549. Хуторская чертовщина. Плевок на плевок

                Нюська также входила в раж словесной перепалки и обозванная Голопупихой хворостиной лупатой, не сдерживалась в выражениях.
            Обильно поливая друг дружку словесной грязью, помоями и навозной жижей, веселили собравший народ у их дворов.
             А чего было не собраться, ведь когда дело не касается тебя лично, чего бы не послушать чужую ругань, да не по - скалить зубы.
           Какое ни какое, а событие и развлечение, чем не утренняя зарядка для поднятия личного настроения, ведь в таком случае сами знаете, такого можно наслышаться, что в обычной жизни и не скажут, а если и скажут, то за спиной и тихо.
                Вон прибежали сюда даже с другого края, а это почитай с версту будет, ведь правду говорят, если в хуторе чихнут на одном конце, то об это тут же узнают на другом.
                Ну, так  вот, ругань руганью, но и нужны веские доказательства, ну хотя бы того, что в бутыли опрокинутой соседским поросёнком была горилка и не просто горилка, а горилка двойной выгонки, отменного качества и чистейшей, как слезинка младенца.
                Василь оборвал свою жену в самом разгаре её словесного экстаза и сказал ей, что та принесла из кладовки бутыль с остатком спиртного.
                Ох, как не хотела же Голопупиха уходить, ведь упускается такой момент, когда она готова была выложить всё обидное, что только могла припомнить Нюське, а сказать было ещё чего.
             Голопупиха неохотно прервала  перебранку с соседкой и уходя, то и дело оборачивалась, чтоб высказать язвительное словцо.
         А Нюська выкрикивала ей вслед, чтоб та ненароком не споткнулась и не расшиблась в жирную лепёшку, да лучше б смотрела себе под кривые ноги.

              Не прошло и минуты, после того как  Голопупиха скрылась в сенцах, как вдруг раздался её оглушительный визг, можно было предположить, что  если она случаем  не увидела сразу тысячу чертей, то уж точно присела задом встревоженный улей.
             Голорупиха вылетела из сеней с поднятыми вверх руками и причитала во всё горло, крича, чтоб тот подавился, чтоб у того кишки лопнули, чтоб его разорвала гада, чтоб ему говно поперёк задницы встало.
                Не сразу вникли и сообразили соседи, что ещё такого могло случиться, да и Василь вопросительно глядел на жену.
                А та уже обращаясь к мужу со слезами на глазах голосила, что этот проклятый поросёнок мало того, что слопал целый каравай, так ещё и два шматища сала  сожрал.
                Не слыханное дело, да как же так вышло, хрен с ним с этим караваем, но вот сало ведь жаль, ох как жаль, ведь сами не ели, а держали к непредвиденному случаю.
                Сало в четыре пальца толщиной да с прослойкой мяса, выдержанное на чесночном рассоле, не сало а само объедение и что же получается, ушло дуром, как и горилка.
                Да тут у кого хочешь, может разум по мутниться, Василь впервые  минуты и слов подобрать не мог, чтоб высказать свои претензии на счёт понесенных ему убытков.
              Он, как та рыба, выброшенная на берег только раскрывал рот, но не издавал не единого звука.
             Наконец он справился с нервным расстройством и выдал такого, что даже стоящие у двора зрители временно притихли.
                Из него понесло, как из сорвавшейся в степи бури, орал он так, что возможно было его слышно на другом конце хутора, к тому же в ту сторону дул лёгкий утренний ветерок.
                Ох и разошёлся же Василь, негодовал так, что аж слюни вылетали из его рта ошмётками, чего уж там говорить о наборе слов, где каждое второе слово звучало отборным и грубым матов.
                Знал бы он раньше, что этот подлючий кабанчик натворил такого урона, позарившись на его харчи, не перебрасывал бы того через плетень, а взял бы за задние ноги и к чертям собачьим разорвал пополам.
               А этими двумя бы половинками надавал бы по мордам Петру и Нюське, чтоб эти сволочюги проклятые, присматривали за своей скотиной.

