Нарцисс Араратской Долины. Глава 24

В Клайпеде мы со Светланой пробыли где-то около недели. Первым делом я сходил на почту и послал телеграмму родителям в Ереван, с просьбой прислать мне немного денег. До этого, я никогда не просил их об этом, а здесь же я попал в совершенно безвыходную ситуацию. Какой-то чёрт меня дёрнул отправиться в это путешествие по Прибалтике. Время для этого было выбрано совершенно неудачное. Дело даже не в деньгах, хотя и в этом тоже. Ехать в Литву, которая тогда уже кипела в своих антисоветских и антирусских настроениях, - было не очень умно. В распадающемся СССР – Литва была самой националистической республикой. У меня в Москве был один знакомый, родом из Каунаса, которого звали Женя Пяткунас. Он мне тогда говорил, что в Каунас русским вообще лучше не соваться. Литовцы – это не миролюбивые и тихие эстонцы, - могут и побить. Мой друг Ваня, как-то рассказывал, что работал в Литве геодезистом в бригаде с литовцами. Вроде бы всё хорошо, и они приятные и милые в обращении люди, но расслабиться он там не мог; его, всё время, мучил страх, что они могут его грохнуть лопатой по голове, когда он отвернётся, и утопить в болоте. Поэтому, я в этой Клайпеде так и не смог расслабиться и не чувствовал себя там свободно, как в том же Ленинграде. Какую-то неприятную настороженность всё время ощущал…

                И со мной даже там случился неприятный инцидент. Меня там, на самом деле, чуть не побили нетрезвые литовские юноши, которые услышав звонкую русскую речь Светланы, угрюмо подошли к нам. Их пьяные зловещие глаза глядели на меня с непонятной мне ненавистью и с нелюбовью. Их кулаки напряжённо сжимались, предчувствуя лёгкую жертву. Я про себя попрощался со своей молодой жизнью. «Ну вот, сейчас будут бить!», - грустно пронеслось в моей голове. Бить меня не стали, потому что я был из Армении, и это меня спасло. Я показал им свой советский паспорт, в котором в графе национальность стояло – армянин. Литовцы смягчились и даже дружелюбно похлопали меня по плечу, и отпустили гулять дальше. Признаюсь, я тогда сильно расстроился, и мне захотелось поскорее вернуться в Москву, где, на Арбате тоже, конечно же, ходили пьяные и агрессивные молодые люди. И что говорить, на Арбате тоже могли побить и даже убить! Просто на арбатских просторах, было всё как-то по родному, и там можно было свободно говорить на своём родном русском языке, не боясь получить за это по лицу. На Арбате тебя могли ограбить и обворовать, и там тоже бывало страшновато; особенно в вечерней мгле, когда включались арбатские фонари и начинали ходить разные странные молодые люди, приехавшие в Москву в поисках приключений…

                Ну, хватит о грустном! Зачем вспоминать неприятные ситуации из своей странной жизни? Тем более, когда тебя не так уж часто били. А били же меня  мало, видимо, потому что я не вызывал у окружающего меня мира сильной неприязни. Я был не агрессивен, я был тих и не дрался за самое тёплое место под Солнцем. Вероятно, всё дело в моей боязливости и некой трусоватости. Внутри меня всегда жил страх, что жизнь твоя, драгоценная и неповторимая, внезапно оборвётся, по каким-то глупым причинам и абсурдным обстоятельствам. И всё закончится, и больше ничего не будет. Виновато в этом, видимо, моё не религиозное советское воспитание, где вместо Бога и Царства Небесного, были Ленин и атеизм. Это не могло быть равноценной заменой, и поэтому я вырос довольно циничным молодым человеком. Цинизм – это защита своего хрупкого внутреннего мира от агрессивной, лживой и страшной реальности. Советский строй с его дружбой народов, которой никогда не было. И строительством непонятного коммунистического общества, где все будут дружно работать - лично меня никогда не пленял. Я чувствовал себя совершенно одиноким и потерянным в этом страшноватом обществе. Если бы я был поглупей, то мне жилось бы намного легче. Вполне возможно, что мне не помогло бы и религиозное воспитание, где меня бы заставляли постоянно молиться и бояться совершить что-то греховное, перед угрозой чертей и вечных мук в аду. И это духовное насилие окончательно убило бы во мне что-то светлое, которое всё-таки во мне жило. И это было свободное творчество, без страха и цинизма; именно оно давало освобождение от чёрных мыслей о грядущей и неминуемой смерти…

