Игнатий

Позвонил Г.В. из Южного города в Москву по мессенджеру. Видеозвонок показал цветущего Г.В., уплетающего свиной шашлык на Конаковской даче. Г.В. сидел в ярко освещенной комнате, потому что в четыре вечера за окном была темень. Это был самый короткий день в году. Г.В. ел свиную шейку, макая ее в чесночный соус, пил вино «Каберне-Качинское» Инкермановского завода и переводил поэтов ближнего среднеазиатского зарубежья еще не давно бывших нашими соотечественниками. Иногда Г.В. предлагал шашлык мне и тыкал розовые сочащиеся квадратные куски в камеру своего ноутбука.  Я посмотрел за окно Южного города. Было светло. Пасмурно, но светло. Здесь на Юге самая длинная ночь все-таки короче самой длинной ночи на Севере. Я еще раз посмотрел на Г.В., на его шашлык и вино, и решил по приезду на Новый год в Москву тоже пожарить шашлык.


Мальчик едет в темноте на велосипеде. Держит телефон и говорит в него. До меня доносятся только обрывки:
- Я в Симферополе живу, а ты где?
Мне тут же представилось, что мальчик и девочка познакомились в сети. Он долго вел с ней задушевные разговоры и вот девочка наконец-то дала ему свой номер.
- А ты в Джанкое? Да?
Мне не слышно, что отвечает девочка, но похоже и мальчику не слышно.
- В Джанкое да, в Джанкое? – повторяет вопрос мальчик.
Ничего не слышно.
Вдруг велосипед в темноте падает, телефон вылетает из рук мальчика, слышен звук падающего велосипеда, падающего телефона, падающего мальчика и чертыханье мальчика.
Мальчик долго что-то ищет в темноте, наверное, телефон, находит его, ставит велосипед, садится на него и вот я опять слышу:
- В Джанкое да?


Сегодня опять зашел в букинист и рылся в книгах. Когда выходил, услышал за спиной: "Он вообще их читает". Похоже во мне стали подозревать конкурирующую фирму, которая скупает все самое ценное ради перепродажи в Москве (они почему-то все уверены, что я из Москвы). И еще. Когда ехал из Алушты в Южный город, водитель отказался продавать мне билет, послал в кассу. Гоголевщина. Ревизорщина.


Полубил ездить из Южного города в Алушту на море и кормить кошек. Зимой отдыхающих нет и кошки голодные. Куплю
пакетиков вискас и еду. Есть одно кафе Елена в Алуште, где кошки собираются. Наверное их хозяйка подкармливает. Все равно что в Москве съездить с Выхино на Красную площадь. 1,5 часа туда, 1,5 обратно.


Устал, что меня в Южном городе с первого взгляда определяют как москвича. Пошел купил местную куртку и местные кроссовки. Не помогло. Постригся коротко. Не помогло. Стал шокать, тюкать, вместо ггг твердое говорить гегеге мягкое. Все равное любой продавец на рынке первым делом спрашивает меня, как погода в Москве.


Сижу на скамейке. Подходит девушка, дает рекламку. Глаза грустные-грустные. Беру у нее рекламный листок и говорю:
- Не грустите.
Девушка, которая уже отошла от меня на метр, возвращается и произносит:
- Я не грустная, у меня живот болит.
- Хотите кофе, я не пил, - протягиваю стаканчик с кофе.
- Не поможет ведь.
- Может смекты вам купить?
Но девушка уже за кем-то бежит, кому-то сует рекламный листок. Магазин украшений. Подарки на Новый год.


Устал от подвала, от барменов его. Их на самом деле три, но я всех зову Игорь.
Первый Игорь самый доброжелательный, самый отзывчивый, он всегда подскажет, молча нальет, посоветует вино, зная, что я в нем не разбираюсь, но вот вся его эта учтивость, вся эта его смиренность и покорность как бы постоянно показывает, что он имеет дело с больным, обреченным и бестолковым щенком, то есть мной.
Второй бармен Игорь тоже спокоен и выдержан, ласков и приветлив, всегда готов помочь и объяснить, но он делает это как уставший замученный профессор математики, имеющий дело с негодным материалом егешников из средней школы. Вся его выдержка моментом пропадает, когда ты начинаешь заказывать закуску. Не дай бог тебе попросить шоколадку к вину (вино пьют без закуски), а не к коньяку, или портвейн попытаться заесть сыром, а не оливкой, как он перестает тебя замечать, превратившись в камень.
Ну и самый страшный Игорь - Игорь третий. Когда я вижу, что разливает он, то просто ухожу (поэтому я вино тут пью не каждый день). Похоже Игорь-3 здесь уже очень давно и на самом деле очень хорошо знает свою работу, но то презрение, с которым он объясняет это приезжим, а приезжих тут каждый второй, может вызвать только чувство глубокого сострадания к приезжим.
Вот сегодня разливал Игорь-3. Я просто ушел, нервная система дороже.


