казачки как тебя завидят, так и тащат тебя под плетень мстить за мужа! Ничего привыкая! Мы теперь здесь надолго! И власть наша крепка! Да люта, до таких вот противников, как твой мужик был.   
    Хряпа благодарно принял от хозяйки харч и молча, прошел в избу, где она, как было видно, прибрала, навела порядок. Гришка Лапиков с матерками, да разными срамными намеками вошел в избу за хозяйкой. Постояв, посередь горницы он огляделся и удивлено присвистнув, подошел к красному углу,
- Ну, во, а говорят, что эта власть красных безбожники, а тут у председателя в дому такое благолепие. И Лапиков потянулся к образу Николы Угодника в серебряном окладе.
- Не трожь! - громко закричала хозяйка.
- Ладно! Орать то! – прошипел Гришка и, оглянувшись на хозяйку, застыл в удивлении раззявя щербатую пасть. Хряпа, опустив кружку на стол, проследил за взглядом Гришки и увидел, как из-за занавески на печке в их стороны глядит ствол ружья.
  Степка, будто в забытье нашарил под полотенцем на лавке свой наган самовзвод и не глядя, выстрелил в сторону печки три раза.
  Тут же с громким стуком ружье упало с печки на пол, а за занавеской раздался хриплый стон.
    Гришка тут же подскочил к печке и содрал занавеску. На припечнике  оказался  седой дед, который  зажимал окровавленный бок и сучил ногами, обутыми в серые пимы.  Тут же в горницу вломились хорунжий Свищев и поручик Вершковский, 
- Что здесь за стрельба?! – заревел, глядя на Хряпу Вершковский.   
- Так ить, вот ваше благородие, какого злодея в дому ущучили, - запричитал Гришка, вытянувшись перед офицерами, - прям смертоубийство на дому! Во, хорошо Степан не сплошал, а так и полегли б не за здорово живеш.
- Да, уж Степан у нас казачек не простой, - хмыкнул хорунжий и, обойдя поручика, выстрелил из своего нагана деду прямо в лоб, - чтоб не мучился старый партизан, - зло проворчал Свищев и, подойдя к столу, довольно хмыкнул, сгреб под мышку образ Николы Угодника. В дверях остановился и посмотрел на хозяйку,
- Ты это! Деда вынеси куда, да зарой. Морду свою умой, причешись, да приоденься Председательша. Вечерком зайду! Степан пошли со мной!
   Во дворе к ним подскочил, буквально вывалившийся из седла взмыленного коня казак,
- Ну, все ваш бродь, - обратился он к Вершковскому, - застрелился злодей! Сам себе пулю с Маузера пустил в башку, последнюю значит.
-Вот, я ж говорил, надо было с хорунжим нам туда идти, а не по селу эту бандитскую шельму искать! – недовольно проворчал поручик, глядя на Свищева.
- Так и чего? – хмыкнул хорунжий, - слыхал ведь застрелился, гад. А баба его с детишками? – взял за рукав казака хорунжий.
-Так ить, сбегли кудай - то, пожал плечами казак, - он значит, их и прикрывал как они сбегли, отвлекал нас на себя. Во значит, до последнего патрона! Наших казачков пятерых положил и этого поручика Сванидзе маленько поранил, значит, ну да вот наш подъесаул сейчас подъедет все и обскажет. Он там, уж очень геройски командовал, сам пулям не кланялся.
- Докомадовался, - зло прошипел Вершковский, - и этот Избышев застрелился и семейство его сбежало.  И посылка куда-то пропала.
      Так Хряпа и узнал о гибели своего знакомца, красного командира Сибирских партизан Артема Ивановича Избышева. В конце улицы к хорунжему и Степке подъехал подъесаул Воронцов.
- Ну, Юрий Антонович, наслышаны, наслышаны о вашем геройстве, - улыбнулся хорунжий.
- Да, ладно тебе, - махнул рукой подъесаул, - я вот все могилы вокруг церкви на погосте осмотрел, сумки где? - посмотрел Воронцов на Хряпу, а потом вдруг зло уставился на Свищева.
- Ты че?! Ваш бродь, - соскочил с коня хорунжий, - я ж с Вершковским по селу этого паразита искал.
- Вот, я и говорю, приехал на место, как этот казачек указывал, кивнул подъесаул на Хряпу, - а там все могилы растревожены.
- Может, кто видел, когда ты сумки хоронил? – посмотрел на Хряпу Свищев.
- Не должно быть такого, ночь была, - мотнул головой Степка.
- Что ж, будем значит искать, - хмыкнул Свищев.
-Да уж постарайся. Атаман такого не простит, - зло прошипел подъесаул.
   Старайтесь, старайтесь, будет вам наука. Нашли дурачка в темную меня на такое дело подставлять. Да еще и хорунжий пораненным прикидывался, а сам меня так обобрал. Соображал, молча Хряпа, глядя на «друзей», господ офицеров.
     Рылись по могилкам  полдня, разворошили почти два десятка могил, смущая своим рвением кладбищенских сторожей и селян, проявляющих любопытство.
-Да вот контрразведка наша дала задание, еще в Омске бумажки тут этих красных бандитов сыскать, - хмуро бросал хорунжий, вытирая пот с покрасневшего лба.
- Могет быть в гробах посмотреть? – проворчал один из казаков помощников.
-Тяпун тебе на язык с лошадиную голову, - зыркнул на него седоусый казак Ленька Ребров, - ты как хочешь ваш бродь, но греха такого нам на душу не наваливай. Сам видел мы, когда еще только пришли сюда, а уж с десяток могил окрест были потревожены, порушены. Если что и было, так верняком уже утащили.
- Во, Карпыч, - бросил к ногам хорунжего скрученный ремень казак, - окромя этого ничего более не нашел я.
- Где? - вскинул  с надеждой взгляд хорунжий.
- Так вона,  во, под крестом у той могилы Дарьи утопленницы, Волошиной что ль. Люди рассказывают, в двадцать семь лет сама утопилась. В девках засиделась. Что ж бывает. В общем, все, что я нашел стоящего.  Ремешок видать от сумок переметных, что под брюхом коня стягивают.
- И все? – проворчал хорунжий.
- И все,  Артемий Карпыч, - скривился Ребров, - дальше только домовина трухлявая этой Дарьи. 
- Степан, глянь, - протянул ремни Хряпе хорунжий.
- Они, - кивнул Хряпа, - во и кольцо это кривое я заполнил.
- Ну ладно пошли казачки так и доложим, чего тут рыться. Народ смешить, - зло  сплюнул хорунжий.
 А Хряпа подумал, ну толково я все прикинул. Ломайте, ломайте свои головы, ваш бродь.
  К вечеру ближе Свищев вызвал к себе Хряпу. Хорунжий и подъесаул сидели за столом в чисто прибранной горнице того председателя, а приодетая и причипуренная хозяйка бойко крутилась у стола вокруг господ офицеров.
      Во, сука, - подумал Хряпа, встав в дверях горницы, - во и шею то все платком прикрывает, засосы прячет. Видать Свищев утешил вдовицу. Приглянулась баба хорунжему и плевать, что ее взводом любили в очередь. Да ладно хорунжий, кто ж тебе судья.
- Проходи, проходи Степан, - весело крикнул Свищев, - во, Юрий Антоныч к тебе с поручением. Проходи казак выпей на дорожку.
- Вот, значит, приказный казак Степан Каземирович Хряпа, передашь в Омске, отдашь сей пакет начальнику контрразведки штабс капитану Селезневу, а еще поучаствуешь в эвакуации в лазарет раненного поручика Сванидзе и больного вахмистра Загоруйко, да еще в команде поедет с тобой казак Иван  Щерба. Думаю, вчетвером справитесь с заданием и путь одолеете, и если чего отобьетесь от каких супостатов, что в пути к вам привяжутся, нападут. И поручик – то не больно уж, какой раненый, и у вахмистра его медвежья болезнь от тоски по дому приключилась, - ткнул на стол свой стакан с чаем подъесаул, - гляди в дороге пакет береги, не вскрывай, не потеряй. 
    Хряпа вышел от господ офицеров с пакетом на груди и тревожным чувством, какого - то подвоха. Что опять задумали благодетели? – ломал голову Степка.
  Выехали поутру в телеге, на сене лежал, постанывая поручик в новенькой, как говорят с иголочки форме и хромовых начищенных сапогах. У поручика была перевязана голова, как узнал Хряпа, в перестрелке с Артемом Избышевым поручик  больше прятался за спинами казачков, да вот, как – то угораздило этого штабного вояку оцарапать лоб. Смурной вахмистр Загоруйко с кислой рожей сидел на телеге за кучера. В поводу за телегой трусила Степкина Разумь, да еще кобылка Загоруйко. Казак Щерба верхами на своем пегом жеребце поехал поперед, вроде как с дозором, в разведку.
      Проехали наиболее густой урман, выехали почти на берег Иртыша, как где-то далеко впереди грянул выстрел.
- Федька охотник хренов, поди, какую дичь увидел с карабину свово палит, дурила, - проворчал Загоруйко. Потом впереди за рощицей прогремели еще два выстрела.
- Эва, Степан езжай ка ты погляди чего там, опустил вожжи Загоруйко и поднял с телеги свою драгунку. Тут же заерзал, приосанился раненый поручик, вынул из кобуры свой наган. Сразу за поворотом, за рощицей Хряпа увидел плетущегося по дороге пегого жеребца и безвольно свесившего руки, лежащего в седле Щербу. Его голова без фуражки вся была в крови. Хряпа поймал повод жеребца и поспешил навстречу телеге. - Эх, ма! – скривился вахмистр, - и двух верст от этого проклятого богом и властью бандитского Седельникова еще не отъехали и вот тебе на! Федьку убили, ваше благородие! Вертаться надоть!
- Не каких вертаться! - неожиданно твердо прорычал поручик, - в Омск, в Омск, чертовы дети! У меня там дел полно! Срочно нужно самому Колчаку доложить!
    Скрипя и тарахтя на кочках,  телега понеслась по дороге, так что Хряпа верхом на своей кобыле Разуми едва поспевал за ней. Наконец они проехали эту злодейскую рощицу, лог и углубились в урман, проехали по ложку, оврагу, как с взгорка вдруг по ним ударил пулемет.
- Эва, как! И здесь засада! Пулемет этот чертов Люис! Сколько ж их? – зарычал вахмистр и спрыгнул с телеги, перезаряжая свой карабин. Хряпа, вынув из переметной сумки  Смит – Виссон прижался к шее своей кобылы быстро поехал вперед по дороге.
  По тому, как на дорогу сыпались сбитые пулями ветки, да изредка взлетали, комья дорожной земли было ясно, что из пулемета, кто-то садит не умелой рукой. Стреляет не прицельно, а в одном направлении, будто веером. Степка наугад, на звук выстрелил пару раз из своего грозного револьвера. Стрельба вроде прекратилась, но буквально через минуту пулемет опять заработал. Хряпа спешился и, прячась за деревья, побежал к пулемету. На взгорке в кедровнике, меж почерневших, изогнутых корней торчала зеленая тренога, на которой был пулемет. Здесь же, привалившись, спиной к дереву сидел мужик в рубахе, на животе которой сквозь белый лоскут проступало большое кровавое пятно, а у пулемета со слезами стояла баба и рвала из затвора ленту, видимо с перекосившимся патроном. Хряпа, не раздумывая, выстрелил в бабу и тут же, обернувшись, увидел вахмистра, который со своим карабином пошел к мужику.
- Видал Степан парочка какая? – прохрипел вахмистр, - этого бандюгу я сам, самолично нагайкой порол в Седельниково, а этаж вроде баба, жена того председателя Совета ихнего, что мы в колодце утопили. Во и опять свой подол рубахи порвала, пузо этому антихристу заткнула, перевязала. А ты Степан, стал быть молодец! Во как стреляешь ловко, да еще и из такой орудии. Степка остановился возле убитой им бабы, с трудом узнавая в ней ту хозяйку, что снасильничали казачки, да приголубил потом  Свищев. Нет, хорунжий. Не покорилась тебе эта Сибирская баба. Пошла мстить и за мужика своего и за свои  страдания. Бежать тебе Степка Хряпа надо от этой гражданской бойни, пока не засосало, не больно еще извозился ты в кровушке народной. Какой на хрен начальник?! Подохнешь псом шелудивым! До смерти от такого не отмоешься! Чего ж этот самоед, дед хренов со своей концевой тропой не является? Что это еще не все мои испытания? Думал Хряпа, глядя на убитую им бабу. За его спиной вдруг грохнул выстрел и он резко оглянулся, увидел, как скорчившись, заваливается на бок вахмистр, а в руке раненого мужика еще дымиться обрез той винтовки Бердана, что рекомендовал Хряпе еще Манлихер - Пашков в Омске. Степка без раздумий выстрелил в лоб мужику, вырвал из его рук еше горячий обрез и, перешагнув через тело вахмистра, пошел вниз по откосу, к дороге. 
   Поручик с перевязанным лбом все еще сидел в телеги, его правая нога была не естественно подвернута и он еще более, страдальчески корчил свое холеное лицо.
- Ты это,  уж казачек довези меня в Омск. А вахмистр где? Что погиб служака? Смотри Степан Каземирович ты видно казак не простой. Этих казаков снарядили, чтоб не только меня сопроводить, а и тебя в контрразведку сдать. Пакет, что тебе дали уничтожь. Меня вот до Омска доставишь я за тебя слово, где надо замолвлю. Не пожалеешь. Я у самого Адмирала в фаворе. Он меня частенько с Авдотьюшкой, ну генеральшей Гришиной – Алмазовой к себе приглашает кокоинчиком угоститься. Слышь, Степан пока вы там с вахмистром в урмане воевали, меня вот шальной пулей в ногу зацепило. Посмотри, да перевяжи, - кивнул поручик на свое окровавленное бедро. Степка быстро стащил с поручика сапоги и фасонистые  бриджи, заголил тонкие кальсоны, увидел рану на гладком бедре. Нашел на телеге свою сумку, достал бинт, что перед отъездом купил в Омске, в аптеке и туго замотал рану, потом помог одеться поручику.
   Странно, - думал Хряпа, - дырка в ноге у поручика явно не от пулеметной пули. Рана малюсенькая, на вылет. Да и пулемет, вроде пока он к нему по урману бежал по дороге вроде не стрелял. Пока баба  своего раненого перевязывала, рубахи рвала, да потом чуток по урману пальнула, тут и затвор у пулемета заклинило. А хрен вас знает ваше благородие, чего вы все городите. Чего все придумываете.
   Проехав с версту, Хряпа обернулся в телеге,
- Господин поручик, может, в седле поедете? Сможете? Так, побыстрей будет. Во, кобылка Загоруйко вроде спокойная. Гнать не будем. Может, сдюжите. А на телеге нам до Омска, аж до морковкина заговенья не добраться. Маята одна, - проворчал Хряпа.