                В получасе езды от Клайпеды находится курортный городок Паланга, и туда мы со Светланой съездили. И там я впервые в жизни узрел нудистский пляж. Это меня сильно поразило. Как будто я очутился на Западе или перенёсся в какое-то другое измерение. Надо сказать, что к людям, загорающим голышом, в СССР относились не очень одобрительно. В журнале «Здоровье» не писалось ничего про полезность наготы, и про расслабляющий эффект для психики солнечных ванн, принятых без плавок и купальных костюмов. В той же ГДР, где тоже был социализм, загорали голыми очень многие граждане, и это не считалось нарушением моральных норм строителя коммунизма. Если бы в СССР было обязательно - загорать всем голышом то, вероятно, наша империя так быстро не развалилась. Тот же Ленин к этому вопросу, по словам Крупской, относился положительно и считал архиважным пролетариату подставлять Солнцу все участки своего тела. К сожалению, потом пришёл к власти Иосиф Сталин, который к нудизму относился крайне враждебно и был, от природы, ханжески стыдлив. Ни Хрущёв, ни Брежнев ничего не сделали для воплощения ленинских наказов и, скорей всего, поэтому момент был безвозвратно упущен и Горбачёв ничего уже не мог поделать. Нудизм в СССР существовал подпольно и полулегально. За это не сажали, но на это голое дело Партия смотрела без одобрения…

                Мы оказались на довольно многолюдном длинном песчаном пляже. Паланга была модным местом, куда приезжали отдыхать культурные люди из Москвы и Ленинграда. Не все они были нудисты. Там был, конечно же, и большой общий пляж, где загорали, прикрывая срам и эрогенные зоны мокрыми тёмными плавками и купальниками, нормальные советские люди с пуританским воспитанием. При этом, головы многих мужчин были повёрнуты вправо, чтобы глаза их могли созерцать не очень многочисленные обнажённые женские тела, которые принимали солнечные ванны на пляже предназначенным только для дам. Одна худая, белокурая и очень загорелая дама сидела с книжкой на самой границе, и совершенно не стесняясь похотливых взоров, невозмутимо читала, будучи абсолютно голой; её красивая ровнозагорелая грудь с крупными сосками очень гармонировала с жёлтым песком и синей гладью моря. Видимо, эта дама сюда приходила постоянно, и ей совершенно было на всех плевать! А может быть, она была дорогой проституткой, которая таким вот образом, находила клиентов. Моя девушка тут же радостно убежала на женскую часть пляжа, сняла с себя всё и голенькая отправилась купаться в холодное море; чувствовалось, что ей нравится быть без одежды. Светлана не имела глупых взрослых комплексов, и этим мне она и нравилась. Я сел на мягкий песок, не раздеваясь, и просто наслаждался этим чудным местом. Если бы мне тогда кто-то предложил там остаться и пожить чуток, то я бы с радостью согласился; рисовал бы там свои рисуночки с голыми женщинами; зарабатывал бы немного денег на скромную жизнь. А что ещё свободному художнику надо…

                К моему великому сожалению, из Паланги надо было возвращаться обратно, в Клайпеду. Больше никогда я там уже не окажусь. В самой Клайпеде мы нигде особо и не бродили. Я сидел и тихо рисовал. Нервы мои успокоились, и мне совсем не хотелось никуда выходить. Хозяин мастерской вообще не появлялся и нас не беспокоил; а потом он как-то резко пришёл и сказал, что ему надо работать, и мы у него засиделись. Погостили, мол, пора и честь знать. Я немного обиделся, за такую неожиданную резкость; видимо он всё это время был в лёгком запое; да и понять его тоже можно. Я ему оставил два своих рисунка, в счёт оплаты за проживание…                Мы сели  в  поезд, который шёл из Калининграда прямо в Москву. Был уже конец августа 1989 года. Это путешествие по Прибалтике благополучно закончилось. В Клайпеде ещё мы посетили местный океанариум и сплавали на пароме на Куршскую косу. А больше мне и нечего вспомнить. Общались мы только друг с другом, и ни с кем там не познакомились; разве что, Светлана несколько раз играла с местными литовскими детьми, которым она очень понравилась. Сам я с детьми не умел играть, меня дети немного пугали. Это я потом понял, что с детьми умеют играть те, кто чист и светел; у кого душа незапятнана пороками и дурными мыслями. Дети, конечно же, тоже бывают злые и порочные, не надо думать, что дети – это ангелы небесные. Просто, когда ребёнок становится подростком, он как-бы спускается на Землю нашу грешную и его изгоняют из Рая. Если бы нам не надо было размножаться и плодиться, то мы были бы намного добрее, честнее и чище. В детское состояние можно вернуться, только возвращение это очень долгое и мучительное, особенно если ты постоянно думаешь только о себе и о своих удовольствиях. А как не думать о себе, если ты эгоист? Вот такой вот получается замкнутый круг, из которого  выход крайне сложен. К тому же, дети – это и есть эгоизм в чистом виде; только они про это не знают, и поэтому счастливы и веселы…