УЖИН

Люблю ужинать один. Это уже не привычка, способ существования. Но здесь позвонил друг по скайпу, художник.
— Что будешь? — спросил, оценив мою сервировку.
Странный вопрос.
— Как обычно, — сказал я. — Только дай пару минут.
Ужинаю скромно. На связи старая гвардия и соответствующая атрибутика положена.

Налили, чокнулись, аж экран задрожал — это сначала, эмоции, и я спросил:
- Зачем тебе это?
- Что это?
- Эта история.
Ее услышал от другого человека, тоже художника. Общего знакомого. Сам не увлекаюсь чепухой — пробовал, не пошло и это в далеком детстве, но многих знаю, кто сменил обязанность на потерю времени. "Ничего не заработаешь", — говорил ему тогда. "И не надо", — отвечал он. Видно сейчас тревоги образовались, как разломы в горной породе. И девчонка, что настроился, как бородавка на пальце. Впрочем, у каждого своя карма. Способ насиловать душу.
— Что хочешь поведать, — говорю примирительно.
Проводит рукой по бороде, снимая невидимые крошки, затем, отправляет в рот жирную шпротину — масло летит на рубашку, вовремя подставляет руку — творческая личность, чувствует полет. Вытирает ладонь салфеткой.
— Все пучком, — говорит.
Знаю эти пучки, пучечки. Как закрутит, не выберешься. Из ямы да в овраг и по косогору.
— По деньгам проблема? — помогаю ему.
Отмахивается.
— Давай еще, — говорит.
Видно причина серьезная, раз после первой не пошла.
Кряхтит, улыбается. Располагает. Я тоже улыбаюсь. Знаю его давно. Мягкий характер, но если что, может врезать, и словом, и так, по-простому, сверху вниз или наоборот. Проходили. Руки в экране нежные и мощные, как морские узлы.
— Как сам? — говорит. — Давно не заходил.
— Нет времени, работа и мелочевка замучила.
— И у тебя.
— Как у всех.
— Машина что-то звенит под капотом, — говорит.
Нужна ему эта машина. Ездит пару раз в году на дачу узнать, что украли за зиму, потом как заросло за лето. Разбавление киселя водой.
— Пригоняй, посмотрим, — говорю.
— Но это не к спеху.
— Понятно.
Прелюдия к главному. Или увертюра. Впрочем, я не художник.
— А что говорили? — спрашивает.
— Про что?
— Ну, мои, засранцы.
Даже не знаю — в лоб или по лбу.
— Что увлекся старый хрыч, на молодух потянуло.
— Сам хрыч, — обижается.
— Это понятно, — говорю.
— Девчонка непростая, — говорит. — Сложная. Проблемная.
— Простых путей ты, вроде, никогда не искал. Любишь житейскую акробатику. Походить на голове. Вроде, не мальчик уже.
— Дело не в акробатике, нужно помочь человеку.
Ну, ну — равняйсь, на вытяжку. Для этого надо выбрать стройную и красивую. Взял бы любого старика на лавочке и помогал. Альтруист хренов.
— Это да, сочувствие и сопереживание, — говорю.
— Не ерничай, — говорит. Чуть дуется. Лицо трет, нервничает.
Вроде не пережимаю. Скверное держу в себе. Кто поможет, если не друг. Кто правду скажет, которая никому не нужна. Кто поделится сомнениями и наростами в неудобных местах. Вот смотри, здесь и здесь. Майку выше поднять? Как думаешь, может, пора?
— Это ее портрет? — интересуюсь.
За спиной друга свежая работа. Тьфу, ты — работа. Судя по разбросанным краскам, перепачканным тряпкам и окуркам в пепельнице, недавно занимался черт знает чем.
— Ее.
— Хорошая фигура. А почему лица нет?
Оборачивается, цепляет что-то — шум, стук.
— … "твою ж мать"… Водку чуть не разбил, — говорит. — Слава, тебе господи.
— "Чуть" и "не" — огромный спасательный круг.
Превращаюсь в оракула.
— Давай нальем, а то беда.
Выпиваем. Уже розы внутри распускаются, и добрый волшебник делает массаж извилин. Пока гладит, пощипывает.
— Лицо еще в работе, — говорит.
— Загадка?
— Где-то так, душа.
— Это понятно, — говорю.
И желание что-то схватить поострее — кислую капустину или помидор, что лопается и заливает все на свете — красный, кровяной помидор. Но есть бутерброд с колбасой, увядающей на глазах.
— Да, что ты там насчет денег говорил?
Я? Когда? Тебе послышалось. Впрочем, у нас такой ритуал винить друг друга в том, что не произошло.
— Сколько.
— Буквально на пару недель.
У каждого свои истории, на своей волне. И не только потому, что влюбляться глупо. Уже молчу про возраст. Там, вообще, неприлично. И недорисованный образ. Что ты хочешь, девочка?
— А она красивая, — говорю.
Это так, взбодрить "старика".
— Ага.
— Ну, за нее.