Свет в теплых ладошках

 

               
                Моим дочерям и внучкам



- Папа, пойдем к Пантелеймону!

- Жарко, Аня!

- Ну, и что! Пойдем! Я там иконку куплю….

- Ты вчера уже купила….

- У-у! Я еще хочу! - картинно надувая губки и недовольно прихлопывая пластмассовой лопаточкой песок в своем, до краев наполненном детском ведерке, продолжала упрашивать Протасова его четырехлетняя дочка.

«Анечка! Аннушка! Анюта!» - это то, что еще заставляло его забыться, оторваться от безжалостной реальности, безысходного краха, что надвигался неминуемо и уже бесповоротно. А самое главное – заставляло жить!

- Андрей, я больше не могу ждать! Последний срок – первое сентября! – сказал ему два месяца назад Киселев. – Надеюсь, нам не придется устраивать всю эту юридическую переписку и возбуждать дело о банкротстве. Согласись, мы и так достаточно долго ждали!

Конечно же, их семилетние безупречные отношения позволяли Киселеву так говорить. Бизнес есть бизнес. Ничего личного.

Но что делать теперь ему?

Сколько сил потрачено! Сколько нервов! Даже если он продаст этот дом, машину, этот склад, ставший цехом только благодаря его усилиям, все равно не покроет долги! А что дальше? Как жить?   

«ЖаворОнок» - слабая, но еще теплившаяся надежда. Последняя соломинка для утопающего…. Пятый день не звонит!

Значит, нечего сказать. 

В понедельник, когда "Жаворонок" последний раз звонил из Москвы и выставил свои новые условия: теперь уже шестьдесят процентов ему, и только сорок Протасову,  Андрей Николаевич решил: появился шанс!  Конечно же, он согласился! Хотя такие драконовские условия давали возможность ему сохранить лишь свое собственное имущество, а бизнес надо было начинать фактически с самого начала.  Но….

Сегодня была уже суббота. Последняя суббота августа. А «Жаворонок» так больше и не позвонил. Видно опять у него что-то там не срослось….

Жена с сыновьями поехали в город купить какие-то обновки к учебному году. Андрей Николаевич тоже любил раньше участвовать в их шопингах. Ему нравилось быть этаким бессребренником, оплачивающим их прихоти, на фоне старавшейся всегда выбрать что-нибудь попроще и подешевле жены. И не потому, что он был мотом, а потому что понимал: «прихоти» эти не были какими-то чрезмерными. Сыновья у них получились достойные, славные получились сыновья! Такие же трудяги, как и он сам! Без малейшего намека на «мажорство»! И в этом роль жены была первостепенной, так как сам - то  он всю жизнь больше уделял время делам, а не семье. Разве что только еще вот теперь этой крохе – дочке….

- Папа! Ну, пойдем к Пантелеймону! – снова услыхал он голос Анюты.

- Ну, хорошо! Пойдем! Панамку только надень!

- Конечно! Конечно! Непременно надену! Как же без панамки? – тут же заворковала враз обрадованная Аннушка.

Ох уж эти «непременно», «будьте добры», «как же» - все эти взрослые словечки, вставляемые четырехлетней дочкой в свою речь! Опять же - заслуга жены!
 
С Катей они поженились после окончания четвертого курса. К концу пятого родился их первенец – Николай. Еще через три года – второй сын, Илья. После учебы их с женой направили в один и тот же НИИ. В первый год «перестройки» Андрей Николаевич защитил кандидатскую и возглавил сектор, еще через три года - отдел. Самый молодой тогда в институте начальник отдела! Катя же все эти годы больше занималась семьей, детьми. Все вроде бы складывалось удачно. Но потом стали задерживать зарплату…. А в девяносто втором все рухнуло окончательно! НИИ закрыли. Они остались с двумя детьми в своей двухкомнатной «хрущевке» без работы и практически без средств к существованию.

Катя пошла преподавать программирование каким-то оболтусам в учебно-производственный комбинат. Намекала, что там найдется место и для него. Он же не торопился. Да она и не настаивала, зная характер и амбиции Андрея.

