Клевер

Но круг бежит,
И лишь песок струится между жерновов…
С.Калугин

Лепесток Воды
I. Кухня
Cours d'eau
Live my world
Кафельная плитка была покрыта сетью тёмных полос. Изначально, лет десять назад на голубой керамике танцевали лёгкие паутинки трещинок, сегодня это уже плотная сеть, словно бы запущенная в бирюзовое озеро. Над старой газовой плитой нависает заросшая пылью и жиром вытяжка с хромированными боками. Она давно уже не работает. Раковина завалена грязной посудой, омываемой редкими каплями, сочащимися из добротного крана.
Окна давно не видели моющего средства. С этой стороной они покрыты разводами пятен от жирных пальцев, со стороны тихой улицы они несут на своих прозрачных хрупких плечах слои пыли, прибитой в крохотные поры дождями. Плинтус давно отошёл от стен, лишился краски, был переломан и выкинут на помойку. Между стеной и линолеумом, покрытым чёрными следами от обуви, образовались небольшие щели, забитые пылью и хлебными крошками.
Ветер ударяет в окно весенними порывами, несёт в своих объятиях запах талой воды и горького смога. Ему в ответ дребезжит стекло. Его пение вступает иногда в резонанс с урчанием компрессора старого холодильника, примостившегося у узкой стены. Холодильник пуст. Банка солёных помидоров и пакет кефира не в счёт. Но ветер и холодильник с их суетливой напористостью кажутся здесь чуждыми. Они словно лёгкие нервные гости в этой иссиня-фиолетовой глубокой кухни. Если взобраться на дерево, растущее напротив окна этого удивительного помещения, вы бы, несомненно, увидели большую стенку аквариума, а за ним мерно колышущийся Океан. В него хочется окунуться, хотя отлично знаешь, эта кухня уже не отпустит тебя.
Каждое утро ты будешь выплывать в махровом халате туда из своей спальни, садиться на обшарпанный валун табуретки и пить горячий чай, или кофе, или курить сигарету, если ты куришь. Сквозь броню стекла, ты услышишь лёгкий плеск детского смеха на большой, заросшей водорослями-берёзками улице. И каждое утро к тебе будет приходить осознание, что, в сущности, нет деления на улицу, кухню, природу, здания, что всё едино. Но одновременно это всё дискретно, всё независимо и самодостаточно. И не ясно, малый ли океан кухни бьётся о валуны улицы, или же это огромное море улицы окружает островок кухни. Недодумав эту мысль, ты уходишь, оставив на столе полупустую чашку чая. Тебя ждут дела, как только входная дверь наглухо соприкасается со старым деревянным косяком, кухня уползает в свою раковину, и становится вновь не ясно, а может эти дома это не островки или моря, а просто маленькие моллюски на теле города-кита, запутавшегося в сетях, сплетённых из железнодорожных рельсов и асфальтовых нитей?
В стекле отразилась маленькая птичка, её щебет также эхом проскользнул по кирпичной кладке, в синем клюве зажата мошка. Птичка чего-то испугалась и ринулась вниз к зелёно-чёрному двору, на теле которого гнездились деревья и автомобили. Она прошла достаточно низко над головой молодого человека, вышедшего из квартиры, где располагалась кухня, утром, и торопящегося вернуться обратно к ужину. Хотя дома его никто не ждал с горячим супом или варёной картошкой, и он всегда мог перекусить в кафе, ему всегда было приятно, когда удавалось прийти не поздно, начать ужин в семь вечера. Так он ужинал давным-давно, когда был ещё маленьким мальчиком. От ужина в семь пахло мамой, уютом, семейным теплом, передачей «Поле Чудес». Пахло домом…
Птичка всплеснула своими маленькими крылышками и поплыла в небесном океане мимо скрипучего, но прочного корабля-дома с уютными каютами, в одной из которых располагалась синяя кухня…