    Кряхтя и постанывая,  поручик влез в седло на кобылу и они трусцой продолжили путь.         
               

                Глава 15.               
         К вечеру третьего дня они были на постоялом дворе Прохора Гущи. Весь долгий путь от деревни к деревни, от села к селу для Хряпы тянулся тягостной качкой в седле, да бесконечными стонами поручика. В каждом селе поручик требовал свежей перевязки своих ран и словно теленок крынками дудолил молоко, требуя в основном парное.          
        В Захламено жизнь текла неспешно, почти без перемен. Перемены были только в хозяйстве Гущи. Постоялый двор на глазах приходил в упадок. Барышни разбрелись кто куда, в основном съехали с кавалерами в Омск, конюх Семен Саврасович помер и за конюшней Прохор поставил приглядывать, Ромку. Но, этот шубутной парняга не столько смотрел за конями, да порядком в конюшне, сколько стал домогаться до хозяйки Олимпиады Ниловны. Она, баба вдвое старше Ромки, но воспылала, все ж таки, как на грех чувством к молодому, удалому парняге. Наконец Прохор, как – то подловил их на конюшне в сене, за этим делом. За любовью. Олимпиада потом неделю ходила с заплывшим глазом, а Ромка все менял рубахи, так, как проступала кровь на спине и боках от хозяйской нагайки. Прохор стал безудержно прикладываться к бутылке. Часто и без меры «дегустируя» свой продукт. Перед отъездом с постоялого двора Гуща сквозь пьяный  рев, выпалил Хряпе:
- Знаешь казачек, а ведь все мои беды с тебя начались! Дурной глаз у тебя парень! И господа, возле которых ты все крутишься, до добра тебя не доведут! Не кому вам добра не будет! Эх! Жисть наша! Пропала Россея! Все кувырком, да через задницу! Войны! Революции эти жидовские! Царя спихнули, ну и вам, недолго на нашем хребту седеть, гарцевать! 
     К обеду того же дня Хряпа с поручиком приехали в Омск. Расставаясь с Хряпой, поручик крепко пожал ему руку и сунул в подарок, в благодарность Степке свой светло-желтый кожаный гомонок, как поручик называл его портмоне. В этом форсистом гомонке Степка обнаружил три сотенных кредитных билета Восточно – Сибирского банка. Серые бумажки, которыми были набиты те переметные сумки, что сунули ему в сумках подъесаул с хорунжим и что он Хряпа схоронил не на погосте, а под мостком в Седельниково. И еще в отделении портмоне была, словно отрубленная половинка золотой десятки.   В порту, в казачьих казармах Атамана Красильникова Степку встретили не очень приветливо.
            Подъесаул Мороз, только сердито посмотрел на  Степку и проворчал,
- Прямо и не знаю, куда тебя теперь определить герой. Иди ка сперва к  Селезневу. Наша контрразведка растет не по дням, а по часам, а врагов все не убывает. Вот и к тебе у них вопросов много. Иди, иди Степан значит, как они решат, так и поступим.
В кабинете начальника контрразведки Хряпа чувствовал себя очень не уверенно, жгло изнутри предчувствие беды, опасности. Начальник контрразведки Селезнев, к удивлению Хряпы сидел с новыми погонами на плечах в новом, щегольском темно-зеленом френче. Золотые погоны с двумя просветами придавали большую солидность начальнику контрразведки. И он словно, чувствуя, это прорычал Хряпе,
- Ну что Степан в дверях - то застыл? Проходи, вот стань здесь да, доложи как в поход, в экспедицию сходил? Много ль бандитов побил? С чем пришел казак, - хмыкнул Селезнев, - ты Хряпа у нас, что - то больно горазд раненых, свозить до Омска. Во и хорунжего Свищева в лазарет доставил, а теперь вот и раненного поручика Сванидзе эвакуировал из карательной экспедиции. Тебя самого только пуля не берет. Иль ты воевать с бандитами шибко не лезешь? Все сторонкой обойти норовишь. Даже вроде дружбу с некоторыми головорезами водишь. А ну Боровой, взбодри ка приказного Хряпу, а то стоит, язык проглотив.
 Из-за шкафа тут же вышел верзила – пьяница Ильюха Боровой, когда Степка уезжал Ильюха был, так же как и Хряпа, приказный, а тут при погонах вахмистра, и Боровой зло, сопя перебитым носом, крепко засадил своим волосатым кулаком кувалдой в бок Хряпе. От такого удара Хряпа кулем рухнул на пол, а Боровой стал его пинать своими головастыми яловыми, не чищеными  сапожищами.
- Хорош, хорош  вахмистр не усердствуй. Я ж его еще толком ни о чем и не спросил, - прошипел Селезнев.
    Задыхаясь от боли, Степка судорожно соображал, как ему обратиться теперь к Селезневу. Еще тогда в день его первого знакомства с начальником контрразведки Хряпа почувствовал лютую неприязнь и подозрительность к нему со стороны Селезнева, а теперь, как к нему обращаться, когда он во, при каких погонах, еще старше, чем у Мороза.
      Рванув за шкирку, Боровой  поднял Хряпу и поставил его посреди кабинета.
- Ты в Захламено Хряпа, откуда взялся? - прорычал Селезнев.
- Так ить с Тары, - прохрипел разом пересохшим ртом Хряпа.
- Тарский, чтоль? – скривился Селезнев.
- Не, Тюменский, ялуторовской я - просопел Степка.
- Так из каких же ты будешь, казачок? – прорычал ротмистр, начальник контрразведки. 
- Отец с мамкой померли, рос я у людей, потом при  фельдшере, ветеринаре Дронове Леонтии Андреевиче, в дому его, в помощниках. Под Тюменью, дом тот ему сам есаул Скирдин Павел Сергеевич  подарил. Да и сам  Леонтий Андреевич дружбу водит с богатыми, солидными людьми. Клиентура,  одно слово. Вот хоть бы, тот же Задорожный, зять генерала. Богатый чиновник из управы. Он мне и документы выправил. Вот, а  Дронов меня в Тару проводил на курсы поступать, учиться. 
- А ты сученыш значит там, в Таре связался, хрен знает с кем! – прорычал ротмистр.
- Ага, - скривился Боровой, - верно говорю, Зойка баяла, с Артемкой Избышевым он якшался в Таре, а потом в Захламено мотанул, связи в Омске налаживать. Ваше высокоблагородие может к дверям его змея ползучего?
- Успеешь, однако, ты ему еще в дверях его пальцы покрошить! Специалист! Чего его так бестолку спрашивать, да пугать! Ты б сам языком меньше мел! Сплетни бабские, что по кабакам услышишь, в дело следствия вплетал, - проворчал ротмистр, - ну ка врежь ему еще в соску, что б он кровью захлебнулся своей. А то все молчит, слова не вытянешь!
           От сильного удара Степка слетел с ног и снова рухнул на  пол. Чавкая разбитыми губами, он выплюнул пару выбитых зубов и прошептал,
- Ваше высокоблагородие, напрасно вы меня мудохаете, мучаете. Нет моей вины не в чем, - взвыл Хряпа.
- Ладно, тащите его отсюда, пусть пока отлежится. Приедет его благодетель, по-другому поспрошаем. Посмотрим тогда, что запоешь!
  Степка очнулся у дверей конюшни, на лицо ему лил ледяную воду из чайника Пашков,
- Эва видать предъявить неча, так и выбросили тебя. Манлихер им в дышло! Как ту собачонку бросили, что этот зверина Ильюха Боровой подобрал. Ладно, Степан, вставай, пошли к тебе в фатеру, я тебе помогу доковылять. Во, зверье не чужих, не своих не жалеют.
     В Степкиной комнатенке Пашков уложил его на топчан, прикрыл шинелью, 
- Ну, ты это казак отлежись пока. Я опосля приду, попроведаю. Манлихер им в дышло. Поесть принесу. Ты только не горюй. Все пройдет. Приедет Свищев, хорунжий разберется, и на этого Селезнева управу сыщет. Держись казак! Атаманом будешь! 
   Ранним утром Хряпа едва выполз во двор  и присел на ящики, греясь в первых лучах осеньннего солнышка. К нему тут же подбежала рыжая собачонка, вроде весело тявкнув, на Хряпу и тут же лизнула, его руку.
- Что Белка? – потрепал ее по шее Хряпа и внимательно, посмотрев в глаза собачонки, спросил, - ну и где ж твои детки Белка? Собачонка завиляла хвостом и тут же улеглась у ног Степки на спину, раскинув лапки. Хряпа погладил ее по животику с припухшими сосцами и едва встал с ящика, пошел к себе в комнату. Выловил из котелка, из щей, что принес вчера ему Пашков – Манлихер, сахарную косточку и поплелся назад к собачке. Она ждала его преданно под дверями. Степка сунул ей кость и она, лизнув его руку, вцепилась в кость, потащила косточку во флигель, в контрразведку. Подбежала к крыльцу, оглянулась на Хряпу и скрылась, где-то под крыльцом.
   Степке стало так горько и приятно. Вспомнилась его голодное детство под мягким, теплым боком той, его Белки в избушке за печкой чалдона рыбака Фомы. Вспомнилась его колючая, грубая рубаха из мешка, да постоянное, острое чувство голода. Те кости, что добывала для них Белка, да  жиденькое солоноватое молоко из ее нежного сосца. Степка даже всплакнул и в его голове сразу родился план. От мыслей его отвлек Пашков.
- Во, Манлихер им в дышло!  - выругался Пашков, - пошли Степушка, плесну тебе чуток! Зря убиваешься из-за этих гадов. Господь их накажет! 
- Нет, Кузьма Ларионыч, - мотнул головой Хряпа, мне водка не во здравие, сперва дурею, а посля голова  трещит спасу нет. 
- Ну, казак тогда тебе надо б к атаману Анненкову подаваться, тот тоже все конфетки шибко любит, да за винцо со своих казачков больно строго спрашивает. Железную дисциплину блюдет! Манлихер им в дышло. Вон сколько в загородной роще народа постреляли, кого тут же в озере притопили, кого без покаяния зарыли.  Каратели, одно слово. Черные гусары! Манлихер им в дышло!   
   Дня три Хряпа исправно прикармливал Белку.
Вызнал стороной, из разговоров, что Ильюха Боровой притащил собачонку из какого – то трактира, что она недавно ощенилась, но Боровой утопил щенков в Иртыше, а у себя под койкой оставил пару самых крепеньких на забаву. Ильюха Боровой, частенько ходил на Иртыш, «порыбачить». Глушил в затоне с лодки рыбу динамитом, что спер с арсеналу Пашкова. Баловал свежачком, ухой, да солененькой рыбкой  своего начальника Селезнева. Мешок с динамитом Боровой бросил тут же под своей койкой. Хряпа, прикармливая Белку, приучил ее таскать в мешочке – фартучке, что сам смастерил еще косточки, да куски хлеба, сухарей, сало, Судя по тому, что мешочек, с которым она возвращалась к нему, всегда был пуст, щенки с аппетитом сжирали весь харч, что засылал Хряпа.
Как – то после обеда Степка столкнулся на конюшне с ротмистром Селезневым.
- Что, казачек морда - то твоя вроде зажила. Вот и благодетель твой Свищев завтра прибыть должен, навоевался с красными бандитами! Сам еле ноги унес! Теперь в другом ракурсе наш разговор продолжим. Вот и Боровой проспится, сил наберется. Я уж теперь его удерживать не буду! Расколешься до самой жопы! 
   Хряпа ушел, молча к себе в комнатку. Да и улегся в думах о предстоящем, на жестком, вонючем топчане. Белка пробежав от двери  к топчану, лизнула, как  всегда его руку, а Хряпа, молча, уставился ей в глаза, что-то шепча собачонке. Он слез с топчана, подвязал под брюшко собачонки фартучек и сунул в него динамитную шашку. Потом сверху напихал несколько сухариков, да кусочков сало. Взял Белку на руки и вышел во двор. У ворот конюшни он достал из кармана ребристую бомбу, что взял еще перед походом в арсенале у Манлихера. Сильно саданул пимпочкой о косяк и уложил бомбу в мешочек – фартучек, погладил Белку и ласково подтолкнул ее, что-то прошептав ей вослед. Собачонка весело пробежала через двор и скрылась под крыльцом флигеля контрразведки и штаба. Степка еще постоял, глядя ей в след, думая о том, что, - где б ни застряла, не зацепилась своим мешочком Белка, пришла вовремя к своим щенкам.  Из оцепенения его вывел Пашков. Манлихер стоял перед ним с котелком, над которым клубился парок,
- Что казак, пошли, повечеряем, во я и чайку добыл, пошли к тебе почаевничаем. Что-то ты совсем скис. Переживаешь? Плюнь Степан, однова живем! Что ж ее жисть – то нашу и без того задрыпаную так переживать. Он едва поставил на стол котелок, как конюшню потряс взрыв. Взрыв такой сильный, что слетела с петель даже дверь  в комнатушке Хряпы, посыпалась вековая пыль, да жалостно, затрещали перегородки, тревожно заржали кони в денниках. Едва не оглохнув, Хряпа с Пашковым выскочили во двор, где с грохотом еще сыпались сверху осколки кирпича, да куски кровли. В клочьях дыма летали, какие – то, горящие бумаги. Хряпа глянул и увидел на месте флигеля – штаба, да контрразведки лишь две обгоревшие покореженные кирпичные трубы, да рассыпающийся на глазах кусок белой кирпичной кладки с прокопченными, грязными обоями. С треском и грохотом рухнула дальняя от них стенка штабного флигеля и наступила оглушительная тишина. В распахнутых воротах порта Степка увидел трех верховых, что с опаской застыли в воротах и сообразил, что тишина вокруг, это от того, что он оглох от взрыва. Хряпа подошел ближе к всадникам и едва услышал, скорее, понял по их губам, жестам, что они кричат и ругаются. Первым был подъесаул Мороз со своим верным Харитоном, чуть поодаль крутился в седле тот, знакомый Степке чех, что сидел у подъесаула при прибытии Хряпы из экспедиции в порт, казармы сотни. Прошло несколько минут, и Хряпа услышал рев подъесаула. Мороз вопил, что вот как вовремя их вызвали в штаб Верховного на совещание. Какое на хрен восстание, заговор, теракты, саботаж, когда здесь такое! Вот вам, пожалуйста! Извольте видеть! Где штаб?! Где контрразведка?! Где этот чертов караул? Кто охранял ворота, территорию порта, казармы?
     Прошло с час, когда из всех щелей, не весть, откуда сбрелись казаки сотни и построились жалкими кучками на площади перед еще дымящимися развалинами  штаба.