Почти год семья жила на нищенскую зарплату жены, пока он с упорством реализовывал свою тему – производство регуляторов напряжения, которая начиналась практически на коленях в том самом, тогда никому не нужном и не отапливаемом складе. А когда дело уже пошло, объявился Киселев со своей внешнеторговой фирмой.  И они зажили!

Именно тогда они, наконец, избавились от необходимости считать каждую копейку. Потом появилась их первая подержанная иномарка, потом этот дом…. В привилегированном районе он достался им всего лишь по цене хорошей трехкомнатной квартиры. По сегодняшним ценам, считай даром! Как они радовались тогда, занимаясь его перестройкой! Потом обустройством…. Упоенные своей удачей и счастьем они совсем забыли о предосторожности и…. Им обоим было уже по тридцать семь, когда Катя сообщила, что беременная. 

После долгих многодневных обсуждений, несмотря на возраст и все «за» и «против»,  решили рожать. Это, когда старшему сыну уже пятнадцать! Очень хотелось снова ощутить себя молодыми папой и мамой, но теперь уже с достатком и респектабельностью, позволявшими никуда не торопиться.

Так появилась всеобщая любимица их семьи - Аннушка!
 

Как только они вышли из калитки, Анюта протянула ему свою руку. Ходить маленьким девочкам по улицам можно было, только держась за руку взрослых. Она это знала и всегда помнила.

Ладошка у Ани была теплая и немного влажная от жары. Андрей Николаевич всегда испытывал чувство тихого несравнимого ни с чем счастья, когда держал дочку за руку в такие прогулки. Эта маленькая ладошка, что лежала сейчас в его руке была такой доверчивой и беззащитной, что каждый раз непременно вселяла в него чувство уверенности в собственных силах, в себя самого.   

- Папа, а знаешь, есть такие мальчики и девочки, которые вот в такую жару требуют, чтобы родители купили им мороженое? Мороженое ведь нельзя есть в такую жару! Да, папа?

Это они приближались к киоску с мороженым.

- Конечно, нельзя!

- А если и есть, то во-о-т такими малюсенькими глоточками! Да, папа? - двумя сжатыми вместе пальчиками свободной руки, поднесенными близко-близко к своим прищуренным глазкам, Анечка продемонстрировала, какими мизерными должны быть эти «глоточки».

- Но я думаю, лучше все-таки совсем не есть, - улыбнулся на это Андрей Николаевич.

Милое воркование дочки, не выказывающей сейчас напрямую свое желание полакомиться мороженым, все-таки благотворно воздействовало на его подавленное настроение.

- Да, да! Лучше совсем не есть! – согласно закивала Анюта. - Вот видишь! А эти дети совсем этого не понимают! Кто их только воспитывает? Да, папа?

Киоск остался позади. Протасов посмотрел на дочку. Ее лицо выражало лишь решительное недовольство «невоспитанными детьми». Поход к Пантелеймону для нее был, несомненно, более важен, чем мороженое.

Имя Святого Пантелеймона источник получил давно. Впервые Протасов побывал возле него еще в детстве. Они тогда жили на другом конце города и после окончания пятого класса им в школе организовали однодневную экскурсию вдоль берега реки. Тогда это был обычный родник, бьющий из верховья обширного покатого склона, спускающегося к реке, а в месте его выхода на поверхность торчало темно-зеленое горлышко от бутылки шампанского. Они пили холодную и, действительно, необычайно вкусную родниковую воду, подставив под ее мощную струю сложенную лодочкой ладошку, и все никак не могли напиться. Все измазались в черной жирной грязи, окружающей широко разлившийся по всему склону ручей, настолько широко, что добраться до бутылочного горлышка не измазавшись, было просто невозможно.

Потом кто-то подошел к делу облагораживания источника более основательно, зацементировав место выхода его на поверхность и сделав абсолютно сухим доступ до куска трубы из нержавейки, пришедшего на смену бутылочному горлу.  С тех пор к роднику потянулись с различной посудиной живущие неподалеку горожане и жители ближайших пригородных поселков.  Приезжали и из далека, на машинах с багажниками, заставленными пустыми емкостями.  Вкуснейшей родниковой воды хватало всем!