             А что до кабанчика, так он окружённый заботой Гнатенковой детворы, довольно похрюкивал, чавкая арбузными корками, для него всё ужасное уже закончилось.
                А то, что шла нервная перебранка между соседями, так это его не касалось, хочется им по орать друга на друга, так  пусть себе орут, давно это у них назревало вот и выгавкаются в своё удовольствие.
                Петра не надо брать на арапа, он сам кого хочешь возьмёт на крик, ишь Василь до чего додумался, грозиться ухандокать его кабанчика,  на дурня хочет взять, что его порося съел каравай и сало.
                Да где это видано, чтобы свинья сало ела, к тому же, сравните каравай и самого поросёнка, это ж куда в него могло влезть, его бы раздуло так в бока, что он бы  лопнул.
                Разве ж на это похоже, как был он поджарый, так и остался таким, где ж там раздутые бока, пусть Василь покажет.
            Сами видно горилку попили, да каравай с салом пожрали, а теперь решили на кабанчика всё спихнуть, знакомая картина как тут не крути, а вот им фигу с маслом, ишь хитрецы выискались, знаем таких.
                За палочку – скалочку, а вот этого не видели, и Петро вывернул смачную фигу и ребром ладони  левой руки ударил себе по внутреннему изгибу локтя правой.

                Страсти накалялись, у хуторских мужиков иссякал запас слов, как обычных так и матерных, а чтоб доказать свою правоту и доходчиво объяснится, крепко сжимались кулаки, которыми так и хотелось воспользоваться.
                Оно бы так и случилось, если бы Нюська не обратилась с просьбой рассудить, собравшийся народ на улице.
                А народ что, он любит справедливость, за правду горой станет, вот только бы разобраться, где она эта самая правда.
                Вот и посыпались разного рода возгласы, а всё потому что здесь собрались как противники Голопупихи и Нюськи, так и их сторонники, что привело к некой неразберихе.
                Была и нейтральная сторона, вот как раз из неё и донёсся тот самый главный посыл, что при такой закуси не грех было кабанчику и горилки испить.
                Выкрикивали, чтоб Нюська испекла и отдала каравай, а сало вернули бы к Рождеству.
           На что Голопупиха категорично запротестовала, ответив, что у них у самих в Рождество будет столько сало, что девать будет некуда.
           Вредная баба, чего с неё взять, ей сейчас подавай, возвращай понесённые убытки.
             А с какого такого хрена им должны отдавать, не уж то кабанчик дотянулся, чтоб стащить с полки каравай, пусть даже так, но как он забрался в ящик с салом, да ещё выбрав самые лучшие куски?
               Вопросов больше чем ответов.
        Нашла коса на камень, а молоток стучал  по наковальне, в итоге искры да грохот со звоном, одним словом сплошное «Donner – Wetter» в ясную погоду.
             С улицы выкрикивали советы, как одним,  так и другим хозяевам, всё бы возможно обошлось иначе, принеси Голопупиха бутыль с остатками горилки и не заметь пропажи сала с караваем.
            Уж мужики нашлись бы, как это дело замять, но вышло вон как скверно, ругались не жалея поганых слов.

                Когда Нюське казалось, что уже крыть нечем, она зачем – то выдала тут же пришедшую ей вдруг на ум небылицу, прямо глядя Голопупихи в глаза, высказала той, что люди видели, как к ним ночью через трубу лазили черти.
                Такой наглой гадости Голопупиха не ожидала услышать, ведь это сплошное враньё от самого начала и до конца.
         Закатив глаза под лоб, Голопухиха запричитала, пожелав тем скверным людишкам, которые наговорили такую брехню, ослепнуть и лишиться языка.
               Да и по правде сказать, зачем было чертям лазить в трубу и измазываться в сажу, когда они без всякой глупой выдумки зашли через двери в кладовку, где взяли себе харчей с выпивкой, преспокойно удалились тем же образом.
               
