Происшествие на остановке

Будничное зимнее утро одного из декабрьских предновогодних дней, ничем не отличающееся от череды прошедших. Как обычно в соседней комнате у глуховатой бабы Шуры через тонкую стенку диктор по радио вещает всесоюзные новости. Баба Шура могла бы и поспать — так нет же, сказывается давняя привычка подъёма ни свет, ни заря, и поэтому соседи вынуждены подстраиваться под её режим.

Пенсию доживать она переселилась с мужем поближе к своей малой родине, к родительским могилам. Получила комнату в бараке и немедленно начала строить всех, преимущественно мужскую половину. Женская половина появлению столь неординарной соседки только радовалась: их немало подвыпившие мужья не рисковали иметь жесткий разговор с неофициальной комендантшей, и поэтому возвращения с работы навеселе сошли на нет. Баба Шура, больше половины жизни проработавшая надзирательницей в женской колонии Пермской области, от многолетнего общения с специфическим контингентом имела тягу к крепкому куреву и крутой нрав, замешанный на богатом словарном запасе матерных слов, которые вылетали из её уст через раз. Только со мной она позволяла себе быть нежной, ласковой. Не вынимая изо рта папиросы, поймает в коридоре и прижмет к груди, всласть наобнимается, натискается, нацелуется и отпустит, дав в качестве компенсации за запах табака леденц-петушок на палочке. Исстрадавшееся бездетной жизнью и нереализованным материнством сердце железной женщины отогревалось, смягчилось от общения со мной.

Как обычно жители барака, в том числе наша семья каждое утро просыпаются под звуки радио бабы Шуры. Сквозь негу дремы слышу я как в кухонном закутке, задернутом шторкой, гремит посудой мама, а на электрической плитке с раскалённой спиралью настойчиво кипит чайник. Вскоре мама подходит, садится на край железной кровати с скрипучей панцирной сеткой, поднимает уголок одеяла и, теплыми руками поглаживая по спине, певуче приговаривает:
— Расти большой. Расти большой. Расти большой.
Начинаются сладкие потягушки, а в завершении нашего ежедневного утреннего обряда она гладит меня по голове и, поцеловав нежно в лоб, говорит:
— Вставай, золотой. Петушок уже прокукарекал. У тебя сегодня утренник. Я отпрошусь с работы и приду посмотреть, как ты танцуешь.
Покидать теплую постель не хочется совсем, но всё же топаю с ленцой к рукомойнику. С тем же настроением делаю вид, что умываюсь и чищу зубы зубным порошком. После чего с полузакрытыми глазами усаживаюсь за стол, будто во сне съедаю тарелку манной каши, сдобренной сливочным маслом, одеваюсь и в столь ранний час, как всегда, едем с мамой в детский сад «гвоздика», где нередко оказывался даже раньше воспитательницы. Своеобразный пунктик мамы — за час быть на месте, независимо от того, куда ехать: в гости по случаю дня рождения или на работу, не даёт покоя домочадцам, хоть волком вой. Как обычно маме на стройку на другой конец города, а в детский сад в трёх остановках от дома мне, на ноги поставленному, завтраком накормленному, но не совсем разбуженному, за руку ведомому мамой.

Как всегда идём длинным пустым коридором, тишина которого разрывается звуком каблуков маминых сапог. По правую и левую сторону расположены комнаты на одну семью. Барак наш, типовое одноэтажного деревянное строение, в точности такой же, как и стоящие на улице Герцена. На заднем дворе покрашенного известью здания стоят дощатые постройки, в них содержатся домашняя птица и мелкая живность. За нами с металлическим звоном пружин захлопывается входная дверь, отгораживая нас от тёплого барака. Леденящий воздух перехватывает дыхание даже через шарф на лице, рука в варежке сама тянется к носу. Взору открывается неизменная, изо дня в день повторяющаяся, мрачная картина: едва видимый на фоне черного неба, идущий столбом дым из кирпичной трубы котельной, выше мамы бруствером лежащий вдоль дороги грязный снег, заиндевевшие скелеты скамеек и деревьев, бродячие грязные собаки, полусонные, нахохлившиеся, поеживающиеся от холода люди поднимают воротники и одинаковыми серыми тенями бредут к остановке. Лишь морозный скрип снега под ногами несколько скрашивает не радостную действительность, наполняя моё настроение предчувствием волшебства.