А в конце девяностых к источнику проявила интерес православная церковь, ставшая к тому времени столь популярной. В августе, в день Святого Пантелеймона у родника отслужили молебен, и началось строительство.  Территория вокруг источника была обнесена забором и приобрела вид сквера с посаженными декоративными деревьями и кустарником и проложенными между ними дорожками из дикого камня. Посредине сквера выросла деревянная симпатичная часовня, рядом с ней такой же деревянный небольшой магазинчик, торгующий всякой церковной утварью, а чуть поодаль была вырыта и обложена кафелем небольшая купальня, куда поступала вода из родника.

Теперь уже к источнику потянулись автобусы с различными экскурсиями.  Приезжали на машинах и молодые люди, желавшие в угоду моде окунуть свое бренное тело в купальню со святой водой, которая по преданиям исцеляла от всех болезней. Протасова всегда забавляло, когда ему приходилось наблюдать, как к этой купальне размером чуть более обычной домашней ванны выстраивалась очередь из мужчин и женщин в плавках и купальниках. Сменяя друг друга, те по три раза опускались с головой в одну и ту же воду, совсем уже мутную от привнесенных их же ступнями мусора и пыли, с неистребимой верой в глазах что, таким образом, они избавляют себя от болезней.

Кому больше, то ли Святому Пантелеймону из его Царства Небесного, то ли самому Господу Богу, а может и матушке Природе не понравилось, во что превратили люди ее чистый живой родник, но на второй год после окончания всех работ по его благоустройству, он неожиданно иссяк.  Иссяк, правда, не до конца. Но теперь источник лишь сочился тончайшей серебряной струйкой. Настолько тонкой, что для наполнения двухлитровой пластиковой бутылки уходило почти пятнадцать минут времени. А между тем, в купальню, заполненную после этого уже почти стоячей непроточной водой, по-прежнему продолжали погружаться все новые и новые желающие исцелиться.

Когда Протасовы купили этот дом, находящийся примерно в полутора километрах от источника, то полюбили летними вечерами пройтись «к Пантелеймону». Вечерами там уже не было шумно, как днем: никто не лез купаться в купель, были закрыты часовня и магазин…. Вечером там можно было встретить лишь редких посетителей, покорно ожидавших на скамейке своей очереди подставить баклажку под тихую серебряную струйку источника.   

- Папа, знаешь! А вот есть еще такие мальчики и девочки, которые после дневного сна не заправляют майку в трусы! И сколько Евгения Викторовна не талдычит им, что надо заправлять, они все равно не заправляют! Просто ужас какой-то! – лицо Анечки передало все возмущение их воспитательницы детского сада Евгении Викторовны.

- А ты заправляешь?

- Конечно! Я всегда заправляю!

- Молодец!

Почему же не позвонил «Жаворонок»? Протасов был уверен, что коль тот выдвигает свои новые условия, значит, что-то у него получилось в Москве….
 
«Жаворонок»…. «ЖаворОнком» того звали только за глаза. А так – Павел Романович ЖаворОнков, уважаемый человек! Это ироничное прозвище он получил скорее не за фамилию, а за свою почти двухметровую тучную фигуру, увенчанную коротко стриженой головой, говорившей такими же короткими скороговорками. Такими, что даже не сразу можно было уловить смысл сказанного.

Он появился в их городе в конце девяностых. Ему было тогда уже за пятьдесят. Питерский. Бывший чемпион Ленинграда по самбо. Этими двумя важными вехами своей биографии он гордился очень! Было ли у него высшее образование, никто не знал. Да это никого и не интересовало. Достаточно было того, что он, как поговаривали, «открывает дверь ногой» к губернатору.

Потом губернатора поменяли, а позиции «Жаворонка» лишь упрочились. Говорили еще, что он ведет какой-то бизнес с атомной станцией и играет не последнюю роль в поставках бензина в область. Но главным все-таки было не это. «РешАлово» - вот это второе его прозвище, не меньше чем «ЖаворОнок» отражало все то,  чем занимался Павел Романович.

Протасова с ним свел Киселев через каких-то их общих знакомых, когда узнал, что поставка новой партии продукции находится под угрозой срыва. Это тогда обеспокоило Киселева, казалось ничуть не меньше, чем самого Протасова. Но Андрей Николаевич, конечно же, понимал, что для Киселева такой срыв означал лишь финансовые и репутационные издержки. Пусть существенные, но далеко не  смертельные. Для самого же Протасова – это был крах! Но он сам, только он один и был в том виноват!


