Он был родом из амурских казаков

     Отец мой Казанов Николай Иванович родился в селе Бабстово Амурской области девятнадцатого декабря 1901 года, и назван поэтому в честь зимнего Николы. У нас хранится «выписка из «Метрической книги» о родившихся за 1901 год, что «новорождённый Николай – сын Иоанна Гаврилова Казанова казака Амурскаго Казачъяго войска Михайло-Семёновского Станичнаго округа крещен 29 декабря 1901 года».

     В то время, Бабстово было довольно большим селом, в селе была школа, в которой учительствовал дядя Николая. А в школе висел портрет полковника Бабста А.К., который основал посёлок в 1865 году (это мне отец рассказывал). Окончив школу, шестнадцатилетний «казачий малолеток» (как тогда называлось) уехал учиться в Хабаровск. Поступил в железнодорожное училище, окончил его и работал в депо ст. Ин, затем в Хабаровске в каком-то конструкторском бюро. Хорошо чертил, очень много читал с детства, любил классическую и научную литературу. В период службы в рядах РККА (1924–1926 гг) был внештатным армейским корреспондентом. До последних дней выписывал две-три газеты, один-два журнала и для детей детскую периодику. Дома у нас была большая библиотека и много подписных изданий. Однажды он купил у букиниста «Золотого осла» Апулея. Я – уже взрослая, но такого автора не знаю. И мой папа мне объясняет: - помнишь, ещё Пушкин писал – «…читал охотно Апулея, а Цицерона не читал…»  Он ещё и «Евгения Онегина» цитировал!

     В 1938 году отец поступил на заочное отделение Ленинградского Горного института, но не окончил, т.к. началась война. К этому времени он уже работал старшим инспектором «Котлонадзора» по Хабаровскому краю (потом эта организация стала называться «Госгортехнадзор»).

     Первый раз Николай женился в двадцать семь лет на учительнице Клавдии Мамаевой, которая после окончания школы военных техников (ШВТ – была такая в Хабаровске) работала на ст. Ин. В 1930 году у них родилась дочь Аида. Потом семья вернулась в Хабаровск и в 1937 году они расстались. Через полтора года Николай Казанов женился на Нине Свирской – моей будущей матери. Она на тринадцать лет была его моложе.  И сколько я себя помню в комнате над их кроватью висела фотография его дочери семилетнего возраста, а я помню, как всем говорила, что «это Адочка – папина дочка.» Отец сам фотографировал и у нас много снимков его работы. Он всегда помогал той семье и не только обязательными алиментами, и наша мама всегда это поощряла. Родственные связи мы сохраняем до сих пор.

     Когда я родилась папе было тридцать девять лет. На фронте он не был, у него была бронь; после освобождения наших территорий нужны были специалисты для восстановления разрушенного хозяйства, и отца направили в Ворошиловград (ныне Луганск). Переезд из Хабаровска я помню смутно, мне ещё не было четырёх лет. Война ещё не закончилась и ехали мы недели три. В вагоне всё время было жарко и тесно спать, то с папой на второй полке, то с мамой на нижней. Вагон был плацкартный, всё время кто-то что-то рассказывал, часто где-то играла гармошка, и кто-то пел, и кто-то плакал, и так под этот говорок и песни я, то засыпала, то просыпалась…

     В Ворошиловграде мы прожили около года. Помню там пленных немцев – разбирали разрушенные кирпичные дома. Разрушений было очень много.

      Затем, летом 1945 года мы переехали во Львов, куда отца перевели заместителем начальника Западно-Украинской инспекции «Котлонадзора». Вот здесь было очень много беженцев – украинских, польских русских.

     Львов старинный польский город, очень красивый. Наш дом находился на окраине, как сейчас помню: улица называлась Крымская. Дом трёхэтажный, вода и канализация имелись. Отапливались комнаты изразцовыми голландками.  В первом полуподвальном этаже жила довольно пожилая пара поляков, дед хромал и на войне не был. На третьем этаже жила хозяйка этого дома, молодая красивая полька с двумя дочками. Одна была старше меня на год – Кристя, другая - младше. Мы подружились. Они рассказывали, что это их отец-инженер построил этот дом: третий этаж для своей семьи, первый –– для прислуги, а на втором две квартиры сдавал.  Второй и третий этажи полукругом огибали большие балконы.  Девочки и показали мне фото отца: очень симпатичный русоволосый мужчина лет тридцати сидел в траве на пригорке и, улыбаясь, обнимал девочку.   Я тогда еще подумала: «зачем ему надо было идти на войну?» Он не вернулся – пропал без вести.  На втором этаже мы и жили в двухкомнатной квартире, которую выделили отцу.

    Папа часто ездил в командировки по всей Западной Украине, а в области орудовали бандеровцы, вырезали целые семьи (помню разговоры об этом дома). Отцу выдали пистолет, а он, уезжая, оставлял его маме и учил её стрелять. Мама говорила тогда: - «может я и успею один раз выстрелить, ну, а если их много будет?». Но, пистолет под подушкой придавал какую-то уверенность. Папа приезжал и рассказывал, что творилось на вокзалах: билет купить невозможно, толпы атакуют кассы, не только беженцы, но и спекулянты, расписания поездов не соблюдаются, на вокзалах воруют багаж.

