Мой Тургенев. 41. Юлия Вревская

Душа Тургенева оставалась неспокойной и раздвоенной, ее терзали безысходные противоречия - он любил далекую Россию, а был прикован к Франции. Тургенев тосковал по Родине и часто туда возвращался. По рассказам близких друзей, не раз «Тургенев начинал заговаривать о том, чтобы подольше остаться в России, пожить у себя в Спасском. Но достаточно было малейшего подозрения там, в Париже, довольно было одного письма оттуда - и все завязавшиеся связи мгновенно разрывались, Тургенев бросал все и летел туда, где была Виардо…"

Однако одной крепкой дружбы, которая теперь связывала его с мадам Виардо ему было недостаточно для вдохновения и полноты личного счастья.  Поэтому в последнее десятилетие своей жизни Тургенев дважды находился во власти чувства, гораздо более сильного и яркого. Таковы были его отношения к баронессе Ю. П. Вревской, в 1873--1877 годах, начавшиеся дружбой, перешедшие позднее в "дружескую любовь", в которую настойчиво вторгается страсть. А позднее такая же любовь-страсть разгорается к актрисе Александринского театра Марии Савиной.

В 1873 году он познакомился в России с красавицей-баронессой Юлией Вревской, и между ними возникли чувства, которые сложно назвать исключительно дружескими. Тургеневу было тогда пятьдесят пять лет, Вревской – тридцать два. Юлия Петровна Вревская была одной из самых блистательных дам высшего света Петербурга.
   
Юлия родилась в 1838 г. в семье генерал-майора Варпаховского. В 16 лет вышла замуж за 43-летнего генерала Ипполита Вревского и стала баронессой. Ее муж был известен своим необычайным мужеством, он трижды награжден золотым оружием с алмазами и надписью: «За храбрость». Незадолго до свадьбы барон Ипполит Вревский писал своему брату Борису: "Жюли будет шестнадцать лет, она… выше среднего роста, со свежим цветом лица, блестящими умными глазами, добра бесконечно. Ты можешь подумать, что описание это вызвано моим влюбленным состоянием, но, успокойся, это голос всеобщего мнения». У Ипполита Вревского к этому времени уже было трое  детей, рожденных вне брака - сыновья Павел (1850г/р), Николай (1852 г/р) и дочь Анна, рожденная в 1849 году.

Но брак с юной женой продлился недолго – через год Юлия похоронила мужа в Грузии - он скончался на ее руках от смертельной раны в бою за горный аул. После его смерти Юлия возвращается в С-Петербург. Едет она не одна - берет с собой всех незаконнорожденных детей своего Ипполита. Юная вдова совершает свой первый благородный поступок: она отказалась от имения и состояния мужа в пользу этих троих детей. Мало того, она добивается признания Павла, Николая и Анны Терских (так они именовались до сих пор) - баронами Вревскими.

Юную вдову генерала приняли в Петербурге со всеми почестями, она стала фрейлиной двора императрицы Марии Александровны. С 1860 по 1870 Юлия Вревская - фрейлина Ее Императорского Величества. Есть сведения, что фрейлиной была и ее старшая сестра, Наталья, которой, кстати, приписывали благосклонность Государя Александра Второго (впрочем недолгую). О Вревской многие современники отзывались с неподдельным восхищением. В свете она пользовалась неизменным успехом благодаря своему уму, доброте, очарованию и отзывчивости. Так, например, писатель В. Соллогуб о ней писал: «Я во всю свою жизнь не встречал такой пленительной женщины. Пленительной не только своей наружностью, но своей женственностью, грацией, бесконечной приветливостью и бесконечной добротой. Никогда эта женщина не сказала ни о ком ничего дурного и у себя не позволяла злословить, а, напротив, всегда и в каждом старалась выдвинуть его хорошие стороны. Многие мужчины за ней ухаживали, много женщин ей завидовали, но молва никогда не дерзнула укорить ее в чем-нибудь. Всю жизнь свою она пожертвовала для родных, для чужих, для всех. Юлия Петровна многим напоминала тип женщин Александровского времени, этой высшей школы вкуса, – утонченностью, вежливостью и приветливостью».