               Если между соседями Голопупенко и Гнатенко шла ожесточённая брань, то в хате Глашки – солдатки шло самое что ни на есть веселье, ведь ни кто из хуторских не обратил внимания на закрытые занавесками окошки, а ведь там, если прислушаться,  гайгуй был в самом разгаре.
                Сколько не ругайся, сколько не бранись, доказывая правоту своей стороны, а это дело прекращать всё же придётся и если люди по своей глупости не хотели уступать друг другу, то вот скотина и птица имела мало – мальское понятие о том, что пора бы  доиться и кормиться.
                А вот с этим понятием, кто уступит и уйдёт первым, окажется проигравшим, сама глупость, по – иному и не скажешь, не понятно кем и когда выдумана, а главное для чего, не лучше ли было разойтись мирно?
             Мирно как – то не получалось разойтись.
          Вон Голопупиха, едва не разрываясь от злости, подойдя вплотную к плетню,  метнулась, словно гадюка из свернутого клубка, плюнула своей язвительной слюной в Нюську, та тоже не стала себя сдерживать, ответила тем же.
                Как говориться зуб за зуб, глаз за глаз, а плевок на плевок достойный ответ.
                Только Нюське было сделать это проще, сверху вниз плевать всегда удобней.
               Мужики- соседи, поглядывая друг на друга, нервно переговаривались, до кулаков видно сегодня дело не дойдёт, не в том состоянии находились, чтоб дебоширить, а трезвость ума всегда лучшее средство в таких спорных делах.
             На вопрос Васили: «Ну и як будэмо»?
                Петро ответил: «А ни як не будэмо». 
         Василь, кивая головой, сказал, что Петро ещё пожалеет об этом и не один раз, на что Петро возразил, что ещё он ещё посмотрит, на чьей стороне правда.
                На улице редела собравшаяся толпа, что ни говори, а управляться по хозяйству надобно, ибо того требуют  домашние животные.
              Те, кто ещё остался наблюдать за происходящим между соседями, уже не представлял из себя той публики, ради которой стоило продолжать вражду.
                Не будь у Голопупенко большого хозяйства требующего больших забот, они бы до самого обеда не уходили, чтоб гнуть свою линию.
            Но к счастью или нет, мычавшие коровы, визжащие свиньи, гоготавшие гуси, кудахтающие куры, фыркающие лошади, требовали к себе внимания, ухода и заботы.
                Так что Голопупенковы отступили, не забыв указать причину своего ухода, давая понять, что последнее слово за ними.

                А заглянем –ка в хату Глашки – солдатки и полюбуемся, тем что там происходило ближе к обеду.
              А картина открывалась довольно любопытная, к этому моменту Шоба и Тазя, после бурных возлияний отправились отдыхать на чердак.
                В углу раскинув вовсю ширь свои руки и свесив с кровати одну ногу, спала Глашка, за столом с одного края сидели две её подружки, Параська и Нинца, которые для более устойчивого положения прислонились к друг дружке, они то смеялись, то пробовали затянуть песню и снова смеялись.
                Пришедшие с ними два мужика, один из которых, дойдя до гутаперчивого состояния, соскользнул под стол, где в позе младенца, скукожившись и положив обе ладони под щёки, тихо похрапывал со свистом.
               Его товарищ не мог разобраться со своими руками, которых у него по пьяному делу оказалось четыре, он ни как не мог свернуть цигарку,  то мимо просыпал дешёвую махорку, то слюнявил воздух, водя скрутку далеко от губ, от чего то и дело чертыхался.
           Михей Козубка, сидел согнувшись  уронив голову на стол, а его руки свисали вниз, подобно усохшим плетям тыквы на изгороди, видимо ему снился довольно приятный сон, отчего он мило улыбался.
               На другом краю стола скромно сидели дети Глашки, с аппетитом поедая, то что осталось на столе после бурной трапезы.
                А здесь было чего поесть, только не понятно кем и когда была принесена сваренная картошка и яйца, а также помидоры и пирожки, ещё оставался второй шматище  сала, надрезанный с одной стороны.
                Самый малый из детворы, Гринька, наевшись от пуза и ещё смотревший чего бы ему такого съесть, сказал брату и сестре, что хорошо, когда приходят вот такие гости и после них остаётся столько много еды.

23 – 24 декабрь 2019г.