Это было, как наваждение, как помутнение сознания! Сам черт дернул его тогда повестись на предложение Глазунова!

Сейчас, вспоминая появление того у себя в кабинете за неделю до Нового года с портфелем, где лежали бутылка коньяка, коробка конфет и лимон, Андрей Николаевич никак не мог взять в толк, как он, таким трудом все эти годы поэтапно, многократно проверенными шажками выстраивающий свой бизнес, мог  согласиться на такую авантюру? Что тогда больше сработало? Чувство сострадания к Глазунову? Желание ему как-то помочь? Воспоминание о прошлом? А может желание самому подзаработать «по легкому»? Наверное, все это вместе взятое….

Глазунов был приятелем его отца. И хотя он был младше отца на десять лет, это не мешало им в то время дружить семьями. Валерий Иванович Глазунов слыл в их кругу эрудированным, остроумным человеком, настоящей душой компании. Даже юному Андрею, тогда еще школьнику, а затем студенту было всегда интересно общаться с ним. Но после скоропостижной смерти отца вследствие двух последовавших друг за другом инфарктов почти шестнадцать лет назад они больше никогда не встречались. И вот Глазунов появился снова в тот предновогодний вечер столь неожиданно с коньяком и конфетами.

Он рассказал, что второй месяц возглавляет местный филиал одного московского банка, а до этого три года был в нем же заместителем управляющего. Рассказал о своих планах по развитию филиала.  Когда Протасов вставил, что об их банке идет не очень добрая молва, Глазунов рассмеялся:
- Я Вам, Андрей Николаевич, мог бы еще много добавить к этой молве! Поверьте! Но два месяца назад все поменялось! Буквально все! Пришло новое руководство. Да и я бы никогда не согласился возглавить филиал банка, который идет ко дну. Ведь мне в этом городе жить!

Все это было сказано так искренне, с такой верой в грядущие перспективы банка, что нельзя было даже помыслить об обратном.

Потом вспомнили отца, прошлое…. Протасов достал уже свою бутылку коньяка…. Единственное, что ему не очень нравилось тогда, так это то, что Глазунов, который был почти на двадцать лет старше, называл его по имени-отчеству, а не как раньше - только по имени. Но потом он к этому привык.

Он уже не помнил, как вышли на разговор о деньгах. Накануне Киселев перечислил ему со своей фирмы крупную предоплату в счет будущих поставок. Так тому было проще оптимизировать налоги за уходящий год. Протасову эти средства тоже были не нужны еще месяца полтора. Тут - то Глазунов и предложил ему разместить их на депозите в его филиале, под весьма привлекательные проценты. Андрей Николаевич понимал, что Глазунову очень нужны эти деньги. Да тот этого и не скрывал. Говорил, что ему остался всего год до пенсии и как трудно в таком возрасте продержаться на этой должности целый год, когда «молодые наступают на пятки»! Говорил, что такая сумма привлеченных средств существенно поднимет его рейтинг, как директора филиала, в глазах нового московского руководства.  И Протасов согласился….

 
- Папа! А кто взрослее? Евгения Викторовна или наша мама? – проявила свое новое любопытство, идущая сейчас впереди Анечка.

Они уже оставили позади жилую часть города с его асфальтированными тротуарами и тенью деревьев над ними и шли гуськом друг за другом по тропинке, протоптанной через выжженную солнцем и пожухлую августовскую степь.

-  Надо говорить не «взрослее», а «старше»! – поправил дочку Андрей Николаевич.

- Кто старше? Мама или Евгения Викторовна? – повторила та свой вопрос.

- Мама.

- А ты?

- Что я?

- А ты тоже старше?

- И я старше. 

- А когда я буду старше? – снова услыхал он голос дочки.

- Что значит «старше»?

- Ну, когда я буду такой, как ты и мама? – уточнила свой интерес Анечка.

- О! Это еще не скоро!