II. Портрет
Fall is still far away
Житель квартиры, в утробе которой плескалось метафизическое море чувств и эмоций, совсем не был похож на краба или рыбу. Он был высок, строен, симпатичен. Но если балахон с капюшоном заменить на морской китель, ещё сильнее отпустить бакенбарды, а в некурящий рот вставить трубку, то получится вылитый боцман, или боцманмат, в крайнем случае, мичман. Правда одним из атрибутов морской службы всегда была бескозырка или фуражка, а вот головные уборы житель квартиры не жаловал. И зонтов не жаловал. Именно поэтому шуршащие капли дождя заструились в хитрых переплетениях волос на его голове, стремясь охладить кожу. Дождь жителя не очень беспокоил, он даже не прибавил шаг и не поднял голову вверх, чтобы оценить масштаб угрозы. В ответ на такую самоуверенность небо пересекла молния, и раскат грома погнал перед собой укрупняющиеся тяжёлые капли.
Житель квартиры напевал себе под нос незамысловатую песенку. Он спешил, и не важно, что ему некуда было спешить. Каждую секунду, каждую терцию времени он полагал, что не успевает, что именно эта секунда потеряна бесцельно и безвозвратно. Какая разница куда спешить, если под ногами прокручивается учтивый Земной шар, каждый раз подставляя под ноги всё те же кочки, ямки и холмики. Жизнь бежит безвестной кутерьмой, переплетаясь с жизнями сотен тысяч и миллионов миллиардов миров, становясь лишь рябью на теле бескрайнего квантового океана. И огромные петли протуберанцев судеб вздымаются над его поверхностью, чтобы скрутившись в тугие узлы петель Мебиуса, обрушиться в пучину энтропийного холода.
Молодой человек с внешностью перспективного маата примерно так строил кирпичики своей мысли. Ему было тяжело избавиться от этого навязчивого образа, что сковывал его движения и работу разума.
Рассуждения несли его по огромному и шумному городу, немного притихшему под ранней весенней грозой. Павел спешил, ему всегда было куда спешить…осень наступит ещё не скоро.

III. Философия
El combate con un molino de
…На одной чаше весов космического масштаба лежит мир моря. Отважные пираты и гордые авианосцы бороздят водную гладь. Торговцы, бродячие проповедники, хитрые любовники и приключения населяют этот мир. Он полон опасностей, полон наслаждений.
На второй чаше весов покоится твердь суши. Это мир гораздо более спокойный и размеренный. Не ушлые и прыткие торговцы его населяют, а медлительные и степенные купцы. Не солдаты и джентльмены удач охраняют его границы, а могучие войны и заморенные, но храбрые ополченцы. Не искромётные красотки соблазняют хитрых любовников, а скромные красавицы преображаются на миг, раскрывая свою потаённую душу. Не словоохотливые пасторы на суше говорят о Боге, а молчаливые старцы одним своим видом и образом жизни доказывают, что жизнь не ограничивается клеткой наших трёх измерений. Между этими мирами клубится пена крови, лжи, унижения или самовосхваления.
Иногда рокот войн сотрясает границы или разрывает оба мира внутренними конфликтами. Но оба этих противоположных мира рождают совершенно равновесные производные своей деятельности. Они рождают героев и злодеев, чаще всего запечатлённых в одно тело. Они рождают эмоции, заставляющие вертеться этот мир вокруг своей оси. Перестаньте любить, развиваться, созидать и разрушать. И вы услышите глухой скрип. Это земная ось останавливается. И скоро одна из сторон Земли окажется в объятиях вечного холода, а другая испепеляющего жара. И только на границе этих двух зон уютно разместится в прогреваемой тени узкая полоска пены, огромный шрам между двумя соприкасающимися мирами. И собственно не так важно живы вы или нет, развиваются миры или они гибнут, система всегда остаётся подобна сама себе. Два могучих мира и узкая полоска между ними, дышащая испарениями, болью и скрежетом зубов, но самая хитрая и живучая. Именно там могучий любовник подхватит сифилис, а степенный купец потеряет свой товар. Иногда, кажется, что эту зону пересечь невозможно, и, ступив на нее, ты будешь вечно блуждать в мире полумер. Но это иллюзия, ты обязательно вырвешься из одного Царства в другое, нужно только терпение…
-Молодой человек, - старший преподаватель на кафедре философии посмотрел на Павла сквозь очки.
-Подойдите сюда. – Продолжил он
-Да, - Аркадий Геннадьевич.
-Ваш сентиментальный дугинизм вызывает улыбку. Почитайте Аристотеля, там всё гораздо ближе к жизни.
- Аркадий Генн…
- Вы графоман, романтик и радикал. Я Вам поставлю три. Лишь бы больше Вас не видеть, но знайте с такими знаниями далеко не пойдёте. Прошлый век. Как там в фильме? «Сейчас рулят танковые клинья и ядерные удары?».
-А Саруман с Сарумяном случаем не радственники? - продолжил Павел
-Вот-вот. Знаете, есть классика, а есть устаревающие новоделы.
- Посмотрим, что окажется устаревшим, - парировал Павел.
- Читайте Аристотеля, - настаивал преподаватель.
- Да этот Аристотель жил при другой даже экономической формации! Дугин он хоть современник, видит и слышит, что и мы.
- Формации ему захотелось. Павел, берите свою тройку и идите, я не готов с Вами спорить….точнее не буду, - сказал преподаватель немного стушевавшись.

