Нарцисс Араратской Долины. Глава 21

На моей спортивной карьере жирный крест поставили врачи-окулисты. В подростковом возрасте у меня начало резко портиться зрение. Мои хрупкие голубые глаза не были предназначены к сильным физическим нагрузкам. Мой папа про это не знал. Он, думая, что я глаза себе порчу чтением книг, на процесс тихого лежания с книжкой, смотрел с большим неодобрением и с этой моей дурной привычкой боролся. «Не читай при таком свете! Не порть свои глаза!» - часто слышал я. А глаза же мои продолжали портиться и  окружающий мир, с каждым годом, становился всё более туманным. Врачи-окулисты грозили мне слепотой, и с этим страхом ослепнуть, я прожил всё своё детство. Читать же, при этом, я продолжал и читал всё подряд, что мог найти. Книга была моим лучшим другом. Особенно, если в ней были приключения и фантастика. Таких книг, к сожалению, у нас дома практически не было, поэтому мне приходилось всё время перечитывать полное собрание сочинений Ги де Мопассана и восьмитомник арабских сказок «1000 и одна ночь». Ну и ещё Марка Твена и Ярослава Гашека, я с большим удовольствием читал. Всё остальное, что хранилось у нас на книжных полках и в ящиках, мне не очень нравилось. Ни Голсуорси, ни Бальзак, ни Эмиль Золя, хотя, у последнего писателя я обнаружил эротические моменты, которые на меня произвели неизгладимое впечатление. Я эти моменты перечитывал, сильно возбуждаясь, и о чём-то таком непонятном сладострастно тоскуя. Золя и арабские сказки, можно сказать, нанесли моей детской психике непоправимый ущерб и сделали меня тайным эротоманом. Советская цензура тут, почему-то, преступно не доглядела и проморгала эти порнографические литературные шедевры.

  «Жить надо настоящей жизнью, а не выдуманными фантазиями», - часто говорил мой жизнелюбивый папа. Книги с романами он никогда не читал, считая это пустым и даже вредным занятием. Если он что-то и читал, то только полезные книги. «Чудо голодания» Поля Брегга – было его настольным чтивом. В этой книге автор утверждал что, чтобы быть счастливым и здоровым – надо раз в неделю, сутки ничего не кушать и, тем самым, освобождать свой организм от вредоносных шлаков. А ещё лучше - голодать по 7-10 дней, несколько раз в году. И тогда ваше тело настолько освободится от шлаков, что вы помолодеете на много-много лет. Ходили слухи, что сам Поль Брегг  утонул, катаясь в океане на сёрфинговой доске, будучи 100 летним юношей. Голодать мой папа не решался и он, в основном, боролся с солью, которую Брегг называл «белой смертью». Поэтому у нас в семье еду всегда недосаливали. Была ещё другая «белая смерть», - это сахар. С этим ничего не вышло. Исключить сахар из рациона, и заменить его мёдом, финиками, изюмом – было не очень реально, хотя мой папа это тоже старался делать по максимуму. А вот голодать он не смог. Видимо, потому что его детство было голодным, и с этим, психологически, ничего нельзя было поделать.  Моё же детство голодным назвать не могу. Голодать мне пришлось уже, когда я стал свободным арбатским художником. Шлаков в моём молодом организме не было. При росте метр семьдесят шесть, мой вес не превышал 60 кг, - я ощущал себя очень лёгким и воздушным, с приятным чувством творческой пустоты в животе.