     Помню такой его рассказ. Сидит он на вокзале, ждет поезда; напротив сидит женщина с двумя детьми. Один – грудной плачет, второй примерно четырёх лет – просит пить.  Оказывается, сидят уже вторые сутки. Едут к родственникам, во Львове пересадка. Купить билеты она не может, к кассе не пробиться и денег на билеты уже не хватает, т.к. на еду детям потратила. Что делать?! Отец спросил – сколько осталось у неё, чтобы добавить и купить билет, а она боится отдавать, вдруг обманет…  «И тогда – рассказывает -  папа маме – я представил, что, если со мной что случится, ты вот так же будешь сидеть с детьми (у меня тогда уже родился брат) и никто не поможет. Решил купить билет на свои деньги. Влез в толпу и, показывая краешек своего служебного удостоверения (которое было такого же красного цвета, как у служащих МВД), добрался до кассы, купил ей билет, принёс воды и помог сесть в поезд. Она плакала от благодарности».

     Это же удостоверение красного цвета помогало мне проходить в театр. Видимо, в характере моего отца присутствовала какая-то доля авантюризма.   Львовский театр оперы и балета был одним из лучших в Европе. Оставлять меня дома было не с кем, и родители брали меня с собой. На вечерние спектакли детей не пускали, но кто бы смог не пропустить, если человек показывал край красной книжечки. Я сидела тихо и до шести лет просмотрела весь классический репертуар. Помню, что зал всегда был полон. А сейчас думаю, что и билеты были доступной для всех цены. Люди устали от ужасов войны, а тут – прекрасная музыка, яркие костюмы, страстные чувства.
    
     Потом был такой случай: папа приходит с работы и рассказывает, что на площади у фонтана (во Львове почти на каждом перекрёстке фонтан или скульптура – и это всё «площади») сидит дед в нижнем белье и девочка лет пяти, оба босые. А помню, что было уже холодно. Мама быстро завернула в бумажный свёрток для деда папины рубашку и брюки, а для девочки малое мне пальто и туфли. Папа взял меня с собой, и мы пошли к этому фонтану, он вручил мне свёрток и велел отдать деду. Они сразу же всё надели; помню девочка потопала ножками в туфлях, и пальто ей оказалось впору.

     Когда я вспоминаю этот эпизод, то думаю, что дед напомнил папе его отца или деда… Папа много рассказывал нам о своем детстве, о семье. Семья была большая: пять сыновей да пять дочерей (он младший из сынов), отец, мать, да бабушка с дедушкой. Чтобы прокормить четырнадцать человек, надо было иметь большое хозяйство. Конечно, имелись и кони, как у всех казаков –  строевые и рабочие, коровы, овцы, птица, пашня и большой огород, в общем – натуральное хозяйство.
     Батраков не держали, хватало своих сил. Бабушка, когда уже не могла делать другую работу, пряла шерсть, вязала всем носки, рукавицы, шали, поддевки (жилетки). Из овечьей шерсти валяли валенки – назывались катанки. Дед мой умел шить всякую конскую упряжь, и однажды сшил внучке (не мне) саквояж – всего лишь где-то увидел образец. Папа всегда нам говорил: – «человек формируется в семье личным примером старших. Чем больше умеешь делать своими руками, да еще со смекалкой, тем легче живётся. И всегда надо помогать тем, кому труднее». Его дедушка, мой прадед Григорий Ефимович дожил до девяноста двух лет. (Так я добралась до предка --- Ефима Казанова, который родился, по моим подсчётам в 1780-89 годах). А уж сколько испытаний выпало им за долгую жизнь! Казакам всегда жилось трудно на Дальнем Востоке. Амурские казаки - это выходцы из Забайкальских казаков, а те из Донских…

     В 2008 году в Благовещенске был издан документально-исторический двухтомник «Амурские казаки». В нем отражена история освоения Дальнего Востока, организация Амурского казачьего войска, информация о казачьей службе. Я приобрела эти книги в подарок брату, и оказалось не напрасно – там неоднократно упоминается наша фамилия. Так в июле 1917 года старший урядник А.Ф.  Казанов избирался делегатом 3-его войскового круга АКВ (Амурское казачье войско). В родне был и георгиевский кавалер – Петр Казанов награждён Орденом Св. Георгия 4-ой степени за китайский поход 1900-1901 годов, в последствии – хорунжий, младший офицер 2-ой сотни АККП (Амурский конный казачий полк). В этом же двухтомнике есть упоминания и о других Казановых, и все они из Михайло-Семёновского Станичного округа. Значит наши родственники.