Они миновали тропинку и вышли на проселочную дорогу, что вела к источнику.  Впереди можно было обозревать уже весь его рукотворный оазис, обнесенный кованым забором, вставленным в массивные каменные столбы и стоявший у одного из его входов темно-синий «мерседес».

Как только вышли на дорогу, Анюта вновь протянула отцу свою ладошку. Теперь,  вприпрыжку вышагивая рядом и задавая все новые и новые свои вопросы, она то и дело с любопытством вглядывалась из под панамы  ему в лицо. 

- А как «не скоро»?

- Ну, это лет через тридцать – сорок!

- Тридцать – сорок, - тихо повторила Анечка, загибая по очереди на своей свободной руке пальчики.

Но сообразив, что «тридцать-сорок» - это очень много, и пальчиков на руке ей не хватит, она снова спросила:

- А вы с мамой будете тогда старенькими? Как бабушка?

- Наверное….

- У-у! – надула свои губки Анечка. – Я не хочу, чтобы вы были старенькими! Я хочу, чтобы вы всегда были новенькими!

- Мы будем стараться! – рассмеялся Андрей Николаевич.


После той предновогодней их встречи прошло чуть больше месяца, когда Глазунов позвонил и сообщил ему, что с деньгами проблема.

- Андрей Николаевич! Вам первому сообщаю! Этого еще в городе никто не знает! -  услужливо верещал тогда в трубке Глазунов. – Принято решение объявить банк банкротом. Все деньги филиалов аккумулированы сейчас на одном счете в Москве. Если Вы поедете туда немедленно, то, думаю, вернете свои! Пока об этом никто не знает! Вам первому говорю!

- Валерий Иванович, я предпочел бы быть последним, кому вы  вернули деньги, а не первым, кому вы это сообщили!  -  раздраженно произнес  тогда Протасов.

- Андрей Николаевич! Вы поймите, я не виноват! Я….

Но Протасов не стал выслушивать дальше его бесполезные оправдания и положил трубку. Он понял, что влип. Влип, что называется, «по самое не хочу»!

Конечно же, в тот же вечер он выехал в Москву.  Но за неделю, проведенную там, понял, никаких денег с банка он уже не получит. Единственное, что ему тогда удалось - это подписать договор об уступке требования всех средств вместе со штрафными санкциями, предусмотренных депозитом, с должников самого банка. Это оказалось не сложно. Улыбающиеся молодые сотрудники московского офиса легко раздавали такие бумажки, по-видимому, хорошо осведомленные о самих должниках. Когда же Протасов получил список тех, с кого он намеревался теперь получить свои деньги, то окончательно понял, что влип безнадежно! В списке том были лишь промышленные гиганты, управляемые всем известными олигархами. 

- Твоего Глазунова не мешало бы подвесить за ноги в каком-нибудь подвале! И хорошо его расспросить! Наверняка он получил свой кэш за то, что раскрутил тебя на этот депозит! – недовольно проговорил Киселев, когда Протасов рассказал ему обо всем. – Я, конечно, могу подождать еще месяца два. Но не больше!

Киселев, в прошлом инструктор обкома партии, был неплохим знатоком человеческих душ и достаточно хорошо ориентировался в том, как надо решать подобные вопросы. В определенной степени его слова были и  предупреждением для самого Протасова в случае чего. Но Андрей Николаевич и не собирался уходить от своей ответственности за случившееся. Моральные  терзания за то, что он так необдуманно распорядился фактически чужими деньгами, мучили его сейчас не меньше, чем перспектива потери всего своего имущества. А спустя две недели после этого разговора Киселев позвонил и сообщил, что договорился о его встрече с «Жаворонком».


Слава Богу, кроме них двоих у тихо струившегося источника в столь жаркое время суток не было никого. Подставив под его тонкую струйку ладони, они по очереди попили водички, затем охладили ею же свои разгоряченные и раскрасневшиеся от ходьбы лица. За зарослями можжевельника тем временем ухало и ахало в купальне рычащее своей неуемной молодецкой энергией мужское тело хозяина «мерседеса». Чуть поодаль слышался плачь малолетнего ребенка, видимо тоже выкупанного только что, и успокаивающий его молодой женский голос:
- Эдик! Смотри! А мама тоже искупалась и не плачет! Водичка хорошая и вовсе не холодная, правда же? Хорошая, целебная водичка! Теперь наш Эдичка будет чистый! Здоровый! И не надо плакать! Смотри! Вот мы уже и вытерлись! Смотри, как хорошо! Правда же?
 