***
В конце 1873 года Тургенев знакомится с молодой баронессой Юлией Вревской. Этой женщине было 32 года, она была красива, свободна и мечтала разделить жизнь с незаурядным человеком. Однажды ей показалось, что она нашла его в этом знаменитом пятидесятипятилетнем романисте, который писал ей: «Мне не нужно распространяться о том чувстве, несколько странном, но искреннем и хорошем, которое я питаю к Вам.  Вы это все лучше меня знаете». (6 апреля 1874 года.) Их встречи и переписка продолжались с 1873 по 1877 год.

Летом 1874 г. Тургенев приезжает в Спасское, где у него нежданно-негаданно  случился тяжелый приступ подагры. К нему приехала Юлия Петровна и с 19 по 26 июня ухаживала за ним. Она поступила вопреки принятым нормам приличия, с риском нарваться на досужие пересуды. В Спасском они одни и больше никого. Сразу после ее отъезда Тургенев писал: «…в моей жизни с нынешнего дня одним существом больше, к которому я искренне привязался, дружбой которого я всегда буду дорожить, судьбами которого я всегда буду интересоваться». Тургеневу стало легче и она уехала.

А на обратном пути из Спасского уже в Петербурге подагра у Тургенева опять обострилась. Вот что Тургенев рассказал чете Островских, которых он встретил на пути из Питера в Карлсбад: "Ну-с, однако, я не досказал вам своих бедствий. Только что отпустило меня, я поскорее собрался. Доехал я до Петербурга, там опять слег и провалялся почти три недели. В Петербурге грязь, пыль, мерзость... Только лежу я раз вечером в своем номере у Демута, вдруг стучат в дверь,- слышу незнакомый голос. Можно войти?..  Входит знаете кто? Помните.. Топорова, который еще оказался нигилистом. Я, говорит, Иван Сергеевич, слышал, что вы больны, и пришел за вами присмотреть. Я поблагодарил... Потом он объявил мне: вы теперь отдохните, а я пойду в ту комнату, почитаю, а там спать лягу. Да вы что на меня так смотрите? Я ведь за вами ходить пришел. Я, разумеется, сконфузился, а он одно: не ваше это дело! И так все время, пока я был болен, он со мной возился, почти как сиделка..."

У этого нигилиста Топорова, который стал другом Тургенева, судьба была необычной, о чем рассказал Иван Сергеевич: "Он оказался незаконный сын которого-то из великих князей, кого именно, он сам не знает, должно быть, он плод мимолетной великокняжеской шалости. Но почему-то царская фамилия приняла в нем особенное участие. Когда он остался сиротой, его взяли во дворец и определили сначала к покойному наследнику. Должность ему дали вроде той, что исполняли в помещичьих домах так называемые казачки, то есть находился он всегда под руками - нужно куда-нибудь зачем послать, его посылают. Вырос он, и об образовании его подумали - сначала хотели было сделать из него медика, но он способности к медицине не оказал. Поучили, поучили его кое-чему и, когда он стал совершеннолетним, избрали ему профессию придворного дантиста. "Да какие же обязанности придворного дантиста?" - спросил я. "Никаких, - отвечал он.., а оклад мне положили". Но несмотря на доброе отношение со стороны царской фамилии, примкнул Топоров впоследствии к кружку революционеров- нигилистов.

Тургенев виделся с Вревской также в 1875 году в Карлсбаде и в 1877 году  в Петербурге. В 1875 году после встречи в Карлсбаде он писал ей: «Очень бы мне хотелось провести несколько часов с Вами в Вашей комнате, попивая чай и поглядывая на морозные узоры стекол… нет, что за вздор! – глядя Вам в глаза, которые у Вас очень красивы – и изредка целуя Ваши руки, которые тоже очень красивы, хотя и велики… но я такие люблю». (1 февраля 1875 года.) И еще: «Чувствую, что стареюсь, и нисколько меня это не радует. Напротив. Ужасно хотелось бы перед концом выкинуть какую-нибудь несуразную штуку… Не поможете ли?» (5 октября 1875 года.)