- Я ж вам докладывал Ваш бродь, что Боровой этот у меня весь динамит перетаскал! Рыбак - хренов! Все к себе под койку складывал, там и щенков держал. Напился, поди, да и  уснул с цигаркой, вот и рвануло! - вопил Пашков.
- Ты это Манлихер, значит замолчи! Не трепи, что попало, - орал Мороз на Пашкова,- это диверсия верная! Теракт этих красных сволочей - заговорщиков! 
   На следующий день в порт прибыл Свищев при погонах подъесаула и с предписанием, приказом о назначении его начальником контрразведки войска Атамана Красильникова, с ним же был и толстяк полковник Берест из войска Атамана Анненкова, то есть, как зам. Свищева. Казаки удивлялись такому конгломерату, объединению. Ну, да Колчаку, Верховному Правителю виднее. Тут же очистили от народу двухэтажное здание дирекции порта и разместили в нем штаб войска Атамана Красильникова и эту объединенную контрразведку. Вечером Хряпу вызвал к себе Свищев. Хряпа с опаской вошел в просторный кабинет начальника контрразведки с большими окнами, большим письменным столом, ярким мягким ковром перед столом, за которым сидел под портретом какого - то чудного, лысого мужика с грудой орденов на груди и шее подъесаул Свищев. Тут же на диване у стены, развалясь сидел есаул Воронцов, на груди, на его черкеске блестел, какой-то чудной,  не русский орден.   
- Заходи, проходи казак, - улыбнулся Хряпе Свищев, - ну что Степан Кузьмич пришел черед значит и тебе воздать должное. Вот и штабс-капитан Сванидзе так о тебе  в штабе Верховного  разливался. Рассказывал всем, как ты с ним красных с сотню побил, пока вы в Омск добирались. Орел! Вот приказ о направлении тебя на учебу в школу прапорщиков. Курс ускоренный, так, что выйдешь ты через месяц уже подхорунжим. Ну, а там как судьба наша военная повернется! Видишь, Степан я свое слово держу! – хмыкнул Свищев.
- Да, да казак. Я давно к тебе приглядываюсь, - хмыкнул есаул Воронцов, - не прибрать ли тебя к себе.  К Атаману Анненкову пойдешь? Там глядишь быстро в сотники выйдешь, - улыбнулся Воронцов. 
   Хряпа посмотрел на Свищева.
- Ты Юрий Антонович не смущай парня,  - хмыкнул подъесаул Свищев, - иди, учись Степан, там видно будет. А мне теперь дел по ноздри, тех террористов, заговорщиков сыскать, что в порту взрыв учинили! Войску казачьему такой урон нанесли.
    Школа прапорщиков располагалась в помпезном трехэтажном здании, примыкающем к Дому Дворянского благородного собрания. Сразу за мостом через Омку. Ажурным, чугунного литья мостом, что Омские купцы, еще в самом конце прошлого  века  купили на Парижской выставке, да и привезли из Парижа в Омск. Степка порядочно поистратился перед поступлением в школу прапорщиков. Купил себе новую справу, черкеску с серебряными газырями и бешмет черного атласа. Шашку в ножнах с серебряной окладкой, да хромовые сапоги с медными, блестящими, звонкими шпорами. И еще форсистую папаху серого каракуля да с алым верхом.  Хотел было еще купить и черную бурку, новое седло для своей кобылки Разуми, да передумал. Видно еще будет. Не чего так на казенную справу свои деньги кидать. У мадам Шаниной в ее магазинах, какого только добра нет. Да и по Любинскому  проспекту мастеров полно, готовых приодеть удалых казачков, да господ офицеров.
      И даже той  граммотешки, что втемяшивал Хряпе фельдшер – ветеринар Дронов, оказалось достаточно Степке, что б понять, усвоить  науку, что давали им занудные, толстозадые вояки, сбежавшиеся со всей России под крыло этого шального от кокаина Адмирала. Оказалось, что немало слушателей, будущих прапорщиков вообще не грамотные.  Школу частенько привлекали к разгону всяких митингов и шествий – демонстраций. Силами роты слушателей часто подавляли забастовки в железнодорожном депо и во всяких мастерских – заводиках, выполняющих военные заказы. Часто рота слушателей школы прапорщиков охраняла Дворец Генерал - губернатора Степного края,  где теперь размещался штаб Верховного правителя России. Степке часто приходилось видеть Колчака, правда не вблизи, но Хряпа теперь знал в лицо Адмирала и многих господ из его свиты. Адмирал, часто прибывал в какой - то злой озабоченности, нервничал, был всегда  в окружении больших групп не русских генералов. Резиденцию Колчака охраняла особая конвойная сотня казаков, говорили, что вроде из какой - то Дикой дивизии. Степка видел и подругу, полюбовницу Адмирала Анну Тимиреву. 
    Тут же в школе еще была и рота пулеметных курсов, и Степка не убивая время на пьянки и загулы, частенько устраеваемыи  будущими прапорщиками, а освоил и пулемет Максим, быстро мог его разобрать, почистить, отладить и как оказалось неплохо стрелять из этого грозного оружия гражданской войны. 
               
                Глава 16.         
         Как - то днем после занятий и двухчасовой муштры – шагистики по плацу Хряпа с тремя друзьями курсантами пошел прогуляться в патруле по Любинскому проспекту. На взгорке, на алее Любиной рощи  о чем - то спорили мужик, видно из мастеровых  и  трое  бородатых в одинаковых полушубках селян. Горячий спор уже готов был перерасти в драку. Особенно орала чернявая носатая баба, видно подруга мастерового. Вокруг спорщиков тут же собралась толпа зевак, в ожидании кровавой развязки спора.
-Да ну, вас к черту тупых, дурных! – крикнул мастеровой.
- Видали мы вас таких вострых! У вас, у всех одна мечта - идея все отнять да поделить. А вот трудиться, пахать, сеять вас нету! – вопили, вразнобой селяне. Тут же к спорщикам подошли трое в черных зипунах и серых кубанках.
- Эти молодцы из дружины Архангела Михаила, я их видала на параде, что Колчак устраивал месяц назад в честь взятия Симбирска. Эти сейчас враз во всем разберутся, - взвизгнула одна баба из толпы наблюдателей, наверное, торговка с ближайшего рынка,  баба, толстуха, из толпы зевак.  Дружинники, видимо быстро уловили предмет спора и тут же один из них верзила в малиновой косоворотке, что виднелась под распахнутым полушубком с каким – то разбойничьим кхеком и злым оскалом  хватил топором мастерового по лбу.
Толпа зевак только охнула, но не разошлась. А двое других дружинников уже заламывали руки бабе подруге мастерового и шарили у нее под жакеткой. Хряпа увидел как с проспекта прямо по аллее рощи, расталкивая прохожих, к месту убийства едут на одинаковых черных рослых жеребцах четверо казаков в черных полушубках и с красными башлыками за спинами. Во главе казаков в длинной светло - серой, мышастой шинели ехал есаул Воронцов. В отличие от остальных есаул сжимал в правой руке покрытой серой замшевой перчаткой рукоять сверкающей обнаженной шашки. Есаул  спрыгнул со своего жеребца, повод которого сразу подхватил один из казаков. Воронцов брезгливо глянул на убитого и грозно прохрипел,
-Что тут у вас?!
- Так ведь это. Ваше высоко бродь! Господин есаул! – заголосил верзила дружинник, разом засунув за спину за кушак топор, - вот значит, агитаторов словили! Хлеборобов, честных крестьян с понтолыку взялись сбивать! Мы их еще вона с рынку заприметили! Этот сразу на рожон полез. Во, и свидетелей сколько! – обвел рукой мгновенно поредевшую толпу зевак верзила дружинник.
- А у этой во че под жакеткой нашли, - протянул есаулу, сжатые в кулаки бумаги бородатый толстяк, дружинник.
- Прокламации, - скривился есаул, - ну сведите ее к себе, да и разберитесь, как положено. Нам некогда.
- На сиськах всякую погонь таскает, - хмыкнул один из казаков.
- Какие там, сиськи у жидовки, - скривился дружинник.
- Вот господин есаул вам и сказал, - сведите ее куда, да разберитесь, - заржали казаки.
- Ладно, галдеть, сейчас их Превосходительство Адмирал из храма к себе поедут, - зарычал есаул, - идите отсюда, да этого приберите за собой, - ткнул Воронцов шашкой труп мастерового. Потом повернулся к группе прилично одетой публики, что не разошлась с места происшествия. Криво улыбнувшись, спросил,
- И что еще желает увидеть наша либеральная общественность? Ах, ах господа, какой конфуз. Истинно русские люди, патриоты не желают слушать большевицкие бредни! Пресекают заразу на корню! Ба, господин Ламберг и вы уж здесь?! Вы случайно не из компании этих горе агитаторов. Ткнул шашкой в пузо невысокого крючконосого, прилично одетого господина Воронцов. Господин вскинул обе руки и стал поправлять свою шикарную велюровую шляпу-котелок.
- Что Изя, писака хренов?! Вот и опять судьба нас  свела! Забыл что ли Петроград. Да я - то помню и твою газетенку, и твои статейки против Царя, против войны и против нас грешных! Эй! Дружинники, которые Архангела Михаила вы что уж и коляску сыскали эту падаль увезти с глаз. Так погодите, сейчас еще будет. 
Шашка есаула со свистом сверкнула и своим носком, острием, словно бритвой вспорола живот господина, который разом закачался, сжимая обеими руками полы распоротого пальто и  живот, из которого полезли на песок, палые лисья аллеи его кишки.
- Эва, Евстафичь подмогни! Ну, ваш бродь, ну рубака! Из одного яврея сразу двух чуть было  не сотворил! – заорал верзила дружинник, -  во, мужики укладывайте его сверху, пока он портки не потерял! Господин есаул видать и пуговки, ремешок с помочами ему срубил!  Пока трупп господина укладывали в коляску кто - то из дам в толпе зевак упала в обморок, а другая, вдруг  забилась в истерике, разрывая своим плачем, воплями тишину аллей Любиной рощи. 
Такое на улицах Омска сейчас не редкость, как здрасти, - грустно подумал Хряпа, несший службу аккурат в это время, в патруле, проходя в этой роще,  ну,  а этот потомственный дворянин, военная косточка! Истинный офицер есаул Воронцов тоже хорош. То матерного слова не скажи, не сморкнись, а то сам на шашку кишки наматывает людям.
     Ночь в казарме школы прошла для Хряпы покойно, без происшествий. Утренний сон оборвала звонкая дудка, вызвавшая курсантов на построение, на плац! Степку и еще пятерых курсантов отрядили в помощь сыскному отделению Чешской контрразведки. Во время обыска проводимого на квартире, подозреваемых в революционной деятельности и связях с подпольем лагеря военнопленных, а  попросту семьи Омских учителей чешские контрразведчики использовали курсантов, как переводчиков и людей, знающих обычаи нравы местных жителей. Хотя, какой из Хряпы переводчик, он и в своем русском - то, часто не мог найти подходящего слова, что б внятно выразить мысль,  действие, задумку. А про культуру, городские обычаи и говорить не чего. Во время обыска он, словно псина, старался пронюхать, предугадать тайные места, где могли быть спрятаны, схоронены важные улики. Так месяц назад он во время обыска, что проводился в квартире какого - то инженера путейца нашел не только запрещенную, вредную литературу, но и скромную стопку золотых царских десяток. Пока господа офицеры шумно выясняли природу появления в квартире этой литературы, Хряпа, молча, втихую ссыпал все пятнадцать золотых монет в карман своей черкески, попросту украл  и пошел во двор осматривать сарай – дровяник. В конце обыска разразился скандал. Хозяева заявили, что литература принадлежит жениху их дочки, выпускницы гимназии,  и что юноша уже как месяц не появляется в их доме, его родители тоже не ведают где сын. И что вот пропали деньги, золото, что из приданного дочки, и вообще деньги хранились «на черный день». Контрразведчик, чешский поручик, козырнул двумя пальцами хозяевам и на ломанном русском едва объяснил, что они во всем разберутся, проведут внутреннее расследование, а хозяевам, особенно дочке, невесте  надо впредь быть более разборчивыми в знакомствах и меньше привечать этих военнопленных. Что заняты на строительных работах в крепости.  Да работают на ремонте паровозов, вагонов в депо на железнодорожной станции.
      Месяц на курсах прошел, проскочил, пролетел вроде, как и не заметно. По городу ползли слухи, что красные стремительно идут к Омску, одерживая многочисленные победы на Урале и занимая станции по Транссибу. А весь Север уезда был охвачен крестьянскими волнениями. Банды партизан, теперь уже под командованием комиссара Артема Избышева, рабочего металлиста Григория Захаренкова не дают покоя в тылах армии Адмирала. Ускорив, ускоренные курсы, уже в конце октября курсанты сдали выпускные экзамены и им всем поголовно присвоили офицерские звания прапорщиков, Степан Кузьмич Хряпа стал подхорунжим. 
               
               

                Глава 17.
     Намытый, подстриженный по моде, весь начищенный в новой щегольской справе с кинжалом в серебряных ножнах на животе и шашкой на боку, с наганом в светло - желтой кобуре, а главное с серебристыми погонами, со звездочкой на голубом просвете, на плечах новенькой черкески с серебряными газырями Степан пришел к Свищеву.
- Ну, проходи, проходи казак с улыбкой, встал из - за стола подъесаул, - вот значит Степан все твои однокашники на фронт, а тебя я к себе забрал. У нас здесь дел невпроворот. Вот значит, изловили мы  тех чертей, что в порту взрыв устроили. А главное, кто им во всем помогал! Та Зойка, Зоечка, помнишь? Что ты еще так душевно отодрал там у Гущи на постоялом дворе так,  что она потом месяц лечилась, зашивалась. Она и в Омске, в публичном доме этим делом занималась, связалась с какими - то террористами максималистами. Вот с этим пьянчугой тупым вахмистром Боровым сошлась. Все выведывала у него про жизнь, порядки в порту. Взрывчаткой через него разживалась. Вот такие дела Степан. Повесили мы всех этих максималистов и Зойку первой. Визжала сучка, что она не при делах, знать ни о чем не знает. Ну, да и черт с ними пусть там, на небеси со своими дружками, какие теракты задумывает. Ну, ты Степан молодец! Славно в форме, при таких погонах смотришься! Недурственно и обмыть, отметить бы это дело, посидеть в приличном ресторане. Я и есаула Воронцова приглашу. Ты как, готов к этому делу?
-Я что? Я завсегда с большой  радостью готов угостить людей так меня поддержавших, продвинувших, к делу приставивших. Ни каких денег не жалко все, что есть готов выложить. 