Видно, слова эти подействовали. Малыш постепенно перестал плакать. Потом послышался негромкий разговор удалявшихся людей, урчание двигателя отъезжающего «мерседеса», и  все стихло.

Андрей Николаевич с дочкой присели на скамейку прямо напротив родника, молча наблюдая за его струившейся живительной влагой. После раскаленной степи прохлада родникового оазиса была настолько приятной, что почему-то невольно породила в сознании Протасова мысль о двух глубоко верующих путниках, наконец-то преодолевших свою долгую и трудную дорогу к какому-то святому месту.

Андрей Николаевич и себе самому не мог бы ответить, верит ли он в Бога? Если под Богом понимать Совесть, Разум человеческий, то, конечно же, он в это верил! А если что-то другое…. В одном он не сомневался точно: если Бог и есть, то Он не в церкви, а в душе человека!

Его же жена, наоборот, в последнее время все чаще и чаще стала посещать неподалеку стоявший от них православный храм. А после того, как возникли нынешние финансовые неурядицы, грозящие теперь благополучию всей семьи, Катерина и вовсе  сделалась, чуть ли не постоянным его прихожанином.

Она начала частенько захаживать в церковь еще накануне рождения Анечки. Тогда Катя довольно сильно тревожилась перед предстоящими родами за возможные осложнения из-за своего уже не совсем репродуктивного возраста. Потом благодарила Бога за то, что все прошло удачно, потом уже – за всю их семью, за их счастливую жизнь….

Катя очень любила, когда они на Пасху или на Рождество посещали храм всей семьей. С детьми. Ее лицо тогда светилось какой-то тихой, идущей откуда-то изнутри нескрываемой радостью. В такие минуты она, будто наседка крыльями, пытаясь обхватить всех своих детей широко расставленными руками, со счастливой улыбкой продвигала и подталкивала их между плотно стоявшими в храме людьми куда-то вперед, к алтарю, поближе к Богу!

Протасову же эти посещения удовольствия не доставляли. Ему всегда казалось, что он - скорее «безбожник», в церковном понимании этого слова, теперь вот вынужден лицемерить, осеняя себя знамением на людях. Поэтому он всегда недолго задерживался под церковным куполом, а выходил на улицу и терпеливо ждал там свое семейство. Андрей Николаевич не знал, какие эмоции при этом испытывают его сыновья: старший - уже студент, и младший - только поступивший в университет в этом августе, но их четырехлетняя Анюта была верной Катиной последовательницей!

Любимыми книжками Анечки были «Занимательная Библия» с красочными иллюстрациями и прочие такие же точно, повествующие о жизни Христа, о других библейских персонажах. Многие из этих историй она уже знала наизусть и часто рассказывала их вслух, раскрыв книжку в нужном месте, будто читая ее.  Она знала многих святых, а изголовье ее кровати было увенчано полочкой, заставленной миниатюрными иконками, покупка которых стала ее настоящей страстью!

- Ну, что? Пойдем выбирать иконку? – обратился к дочке Андрей Николаевич, когда они уже отдохнули на скамеечке.

- Да. Пошли, - промолвила Анюта так, словно это было желание отца, а не ее самой.

Они подошли к магазинчику.

- Что, Анечка? Пришла иконку покупать? – заулыбалась узнавшая их продавщица.

- Да, - кротко ответила девочка.
 
Потом она приподнялась на цыпочках и начала взглядом выискивать на витрине, что же ей выбрать на этот раз. Андрей Николаевич поднял дочку перед собой, чтобы той было удобней выбирать, но Анюта продолжала переводить свой взгляд с одной иконки на другую и все никак не могла решить, на чем же остановиться?

- Ну, что? Выбрала? – снова заулыбалась продавщица.

- Казанскую, - тихо проговорила Анечка, видимо посчитав, что время для окончательного выбора уже настало.

- Точно? – заметив ее нерешительность, уточнил Андрей Николаевич.

- Да. Да. Казанскую, - теперь уже уверенно закивала головой дочка.