     Из жизни во Львове ещё помню, как выселяли поляков. После войны Западная Украина и в том числе Львов отошли России (или скорее Украине). Поляков выселили за сутки весной 1946 года. Всех. К нашему дому подъехала открытая грузовая машина с досками-лавками поперёк кузова. Она была уже наполовину заполнена людьми. Наши поляки: пожилая пара и мама Кристи с девочками залезли в машину, и та быстро уехала. У каждого в руках был только небольшой узелок. Гораздо позже я слышала разговоры о том, что им разрешили взять только минимум ручной клади. Хорошо, если в Польше у кого-то остались в живых родственники. Они уезжали, бросив свои дома и вещи; они уезжали, а я бежала за машиной и плакала. Я привыкла к девочкам, и вообще, было как-то жутко: почему они так быстро собрались и молча (все молчали), не попрощавшись, сели в машину и куда-то поехали. Дома ничего не объяснили, тоже молчали, потом папа сказал «так надо, это не нашего ума дело». Я была ещё слишком мала…

     Мне пора было идти в школу, а преподавали во Львовских школах на украинском языке. И мой папа решил, что семье надо возвращаться на Дальний Восток, его просьбу удовлетворили.

     Вернулись мы в Хабаровск в 1948 году, жили в районе завода им. Серго Орджоникидзе в деревянном доме в одной из двух комнат коммунальной квартиры. В 1954, году мы переехали в собственный дом из пяти комнат с мансардой, отец сам его спроектировал. Провёл водяное отопление от бачка-нагревателя в кухонной плите. В то время большие дома индивидуально строить не разрешалось, но нас было пятеро, с нами жила бабушка. Отец сделал кухню в верандной пристройке, и поднял крышу на метр, чтобы получилась четырнадцатиметровая комната для меня. Так у всех стало по отдельной комнате.

     Помню, дома по вечерам отец часто чертил, он брал работу на дом –проектировал автономные котельные, делал расчёты и всю сопутствующую документацию (тогда ещё не построили ГЭС). А я всё вертелась рядом, и папа мне объяснял–«вот это дверь так обозначается, так - окна, а это трубы, это капитальные стены, а это перегородки…». И я с детства научилась читать чертежи. Отец чертил, мама что-то вышивала, и они вполголоса пели: «По диким степям Забайкалья», «Тонкая рябина», «Раскинулось море широко» и другие народные песни.

     Отец наш был высокий, сухощавый, немного сутулый, покладистого и весёлого нрава; на семейные праздники, когда собиралась вся родня, а это было не более пяти раз в год, он всегда был в центре компании. Рассказывал какие-то анекдоты, изображал в лицах то китайцев, то японцев. При этом норма спиртного у него была – три маленьких стопочки. В другое время он вообще не пил алкоголь, слов не цензурных я от него ни разу не слышала.

     Он постоянно что-то придумывал и изобретал: то приспособление для скручивания верёвок (после войны и этого не было), то станок для вязки сетей -  охота и рыбалка были его любимым занятием. То он пытался построить лодку из стекловолокна, пропитав её эпоксидной смолой, даже смастерил метровую модель. Когда родилась моя дочь, он сам собрал ей коляску из каких-то частей, т.к. в продаже детских колясок не было. С маленькими детьми он охотно занимался, умел их отвлечь от капризов и чем-то занять.

     Главное хобби его жизни– рыбалка и охота. Охотился только на водоплавающую дичь, и оделял ею всю родню и знакомых. А свежая речная рыба не переводилась у нас круглый год… Отец и меня с братом на рыбалку брал; и червей на крючки перемётов я наживляла, и из охотничьего ружья стреляла. Перед охотой я помогала ему набивать гильзы: на специальных крохотных весах взвешивала порох и дробь, вырубала войлочные пыжи (тогда достать патроны нужного калибра было сложно).
 Осенью отец брал отпуск, собирал друзей (говорил – сколачивал артель), и они ехали на кетовую путину в низовья Амура. Разрешение получали, договор заключали, часть рыбы сдавали, часть привозили. Отец её солил, вялил, коптил. Маленькую коптильню он соорудил в нашем огороде. Мой брат Виктор лет с пяти ездил с ним на рыбалку, позже на охоту. В четырнадцать лет отец подарил ему ружьё - охотничью одностволку, тогда уже брат с друзьями ездили на охоту самостоятельно. После школы Виктор окончил лесоинженерный факультет Хабаровского политехнического (тогда ещё) института.

     Прожил мой отец 86 лет, до конца жизни он занимался хозяйством: привозил воду из колонки и носил уголь из сарая, если бы не эта тяжёлая работа, он мог бы и дольше прожить, но дети его (т.е. мы с братом) в Хабаровске не жили, а дом обменять на небольшую квартиру со всеми удобствами не получалось (закон запрещал).

     Этот дом по улице Некрасова 111-а и сейчас там стоит; жаль, но никто из родных там не живёт. Когда старшее поколение умерло, дом перешёл к моей дочери, а в двухтысячном году его уже можно было обменять на двухкомнатную квартиру, что она и сделала.

     Доброжелательность отца к людям и животным, любовь к детям –это, я думаю, всё из детства. Это от казачьего семейного уклада.

     В 2001 году я отметила столетие со дня рождения моего отца. Мне говорили, что нельзя умершим отмечать день рождения. Но, отмечали же во вселенском масштабе столетие со дня рождения Ленина или двухсотлетие со дня рождения Пушкина. А я – в узком кругу, собрав родных и друзей, которые его ещё помнили.

     Мы и сейчас тебя помним, папа.