Как всегда скоро подойдет троллейбус, поглотит выстуженной утробой серую массу и со скрежетом закроет замерзшие двери. Как обычно одинаковые, мрачнее тучи люди в одинаковых неярких одеждах будут толкаться, ругаться и безнадёжно пытаться урвать минуту-другую на сон. А я как всегда сяду у окна, ощупаю замерзшими пальчиками шелковистый узор льда и увлечённо буду дыханием оттаивать кругляшек, размером в 5 копеек, в которое, включив воображение, буду смотреть на мой секретный мир. Мир с огоньками гирлянды на пахучей елке, самодельными бумажными игрушками и ватой на ветках, мерцающей лампочками малиновой пятиконечной звездой на макушке, разбросанными повсюду корками мандарина, ожиданием сладких подарков от родителей и вечно курящей бабы Шуры, и после их получения немедленной ревизией содержимого и осмотром каждой вожделенной конфеты в красочной обёртке.

Всё должно было произойти именно так, но не в этот раз. Привычный порядок событий в одночасье был расстроен следующим происшествием. Бесцветная масса на остановке освежилась яркими пятнами недавно переехавшими в соседний барак людьми. Молодая элегантная женщина в цветастом красном платке на голове и белой цигейковой шубе, облегающей её утонченную фигуру, дабы согреться постукивает нога об ногу красными сапожками на каблуках и держит за руку сонную пятилетнюю дочь. Одетая как капуста голубоглазая девочка переваливается с ноги на ногу будто пингвин, медленно, не спеша. На голове платок, сверху меховая коричневая шапка на резинке, колючий мохеровый шарф закрывает рот и нос, белые пушистые варежки, поверх крест-накрест перевязанная белой шалью коричневая мутоновая шуба, коричневые толстые рейтузы и высокие черные валенки — всё это придавало неловкость, неповоротливость движениям.

В скором времени люди кинулись к подъехавшему троллейбусу. Женщина в красных сапожках побежала, вскочила на ступени, а девочка замешкалась и отстала от мамы. Двери закрылись, жужжа электромоторами троллейбус уехал, оставив девочку-капусту. Жёлтый свет от фонаря падает сверху на одинокую маленькую фигурку ребёнка, понуро стоящего на остановке. Казалось прошло мгновение и тут в паре десятках метрах рогатая машина останавливается на дороге. Издавая неприятный звук открывается дверь, выпрыгивает растрёпанная женщина — белая шуба нараспашку, прядь чёрных волос выбилась из-под съехавшего на бок красного платка и застила глаза — и бежит к девочке. Невзирая на снег и лёд падает на колени, плачет, ощупывает ребёнка и беспрестанно спрашивает:
— Доченька, не замёрзла?

Дальше троллейбус поехал уже с другими пассажирами. Сонливость прошла напрочь, от мрачных, отрешённых лиц следа не осталось: неординарное событие взбудоражило всех. Одни, не стесняясь в выражениях, осуждали нерадивую мать, другие — нерасторопность девочки, а от третьих крепко досталось водителю.
— Безобразие! Куда смотрит водитель?! В прокуратуру надо жаловаться!
Мне скучны причитания дядей и тетей, и поэтому сажусь вплотную к окну, тёплым дыханием отогреваю сказочный рисунок дыхания Деда Мороза и приглашаю девочку вместе смотреть мой секретный новогодний мир.
— Хочешь посмотреть секрет? Девочка большими голубыми глазами сначала недоверчиво посмотрела на меня, а потом с неподдельным интересом прильнула к окну.
— А меня Женя зовут.
— Поздравляю. — Съязвила она,  неопределенно махнув рукой в мою сторону.
— Испугалась, одна на остановке?
— Неа. — Не отрываясь от стекла в попытке хотя бы что-нибудь увидеть, коротко отвечает.
— А мы сегодня вечером с папой настоящую ёлку ставить будем. Вот. Приходи вместе игрушки вешать. — Как бы невзначай предлагаю, но в ответ лишь завывание ветра за окном.

Троллейбус подъехал к моей остановке. Мама потянула меня за руку к выходу. Прижимая к груди пакет с праздничной одеждой для новогоднего утренника я обернулся. Голубоглазка, сделавшая вид, что не слышала слов о ёлке, не сказавшая ни нет, ни да, как мне показалось, демонстративно не смотрела в мою сторону. Озадаченный настолько необычным для меня поведением шёл в детский сад смотря себе под ноги и думал: «придёт или не придёт». Я ещё совершенно не имел понятия о загадочной женской душе.

Дата публикации 24.11.2019