Гомосексуальный роман. 22 часть

Я просто отключился от ситуации с мамой.

Нормальный человек в таком случае, как мой, начинает рыть землю носом, копытами, рогами – всем, чем придется, только чтобы обнаружить хоть малейший шанс на спасение.

Я понимал, что ситуация встала на какие-то рельсы (с центром Блохина, с дядей Игорем).

И все – отпустил.

Не звонил родителям, не расспрашивал. Навещал, как раньше, по выходным. Жил своей жизнью.

А что такое была моя жизнь?

Посиделки с Аишей и Тамарой по вечерам, почти каждый вечер.

Прогулки по Набережной.

Бесконечные мечты о генерале…

И – да, о его дочери. Черт возьми.

Один раз Игорь позвонил. Спросил, не зайду ли я сегодня к родителям.

Я сказал почему-то, что как раз собираюсь (хотя это было не так).

Он говорит:

– Зайди, пожалуйста, ко мне по дороге.

Я сказал, что буду через сорок минут.

Когда я вышел из дома, подул какой-то странный ветер.

Вот бывает такой ветер, как тот майский душный жаркий черемуховый, который я ощутил перед самой смертью генерала (которая должна была стать моей…).

И вот теперь снова – ветер сообщал мне какую-то весть – добрую или худую – я не знал.

Мне ведь и тогда стало вдруг до одурения хорошо на пару мгновений, и я успел подумать: “Жить, жить, только жить…”

И теперь я не знал, о чем хочет поведать ветер.

Может быть, о том, что я еду проводить маму, увидеться с ней в последний раз?

Меня позвали. Нежный голосок, как ручеек, несмело окликнул по имени.

Это была Тамара.

Когда я думаю о маме, уже второй раз появляется Тамара.

– Привет.

– Здравствуйте.

– Я на метро. А ты?

– Я тоже.

– Пойдем.

Мы пошли вместе к метро, разговорились. Оказывается, у нее трудности со школой. Она пропустила довольно большой кусок программы из-за того, что жила у отца (у того, кого она считала своим отцом).

– Хочешь, вместе позанимаемся уроками? Я не очень хорошо учился в школе, но сейчас разберусь.

– Давайте.

Тамара молчала. Она была на чем-то сосредоточена. Я подумал, что на школьных проблемах. Еще она сказала, что скоро выступление их школьного хора, и она волнуется. Мы были знакомы уже три недели, но я ничего не знал о хоре.

– А про хор ни ты, ни мама не говорили. Расскажешь?

– Да, я с пятого класса занимаюсь. У нас художественный руководитель из Петербурга переехал.

“Из Петербурга”... Так сказала, по-книжному.

А есть ли у нее какое-то содержание, кроме прелестных форм? Я впервые подумал об этом.

– А что ты любишь читать?

– Я читаю “Чайка Джонатан Ливингстон” Ричарда Баха.

– А, наверное, хорошая книга. Я не читал.

– Да, очень хорошая.

Она опять стала о чем-то сосредоточенно думать. И вдруг меня озарила такая мысль.

– Тамара! А хочешь, поедем к моим родителям, и ты им споешь? Давай?

– Давайте!

Она обрадовалась.

Мы приехали сначала к Игорю.

Я их познакомил:

– Дядя Игорь, познакомьтесь, это моя соседка Тамара.

Игорь смотрел на Тамару так, как будто из летающей тарелки вылез зелено-перламутровый монстр с мега-гранатой, и вот-вот взорвет человечество.

Кажется, я недооценил необычность ситуации.

Но я знал, что я делаю. Я хотел, чтобы мама, которая так глубоко чувствовала музыку, услышала это прекрасное сопрано.

Игорь передал для родителей документы из центра Блохина.

Мы с Тамарой поспешно распрощались с ним. Провожая нас до лифта, дядя Игорь попрощался со мной взглядом с “широко открытыми глазами”. Но я сделал вид, что ничего особенного не происходит.

До дома родителей мы дошли пешком за пятнадцать минут.

Дверь открыл папа. Он осунулся. И еще больше потолстел.

– Пап, познакомься, это Тамара.

Папа, напротив, повел себя так, как будто только нас и ждали. И как будто Тамара давно знакомый человек и самый желанный гость.

– Проходите, проходите. А мы еще не обедали. Вот, садитесь.

И усадил нас за обеденный стол.

Мама в своих обычных заботах накрывала на стол.

И вдруг ее пошатнуло. Папа говорил, что такое бывает.

Она опять начала улыбаться той своей “благодарной жизни” улыбкой, от которой мне самому хотелось в ту же минуту сдохнуть.

Мама прилегла.

И тут что-то произошло.

Тамара преобразилась.

Из задумчивой, немного странной и наивной девушки она стала какой-то священно-собранной.

Подсела к моей маме, взяла ее за руку.

И начала петь.

Я никогда не слышал такого изумительного пения.
Это были и народные напевы, и романсы, и классика.

Она пела в течение пятидесяти пяти минут.

Я как-то случайно увидел время, когда это началось.

А потом уже просто следил по часам.

Тамара внезапно встала и убежала в ванную.

Я подошел тихонько, прислушался.

Я услышал, что она рыдает.

Все это было странно. Загадочно.

Я уже пожалел, что втянул девочку в свою семейную трагедию, которую она видимо подсознательно почувствовала...

Аиша же предупреждала!

Я попрощался с родителями, отвез девочку домой. По дороге мы не промолвили ни слова.

На утро у мамы были процедуры. Компьютерная томография.

Опухоли не было.