Напротив музыкальной школы сидят девушки и слушают Шопена, доносящего из окон школы. Девушки возвышенные, у одной бледная кожа, у второй пушистые ресницы. Одна девушка сжимает скрипку, вторая держит стакан кофе и айфон.
Девушка со скрипкой патетически, воздев руки к небу потрясая ими произносит:
- Так нельзя жить! Так нельзя жить!
По улице идет работяга. Обеденный перерыв. Работяга оглядывается по сторонам. Никого кроме девушек рядом нет.
Работяга в промасленной одежде и засаленных брюках подходит к ним и вежливо спрашивает:
- А не подскажите, где купить водки?
Девушка, потрясавшая руками, замолкает. Вторая девушка перестает пить кофе. Скрипка лежит рядом. Из окон музыкальной школы играет Шопен.
Все молчат. Я спасаю работягу и девушек. Подхожу и объясняю работяге, как дойти до универмага Яблоко.


- Мне кажется вы Вадик не любите русский народ.
Я посмотрел на Вадима. Вечернее солнце как-раз заходило за горизонт, и алая полоса заката цеплялась за крыши домов.
Вадим оторвался от тарелки с барабулькой откинулся на стуле и взял в руки зубочистку, которой стал ковыряться в зубах.
- С чего вы взяли, Вячеслав Анатольевич, - Вадик вынул зубочистку, взял барабульку за хвост, оторвал голову и отправил в широкий рот.
- Ну вот вы мне вчера говорили о северной тоске, южной тоске, о русской тоске, о будущем.
Мне не то, чтобы хотелось задеть Вадика, но просто было какое-то абсолютно безнадежное настроение, то ли от жаркой погоды, то ли от выпитого стакана «Каберне-Совиньон».
- Вячеслав Анатольевич, вы, как всегда, занимаетесь ерундой, - прервал меня Вадик, - хотите я вам сначала покажу что я люблю русский народ, а потом как я не люблю русский народ.
- То есть соберете весь набор штампов.
Мне представилось, что Вадик стоит на трибуне и машет кепкой. Под ним волнуется море голов. В левую сторону он собирает толпы красных отдыхающих и отправляет их в Ялту. В правую сторону он собирает толпы белых отдыхающих и отправляет их в Феодосию, причем и тем и тем абсолютно всё равно, куда ехать в Ялту или Феодосию.
Я улыбнулся:
- Где есть набор штампов, там всё бессмысленно.
Вадику понравилось моя мысль.
- Видите, Вячеслав Анатольевич, вы сами понимаете, что разговор о любви бессмыслен.
- Бессмыслен к чему?
- Ко всему. Любите барабульку, птичек любите, в общем любите всё, что подвернется под руку.


- Ты как?
- Футбол надоел.
- Ничего себе!
- И хоккей надоел.
- Вот это да. А работа?
- Работа нет, не надоела.
- И что же тебе надо?
- Не знаю. Слушать Гленна Миллера, читать Апдайка и гладить кота.
- Ты выпил что ли.
- Нет, абсолютно трезв.


- Игнатий, откуда у вас все эти богатства? – задал я вопрос владельцу небольшого книжного магазинчика, расположенного в подвале особнячка 19 века Южного города.
Я прохаживался возле пыльных полок с номерами журналов Нового мира за 1986 год, Огонька за 1991 и его поэтической серии, стопок журналов Москва и Наш современник, со страниц которых на меня смотрели Домбровский, Орлов, Левитанский, Межиров, Липкин, Бергольц, Тряпкин и Сопровский с Ерофеевым. Здесь же, связанные веревочками лежали дореволюционный Шульгин, революционные Лев Шестов и Розанов, буйные Зинаида Гипиус с Мережковским. Иногда я спотыкался о Керуака, Миллера и Горация, восторженно чертыхаясь в темноте.
- А-а-а-а-а-а-а, сдают, - протянул Игнатий и лениво зевнул, щелкая пультом от телевизора, на котором шла пресс-конференция президента.
- Кто сдает?
- Ну интеллигенция сдает.
Я представил старенького сгорбленного профессора Таврического университета, несущего в букинист Игнатия философа Шульгина или поэтов Блока с Цветаевой и мне это показалось невиданным делом.
- Не может быть, - охнул я.
Игнатий еще раз зевнул:
- Ну не они сами, внуки их сдают или мы из домов вывозим. Мрут-с.
Я представил, как Игнатий на своем Форде объезжает старенькие пятиэтажные дома Южного города и собирает бумажные книги.
- И что они никому не нужны.
- Никому, кроме вас, - Игнатий потянулся за чаем, он уже давно дымился на его столе. Я явно мешал ему выпить стаканчик и закусить мягким эклером.
Я посмотрел в телевизор. Там серьезные журналисты пытали уставшего президента. Президент нехотя и грустно отвечал на их вопросы.
- И цены у вас божеские.
Игнатий еще раз зевнул, потянулся за стаканом и обжегся, разозлившись он произнес:
- Брать будете, а то цены подниму.
- Кто же их тогда у вас купит, я один их у вас покупаю.
- Купят, купят, вы вот вчера Пятигорского искали, а его взяли, - Игнатий весело и ехидно посмотрел на меня.
- Пятигорского? Переулок? Я так хотел? И кто?
- Девушка молодая.
- Как она выглядела?
- В пальто белом и шапке с бубенчиком, - Игнатий засмеялся
Я ничего не сказал Игнатию и вышел на улицу Пушкина. Мне было грустно и одновременно радостно, что вот в этом Южном городе есть какая-то юная девушка, купившая Пятигорского, которого так хотел купить я. Мне почему-то казалось, что она одинока и что ее надо обязательно найти.