Вечность

     Алексей Федорович Вершин сидел за столом и читал. Лучше сказать, грустил, убегая от грусти в текст, до мелочей ему знакомый – который раз «Тяжелый дым» Набокова. Хотел Чехова, но тот уже наизусть.
За окном серый, совершенно не декабрьский день – мелкий-мелкий дождь, пухлые тучи и неопределенность текущего часа: то ли вечер, то ли утро. Можно задергивать занавески. Можно не задергивать – совершенно ничего не изменится. А через пять дней Новый год. Еще одна попытка всколыхнуть, осветить грохочущими огнями бесконечную осеннюю тоску.
Грусть Алексея Федоровича была беспричинной, но глубокой – иногда хотелось заплакать. Хорошо бы поговорить, попытаться объяснить настроение, что вот проснулся, а на душе мелкий дождь и вечерние сумерки.
Но говорить было не с кем – жил Вершин один. А если представить, то с кем? С Набоковым? Отпадает сразу. Все равно, что с директором фирмы по душам разговаривает стажер. С сыном? Не поймет. У него свои напряги.  С «другом»? Друга нет, есть пара бессердечных приятелей, неспособных дать необходимое  тепло. А от чего он замерз?
От того, что увидел, и продолжает видеть смерть. Все пребывают в смерти. Поэтому, что бы человек ни делал, куда бы ни стремился и как бы интересно ни жил, итог один – потеря. Исчезновение мира, в котором сегодня вместо снега моросит, а кто-то едет на велосипеде. Умереть – это выпасть. Все остается: движется, толкается, спит, строит, покупает новые ботинки, а одного уже нет. И он (свежий покойник) не сошел на ночном полустанке, а поезд бросая в темень огни вагонов, понесся дальше. Нет его, и никогда больше не будет. Полустанок в степи – счастье. Можно пройтись по платформе, замерзнуть, постоять, вспоминая, как было в поезде. Прислушаться и уловить далекий крик хриплой птицы. Нет, только тишина. И даже ее нет. Потому что нет того, кто ее слышит и называет тишиной.
Это не представить, но ощутить можно. Ладно бы, существовали избранники – кому-то в небытие, но кто-то живет не старея, за себя и тех, кому не повезло с бессмертием. А то все без исключения! Каждую секунду забирает смерть. Это не страшно, это изумляет. Река, текущая в никуда.
Новый год…
Алексей Федорович, глотнул остывший чай, и стал представлять. Варианта два. Первый – поехать к «своим». То есть к жене (с которой не развелся, но выглядит очень похоже), сыну с невесткой и внуку. Второй – встречать здесь («здесь» - в оставшейся от матери квартире), рискуя напиться.  Остаться с самим собой, в уюте стареющего одиночки – освещенная торшером скатерть, кувшин с еловыми ветками, на них три шарика, бутылка шампанского, шпроты, мандарины, твердая, напоминающая лучшие времена, колбаса. Он переоденется – рубашка, галстук, брюки.  Пожалуй, и замшевые туфли, делающие ноги моложе на двадцать лет. Да.
Телевизор включаться не будет. Чтобы не злить себя лицезрением. Волшебные минуты будет отсчитывать по часам. Что такое жизнь? Череда волшебных минут. А они что такое? А волшебные минуты – это когда не веришь, что может быть так хорошо.
Недавно такие минуты он переживал. Купил (внезапно, безрассудным рывком) «три капли», и выпил их, не закусывая, как только вышел из магазина. А потом пошел в «Буквоед» подышать книгами. И там увидел женщину. Непроизвольно и без всякой задней мысли выделил из безликой массы. Темноглазая, сухощавая, немолодая. На грани – еще немного, и возраст ее никого волновать не будет. Но сейчас волнует. Он исхитрился встать рядом, сделать замечание о книжке, которую женщина листала. Потом пошутил. Она засмеялась и к нему расположилась. Потом он спросил, кому она выбирает чтение. Себе. Через минуту оказалось, что оба любят русскую классику.
- Как приятно встретить человека близкого по духу, - заметила она. А он заметил на ее зубах след помады.
- О да! Простите, я не знаю вашего имени?
- Елена.
- Вы на Елену не похожи.
Он остроумно объяснил, почему. Чувствуя, что интересен. А неплохо бы продолжить: прийти в гости с тортиком, заранее не загадывая, чем тортик закончится. Поговорить, наслаждаясь близостью женского тела, пусть уже тронутого порчей. Время прожитое – порча. Он тоже – мешки под глазами, веки нависают, лысина. Но скорость рабочая. Пользуйся! Еще немного, и он превратится, того не заметив, в тупого старикана с замедленной реакцией и отсутствием соображения. Потом на инстинктах, уже на холостом ходу, распространяя скуку и раздражение, пока мотор не заглохнет.
Они могут ходить в музеи, на концерты пианистов. В антракте мороженое, кофе. Потом к ней. Или к нему, забыв под одеялом о возрасте. Обо всем.
Но Елене позвонили, и она ушла. Даже не сказав  «до свидания». И хорошо. Достаточно мгновений обмана, мечты и воспоминания - обман.
О чем же это? Да! Новый год, шпроты, шампанское, после которого он будет звонить. В том числе и тем, кому никогда звонить бы не стал. Но в тот момент (парадокс – будущее вспоминается), звонок будет казаться необходимым. Допьет и выйдет на улицу смотреть на соревнование салютов. Ища с кем бы поговорить, кого бы послушать, у кого бы спросить: «А ты не думаешь о смерти?»…
Дождь усилился и стал стекать по оконному стеклу. Как летом. В июне: пахнет тополями, не нужно надевать шапку и сапоги, в которых потеют ноги. Поехать на Невский и штудировать его под зонтом. Нагулявшись - в кафе, «Дом книги». Можно в Михайловский сад. Они с женой, когда были молодыми, часто там гуляли. И в Летнем саду гуляли. Нет больше Летнего сада, нет молодой жены. Есть бессилие обмануть время, сжавшее дни до размера часов. Есть книга. И надо бы снова сделать чай.
Вот оно! Книга. Сюжет, превосходящий дурные изменения и потери. Сколько ни читай, всегда, всегда (!) и вечно - будет слоняться по берлинской квартире поэт, Ганин встречать свою Машеньку, учитель Буркин с ветеринаром Гималайским будут идти по полю, а потом завернут к Алехину поговорить о любви.  Потому что у них нет времени, а есть история. Череда волшебных минут, которые переживаешь вместе с персонажами. И через сто лет, если не разучатся читать, возьмут Чехова или кого другого, и снова увидят незыблемость и постоянство. И через тысячу Новых годов, когда на планете вырубят все елки. Но как?
А вот так, Алексей Федорович. Теперь и вы будете героем рассказа. Вечным пленником текста. Жильцом узкой клетушки «повествования». Чем не выход? Тепло, тихо, благородная тоска, дающая отрицательную ценность всему, на что упадет взгляд. Закипает чайник, в пачке еще шесть сигарет, и можно в любой момент сорваться в «Градусы». Дарю!
Лишь бы не разучились читать.