                Мой папа был максималист, - если он чем-то увлекался, то всей душой отдавался новому увлечению. Однажды зимой, к нам в форточку залетела, откуда-то сбежавшая, канарейка. Это был самец, и мой диссидент папа назвал его по-американски Джоником. Папа очень полюбил эту жёлтую певчую птичку, и  купил ему вскоре жену, которую назвал Евой. Через какое-то время, у них появились детки. Мой папа скрупулёзно следил за чистотой клеток, за правильным питанием и купанием канареек. Я вырос под пенье этих милых птичек и это, видимо, благотворно повлияло на мою и на папину психику. Других домашних животных у нас не было. Кроме того, мой папа любил собирать съедобные грибы. У нас в доме много было книжек-справочников по этому царству живой природы.  В лесах Армении водились разные грибы, и в этом деле мой папа разбирался и поганок не собирал. Ну и, конечно же, мой папа, изучил плавание. Про технику плавания он знал всё, и даже лучше моих тренеров. Он ходил на все наши соревнования со своим профессиональным секундомером. Записывал в тетрадку все мои результаты. Я думаю, что из него получился бы неплохой тренер. К сожалению, я со своей тонкой психикой и близорукостью, оказался не совсем подходящим объектом для спортивных достижений. В общем, когда после очередной медкомиссии спортивные врачи мне не разрешили заниматься профессиональным спортом, - у моего папы чуть не случился инфаркт. Мне тогда было где-то 15 лет, и я уже входил в сборную Армении по плаванию. Мне категорически запретили поднимать тяжести и участвовать в соревнованиях. Плавать, конечно же, можно, но без сильных нагрузок. Я, всё-таки, продолжил тренироваться. Мой папа очень хотел, чтобы я стал мастером спорта. Я же «застрял» на результате 1 минута и 12 секунд на стометровке брассом. До мастера спорта оставались аж целые 3 секунды!  Раз, два, три… Плавать же я бросил в 17 лет. Мне часто снятся эти проклятые соревнования, хлоркой пропахшие бассейны, душевые кабинки и раздевалки.

                Мой папа не верил врачам. Он их боялся и откровенно недолюбливал. Его любимым лозунгом было утверждение, что «врачи – ненужная профессия!», автором которого был, по всей видимости, Поль Брегг. Хотя, конечно же, мой папа очень уважал того же хирурга Амосова, который писал книги и пропагандировал здоровую ежедневную нагрузку на сердце. Родная сестра моего папы, тётя Ира, была детским врачом, и они часто спорили на медицинские темы. Тётя Ира тоже была упёртая и, можно сказать, ортодоксальная в своих убеждениях. Она не верила во все эти глупые шарлатанства, знахарства и самолечения.  Мне кажется, что в тот атеистический период, разговоры о здоровье и медицине, заменяли советским людям религиозные споры. О чём ещё можно было тогда спорить? Тётя Ира очень вкусно готовила, но при этом, иногда преступно пересаливала трапезу, что тоже вызывало у её родного брата тихое возмущение. Тёти Ирин муж, дядя Грант, тоже был врачом. Он был профессором-рентгенологом. И дети их стали врачами-рентгенологами. Рентгенология – эта такая таинственная область в медицине, где больного просвечивают какими-то вредоносными лучами и потом по чёрно-белым снимкам определяют, сколько осталось жить пациенту. Надо сказать, что в Армении врачей тогда очень уважали. В ереванский медицинский институт поступить было очень сложно. Туда принимали либо по блату, либо за большие деньги. Мой же папа к врачам относился крайне враждебно, примерно как злостный анархист относится к Порядку и Закону. «Жить нужно без лекарств!», «Вылечи себя сам!», «Бег – лучшее лекарство!» - эти максимы были для моего папы, как протестантские заповеди. При этом, валидол он всегда с собой носил, на крайний случай. Да и корвалолом он не брезговал иногда, - успокоить свои легковозбудимые нервы.

                Моя мама всю жизнь страдала от сердечных приступов. Эти приступы носили явно психосоматический характер, и тут советская медицина была бессильна. Психосоматика – это дело очень тёмное и малопонятное, в основе которой, по всей вероятности, лежит страх смерти или, точнее, страх жизни. Я что-то такое унаследовал от своей мамы, и реальная жизнь у меня тоже вызывала некое чувство ужаса, от которого меня спасало творчество. Мой папа умел снимать мамины приступы сердцебиения разными способами, и довольно успешно у него это получалось. Иногда просто громко крикнет на неё и приступ отступал, на какое-то время. Большой радости в такой жизни, где может всегда начаться сердечный приступ, не могло быть, и поэтому моя мама спасала себя при помощи чтения, которое и было её основным лекарством от подсознательных страхов. Эти страхи, конечно же, есть у всех людей, но далеко не у всех они вызывают чувство бессилия и паники.

                В СССР нельзя было ничего бояться, ибо это считалось чем-то постыдным, поэтому советские люди скрывали свои страхи, в основном, при помощи алкогольных напитков. Особо нервные люди просто сходили с ума, и даже накладывали на себя руки, не в силах справиться с чувством тоски и внутренней пустоты. Один близкий друг моего папы так вот трагично закончил свою жизнь, как поэт Есенин, чьё творчество он очень любил. Он всегда говорил, что повесится, как Есенин. Все над ним посмеивались и шутили, в том числе и мой папа. А потом он взял и повесился