- Вот и славно, - улыбнулся подъесаул. Ну, значит, я тогда в этом Дворянском собрании, что б Воронцова не обидеть, стол закажу. Ну, а рассчитываться ты сам будешь, я все заранее узнаю и тебе скажу. Готовься господин подхорунжий! Да это, знаешь, придется и моего заместителя полковника Береста этого позвать. Солидный дядька со связями. Атаману Анненкову каждый день депеши стучит, как, мол, тут в Омске у Колчака. 
- Что ж он сам - то полковник контрразведку не возглавил, а к подъесаулу замом пошел? – не сдержался Степан.
- Чистеньким их высокоблагородие хотят остаться, - зло ухмыльнулся Свищев, - ну, да хрен с ним. Нам чумазым не привыкать,  грязней, да поганей от этих заплечных дел не станем! Точно Хряпа?! На грязи, грязи не видно!  Вот иди подхорунжий, садись там у меня в приемной, да гляди Леночку не забижай. Она вроде родня какая-то Бересту.    
     Подхорунжий Хряпа уселся за столом под дверями в кабинет Свищева, по другую сторону был стол подхорунжего Харитона Смольского. В самом углу приемной у окна сидела плоскогрудая, тощая девица с белесыми волосами, сосульками,  свисающими на ее острые, прямые покрытые беленькой блузкой плечи. Она все стрекотала на пишущей машинке, морща свой, веснущатый носик и постоянно курила длинные, тонкие папироски. За узкой дверью тоже выходившей в приемную сидели и вечно чаевничали три верзилы – рукосуя приказных казака. В их комнатушку выходила и дверь в комнату без окон – пытошную, иль допросную, как потупясь сообщил Хряпе Харитон, - Свищев свой кабинет марать не хочет. А у следователей тоже свое помещение для допросов с пристрастием есть.   
    Степка как сотрудник контрразведки был обязан присутствовать, оказывать помощь Свищеву при допросах подозреваемых, а Харитон, как опытный в этих делах служака, представлять, докладывать обо всем начальству. Этажом ниже были несколько камер для задержанных и тут же кабинеты четырех следователей контрразведки. Спец аппарат, филеры, как пафосно сообщил, Хряпе Свищев собирается в угловой зале в конце коридора их этажа,  по его  подъесаула требованию, иль более высокого начальства.
   Особенно Степану запомнилась встреча с одним господином, доставленным прямо в кабинет Свищева. Не высокий, худощавый брюнет с серебристыми от седины висками скромно, но уверенно прошел к начальнику контрразведки в сопровождении трех казаков конвоиров. Хряпа, как раз в это время был в кабинете у подъесаула с докладом об обстановке в депо и вообще на Атаманском хуторе. Свищев, отложив все бумаги и прервав Хряпу, приказал ему остаться, велел ввести доставленного. В кабинет вошел чисто одетый мужчина, но по одежде вроде из мастеровых.  В нем чувствовалось не соответствие его внешнего облика и сути, нутра, нрава задержанного. Он с пренебрежением окинул взглядом кабинет и  сурово уставился на Свищева.
-Так, так значиться рабочий, слесарь депо Иван Егоров? - хмыкнул подъесаул, - документики то у вас липовые господин  хороший. Скверные бумажки вам в Новониколаевске сварганили. А сдается мне, да и наш человечек вас опознал, что вы никто иной  как Стрижак - Васильев уполномоченный  Центра большевиков. Что ж вы ваш высокобродь! Один Морской корпус  с Верховным окончили, правда, чуть позже, но Георгия лет на десять раньше Колчака, еще в Японскую получили и вот вам на. Присягу нарушили,  в революцию подались! Да не просто, а руководителем всей этой сволочи стали! С какими инструкциями, директивами к нам из Питера?! Ну, ну молчи! Я пока тебя еще по-доброму, здесь в своем кабинете спрашаю, ковры портить не хочу, а как в допросную сведут, молодцы мои тебя в оборот возьмут, так соловьем запоешь!
- Прошло твое, ваше время есаул, - улыбнулся доставленный, - про кого ты мне рассказываешь, не знаю. Но уж точно, как в  декабре прошлого года народ вам не позволит так по зверски, сотнями, тысячами людей расстреливать, да по льду Иртыша сплавлять без похорон.
- Ну, вот он нам про Куломзинское восстание рассказывает, -  усмехнулся Свищев, - что меня в чине повысили, так это я вам за то благодарствую. Видно скоро так тому и быть. А подавление восстания в декабре прошлого года, так это вы уж сами никудышно все сорганизовали! А нам что! Власть всегда имеет право на свою защиту господин капитан второго ранга! Ведь так?!
- Такая власть как ваша, власть воров и насильников обречена, - скривился допрашиваемый, - а в чинах, да званиях ваших казачьих я действительно не силен поручик. Знаю только, что зверина ты отъявленная. В народе так говорят. Защита власти. Да вы ж только в Куломзино  21 – 23 декабря восемнадцатого года не меньше двух тысяч людей расстреляли, все ледовое поле Иртыша труппами завалили, так до весны и лежали, а в Омске, сколько людей извели, по лагерям, да в тюрьме замучили! Точно плачет по тебе петля  Свищев!
- Ну, ну, - скривился начальник контрразведки, - видно и впрямь время пришло тебя в пытошную препроводить, да и поговорить там обстоятельно, по существу.
  Свищев захлопнул на своем столе папку с бумагами и зыркнул на конвоиров, прохрипел Хряпе, - ты тоже пошли со мной, не че прохлаждаться. Может тебе скоро дела принимать, а ты все нос воротишь!
И тут совсем неожиданно в кабинет, оттолкнув конвой, влетел есаул Воронцов, положив, какой-то пакет на стол перед Свищевым он  встал посреди кабинета и уставился на арестованного. Свищев быстро вскрыл конверт и стал читать бумагу, удивленно поглядывая на есаула. Положил пакет в свой сейф и уныло хмыкнул,
- Что ж забирайте, раз уж  Сам их превосходительство, так решил мне, что.  Баба с возу.  Только это, всю их шайку – лейку я вам не отдам. Мы их надыбали, мы и разберемся.   
- Разбирайтесь, - устало кивнул Воронцов и скомандовал конвою, - там внизу автомобиль, передайте его нашему конвою, я сейчас спущусь.
  Есаул устало опустился на диван и прохрипел, - знаешь Артемий дела совсем не к черту. У тебя динамит есть? Поищи, да вот этой саперной команде передай. Видно точно, мост  взрывать придется, а то красные этого поручика Мишки Тухачевского точно не сегодня, завтра в Омске будут.
- Так серьезно  Юрий Антоныч?  - плюхнулся в кресло Свищев.
- Да уж куда там, - скривился есаул, - Верховный со штабом с утра заседают, все решить не могут взрывать, не взрывать. Ведь единственная переправа и лед еще не понятно когда встанет. Этот генерал Жанен против. Вроде еще один эшелон с чехами под Петропавловском  Казахским  застрял, пробиться надеются.

                Глава 18.
        Через день Свищев вызвал Степана к себе в кабинет и проворчал: - Ну, так что  подхорунжий  ты как в ресторане – то готов посидеть? Не отменяется?
- Что вы Артемий Карпыч, - улыбнулся Хряпа, - как можно, я ж завсегда. 
- Ну, тогда сегодня вечером и  пошли. Я всех уже предупредил, - усмехнулся Свищев. В большом чисто прибранном зале с колоннами, ресторане Дворянского собрания были расставлены столы, за которыми сидела разношерстная, в основном чистая  публика господа офицеры со своими дамами. Ресторан галдел и гудел. На анрисолях под потолком заливался оркестр. На Степку уныло смотрел румяный молочный поросенок с веткой петрушки в кривой пасти, что стоял в серебряном блюде на их столе рядом с вазой, в которой зазывно блестел желтый виноград.
- Пир во время чумы, - хмыкнул Берест, усаживаясь за столик.
- Мы господин полковник здесь по приглашению и по важному поводу, - улыбнулся Воронцов.
- Вы господин есаул у Анненкова часом не из гвардии? - хмыкнул полковник, оглядывая Воронцова. Все как - то забываю Вас спросить.
-Точно, господин полковник, - кивнул Воронцов.
- Из гусар? – поправил салфетку полковник.    
- Из кирасир, - кивнул Воронцов, - из нашего корпуса все в кирасиры шли, - хмыкнул Воронцов. 
- Ну, понятно, - кивнул полковник, такая фамилия, родословная только при императоре и служить. Чего ж вы Юрий Антонович в казаки - то подались?
- Фамилия, род, - хмыкнул Воронцов, - захудалая, байстрюковская ветвь рода графа Воронцова. Мой папенька еще в ту Турецкую войну батальон на Плевну водил. Вот полковником вернулся  на казенные квартиры Преображенского полка, что в Питере на Кирочной, против Таврического саду. А так все как у всех. Вот папенька в шестнадцатом с маменькой съехали из России, как знали, купили себе домик под Парижем, а в марте семнадцатого и сестрица с племянниками к ним перебралась.  Вот братец мой старший после Кембриджа в Лондоне, в банке, почитай уж двадцать лет служит.   
- И что ж там, в Питере произошло, что Вас сюда забросило, - потупился полковник, - Вы уж извините за любопытство. Не хочется в бумагах рыться, хорошо бы от Вас услышать, чай вместе служим.
- Что вы полковник, какой секрет, - хмыкнул есаул, - скандальежнейшая история, знаете ли, актрисулька в Александрике. Я тогда в январе семнадцатого с фронта из Ставки Верховного приехал, ну думаю, пойду развлекусь, развеюсь. Зашел за кулисы, а там, в дверях ее гримерки какой  - то актеришка крутится. Что - то блеять мне начал. Ну, я и хватил его шашкой по башке. Ну, выпил маленько перед визитом, а тут такое, - усмехнулся есаул.
- Да, да помню, - закивал полковник, - во всех газетах писали « Трагическая смерть надежды Российской сцены».
- А, и не говорите, - хмыкнул Воронцов,  - тогда вон князя Юсупова за этого Распутина, чуть с потрохами не съели. Вот я и подался от греха в Кокчетав к Борису Владимировичу. Наши отцы вроде приятельствовали еще с Болгарии, с той Турецкой войны.
- Так вам батенька теперь да еще с таким орденом  грех здесь торчать, - хмыкнул Берест.
- Нужны мы им там в их Парижах даже с этими орденами  «Почетного легиона», - скривился Воронцов, - если что,  то уж точно как в той песне, - нарочито грустно запел Воронцов:
      -Бродяга к Ламаншу подходит,
       рыбацкую лодку берет
       и грустную песню заводит,
       про Родину что-то поет.
 
- Во боров вцепился  в Юрочка, - засопел, наклонившись к уху Степки Свищев, - сам - то сюда прибежал, еле ноги унес от Деникина. Казнокрад хренов, целый корпус Дроздовского без гроша оставил. Просился к нашему Красильникову, но тот отказал. Зачем ему такие хитро  крученые интенданты. Вот Анненков, не глядя, и взял к себе это сокровище, да еще и с племянницей пропащей такой.
   Степка же с любопытством оглядывал зал ресторана. Что есаул скор на расправу он уж видел в аллейке Любиной рощи, а что все эти господа офицеры не прочь чего спереть, так время такое. Вон Адмирал золотой запас России уволок  и помалкивает. Поди, тоже думает, куда его пристроить себе во благо. Да и он подхорунжий Хряпа грешен. Ой,  как грешен. А все ведь с Гавриленного голенища началось.
- Ну, господа разговорились!  И про виновника торжества забыли,- поднял бокал есаул, - за твою счастливую звезду подхорунжий, - поднял бокал Воронцов, - и чтоб не останавливался Степан, а то, как там, в Петрограде по трактирам пели:
  - Раньше был я  дворником,
    звали все Володя,
    а теперь я прапорщик,
    Ваше благородие.
- Айда к Анненкову Степан у нас перспективы богаче, - хмыкнул есаул.   
Степка тихонько толкнул Свищева, - Артемий Карпыч, это что за баба вон по соседству за столиком у колонны сидит в форме при погонах поручика да вся грудь Георгиевскими крестами увешана. Ну, вон с монашкой, какой - то все балакает.
- Ты чего Степа и впрямь не признал? Да ее ж физия раньше во всех газетках была пропечатана. Мария Бочкарева, герой войны с Германцами, командир бабьего «батальона смерти». Во к Верховному, еще, когда прикатила за службой, да все никак не определиться за что взяться. Во, с игуменьей нашей Омской все судачит. Она тебе не интересна Степан. Лежалый товар, без связей здесь в Омске, ее благодетеля генерала Корнилова красные еще, когда на Кубани прибили, да и мужиков у нее, там, на фронте, поди, что у той сучки дворняжки кобелей по подворотням перебывало. Степка неожиданно остановил взгляд на даме в зеленом платье, которая сидела с тем чешским офицером, что встретился ему у подъесаула Мороза при  первом приходе Степана в порт. Он внимательно присмотрелся и обомлел. Ну, точно Полина, Полина Игнатьевна. Хряпа встал из-за стола и с удивлением почувствовал, что его ноги, причем при ясной голове,  плохо его слушаются. Вот тебе и три бокала виноградного винца. Наверняка Свищев  знал о такой особенности этого напитка. Хотел посмеяться над сопливым подхорунжим?  На заплетающихся ногах Степка доковылял до столика Полины, и неловко щелкнув каблуками перед чешским офицером, взял руку Полины поцеловал ее. Они прошли в середину зала и Хряпа, прижав к себе Полину, почти повис на ней, полностью подчиняясь ее движениям. Покачавшись так, минут пять, они отошли к колонне и Степка с облегчением прижался к этому белому блестящему столбу, не выпуская из рук талию Полины Игнатьевны.
- Боже, Станислав Каземирович, - прошептала удивленно Полина  Игнатьевна, - Вы то, как здесь, да еще и в этой  форме.
- Так случилось Полина, - прохрипел Степка, - вот со Свищевым  и есаулом Воронцовым обмываем мое производство в офицерское звание.
- Я тоже поздравляю Вас Станислав, - прошептала Полина, - но этот Свищев, он страшный человек. Он кажется из контрразведке. Он нашу Зою повесил. Бедная девушка, поплатилась за свое легкомыслие.
- Полина Игнатьева, а ведь я тоже служу в контрразведке у Атамана Красильникова, - проворчал Хряпа.
- Ох, бедный вы мальчик Станислав, не завидую вашим родителям. Они ж вас в Омск – то, наверное, послали, собрали совсем другому, мирному, гуманному учиться, а вы вот теперь в рядах этих господ офицеров. Я ж вас на много старше, я знаю, чем все это кончится. Фронт, грязь, вши, смерть. Храни вас бог. Заболталась я, пойду, чего пана Йозефа злить. Муж то мой купец Прохор Шубин разорился с этими революциями, переворотами, забастовками, да и повесился. Бог ему судья, а я вот опять к своей прежней работе вернулась. А что делать. Меня Евдокия Андреевна, слава Богу, еще помнит, вот и взяла к себе опять за барышнями приглядывать, организовывать веселье для господ офицеров.