Я знал, что такое бывает. Может быть, один раз на миллион, но случается. И на третьей, и на четвертой стадии рака.

Но как скептик и пессимист я никогда не думал, что это случится со мной.

Я просил о маме. И тогда, в тот самый миг, в дверь позвонила эта молодая цыганка. Эта красавица, что повернула мой мозг опять в сторону эротики. И опять – в запретной зоне…

И эта девочка, которую я не тронул пальцем, и которая, конечно, не догадывалась о моей внутренней борьбе, каким-то чудом спасла самого моего близкого человека, которого я, может быть, особо не замечал, и всегда считал слишком простой и земной… Но это была мама, моя родная мама! Я был благодарен, я был спасен…

Я рыдал от счастья. От благодарности Тамаре.

Ни ей, ни Аише я ничего не рассказал.

Это было бы слишком пафосно, слишком сильно. Я просто купил им огромный букет цветов. И сказал, что у меня никогда не было таких милых и человечных друзей.

Они немного смутились, особенно Тамара. Она как-то быстро ушла в тот вечер к себе, и даже не выходила к чаю.

Мы с Аишей просидели за полночь. Говорили обо всем на свете. Но никогда не касались самых трепетных тем: генерала (ни о ее, ни о моих отношениях с ним мы не говорили), моих отношений с Аней и потом с Максом, ни о ее муже, с которым она развелась и которого Тамара считала отцом.

А вот о Тамаре Аиша рассказывала охотно, иногда как-то уж чересчур строго поглядывая на меня, как бы предупреждая…

Но разве я был похож на полного идиота?

Тамара в детстве была болезненная, и во время одной из болезней, в момент сильного жара, сказала, что видит ангела.

Аиша, как она говорила, реалист, но она еще и скептик, тогда не очень поверила, и все-таки испугалась…

Но не молилась, а только давала жаропонижающие средства…

Но Тамара сказала: “Мама, Там все решено. И Там все хорошо”.

Аиша, будучи трезвым человеком, далеким от мистики, все-таки запомнила эти слова, и теперь поведала мне.

Я вспомнил Анитру, и представил, что мы сидим здесь все вместе: Макс, Аня, Анитра, я и мои новые подруги: Аиша и Тамара.

Было бы весело. Особенно, если бы еще приехали Анины родители – люди, которые умели решать все земные проблемы, а сами были поистине небесными людьми. Они были глубоко в науке, и – твердо на ногах в этом странном мире.

Но нас на кухне было только двое.

Мне всегда чего-то не хватало с Аишей. Порой, мне казалось, что она то ли слишком серьезна, то ли немного узколоба… Она была слишком погружена в земные заботы.

Я поблагодарил за теплый прием.

И вдруг Аиша сказала:

– Присядь. Еще на два слова.

Я присел. Я был расслабленно эйфоричен. Только что как будто из гроба достали мою маму.

Мои все более любимые соседки каждый вечер обдавали меня душевным теплом, и наши разговоры становились все раскованнее, откровенней (с Аишей, Тамара молчала).

И я подумал, что теперь наконец-то откроется какая-то новая дверь, и Аиша скажет мне что-то важное, может быть, главное.

И, наверное, про генерала.

– У меня болезнь крови. Возможно, я не доживу до следующей осени.

Я улыбался. Я просто не успел переориентировать выражение своего лица.

– Аиша!

Мы обнялись.

Мы были знакомы чуть больше одного месяца, но пожалуй, у меня не было на свете другого такого друга...

Да, были знакомые, даже друзья… Но так, чтобы поговорить по душам – и каждый Божий день, за чаем, и без церемоний и обиняков, и так просто, тепло…

Я начал бормотать опять-таки про центр Блохина, про Игоря.

Но у Аиши вопрос был изучен и проработан. И шансы были 50/50.

Я заорал. Я так не хотел, чтобы кто-то болел. Тамара выскочила из комнаты, прижалась ко мне.

Она знала. Мы обнялись, уже все втроем, и я подумал, что за последнее время происходит столько всего, что потянет на томик трагедий Шекспира.

Аиша быстрее всех оправилась от печали, и у нее не было идиотских улыбок, или жертвенности, это был сильный и трезвый человек.

Она сказала:

– В эти выходные все вместе идем в Парк Культуры.

Я подумал о молитве. И понял, что на одного человека не может выпасть столько чудес. И даже пытаться не стоит.

Но что-то в словах Аиши о ее болезни мучило меня.

И когда я вернулся домой, и перебрал в памяти весь разговор, то вспомнил.

Кто-то из докторов, говорила Аиша, советовал сменить климат, и таким образом, может быть удастся перетянуть долю вероятности на чашу весов здоровья…

И у меня вдруг мелькнула мысль – как фото-открытка!

Я понесся к Аише. Было два часа ночи. Я начал скрестись в дверь. Она открыла.

– Простите, что поздно. Я вам не говорил. У меня есть средства. Я оплачу любую поездку, любой курорт. Есть место, где вам станет лучше?

– Я посоветуюсь. Спасибо. А почему ты не спишь? – спросила она, и сразу, грустно улыбнувшись, кивнула.

Да уж, поспишь тут с вами.

– Аиша, чешский курорт Карловы Вары. Я вас очень прошу, поезжайте. У меня есть вип-карта элитной турфирмы. Я кое-что знаю об этом. И есть также медицинский туризм.

– Хорошо, утро вечера мудренее. Давай завтра обсудим.

Через четыре дня Аиша прислала мне снимок со своего айфона – из самолета – замки из облаков.

Она летела на лечение.

Я был полон надежд.