Продавщица подала ей икону Казанской Божьей Матери размером в два спичечных коробка.

Пока отец расплачивался и потом, когда уже расплатился, девочка неподвижно стояла, держа иконку перед собой и сосредоточенно высматривая что-то в ней, словно видит ее впервые, а может, пытаясь рассмотреть то, что до этого не замечала.

- Ну, что, Аня? В часовню будем заходить? – поинтересовался Протасов.

- Да! Да! Непременно будем! – не отрывая взгляда от иконки, закивала Анечка.

Сейчас вот она – его четырехлетняя кроха-дочка была главным распорядителем всех его дальнейших действий. И будучи абсолютно уверенной в том, она, словно поводырь, вела его туда, где ей самой было хорошо. Он же, в свою очередь, так же абсолютно и естественно слушался и покорялся ей.

Они зашли в прохладную пустоту часовни. У небольшого алтаря догорали три свечи, поставленные, по-видимому, "семейством на мерседесе».  Они зажги и поставили рядом свои. А затем, отступив назад, и взяв снова друг друга за руку, умолкли, глядя на деревянное распятие.

Протасов никогда не молился. Да он и не знал ни одной молитвы. Но в редкие минуты, когда ему удавалось находиться в храме одному, он все-таки просил у Бога прощения и защиты, находя для этого свои, довольно простые и незамысловатые слова.

Сейчас была именно такая минута, так как присутствующая рядом Аннушка ему в этом помехой не была вовсе. Но после того, как он мысленно произнес все, что хотел, Андрей Николаевич продолжал и дальше неподвижно стоять, держа теплую ладошку дочки в своей руке. Теперь он уже наблюдал за ней…. 

Анюта стояла, словно маленький неподвижный столбик. Взгляд ее был сосредоточен на распятии, но было видно, что мыслями она где-то совсем далеко-далеко отсюда. Может быть, среди библейских героев своих иллюстрированных книжек, а может…. Ее губы что-то шептали совершенно беззвучно: наверное, какую-то библейскую историю, а может и молитву, но Протасов не был уверен, что дочка тоже, как и он сам, знает хотя бы одну из них.

Анина ладошка периодически слегка вздрагивала у него в руке, словно по ней пробегал слабый электрический ток, но это никак не отражалось на ее лице. Вздрагивание то было каким-то бесспорно неуправляемым ею, скорее результатом того, о чем она сейчас думала и что она одна только знала. Но что она знала? О чем она думала сейчас, глядя на распятие? О чем могла думать в эти минуты ее такая чистая, не обремененная житейскими проблемами, светлая головка?

Так они простояли не менее двадцати минут. Не посмевший за все это время и малейшим своим движением побеспокоить дочку, прервать ее мысли Протасов, наконец, тихо проговорил:
- Ну, что, Анечка? Пойдем?

А она подняла на него задумчивый, затуманенный взгляд, и явно не желая сейчас отрываться от своих мыслей, также тихо, решительно и как-то просительно одновременно, предложила:
- Давай еще постоим?

И сразу же, не дожидаясь его согласия, снова перевела взгляд на распятие.

В глазах Андрея Николаевича появились слезы…. Ему вдруг показалось, что не было сейчас во всем  мире другого, более близкого к Богу живого существа, чем вот эта его четырехлетняя кроха-дочка, которую держит он за доверчивую теплую ладошку.

Когда они уже вышли из часовни, на душе Протасова было спокойно, светло и чисто. Ему хотелось почему-то верить, что теперь все у них должно быть непременно хорошо! Не могло и не должно быть плохо, когда рядом с ним вот такое божественное, ангельское существо, доверчиво вложившее в его руку свою.


Потом они шли опять под палящим полуденным солнцем степи. Лицо Анечки было спокойным и задумчивым. Она уже не болтала с ним, как прежде, не задавала ему свои новые бесконечные вопросы. Просто спокойно шла рядом, такая же тихая и светлая, как и он сам, держа свою ладошку в его руке.

В это время и позвонил «Жаворонок».

- Оговоренная нами сумма перечислена на ваш счет, - сообщил он своей обычной скороговоркой.

И тут же добавил:

- Полчаса назад.






Картинка из интернета.