Характер своего отношения к Вревской Тургенев подробно обрисовал в письме к ней от 26 января 1877 г.. Это письмо сам Иван Сергеевич назвал «достаточно откровенной исповедью»: «С тех пор, как я Вас встретил, я полюбил Вас дружески – и в то же время имел неотступное желание обладать Вами; оно было, однако, не настолько необузданно (да и уж не молод я) – чтобы просить Вашей руки – к тому же другие причины препятствовали; а с другой стороны, я знал очень хорошо, что Вы не согласитесь на то, что французы называют une passade (интрижка, франц., П.Р.)... А теперь мне все еще пока становится тепло и несколько жутко при мысли: ну, что, если бы она меня прижала бы к своему сердцу не по-братски?».Какие же это другие причины, о которых упоминает Тургенев? Ну конечно же Полина Виардо, на которой он был "фактически женат". Она своей властной рукой крепко держала в руках своего преданного и щедрого поклонника, и при любой его попытке отлететь от "краешка гнезда" незамедлительно возвращала назад.

Известный биограф  В. Розанов так описал отношение Тургенева к Юлии Вревской: «Он был уверен: это счастье не может состояться. Почти уверен. Доводы казались такими убедительными. В свои пятьдесят пять лет он выглядел семидесятилетним стариком. Здоровье постоянно давало о себе знать. Неустроенная жизнь, к которой он, в конце концов, почти приспособился, стала привычной, хоть и по-прежнему горькой. Но едва ли не главное - он боялся ответственности за судьбу другого человека. Ее судьбу».
Упрекнул Розанов Тургенева в том, что он "пробудил дремлющие силы русской девушки и женщины на всех ступенях общественного положения и,.. толкнул их,.. к подвигу, самоотвержению, к страданию за другого.." И такой женщиной была Юлия Вревская, но Тургенев почему-то не смог полностью разделить ее любовные чувства, не порвал с привязанностью к Виардо, не изменил радикально свою жизнь. Розанов считал это слабостью писателя и отказом принять на себя обязательства за жизнь другого человека.

В конце 70-х тяжело заболел Некрасов. Незадолго до его смерти Юлия Вревская просит Тургенева забыть обо всех недоразумениях и написать Некрасову слова примирения. 30 января 1877 года в ответном письме к Ю. Вревской Тургенев высказывает сомнение: "Не будет ли ему мое письмо казаться каким-то предсмертным вестником. Я знаю про себя, что, если бы я находился в положении Некрасова, получить такое письмо, при такой обстановке - было бы равнозначаще для меня с: "Lascia ogni speranza" или: Fr;re, il faut mourir" {"Оставь всякую надежду", "Брат, надо умирать" (итал. и франц.).}. Мне кажется, я не имею права идти на такой риск. Объясните это Топорову. Надеюсь, Вы уверены, что никакой другой причины моему молчанию нет - и быть не может".

И все-таки, благодаря хлопотам Юлии Вревской и друзей писателей, эта встреча состоялась 23 мая 1877 года А. Н. Пыпин сообщил М. М. Стасюлевичу о последних приготовлениях к этому свиданию: "Сегодня был у Некрасова и видел его. В разговоре я сказал ему, между прочим, о приезде Ивана Сергеевича. Он сам заговорил так: "Если увидите его, скажите, что я всегда его любил", и т. д. На это я ему сказал, что, вероятно, он бы охотно его увидел и что Тургенев, без сомнения, столь же охотно к нему приедет. Он ответил утвердительно.."

Об этой встрече рассказал Тургенев в одном из своих стихотворений в прозе "Последняя встреча": "Мы были когда-то короткими, близкими друзьями... Но настал недобрый миг - и мы расстались, как враги. Прошло много лет... И вот, заехав в город, где он жил, я узнал, что он безнадежно болен - и желает видеться со мною. Я отправился к нему, вошел в его комнату... Взоры наши встретились...
Порывисто протянул он мне страшно худую, словно обглоданную руку, усиленно прошептал несколько невнятных слов - привет ли то был, упрек ли, кто знает?
Изможденная грудь заколыхалась - и на съёженные зрачки загоревшихся глаз скатились две скупые, страдальческие слезинки. Сердце во мне упало... Я сел на стул возле него - и, опустив невольно взоры перед тем ужасом и безобразием, также протянул руку... Но мне почудилось, что не его рука взялась за мою. Мне почудилось, что между нами сидит высокая, тихая, белая женщина. Длинный покров облекает ее с ног до головы. Никуда не смотрят ее глубокие, бледные глаза; ничего не говорят ее бледные, строгие губы... Эта женщина соединила наши руки... Она навсегда примирила нас. Да... Смерть нас примирила. Апрель, 1878".