IIII. Портрет 2
Having a buzz
Этикетка у бутылки была синяя-синяя. Золотые буквы на ней складывались в слово «водка». Рядом с ней на столе стояли старые фарфоровые чашки, белые изящные с голубой каймой. В них был любовно разлит томатный сок.
-Ну, за здоровье, - промолвил Павел, пригубил сок, потом хлопнул водки из пластикового стаканчика и вновь запил томатным соком. С уголка губ Павла упала красная капля на гладкую поверхность стола, и застыла пятном крови.
-За здоровье, - заторможено произнёс собеседник Николай «Томсон» Беляшный. Он повторил действие друга.
Окна покрывал иссиня-белый иней, вьюга тревожно выла в вентиляционной шахте. Кот оценивающим взглядом смерил комнату, принюхался. Если пахло хмелем и солодом, то значит, у хозяина есть закуска в виде сушёной рыбки, если пахнет стойким водочным духом, то можно разжиться селёдкой. Но сегодня воздух лишь кисловато отдавал томатным соком, кот не любил его, он даже не стал забираться на стол, развернулся и убежал в своё логово под кроватью.
Николай «Томсон» снял со стены гитару и запел хрипловатым басом: «Мы стояли на плоскости, с переменным углом отражения».
Павлу почудилось, что на улице, стоя голыми лапами на снегу, подвывает пёс. Он выглянул в окно, но жёлтый свет фонаря вырывал оттуда лишь чёрные ветви деревьев, колышущихся на ветру, да припаркованные автомобили. Такой погоды не было давно. Снегопад, вкупе с лёгким морозцем после декабрьских дождей, сковал город ледяным пленом. Делать было нечего, оставалось пить, да общаться.
-Рок мёртв, Коля, - сказал Павел, дослушав друга, - нет Рока, мёртвый жанр.
Он любил злить подвыпившего «Томсона», тот начинал рьяно философствовать, доказывать, что рок это всё, что есть у человечества, пик достижений культурных.
Но на сей раз, Николай вяло отмахнулся. Его глаза, обычно с голубой радужкой и голубоватой склерой покрыла поволока алкоголя. Он пожевал губами и посмотрел в потолок. Побелка давно посерела и покрылась паутинкой трещин.
-Да, плевать. У всех своё мнение, чего я буду тебе доказывать. Мёртв, так мёртв, разлей ка ещё.
Павел даже оторопел немного. Ему стало грустно. И пусто, и одиноко. Такое чувство всегда накатывает, когда к тебе теряют интерес. Вроде бы тебе внимание от этого человека не было нужно, но, когда оно исчезает, ты понимаешь, как же важным было оно.
Павел молча разлил водку по стаканчикам, добавил в фарфоровые чашки томатного сока. В полном гробовом молчании они выпили, даже не чокнулись. Лишь про себя Павел добавил: «За рок, не чокаясь».
Николай Беляшный поднялся в полный рост и распростёрся над столом. Он подкачивался и тихонько икал. «Мне надо поссать, а то я обмочу бикини», - хихикнул рок-музыкант, а по совместительству таксист-бомбила. Широкими заплетающимися шагами он вышел из комнаты.
Павел задумался, глядя на музыкальный инструмент треугольник, неистово прибитый к кирпичной стене кривыми гвоздями. Он думал об Ире, милой, красивой, умной и хозяйственной. Её светлые волосы всегда пахли утренней свежестью, а глаза, обведённые чёрным карандашом, ярко и выразительно искали интересных моментов в каждом метре окружающего пространства. Она была всем тем, чего Павел желал. Глаза непроизвольно закрылись, и он ощутил на своих губах вкус её губ. Фантазии были прерваны звуком слива в туалете. Томсон Беляшный никогда за собой дверь не закрывал. Спустя пять секунд он вернулся в комнату, громогласно рыгнул, взял гитару и начал на ней наяривать «Нирвану».
-Рейт-ми, - орал Томсон, коверкая текст.
-Нет, старая культура умерла, нет её больше, это всё остатки былой роскоши, - говорил Павел.
-Май френд!!! - орал Николай
-Молодая шпана пришла и раздавила нас, вас. Потому, что «электрический Пёс» рядом. Мы говорим лишь друг с другом, и творчество нашего круга никому кроме нас не интересно.
-Май френд, - лопнула струна «Ре».
-Да заткнись ты, и так тошно, - отвлёкся Николай.
Он с силой зашвырнул гитару на кровать. «Не мы такие, жизнь такая», - проговорил он одними лишь сухими губами. И налил пол стакана водки из бутылки с синей этикеткой. Помедлил минуту и залпом выпил содержимое. Снова громко рыгнул и повалился на бок. Прибитый к стене треугольник издал лёгкий мелодичный звук, попав в резонанс с храпом Томсона. «Соль», - подумал Павел, потом поднялся и пошёл на кухню, ему захотелось свежих помидоров с солью. «Ещё надо заварить чай», - пронеслось в его голове.
Пока он заваривал чай, раздался телефонный звонок. По городскому. Это была или мама, или реклама стоматологии или старая школьная подруга Маша, влюблённая в него, больше никто так не звонил, мобильный и интернет, вот основная связь. С мамой говорить не хотелось, со стоматологией тоже, с Машей тем более. Но Павел взял трубку. На том конце медного кабеля была Маша.
-Я соскучилась, - проговорила она.
-Здравствуй Маша, - сказал Павел.
-Приезжай ко мне, я глинтвейн сварю. И согрею тебя, как ты хочешь. Я же знаю, что ты любишь.
-Маша, у меня гость, на улице холодно, а я пьян.
-Ничего, пусть твой Томсон или Виталик проспятся, я хочу тебя.
-Маша, сколько раз можно возвращаться к этому вопросу. Всё в прошлом. Было раз и хватит. Если что-то чешется, то и почеши.
-Я хочу, что бы это сделал ты, - нежность в её голосе пропала. Она стала какой-то холодной и сдержанной. Павел, как никто иной знал, что это преддверие истерики. Ей действительно надо.
Павел вздохнул. Тоскливо посмотрел на стену, увешанную вырезанными из бумаги снежинками. Оттянул резинку тренировочных штанов и сказал тихо, но в трубку: «А что мне с этого будет?».
Маша молчала и тяжело дышала в телефон. Потом вымолвила из себя. «Я обещала тебя пристроить к себе на работу, будешь моим замом, давай сегодня..а? Я отстану».
Потом Павел вспомнил об Ирке, потом о своём неоконченном сборнике стихов. Странная тоска сжала его сердце. А добило его пьяную душу воспоминание о том, какая же прекрасная у него сегодня работа, хоть и низкооплачиваемая.
-Нет, - повесил он трубку.
Телефон звонил ещё два раза. Первый раз было 12 гудков. Второй только четыре. Маша, успокоилась, или что более вероятно, собралась решать проблему сама.
Павел не слышал этих звонков, он вышел на улицу в снег и пургу, что бы подышать морозным воздухом этого декабря.