-Время будет, обязательно зайду, разыщу, - звякнул шпорами Хряпа.
- Так я пойду, - жалобно улыбнулась Полина и быстро вернулась к своему столику, где сидел в одиночестве этот чех.
Да уж, кому, что на роду написано, - хмыкнул Хряпа, провожая, взглядом покачивающую пышными  бедрами Полину. Он вернулся за свой столик, где весело смеялись его собутыльники, над каким - то свежим анекдотом, что рассказывал Свищев. 
 Минут, через двадцать, а может и полчаса Степка почувствовал, что эта дурь  от кисло – сладенького  винца прошла, отступила, но разожгла в нем другое желание.  В центре зала он увидел белокурую даму в голубом бархатном платье с большим, глубоким декольте, дама сидела с другой худощавой брюнеткой, вроде скромно, но изыскано одетой. Дамы весело болтали с офицерами, окружающими их.
  Есаул Воронцов, проследив взгляд Хряпы, улыбнулся и прохрипел, - брось Степан, не морочь себе голову. Это ж  генеральша Алмазова – Гришина с Анькой Тимиревой веселятся, вышли в свет юбками потрясти. Эту генеральшу, ну ту, что в голубом, еще полковник Гришин, вроде, откуда - то из Хабаровска привез. Там она в кафе – шантане юбкой трясла. Плясунья, ну а как Гришин - Алмазов к Колчаку из Омской директории в восемнадцатом с поста военного министра перешел Адмирал ему и генерала присвоил, назначил по связям с Деникиным, согласовывать планы и корректировать совместные действия. Только красные, где – то на Каспии генерала поймали и толи расстреляли, толи утопили. А его модам долго не горевала. Сразу утешителя нашла, этого хлыща поручика Сванидзе. Верховный его в команду на эвакуацию золотого запаса определил. Так, что поручику не до веселья. Потеет где – то в подвалах банка. Ну, Анну Тимиреву ты знаешь Степан. Она вот от кокаина тоже отдышаться, поди, сюда пришла. Вот тогда в декабре прошлого года они с Александром Васильевичем обнюхались, потом ясное дело приболели и Красильников с Франком, да с этим генералами  Жаненом, Ноксом  всех восставших, да сочувстововших без разбору и перебили. А чего этих русских сволочей жалеть. Маньки новых нарожают. Ладно, Степа, что – то я несу сегодня все непотребное.  А ты точно подумай вот о переходе своем к Атаману Анненкову.
- Господин есаул, Юрий Антонович, да я за Вами в огонь и в воду со всей нашей душой, - посмотрел преданно на Воронцова Степан и почувствовал, что от избытка чувств ему сильно потребно до ветру. Кривясь и пошатываясь, он спустился по крутой лестнице в подвал, где был не только гардероб, но и туалетные комнаты. В очень не ярко освещенном подвале нашел нужную дверь и, перешагнув в умывальнике через тело, какого – то упившегося поручика, прошел к журчащим клозетам. Когда он вышел из мужской комнаты в холл гардеробной то увидел, как гардеробщик, отставной инвалид унтер поднимается вверх по лестнице с большим чайником в единственной  руке. 
   Хряпа тут же почуял пряный табачный запах дорогих папирос. Дама в голубом  платье, та с большим декольте, как у царицы на сотенных купюрах. Дама стояла у барьера гардероба и курила. Степка осторожно подкрался к ней сзади и вцепился рукой в ее локоны, прижал ее грудью к прилавку гардероба. Она, было, дернулась и закрутила головой, но Степка еще сильней прижал ее к барьеру и задрал ее длинную юбку. Путаясь в юбках, в каких – то ленточках и подвязках он содрал с нее тонкие батистовые панталоны, распустил свои ремни и со звериным рыком вошел в нее. Степка только заметил сноп искр, что отлетел от ее, упавшей на пол папиросы и дама застонала, выгнула спину, оперлась двумя руками в барьер, жалобно прохрипела:
-Ах, ах. Еще, еще.
  Степка только слышал свое дыхание и мерный стук ее каблучков,  да этот сладостный стон. Он обеими руками вцепился в ее груди, вывалившиеся из декольте, ее платья,  ткнулся губами в ее, почти голую спину, почувствовав на своих губах толстый слой  приторно душистой пудры. Неожиданно быстро он излился в нее, услышал ее призывный, блаженный стон, да потом, путаясь в своих, спущенных штанах и подштанниках, едва отошел к лестнице. Хряпа, поднял голову и увидел старика инвалида – гардеробщика, который с чайником стоял на ступеньках, вглядываясь в полумрак зала перед гардеробной. Хряпа пошарил в кармане и сунул старику ту отрубленную десятку, что подарил ему в портмоне Сванидзе и что он Степка час назад показывал, хвалился портмоне своим собутыльникам. Поправив, кое - как свою одежду Степка, поднялся в зал и подошел к своему столу, плюхнулся на стул.
- Ну, что подхорунжий еще по одной? И где только тебя черти носят! – ворчал Свищев, глотая с блаженным причмоком, коньяк из большого хрустального фужера.
Степан налил себе фужер, вина и едва пригубив его, стал изображать из себя чертовски пьяного.
- Эва юноша, идей – то  вы так успели назюзюкаться? – проворчал Берест, - вот и Воронцов куда – то отошел, своих приятелей Питерских встретил. Хряпа  изображая пьяного внимательно и чутко следил за обстановкой в зале. Вот он заметил, что к столику Тимиревой и генеральши Гришиной – Алмазовой подошли, какие - то  трое в штатском и о чем-то стали беседовать с офицерами из окружения дам, изредка обращаясь с вопросами к встрепанной, взлохмаченной, явно взволнованной вдовице. Наконец дамы встали и в сопровождении этих троих в штатском вышли из зала. К столику тот час же вернулся Воронцов, есаул, едва сдерживая смех, стал рассказывать, расталкивая полу спящего Свищева.
- Вот Славку Барташевского повстречал, приятеля своего старинного, - обратился есаул к Бересту, - его ж после ареста теперь черт, где сыщешь.  Говорит, при английской миссии теперь служит, скукотища.
- А пусть этих думских не стреляет, -  пьяно икнул, проснувшийся Свищев.
- Ну, было это, когда еще в ноябре восемнадцатого, когда Адмирал к власти только пришел, - хмыкнул есаул, - тогда они с твоим бывшим начальником Степан  ротмистром  Рубцовым много какой либеральной сволочи, покрошили. Тут и эти бежавшие из Питера депутаты государственной Думы подвернулись. Колчак тогда в демократию решил поиграть, дело возбудили, Барташевского арестовали, Рубцова таскать, допрашивать начали. Потом вроде все улеглось. Барташевскому новые документы сварганили, да к атаману Красильникову перевели, а вот теперь и на новое место пристроили. А Рубцов, как был начальником унтер-офицерской школы, так и остался. Ну, ты контрразведка чего заснул? - толкнул есаул Свищева, - хочешь Артемий свежайший анекдот? 
Свищев, неожиданно выпрямился и уставился на есаула.
- Вот значит, - хмыкнул Воронцов, - пошла вдовица Гришина – Алмазова покурить, иль нюхнуть чего в тихоря. А ее бедняжку и отодрал кто-то. Грубо так, по - походному. Без прелюдий и объяснений, как ту кобылу. Да быстро так ушел, что и не представился, не попрощался. Она сидит носом хлюпает. Не понять, что расстроилась. Из-за того, что так грубо ее поимели? Иль так быстро, да мало?!
- Кто ж такой удалец, - хмыкнул полковник.
-Да вот, - они, ее охранники все этого гардеробщика инвалида допытывали. Тот вроде на лесенке, с каким – то офицером столкнулся, когда с чайником к себе шел, возвращался. Да этот  слепой пень в патьмах не разглядел кто. Помнит только, что погоны серебряные. И вот этот удалец, как Вы выразились господин полковник, сунул старику половинку отрубленного червонца, чтоб молчал гардеробщик. Но, я - то помню эту монетку, при мне, здесь же, в этом зале с месяц назад поручик Сванидзе с этим абреком  Алиевым из Дикой дивизии, на спор своей шашкой разрубил сей червонец. Шашку из столешницы потом еле выдрали, монета пополам, а на кленке не зазубринки, не вмятинки. Эти кунаки тогда напились в хлам, а монету меж собой поделили.
   Все трое собутыльников внимательно посмотрели на Хряпу.
- Ну, выходит поручик заскучал, там в этом  банке, бросил службу, да и пришел, прискакал сюда.  Удовлетворить подругу в походно – полевых условиях, - громко засмеялся Свищев,  а есаул потрепал по плечу Хряпу. Полковник только хмыкнул. Посидели, выпили, закусили еще, да и подались к барышням  Евдокии Андреевны, благо недалеко,  на Любинском проспекте. 
               
                Глава 19.               
       Хмурым, промозглым утром Степан стоял на берегу Иртыша, кутаясь в шинели и поправляя то и дело серый шерстяной башлык. По небу клочьями плыли тучи, а Северный ветер, с моря Лаптевых уже свистел, нес запах снега. Степка вспоминал вчерашний угар в публичном доме и как Свищев все допытывал его, откуда у него эти кредитные билеты Сибирского банка, которыми Хряпа щедро рассчитался за ресторан и вот здесь «сорит» перед девками.
- Так вот в этом гомонке, что Сванидзе подарил,  лежали, - отшучивался Хряпа.
- Во, змей горный, - проворчал контрразведчик, - и здесь видать поспел.
          Степан, даже вздрогнул от грохота,  у него даже зазвенело в ушах. Железнодорожный мост рухнул, словно припав на колено в свинцово серо-зеленые волны Иртыша.
   Ну, стал быть, решился Адмирал. Теперь все кинуться, кто куда, - скривился Хряпа.               
Он вернулся в штаб, где шла работа. Бегали с мешками и ящиками казаки,  повсюду гремел зычный голос Свищева. По кабинетам и в коридорах воняло гарью.
- С арестованными – то, что делать? – вопил вахмистр Артемьев.
- В Иртыш их опусти, - прорычал Свищев.
    И пятеро казаков повели, потащили троих оборванных побитых мужиков и бабу к берегу, к реке. Там из экономии патронов казаки потыркали  их шашками и столкнули в воду.
     Позже подхорунжий Хряпа знал, что перед самым уходом из Омска толи по приказу Колчака, толь еще по чьей инициативе взвод казаков атамана Анненкова, шашками да ножами, кинжалами в подвалах Омского острога вырезал почти две сотни политических.
          Дня за два до их эвакуации Степана вызвал к себе Свищев.
-Ну, что подхорунжий вот приказ по твоему рапорту, прошению. Подбил тебя все ж Воронцов, во, теперь ты в войске атамана Анненкова, можешь их черную справу надевать, да вот и еще тебе от Юрия Антоновича суприз,- хмыкнул подъесаул, - тебе присвоено звание хорунжий, так, что принимай взвод в его сотни. А покамест, будешь при полковнике Бересте в его помощниках, но при мне в нашей контрразведке. Так глядишь, до Семипалатинска доберемся, а ты уж и меня догонишь! 
Хряпа, долго не думая  быстро пришпилил еще по звездочке на свои погоны, поднес Харитону и Бересту по  бутылке коньяка, а барышне Елене большую коробку шоколадных конфет, что берег с коих пор для себя. Отмечать особо нечего, да и некогда.    
        Они уходили из города, как свора одичавших, озверевших воров - убийц, во главе с обезумевшим, истеричным наркоманом, возомнившим себя вождем белого движения, Верховным  правителем России. Грузились в вагоны под презрительными взглядами  «союзников». Даже вся эта  еще недавно пленная свора чехов, сербов, венгров, австрийцев была готова, предать, порвать их. Перед самым оставлением штаба Хряпа узнал, что  «Красные орлы» - 27 - ой  дивизии Блюхера по тонкому, едва схватившемуся льду перешли Иртыш, часто рискуя провалиться в студеную топь. И от самого хутора Захламено, с Севера там, где  их не ждал  никто, без боя стремительно  идут к городу.         
     Они уходили из обворованного ими, голодного, задыхающегося в сыпном тифе города, который некогда приютил их, дал надежду. А они защитники прогнившего, отжившего строя, режима. Порвав в клочья, Единую и неделимую Россию бежали, куда глаза глядят. По пути убивая, истребляя таких же русских людей, не желающих работать на кого-то, воевать, защищать кого - то. Взбесившаяся свора Иванов – не помнящих родства уходила на Восток, оставляя за собой везде, как и в Омске горы трупов. Да клочья дыма, гари от костров, на которых оставшиеся жители  сжигали труппы людей, умерших от тифа и голода. Правильно сказал один из руководителей белого движения, командующих белой Армии.  Антон Иванович Деникин: - «В гражданской войне не может быть героев! И ордена, отличившимся в такой войне давать не за что»!
     В конном строю, отступая в сотне есаула Воронцова Хряпа, проходя через Атаманский хутор, слышал яростную брань и перестрелку, взрывы бомб, гранат на железнодорожной станции, на вокзале. Это разбегающиеся, «эвакуировающиесе» войско и некогда Светское общество, дрались меж собой за вагоны, за место в них, за паровозы, за уголь, за чайник кипятка.          
В угрюмом строю, казаки ехали по запорошенным первым снежком дорогам вверх по Иртышу, в родные места,  в Семиречье. Где в Семипалатинске еще сидел, правил атаман Анненков.
- Эва, с таким обозом нам бы до Черлака дня за четыре добраться, - ворчали казаки.
Закутавшись в бурку, да нахлобучив на папаху суконный плотный красный башлык, Степан покачивался в седле своей Разуми трусившей подле коляски, в которой ехал грузный полковник Берест со своей племянницей Еленой. Тут же, подле гарцевали четверо их казаков, служак контрразведки во главе с вахмистров Артемьевым. Свищев, как обычно был при есауле Воронцове, был как обычно на веселее и изредка подъезжал к коляске щипнуть Елену, иль поспорить с Берестом, подшутить над Хряпой.
- Ну, ты Степа даешь, гляньте господин полковник, как он звездочки - то пришпилил, нет, что б новые погоны перешить, так во, старые с дыркой посредине  оставил! Толь из разжалованных, толи в будущем не примено, ожидающим повышение. Не, точно Степан тебе эта война мать родна! Таким аллюром прешь, скоро всех нас обскачешь!         
      Прошли  Черлак, Качирег, вышли на Шербакты.
-Ну, теперь уж точно, таким ходом, если, где не застрянем, да с кем на стыкнемся, верняком через неделю, чуть больше в Семипалатинске будем, - радостно ворчал вахмистр Артемьев.