***
Через несколько лет переписки и редких встреч поняла Юлия Вревская, что Иван Сергеевич, несмотря на теплые к ней чувства, далеко не свободен, а связан по рукам и ногам. 12 апреля 1877 года Россия объявила Турции войну и баронесса Вревская приняла неожиданное для всех решение: отправиться на фронт в качестве сестры милосердия. Это очень напоминает поступок Вронского, который тоже после смерти Анны Карениной отправился на балканскую войну, не в состоянии справиться с отчаянием.

Узнав в мае 1877 года о её решении, Тургенев писал: "Сейчас получил Ваше письмо, милая сестра Юлия - и спешу отвечать Вам в надежде, что моё письмо Вас застанет еще в Петербурге. Грустно очень думать, что мы не скоро увидимся; тем грустнее, что я, вероятно, двумя-тремя днями не захвачу Вас там!" Подагра держала его в Париже, но, к счастью, приступ прошел, и 22 мая Тургенев смог приехать в Петербург. Трудно сказать, что он чувствовал, на что рассчитывал. Но, во всяком случае, обстановка в семье Виардо в последние годы стала тяготить его, да так, что все чаще появлялось желание выйти из ложного положения, в котором он там находился.

В последний раз Тургенева и Вревскую видели вместе в мае 1877 года на даче Якова Полонского в Павловске. Писатель Константин Ободовский  вспоминал: «Тургенев прибыл не один. С ним вместе приехала дама в костюме сестры милосердия. Необыкновенно симпатичные, чисто русского типа черты лица ее как-то гармонировали с ее костюмом». Тургенев был чрезвычайно рад этому свиданию и тому, что на сей раз проклятая "катковка" - так он в шутку называл свою болезнь - его не подвела. Потом он получал трогательные письма от Юлии Петровны из Болгарии.

Юлия Вревская к этому моменту прошла курсы медсестер Свято-Троицкой общины, продала имение в Орловской губернии, и на вырученные средства снарядила женский санитарный отряд. В июле 1877 г. Вревская вместе с десятью дамами высшего света в составе Свято-Троицкой общины отправилась на Балканскую войну. В этом занятии ей теперь виделось ее истинное предназначение: «Я утешаю себя мыслью, что делаю дело, а не сижу за рукоделием». А Тургенев отвечал ей: «Желаю, чтобы Ваш подвиг не оказался непосильным для Вас и чтобы это не сказалось на Вашем здоровье». Выводил строки с надеждой на встречу. А в это время придворная аристократка Юлия Вревская в рядах "сеструшек" (как их называли солдаты), перевязывала и выхаживала раненых русских солдат. …

Ежедневно к ним приходило от одного до пяти поездов с ранеными. Баронесса писала сестре: «Мы сильно утомились, дела было гибель: до трех тысяч больных в день, и мы иные дни перевязывали до 5 часов утра не покладая рук». Ей приходилось спать на сене, питаться консервами, ассистировать на операциях, но высокородная сестра милосердия не жаловалась на трудности и не отказывалась от своего решения – «по крайней мере, это дело, которое мне по сердцу».

Государыня, бывшая "начальница" Юлии Вревской говорит приближенным - "пора ей вернуться, мне ее не хватает. Подвиг совершен - она представлена к ордену". Но Юлия, узнав об этом, только отмахнулась: "Мы здесь затем, чтобы помогать, а не получать ордена".

В сентябре 1877 года писала сестре: «...Я очень рада работе, хотя всё моё бельё стало в лохмотьях, а платье страшно обтрепалось, завтра ждём 1500 раненых, сегодня было 380, писать почти не нахожу минуты». Она и дальше будет «почти не находить минуты» писать, то лёжа на носилках, то на сундуке, то стоя, — и тем удивительнее тон её писем, всегда ровный, приветливый, с лёгким юмором и печалью.