       Поутру, после ночевки на хуторке, вахмистр вошел, грубо ворвался, в ветхую, вонючую хатенку злой, с бранью, когда Хряпа, Берест и  Елена сидели за столом, завтракая пустым, жиденьким чаем и черствыми лепешками. 
- Так, что докладываю вам ваш бродь, - проворчал он, не к кому не обращаясь, - эт, значит,  Найден с Усольцевым, да Гошкой – Киргизом, сбегли и коней увели.       
- Тьфу, черт! – вскочил из – за стола Берест, - что значит, коней увели, а коляска?
- А что с ней будет, господин полковник, - хмыкнул Артемьев, - стоит ваша коляска, только нам  ее с Пашкой Хрущом, чтоль на горбу тащить ее, да вот и  господина хорунжего в пристяжные взять? Как дальше ехать - то? Сотня то раньше ушла. Вы ж чего-то там с есаулом все вчера решали господин полковник.
-Решали, решали, - зло проворчал полковник, - кто ж мог подумать, что эти выродки на такое пойдут. Ладно, вахмистр, пройдись по хутору, пошукай. Может, раздобудешь каких лошаденок. Нам тут дня три езды, а там и с есаулом встретимся в условленном месте.    
     После обеда, после стрельбы  у окраины хутора вахмистр явился с двумя клячами в поводу.
- Во, что добыл у этих селян, прости меня Господи. Малость пристрелить деда одного пришлось, хозяин мать его! Во, и бабка тут же с вилами на меня кинулась. Прости меня господи, а так всем укорот вроде дал. Так что поехали как нибудь отсель ваш бродь, Совсем хутор опустел, озлился, - угрюмо прохрипел вахмистр.      
     Выбросив, несколько вьюков и чемоданов они впятером взгромоздились в коляску, впрягли обеих клячонок и поехали, тронулись  вперед по бескрайней, уже припорошенной первой поземкой степи.
Но поехали по твердому настоянию, требованию полковника Береста не на Юг к Семипалатинску, а, на Юга – Восток, на Алтай. Вахмистр, сидевший  вместе с казаком Пашкой Хрущом, на облучке все курил, искоса поглядывая на Хряпу. 
  Как – то вечером у костра вахмистр, потирая свои узловатые ладони, грея их над огнем, проворчал Степану, 
- Эва, засветло так и до жилья б хоть, какого добраться. Темнит полковник, куда едим? Зачем? Одна надежда на тебя хорунжий. Ты жилье, будто нюхом чуешь. Однако вот в сотни, еще в Омске народ балакал, глядя на тебя. Ну, какой ты к черту казак, да еще и  ветеринар? Ты в конюшню входишь, а тебя кони боятся, как от какого волка, собаки бешеной ушами прядут, да скалятся. Вот по собакам ты знаток, друг им милай, ничего не скажешь. И в седле ты сидишь, будто аршин проглотив, а с версту проскачешь и кулем обвиснешь на кобылке своей. Казак. Не, хорунжий темная личность ты для нас. Потому я думаю вот казачки о тебя и бегут, да тут еще и этот полковник со своей обузой «племянницей». Хотя я Найдена тоже понимаю. Ему в Семиречье теперь пути нет. Он же сукин сын все при Атамане нашем Борисе Владимировиче ошивался, вроде как в конвое. А чего?! Казак он видный, справный, рубака лихой. М да, толь вот какая закавыка с ним вышла, отчего его Анненков в Омск и услал. Помнится, мы вошли в село, из которого мужики собрали какую-то самооборону, что б нам противиться. Ну, мы зашли, кого, самых бойких постреляли, пошинковали, повесили. А тут наш атаман Борис Владимирович и остановился в хате, вроде самой чистой, да прибранной, а хата то оказывается того главаря, главного смутьяна, что мужиков поднял, а сам с горсткой друганов сбежал. Ну, Анненков сел, было, чайку попить, как водиться с конфетками, да с печеньками, что всегда с собой возит. А тут хозяйский пацаненок трехлетка и шасть, да и спер с коробки конфетку, да ить шоколадную. Ну, Найден, заметил такое баловство спомал воришку, да и срубил по локоть обе ручонки мальцу этому. Хозяйка, мать мальца разом умом тронулась с такого горя. А Борис Владимирович, бросил в Найдена свою любимую чашку с сурвизу, да и приказал ему к Воронцову в Омск убираться. Так что, Семки Найдену теперь на глаза атамана, хоть не попадайся да и отец того мальца, если жив такого разора семье не простит. Бабу - то его казачки для смеху попользовали, да на воротах повесили. Во, какая слава о нас по Семиречью, а Колчак к нам все генералов с проверками, да расспросами местных жителей засылал. Генералы ему и докладывали, что все путем. Полный порядок. Все довольны. Кто ж пикнет? Кому охота в петле болтаться, ногами сучить? Вот и полковник, верно, задумал на Алтай идти. Выйдем к Артыбашу, а там видно будет. Только я, если что в Китай не пойду. Лучше здесь, на родной сторонке с голоду подыхать, чем там по чужим людям, не зная языка побираться. Так и запомни хорунжий. Вам, то чего, вам с полковником деваться не куда. Контрразведка.  Вас хоть красные, хоть какие зеленые, хоть серо – буро – малиновые враз вздернут за ваши старания, ваши дела у Колчака. Вон и полковник все это мешок себе всегда под свою задницу тычет, не расстается с ним. Бережет пуще своей болезной девки.  Так, что вам прямая дорога в Китай. А нам грешным дальше Артыбашу пути нет. Встречайтесь там с кем хотите, да и дуйте, куда собрались.               
      
                Часть вторая.
               
                Глава 1.
        К вечеру  они наткнулись на хуторок у горной речушки. Две избы, да лачуга у самой речке. Лачуга, разом, напомнившая Хряпе то «жилье» Фомы на берегу Тобола, где начиналась его жизнь. Жизнь,  теперь полная скитаний и перемен. Жизнь полная опасностей и крови. Оказалось, что в хибаре жил один  старик алтаец, жил не понятно чем. Вроде собирал какие-то травы, корешки и ловил рыбешку, да постоянно сидел у дверей своей лачуги, курил трубку. Степка, выспавшись в избе старовера Амвросия, пошел по соседям, посмотреть кто, как живет, чем занимается. За ним увязалась и  племянница полковника Елена. В сарае у соседей стариков Барсуковых он обнаружил каурого жеребца, что мирно хрумкал  из торбы овес.  Седла, уздечки нигде не было видно, хотя  конь был явно для верховой езды. Старики жили бедненько, но видать сыто.  Степка обошел двор в поисках, каких либо сельхозорудий, иль чего еще любопытного. У входа в погреб он наткнулся на вахмистра Артемьева.
-Что хорунжий и тебе любопытно, чем эти хуторяне здесь на отшибе живут, - скривился казак.
- Да чем бог даст, - проворчал старик, вышедший из сарая, держа в руках бадейку с пшеницей.
- Во, я и смотрю, вроде не сеешь, не пашешь, а коник у тебя знатный все хлебушек, да овес жрет, - проворчал вахмистр.
- Так ить, ваши ж проходили, оставили коня на сбережение, да и корма ему.
- Ну, дед врать здоров! Ведь и не сморгнет! – вахмистр тут же выхватил из кобуры револьвер и сунул ствол под нос старику, - а ну, говори старый пень, кого прячешь?!      
    Старик испуганно заморгал, пристально глядя на револьвер в руке вахмистр.
-Пристрелю, паскуда! – рычал казак, наступая все ближе на деда.
  Озираясь по сторонам, будто ища защиты, старик сделал шаг назад и, выронив из руки бадейку, повалился в ноги Степке.
-Не погубите вашбродь! Не прячу я никого! Это бабка сына свово приблудного, во в погребу он, видать, за кадками он хорониться.
           Вахмистр зло сплюнул на старика и сторожко, ступая, пошел к погребу, открыл ветхую дверь и  крикнул,
-Ну, ты, отродье красное вылазь сам! А то я сейчас тебе бомбу в подарок швырну, так сейчас там из-за бочек вместе с солониной выскочишь!
       Вахмистр будто в подтверждение своих угроз выстрелил два раза в темень погреба. Через пару минут в дверях появился белобрысый парень в добротном френче, малиновых штанах, заправленных в хромовые сапоги.
- Эва! Красовец! – хмыкнул вахмистр, - ну, подь, подь сюда. Вот господин хорунжий, он никак комиссар! Что с ним делать будем? 
Хряпа недоуменно пожал плечами и пошел в сторону  избы. Вахмистр видно вошел в раж, почуяв слабину и, прорычал парню, 
- А ну, скидавай сапоги краснопузый! Давай, давай и френчу твою и штаны! Купаться пойдешь во, речка то рядом! Иди, иди комиссар!
  В дверях избы Степан столкнулся с полковником Берестом, тот с любопытством смотрел на происходящее. Было видно, как вахмистр довел  парня в одном  исподнем до бережка и зло крикнул,
- Мыряй гада! Перемахнешь речку, живи, ну а вынырнешь, хушь по середки, стрельну!         
  Парень осторожно, неловко ступая, босыми ногами по камням пошел в воду горной речки, а вахмистр тут же выстрелил ему в спину.
- Вот она гражданская война, - хмыкнул полковник.   
    Из избы тут же послышался протяжный вой, крик старухи,
- Ирод ты старый! Самому - то уж давно подыхать пора, так нет вот Петеньку нашего, кровиночку на смерть выдал!
  Старик понуро подошел к избе и сел на камень у сарая, заворчал,
-Сама дура старая нагуляла мне этого Петрушу, а он мне сроду ни в чем не помощник, вот и в город сбежал, там незнамо с кем связался. Грамотный! По чужим амбарам шастать! Новую власть устанавливать!
    Вахмистр тем временем пошел опять в погреб и вернулся назад, бросив на дворе у дверей погреба, добротное седло, да узду. Передернул затвор незнакомого Степану карабина,
- Во, господин хорунжий. Видать этот, краснюк в деле военном не горазд!   Патрон в затворе заклинило, так он и сидел там смирно. Без бою, без стрельбы все обошлось!
  Поздним вечером, когда Хряпа, полковник Берест, да Елена едва разобрались со своими вещами, кое - как поужинали, да и  улеглись было спать,  со двора в избу вбежал Пашка Хрущ, Взволнованно казак выпалил, глядя на полковника, 
- Ваше благородие! Во, значит, старик - то этот в сарае повесился! Сам на себя руки наложил, А бабка его умом тронулась пошла на речку сыночка там с речки вылавливать, перевязывать, выхаживать. А мы ж его с вахмистром там недалече, в буераке зарыли! Во дела!
      Полковник выслушал казака и велел ему не медленно убираться. Не тревожить сон  такими дурацкими сообщениями.      
      А посреди ночи полковник Берест и Хряпа вскочили от гулкого выстрела, где – то за хутором у реки. Оба офицера быстро оделись и вышли из избы.
- Во, это вроде у балагана этого алтайца стрельнули, - подошел к ним Артемьев. По берегу, они дошли до лачуги алтайца и увидели его сидящего на корточках у костерка,
-Что здесь у тебя? – спросил алтайца Хряпа. 
- Так это! Девка ваша пришла ночью кисет мой да трубку спереть хотела! Я ж в потемках не признал кто! Вот и пальнул с обрезу.
- Где она? – испуганно спросил  полковник.
- А тама ка, - махнул на лачугу алтаец.   
    Посреди вонючей лачуги, на прелой шкуре лежала, закрыв глаза, и скрючив ноги Елена. Она зажимала рукой рану на своем плоском, впалом живот. Сквозь ее пальцы неудержимой струйкой текла кровь. При этом она прижимала к груди, и какой - то грязный комок тряпья. Степан с трудом взял, вырвал  из ее руки этот комок и из него выпала старая, обгорелая трубочка алтайца с шуршанием упал на шкуру холщовый кисет. Хряпа поднял кисет и понюхал, тут же вспомнив, как они  подошли, доехав до этого хутора, стойбища к хибаре этого старика алтайца. И как до этого всю дорогу безвольная, унылая Елена, вдруг взбодрилась, задергала ноздрями своего тонкого, вечно красного носика. Подсела поближе к алтайцу, ловя дымок из его трубочки.      
Алтаец хмыкнул и достал из - под шкуры  вот этот кисет и эту трубочку проворчал,
-Однако моя трубка старая, для гостей. Вот и трава, конопля, однако. Там за оврагом ее, однако, много. Мой отец курил, его отец курил, отец отца курил. Всем хорошо было! Все, однако, подохли!
 Полковник нахмурился, будто проглотив, какой - то комок  высыпал все зелье на шкуру и, посмотрев на обрез Берданки, тут же валяющейся у двери, с болью глянул, на умирающую.
- Бедная девочка, - простонал полковник, - все к тому и шло. Только я не думал, что все так мерзко закончится. Сначала кокаин, морфий по Петербургским салонам, а все вот так кончилось в этой вонючей, грязной лачуге дикаря. Полковник вышел во двор и, проходя мимо, все еще сидящего у костерка алтайца выстрелил из своего нагана в  лысую голову алтайца.   
      Хряпа с вахмистром и казаком Хрущом зарыли  тело Елены  и неизвестного им старика алтайца на бережку этой горной речки Чулышман,  отправились до своих изб, продолжить прерванный сон. Поутру его разбудил полковник Берест. На удивление Хряпе полковник, войдя в избу, стоял у двери в горницу и  зло… матерился.
- Ну, отродье! Никому верить нельзя! Во времечко то настало! Все! Хорунжий приехали! Вахмистр с этим казачком убогим Хрящом смотались, сбежали нам вот одну клячонку, да коляску оставили! Как дальше поедим? Сколько это тягло сдюжит? Одному богу известно! Прости господь меня за все мои дела и слова не добрые! Ладно, Степан собирайся, поехали потихоньку. Путь не близкий, а то так в этой глуши и застрянем себе на беду.             
     Еще раз, порядочно разгрузив от лишней поклажи коляску, строго ревизовав свои манатки, они тронулись по едва приметной дороге вдоль реки. Степка правил кобылкой. Его саквояж стоял на полу коляски, да пару кулей и чемодан полковника были привязаны к задку. Кобылка мерно трусила по дороге, под колесами коляски иной раз хрустели камешки, и Степка совсем было разомлел, притомился, едва раскрывая, слипающиеся веки. Солнышко уж поднялось к полудню, как до этого угрюмо, молчком, сидевший полковник толкнул Степку в бок, указывая взглядом на обрывистый косогор берега, что нависал над речкой и над их дорогой. По краю косогора ехали трое верховых. Видимо тоже заметив коляску, они что – то возбужденно обсуждали. Вот один из всадников ловко снял из-за спины карабин, приложился и выстрелил. Пуля с визгом отколола кусок от оглобли, чудом не задев кобылку. Полковник привстал с мешка, который вечно лежал под его задом и стал вглядываться во всадников, пытаясь разглядеть их.
- Не поймешь кто, толи красные, толи казаки, - проворчал полковник, - одеты, во что попало, - зло бросил он.
- А нам - то без разницы, - проворчал Степка, - палят без разбору так и прибьют, не зная кого.
       И тут же прогремел второй выстрел. Полковник схватился за бок, удивленно глядя на Степана.
- Ишь, как метко чешут, - хмыкнул Степка, - вы б господин полковник не высовывались. Сидите смирно. Авось скоро отстанут. Спуску то с обрыва к нам не видно! Словно, услышав слова Хряпы, верховой стрелок отделился от своих товарищей и стал осторожно спускаться с кручи к коляски. Степан быстро выдернул из саквояжа свой, завернутый в полотенце Смит – Виссон  и выстрелил в этого отчаянного всадника. Выстрел прозвучал на редкость резко, раскатисто. Конь наездника оступился и припал на обе передние ноги, а сидок, взмахнув обеими руками, перелетел через голову своего коня. С откоса сразу посыпались камни и конь, громко заржав,  рухнул прямо на своего всадника. Двое на обрыве, глядя на это, о чем – то переговорили и отъехали от обрыва, скрылись из виду. Наконец Степка повернулся к полковнику.
- Господин полковник, Георгий Семенович Вы, что ранены?
  Бледный полковник лежал на сиденье коляски, а на его боку темнело пятно и кровь, уже  капала на пыльный пол коляски.         
Степан вытащил из своего саквояжа полотенце, расстегнул китель полковника и стал кое-как заматывать рану Бересту. Справившись с этим делом,  дернул вожжи, и кобылка тихо опять повезла их вдоль бережка. Через час с неба закапало, Да полетели мокрые снежинки, задул сильный холодный ветер, а по низкому небу клочьями понеслись черные тучи.
 Степан стал оглядываться по сторонам, ища хоть какую – то  защиту от надвигающейся бури. Вот, наконец, впереди, он заметил, сначала, одинокую березу на обрыве, а под ней, у самой кромки обрыва вроде нишу.  Грот, пещеру.
Эх, по такой круче эта доходяга коляску до спасительной ниши точно не дотянет, - зло подумал Хряпа, - а мне одному этого полковника туда не допреть. Степка выскочил из коляски и стал выпрягать клячонку. Потом расстелил свою бурку, уложил на нее полковника, и привязал вожжами бурку к хомуту кобылки. Хлопнул по боку лошадь, которая робко ступая по откосу, стала тащить по сырым камням наверх полковника.
-Ваше благородие, Георгий Семенович, мне иной волокуши здесь не с чего сообразить, - ворчал Степка, - потерпите, как нибудь господин полковник, тут недалече, я, если, что вот вас поддержу, поберегу, где шибко каменисто здесь. Нам бы только бурю переждать, не застудиться. А там я костерок разведу, вот вашу шинелку приспособлю и уложу вас как надо. Все как надо перевяжу, выхожу вас. Рана то пустяшная, как тогда у Свищева скользом, на вылет. Держитесь, держитесь господин полковник.
  Эх, лошадка еще чуток. Не подведи во, на какую кручу взгромоздились. Ну, давай, давай родная. Еще чуть. Камни с шумом посыпались со склона. Степан едва успел перехватить вожжи, удержать волокушу, но лошадь уже катилась по склону, тянула за собой вниз Степку и спеленатого полковника. Хряпа зубами вцепился в вожжу и упал на склон, упираясь каблуками в какую – то выемку, он с трудом выдернул из ножен кинжал и полоснул им по натянутой вожже. Кобылка с тягостным ржаньем покатилась по откосу и свалилась с обрыва, издав прощальный, видимо предсмертный вопль, а Степан обеими руками вцепился в бурку, в которую  завернут Берест и что есть силы поволок его вверх по склону к заветной, зияющей неизвестностью пустотой нише. Хряпа не чувствовал порывов ветра, колючих снежинок, злой изморозью хлещущей его со всех сторон. Была только одна цель. Ниша, этот грот под берегом, под березкой. Там убежище, там тихо, там благодать. У него даже потемнело в глазах и стало прерывистым дыхание, взмокла от пота вся спина. Последние метры к нише он тащил полковника, как в бреду, не видя, не чувствуя ничего. В нише действительно было тихо, только там, за каким – то не видимым порогом завывал ветер, и, шурша, гремя, сыпались по склону камни. Степка оглядел свое небольшое укрытие и перетащил полковника в бурке подальше от входа на место по суше. Потом хлебнул из своей фляги. Оказалось, что самогон. Голова сразу пошла кругом, но сил, вроде как прибавилось, да  и стал соображать он более четче и быстрее.  Развернул бурку и уложил по удобнее Береста. Потом вышел из укрытия и стал уверенно спускаться вниз, к коляске. Спуск занял вроде меньше времени и показался, вроде полегче.  Взял из коляски вьюк, желтый чемодан полковника и свой саквояж опять пошел вверх. Подъем показался ему на это раз, не столь бесконечным и тяжким. Он шел знакомой тропой, обходя коварные осыпи, камнепады и обрывчики. С трудом  Степан дотащил до ниши все,  прихваченное имущество и стал опять оглядывать нишу, грот, соображая как ее обустроить, что еще сообразить.  Степка опять спустился к самой реке и наскоро собрал на берегу несколько корявых, сырых топляков, пошел с охапкой этих дров наверх. Но вдруг остановился, аккуратно опустил охапку и вернулся к коляске. Осмотрел ее, внимательно оценил оставшиеся пожитки и, приняв решение, навалился на задок коляски, столкнул ее в реку. Быстрое течение горной реки тотчас понесло коляску вниз по реке, то и дело, шваркая ее о камни.
     Ну, вот подумал Хряпа, а то будто бельмо на глазу стоит, привлекает внимание, вызывает не нужное любопытство, интерес.               
       На этот раз подъем показался ему на много тяжелей. Степан вошел в нишу, выбрал место в глуби пещеры и свалил там дрова. Потратив с десяток, спичек он понял, что сырые дрова так не загорятся, и вынул из своего саквояжа пару пачек кредитных билетов Сибирского банка. Чего таскать, это барахло подумал Хряпа, - Колчак свалил из Омска, черте куда.  Поди, уже в Иркутске чаи гоняет, да со своей Анькой тешится, кокаин нюхают.  Так и золотой запас просерут. Чем тогда эти французские бумажки обеспечивать? А так хоть польза с них. Да и кому потом расскажу, как миллионами этими костер топил, во, удивляться – то будут.  Он  для верности еще плеснул на скомканные купюры чуток самогона и пламя занялось. Через короткое время  весело затрещали дрова. Степка подошел к полковнику, вынул из - под него бурку, уложил полковника на шинель, да кой какое тряпье из его чемодана, пристроив под голову Береста, его любезный, неразлучный мешок, с которым полковник не расставался днем и ночью. И пошел к выходу из пещеры прилаживать, навешивать бурку вместо двери. Дым от костра сразу потянуло куда – то,  в  глубину пещеры.  Довольный своими трудами и утомленный пережитым за этот беспокойный, трудный день Хряпа подошел к полковнику,  стал его тянуть на шинели поближе к костерку.         
               
                Глава 2.
    Полковник открыл воспаленные глаза и с удивлением стал оглядываться по сторонам, прохрипел,
- Это мы где? 
- В раю.  У  Христа за пазухой, - хмыкнул Хряпа.
- А без шуток, - повернул голову полковник.
- Ну, так, помните эту нишу, грот, нору на верхотуре, что под березкой, вот там, стало быть.
- Ишь ты, как же мы сюда забрались? Ты что ли один меня сюда припер?  Ну, Степан, ты и в правду двужильный. 
-А чего, - хмыкнул Хряпа, - на верху, на улке - то, во какое ненастье, вроде даже снег, ветрина.! Погибель полная, лучше здесь пересидим. 
-Да уж, погодка в этих краях почти всегда пакостная, - кисло хмыкнул Берест, - вот же напасть. Так разболелся в дороге, а теперь еще и это ранение. Ранение по дурости, - скривился полковник, - да и не известно от кого.  Сейчас по дорогам кто только не шастает. Шашка, винтовка есть, вот и власть, качай права. Как там, у большевиков, - «Грабь награбленное». Вот такие значит дела Степан. А ты во и  костерок уж сообразил, котелок приладил. Никак чего варить хочешь, иль так чайком побалуемся.
-Вы – то, как господин полковник? Как самочувствие? – заботливо подсунул под шинель Береста кусок кошмы из коляски Степка.
-Да, вот вроде с утра все трясло, корежило, сердце ныло, кололо, а вот полежал и вроде полегче стало. Бок вот только  теперь сильно болит и перед глазами все, какие – то круги. 
- Сейчас кулеш с салом готов будет, чайку сварю и повечеряем. Отлежитесь. На ноги, дай Бог поднимитесь. Погода наладиться. Выберемся из этой норы, оглядимся.             
-Эх, Степан Кузьмич, проглядели мы все. Я ж,  когда еще в Питере всем говорил, - нужны решительные меры! Так нет! То этот проходимец, вроде как из мужиков, Распутин - святой! Черт его дери!  Все у трона терся, Министрами жонглировал, то царю батюшке взбрело в Главнокомандующего поиграть! Не вышло и пошло! Фигляр Киренский – Премьер Министр,  а Царь всея Руси знай в Царском селе ворон стреляет. Вот и доигрались! Я ж хорунжий в контрразведки Армии не последний человек был! В Главном штабе. Знаю много! Даже то о чем наш Адмирал не сном, ни духом. Вот, к примеру, Георг этот, король Великобритании точно за своим братцем Ники линкор снаряжал, когда тот, еще в Тобольском кремле маялся. Тамошние рыбаки точно в студеных водах, в Обской губе иностранное судно, военное видели. Так нет! Нужен кому теперь этот Царь – батюшка! Чего с него взять! Вот Гражданская война другое дело! Под шумок много чего можно упереть! Ты вот я смотрю этими французскими бумажками, ну что в Париже для Восточно – Сибирского банка, для Адмирала отпечатали, костерок топить приладил, чаек кипятишь. Правильно хорунжий! Там и место этим бумажкам, в огне! Мужики эти фантики на дух не принимают. Правда, я слышал в Чите, тамошние Советы на этих билетах штампик свой ставят, да с рабочими, за их работу норовят рассчитаться! Вся Европа почитай собралась Россию матушку грабить, делить. Так, что единственная выгода кому с этой Гражданской бойни так это, только всей этой орде советников, вроде Женена, Нокса, Гайды., что вокруг Колчака пока крутятся. Я так думаю, как золото, что наши в Самаре у красных из - под носа увезли, так и профукаем, так и Верховный правитель им наш не нужен будет! Предадут! Кому нужен порядок в России? Этим пленным чехам с Гайдой во главе? Французам? Англичанам? Японцам, которые все норовят Семенова с Колчаком стравить. Вот даже американцы своих солдатиков во Владивостоке, в Мурманске высадили! Как же надо ж не опоздать к дармовому пирогу! Золото Росси это так мелочь. Нефть, уголек, лес, пушнина! Большевики с их Лениным сами еще не понимают, во что они влезли. Да народ полуграмотный, дикий втянули.  Мировая революция? А мировой интервенции, аннексии, полного разграбления не желаете?   Ты гляди Степан что твориться! Белому движению век победы не видать! Колчак с Семеновым грызутся, Деникин с Врангелем, Юденич с Миллером, да все со своей сворой беззащитный Питер взять не могли. А у красных полками, дивизиями, Армиями бывшие прапорщики, поручики командуют. Правда, планы им составляют, советы дают такие генералы, как Алексеев, Брусилов и другие, осознавшие свой исторический долг перед народом.  И заметь Степа все это офицеры фронтовики, которые и в окопах, мерзли, вшей кормили, и с солдатиками в одном строю в штыковые атаки ходили. Не в пример нашим паркетным  шаркунам, хлыщам, что по балам да ресторанам светским дамам подолы задирали, аксельбантами брякали.  Наш - то Александр Васильевич сильно переживал, что к светскому обществу так и не приобщился. Все светские манеры перенял, даже к кокаину пристрастился, а этот светский круг его не принял. Породой не вышел адмирал! Вон сколько помотался! К англичанам в Адмиралтейство сунулся, а те ему говорят. Нет вакансий, у самих таких боевых, да заслуженных вице – адмиралов пруд пруди. Вот пехотную дивизию на Суматре не желаете? Колчак тогда к американцам. Ну, те ж ребята деловые, сразу предложили, - вот,  мол, концессионер Хорват жалиться КВЖД от хунхузов охранять, грузы наших компаний стеречь не кому. Езжайте, как туда подсобите. Ну, Колчак и дунул сначала в этот вонючий Харбин, а потом со всем своим охранным войском вот в Омске объявился. Спихнул директорию, разогнал Советы, поставил кругом своих людей, объявил себя Верховным правителем России, да за одним и присвоил себе полного Адмирала. Эх, Россия матушка кто только не колобродит теперь по тебе! Ну, возьми хоть этого Ленина с его еврейской сворой. Отсиделись там по заграницам и во взболомученную Россию, в опломбированном немецком вагоне прикатили. А денег, деньжищ фальшивых, что вот теже билетики, что ты  Степан в костре жжешь, на нужды революции навезли! Страшно сказать хорунжий. Тут и без революции, гражданской войны экономике страны долгонько не подняться! Мы в контрразведке этими фальшивками занимались! Ну да где уж там. У нас всегда этих экономистов народников невпроворот! Одни разговоры. Какие либо меры всегда в штыки! Мол, это все против воли народа, против революционных преобразований. Сколько ж теперь в России шпионов, да предателей! И каждому давай место во главе, всяких движений. Вот фамилии тебе перечислять хорунжий не хочу. За то сам и поплатился! Гори они все синем огнем! Вот выберемся за кордон, если покупателя стоящего не найдем,  так на куски располосуем, да китайцам продадим. Сколько-то поживем. Тебе – то клок счастья поиметь охота? Ну, вот, а мне теперь одному много то и не надо. Хорош, навоевался! Бесполезная борьба. Со своим народом надо дружить. Жить его чаяниями, надеждами. Дать ему ну хоть полвека спокойной жизни, а он уж сам определит с какой властью ему жить. Власть силой Степан не навязывают!               
          Вот у красных все равны. Так вот эти красные командиры, бывшие офицеры воюют, а господин, товарищ Троцкий  один по фронтам носится, исполнение директив партии, указаний Ленина контролирует. Ну и где ж нам без Царя в голове против такого единоначалия, дисциплины, сознательности устоять?! Нет, хорунжий пока не поздно нам с тобой точно на Юг к китайцам идти надо! Только боже упаси не к японцам! Я их, еще, пуще, чем наш Колчак, на дух не переношу! Ну, а там за кордоном осмотримся, нам есть, что предложить Степа. Ты мне только помоги. Не брось в трудную минуту.