Баронесса с радостью совершала этот подвиг самопожертвования. Вместо положенного отпуска она отправилась на передовые позиции в Болгарию. «...Я приехала в Обретеник — деревушка, где живут постоянно две сестры при лазарете, это в 12 вёрстах от Бялу... мы были на самом передовом пункте... Я так усовершенствовалась в перевязках, что даже на днях вырезала пулю сама и вчера была ассистентом при двух ампутациях... Ни газет, ни книг мы не видим. Снег у нас по колени, и дороги всюду очень дурные...». Во время ухода за больными она заразилась сыпным тифом. Она заразилась от сумасшедшего солдата, потерявшего рассудок во время боя. Она за ним ухаживала: «Так мне его жаль, я его кормлю, он меня узнает». Болезнь протекала очень тяжело, и 24 января 1878 г. сестры милосердия Юлии Вревской не стало. В Болгарии и России баронессу признали народной героиней.

Воспоминания старшей сестры Юлии, Натальи, о ее последних днях: «...Заболела тифом 5 января 1878 года. 4 дня ей было нехорошо, не хотела лечиться; попросила священника, исповедовалась и приобщилась; не знала опасности своего положения. Вскоре болезнь сделалась сильнее, впала в беспамятство, была всё время без памяти до кончины, т. е. до 24 января 1878 г. У неё был сыпной тиф, сильный; очень страдала, умерла от сердца, потому что у неё была болезнь сердца. Лежала у себя в хате на койке, земляной пол, окна заклеены только бумагой. Сёстры милосердия были при ней всё время её болезни и смерти. Могилу копали ей раненые, за которыми она ухаживала, и они же несли её гроб и не дали её никому. Нельзя было ничего достать в Бяле, но ей всё-таки сделали гроб; всё хотя очень просто — фланелевый, синий; похоронили в платье сестры милосердия, около православного храма в Бяло».

Узнав о ее смерти Вревской, Тургенев пишет П. В. Анненкову из Парижа 11 февраля 1878 года. «К несчастью, слух о милой Вревской справедлив. Она получила тот мученический венец, к которому стремилась ее душа, жадная жертвы. Ее смерть меня глубоко огорчила. Это было прекрасное, неописанно доброе существо. У меня около 10 писем, написанных ею из Болгарии. Я Вам когда-нибудь их покажу. Ее жизнь — одна из самых печальных, какие я знаю». Даже французский писатель Виктор Гюго был потрясен трагической, но прекрасной жизнью Юлии Вревской и написал о ней: "Русская роза, погибшая на болгарской земле".

В сентябре 1878 года Тургенев написал стихотворение в прозе «Ю. П. Вревской», в котором были такие строки: «Она была молода, красива; высший свет ее знал; об ней осведомлялись даже сановники. Дамы ей завидовали, мужчины за ней волочились… два-три человека тайно и глубоко любили ее. Жизнь ей улыбалась; но бывают улыбки хуже слез. Нежное кроткое сердце… и такая сила, такая жажда жертвы! Помогать нуждающимся в помощи… она не ведала другого счастия… не ведала — и не изведала. Всякое другое счастье прошло мимо. Но она с этим давно помирилась — и вся, пылая огнем неугасимой веры, отдалась на служение ближним. Какие заветные клады схоронила она там, в глубине души, в самом ее тайнике, никто не знал никогда — а теперь, конечно, не узнает. Да и к чему? Жертва принесена… дело сделано... Пусть же не оскорбится ее милая тень этим поздним цветком, который я осмеливаюсь возложить на ее могилу! Сентябрь, 1878". Можно с полным основанием предположить, что к тем, кто любил баронессу "тайно и глубоко", писатель причислял себя.

Написав эти строки, очевидно, почувствовал Иван Сергеевич свою вину перед Вревской. Он многое ей обещал, но не смог исполнить. Он увлекался женщинами, ведь не мог жить и творить без любви, но был по сути покорным рабом лишь одной из них- Полины Виардо! Сам того не желая, Тургенев сыграл пагубную роль в судьбе многих женщин, искренне любивших его, но не познавших взаимности. Поистине, не приносил Тургенев счастья женщинам, которые его самоотверженно любили, а всю жизнь и состояние положил к ногам одной из них- знаменитой, умной и властной, которая любила не его, а себя и свое искусство. У многих, близко знавших Тургенева, складывалось впечатление, что, бросаясь в новые отношения с головой, он старался вытеснить из своей души царствовавшую там мадам Виардо.