  А большевики, что большевики бог им судья! Только пусть не надеются, что эта Гражданская бойня для них так закончится. Сколько униженных, обобранных, обнищавших, озлобленных за границей окажется! Да и эти союзники наши теперешние точно, кто - то в обиде будет. Ну, как же, чего - то  в России прихватить не успел. Айда опять! Пока не окрепла Страна, раны не зализала! Вот и будет вместо мировой, перманентной революции нескончаемая, тотальная бойня. Грабь награбленное! – Так вроде большивиские  агитаторы кричат. А как кончится все это награбленное, веками сбереженное, приумноженное. Тогда что? Хлебайте до смерти прах, сметенный с ног, прах старого мира. Только я думаю Степан, многие, ох многие еще пожалеют о той спокойной, размеренной, сытой жизни. Ведь далеко не все с голода пухли, да в кандалах по тюрьмам маялись. Кандальники, лихие люди, не довольные, что при царе, да при любом строе, государственном устроении будут.  У них этот Ленин тоже не святой! Ох, не святой Степа. Власть всех портит, преображает! Так,  что. Вот малость мне полегчает. Погода поутихнет, и подадимся мы с тобой на юга. Наш Атаман, да и  есаул, поди, уж там  ханку кушают, опий курят. Эх, Леночка, Елена …. девочка моя порочная не дожила ты до этих тягостных дней. Что – то там, на чужой сторонке нам светит? Ладно, хорунжий, что-то заболтался я. Вот, вроде и жар опять. И сердце покалывает. Как бы ночью опять меня в оборот мое сердчишко больное не прихватило. Подбрось чего в костерок. Завтра поутру за дровами, за водицей сходишь. Бог даст, пересидим непогодь. Вон как завывает. Ну, Степушка я посплю.               
   В тусклом свете догорающего костра Степан поправил «постель» полковника, подоткнул под него еще кусок кошмы со своей подстилки, пошел к выходу, поправил, надежнее закрепил бурку на входе. Там за стенами их грота бушевала непогодь. С неба падало не весть, что. Может ливень, может снежный буран.
 В ночи был слышен гул, стук камней, валившихся по склону, их плеск при падении в реку. Степка боязливо отогнул край бурки и глянул наружу. В темнющем, непроглядном небе вдруг сверкнула молния, и загремел раскатисто гром. Эва, - икнул Степка, - по эту пору здесь гроза?  Хотя, видно в горах всякое бывает. Он с ужасом увидел, что по стенам их грота, их такого вроде бы  надежного убежища сочиться, вроде как плачется вода. Надо вот лохань что у входа стоит наружу высунуть, что б водой наполнилась. Поутру, хоть умыться, хоть чайку сварить. На реку то теперь не пройти, поди, весь спуск размыло, расквасило.      
               
                Глава 3.            

       Степка проснулся от какого-то скрежета и грохота. Костер загас, и было очень холодно. Ему показалось, что бурка на входе упала куда – то, а щель входа стала ниже. Он вскочил с подстилки и сразу почувствовал ногами, через разом, намокшие шерстяные носки воду. Вода со стен ручьями, затапливает грот. Вот и костер видимо, поэтому погас. Спросонья, еще толком ничего, не понимая, Хряпа, заметался по убежищу. Он шашкой, которую не вынул из ножен, разгреб, намокшее пепелище костра. Вынул из саквояжа, который еще с вечера поставил на сухой камень посредине грота, пачку, вроде тоже влажных ассигнаций и, смяв одну, запалил огонь.
    Точно вход в пещеру стал ниже, вот и лохань куда - то пропала, видать свалилась в низ. Во, эт чего? Вроде потолок стал ниже? Он со страхом пошел к выходу.
Ну, точно непогодь берег подмыла и плита, что служила крышей грота, поползла к реке, вниз одним краем. Надо срочно выбираться, а то, как крысы, какие здесь в ловушке пропадем. Хряпа рванулся назад, будить Береста. Полковник лежал накрытый мокрой шинелью, на отсыревшей подстилке, закинув голову и, не дышал. Хряпа поджег новую ассигнацию и увидел остекленевший взгляд устремленный куда-то вверх. 
-Ну, полковник, ну Георгий Семенович, как же ты? Когда? Вот вроде всю ночь ворочался, хрипел и вот так. Когда ж? Я вроде и спал в пол глаза. Снаружи – то дурь, грохот, вой  всю ночь. Преставился их превосходительство! Один я теперь остался! Что ж там, в мешке за лоскут счастья ты сулил мне полковник?
      Хряпа осторожно вынул из - под головы Береста мешок и потянул из него, какую – то, вроде ткань. Материя вся была усыпана каменьями. В сумраке, едва пробивающемся через щель «выхода» Степан выбрал место ближе к свету и развернул эту материю, бросил на пол. Даже при тусклом, утреннем свете камни на этой расшитой ими материи искрились и сияли, а с середины всего этого чуда на Хряпу грозно смотре лик Николы Чудотворца. В гроте вроде стало светлей, а на месте загасшего, размокшего костра вдруг завился дымок и Хряпа ясно увидел в дыму того старика самоеда, что привиделся ему в Урмане у Тобола.
-Что собачий сын? Вот и вышел ты на свою концевую тропу, - скривился старик.
  А Хряпа в бешенстве выхватил из стоящего под рукой саквояжа этот тяжеленный Смит – Виссон и выстрелил в виденье. Он истратил свой последний патрон, он так и не прошел по своей концевой тропе, он даже не услышал, как с треском отвалилась многопудовая плита доломита от потолка грота и рухнула ему на голову, размажив ее по стягу Ермака, дару царя всея Руси и Сибирского  ханства   Иоанна Грозного.               
      
                Эпилог    
      
             В прокуренном, обшарпанном буфете Барнаульского вокзальчика сидел интеллигентного вида гражданин. Одетый чисто, но не броско, часто вынимая из кармашка жилетки часы  и поглядывая на них. Перед гражданином стояла чашка уже остывшего чая, а он с безразличным видом все поглядывал на полупустые пути. По которым изредка проползал прокопченный паровоз, тащил туда - сюда давно не крашенные закопченные теплушки и расхлюстанные зеленые вагоны с замалеванными известкой гербами. Вагоны, как память о прошлом, скривился в улыбке господин.    
Через некоторое время в буфетную буквально ввалился мужик в коричневом, видно плохо прокрашенном, но добротном овчинном полушубке, лисьем малахае и в серых пимах, аккуратно подшитых кожей. За голенищем валенка торчал кнут. Мужик прошел к столику и плюхнулся на стул, напротив гражданина.
-Ух, ты, - хмыкнул гражданин, - тебя и не узнать ротмистр.
-Да и Вы Юрочка, выфрантился есаул. Не боишься, кто признает?
-Чего так припозднился? – хмыкнул гражданин.
-Да, привязались тут, какие – то я покружил и вроде отстали. И откуда, только взялись? Да так ловко пристроились, еле сбег.
-Так Артемий Карпыч, у кого учились, - хмыкнул господин,  - ты Артемий напрасно их за голытьбу тупую держал. Они все от нас влет переняли и теперь против нас же и используют.
-Да уж ЧК мать их! – скривился  «селянин».
-Берест как не объявлялся?
-Да и Хряпа с ним, как в воду канули, господа.
-Атаман вот тоже там по Семиречью кружит, от красных  спасается, - прохрипел, не громко господин.
- Атаману теперь спасения не  от кого нет, - скривился селянин, - красные его за порубанных комитетчиков готовы лошадьми подрать на куски. Казачки за это знамя тоже люто спросят. Я вот решил к Семенову за Байкал податься, а может, и к этому барону Унгерну прибьюсь. Только здесь мне никак нельзя дольше оставаться.
-Что ж ротмистр, бог вам в помощь, - хмыкнул господин, - а мне нужно здесь на Алтае еще поискать хоть Береста, хоть этого хорунжего, как его Хряпу. Знамя это, стяг Ермака вещь больно ценная, историческая. Они вдвоем при нем, куда-то запропали. 
-Ну, гляди есаул, - встал из – за стола селянин, - и тебе удачи, только я своей шкурой рисковать не хочу. До встречи за Байкалом.
      Свищев, а это был он, вышел из здания вокзала и пошел на задворки, на когда - то багажную площадку, где стояла его лошадь, запряженная в легкие саночки. Сразу за углом здания его ловко схватили за руки и заломили их двое в одинаковых кожаных куртках, а третий в длинной каварийской шинели, сунув в нос Свищеву наган, прохрипел,
- Ротмистр Свищев ты арестован, только крикни, дернись, пристрелю на месте. Имею полномочия.  Пошли вражина.   
  Господин в буфетной собрался уже уходить, подошел  к зеркалу поправить черный бархатный воротник своего щегольского пальто, как к нему подошел парень в темно – зеленом френче и хромовых сапогах, в которые были аккуратно заправлены темно-красные наутюженные бриджи.
-Гражданин, - тронул он за рукав Воронцова и тихо, но дружелюбно сказал, - Вас ожидают там, вон в том кабинете, пройдемте. 
  Воронцов молча, прошел в кабинет. В довольно просторной, чистой, светлой комнате у окна стоял у окна спиной к двери не высокий, сухопарый мужчина в темно – зеленой гимнастерке, перетянутой широким ремнем.  Мужчина резко повернулся и внимательно посмотрел на Воронцова,
-Юрий Антонович, я Иван Павлуновский начальник особого отдела ВЧК, вот приехал по распоряжению товарища Дзержинского для наведения надлежащего порядка в органах ВЧК Сибири, да и вот по проведению некоторых операций отдела товарища Петерса. Вам кстати большой привет от него и искренняя благодарность от товарища Свердлова, за ликвидацию, приведение в исполнение приговора этому провокатору Ланбергу. Сколько наших товарищей и там, в Петрограде, и в Омске погубил мерзавец. И все ведь этими гнилыми либеральными лозунгами прикрываясь. Что ж Юрий Антонович, послужной список у Вас отменный господин есаул. Ротмистр Свищев арестован. Можете ехать в штаб атамана Семенова. Там определитесь сами, куда вам уходить по завершению операции в Харбин, иль во Владивосток. Во Владивостоке можете повстречать Стрежака – Васильева,  помниться Вы его крепко выручили там в Омске. А как здорово помогли Григорию Захаренкову после гибели Избышева. Комиссар – то Захаренков из рабочих, в военном деле не силен, а тут целая партизанская армия, можно сказать. Да уж чего - чего, а врагов  Колчак умел себе быстро наживать.  Да, вы вероятно еще не слышали  Колчак, и Пепеляев расстреляны в Иркутске.
-Что ж и господа союзники Адмирала не защитили, не спасли? – хмыкнул Воронцов.
-Генерал Жанен посчитал, что эвакуация Чешского корпуса важнее всех этих Внутрироссийских разборок, генерал Ноккс вообще устранился от этого, ну а чехи с Гайдой домой, домой. Навоевались!  Юрий Антонович, можете чиркнуть несколько строк  маменьки. Мы по нашим каналам передадим.
-Что отец, как? - вскинул голову Воронцов.   
 -Скончался ваш батюшка, Юрий Антонович, еще по весне прошлого года, - вздохнул Павлуновский.
-А брат? – нахмурился Воронцов.               
-А что братец ваш, живет и здравствует. Да вот приятель ваш Михаил Николаевич Тухачевский командарм пятой Армии после взятия Омска отозван в Москву. Надо ж Омск, Колчаковскую столицу Единой и Неделимой России без боя взял. Тридцати тысячный гарнизон, так бесславно разбежался.
- Да что Вы, какой приятель, - хмыкнул Воронцов, - так, знакомец. Окончил императорское училище, служил в гвардейском Семеновском полку. А воевал – то, как за полгода боев пять царских орденов заслужил. А потом этот чертов плен. Ну, эти господа гвардейцы конечно нос воротили. А у него столько побегов - то было и все, правда, неудачно. Обнищавший дворянин, все ворчали, вот и получили лихого, непобедимого красного командарма. Он ведь и генералу Каппелю и генералу Войцеховскому ряшки начистил. И еще, сколько для России сделает, бог даст. А Омск, что Омск, гарнизон ведь не только от красных побежал, пуще всех этот тиф, да голод всех одолел. Адмирал своими карательными мерами совсем мужиков по селам в нужду загнал, озлобил. Вот в Омск и никаких поставок из сел не стало. А эти лагеря с пленными австрийцами, венграми, словаками, сербами. Какая гигиена, медицина. Жили тысячи можно сказать под открытым небом, иль в ветхих бараках. Про питание я уж и не говорю. Так, что уходили из Омска от гор тифозных трупов, да расстрелянных. Какая оборона? Вон Мария  Бочкарева приехала к Колчаку, а он ей, давай поручик, сколачивай часть боевую из женщин, как ты против германцев водила. А Бочкарева ему, - Нет, я военного дела, против своего народа не приемлю. Вот команду на борьбу с тифом соберу. 
  Только кому это надо?  На том  и разошлись, разъехались. Александр Васильевич, можно сказать, золотой запас «в охапку» и быстрее на Восток, по железке. А Тухачевский, что Тухачевский боевой командир, офицер, еще старой гвардейской закалки. Правда есть у него один недостаток.   
-Безжалостен? - хмыкнул Павлуновский.
-Мне иной раз казалось ему это понятие вообще неизвестно, - пожал плечами Воронцов,  как бы в Наполиончики не понесло Мишеньку.       
  М.Л. Бочкарева Георгиевский кавалер, поручик, командир первого в России женского «батальона смерти», герой Первой мировой, расстрелена в 1920 году по приказу Павлуновского. 
Видный сотрудник Центрального аппарата ВЧК, затем ответственный партийный, государственный деятель  Павлуновский И.П. расстрелян в 1937 году.
Маршал СССР Тухачевский М.Н. расстрелян в 1937 году.
Маршал СССР Блюхер В.К. «Красные орлы», которого по тонкому льду перешли Иртыш и первыми вошли в Омск, кавалер ордена Красного Знамени №1, арестован в 1938 году. Скончался на допросе.
Один из организаторов, вдохновителей Революции, активный организатор вооруженного восстания в Петрограде – октябрь 1917 года, в годы Гражданской войны Председатель РВК Республики   Троцкий Л.Д. убит в 1940-ом.   
Этот красно – белый список бесконечен.
Революция, Гражданская война пожирала своих героев, организаторов, вдохновителей.
След Ю.А Воронцова промелькнул в материалах августа 1944 года, по событиям Варшавского восстания.    Хоругви, Знамя Ермака не найдены до сих пор.