Лепесток Огня

I. Портрет 2
Eine gute Zeit
Этикетка у бутылки была ярко-оранжевая. Буквы на ней складывались в слово «перцовка». Рядом с ней на столе стояли новенькие чашечки, белые изящные с красной каймой. В них была любовно разлита кола.
-Ну, за здоровье, - промолвил Павел, пригубил напиток, потом хлопнул перцовки из рюмки.
- На здароўе, - заторможено произнёс собеседник Николай
Он повторил действие друга. И немного икнул.
- Не ўмеюць хахлы рабіць гарэлку, - продолжил он помолчав.
- Ну не знаю, у вас тут в Минске водка тоже вполне обычная. Не плохая, но мало чем отличается от русской, никакой экзотики.
- Той Мiнск, а ты едзь у веску. Я бываў на Волзе ў вас, вось там таксама аўтэнтычна ўсе.
Окна искрились тёплым солнечным светом, ветер шарахался в вентиляционной шахте. Кот оценивающим взглядом смерил комнату, принюхался. Если пахло хмелем и солодом, то значит, у хозяина есть закуска в виде сушёной рыбки, если пахнет стойким водочным духом, то можно разжиться селёдкой. Но сегодня воздух лишь сладко пах колой, кот не любил её, он даже не стал забираться на стол, развернулся и убежал в своё логово под кроватью.
Николай снял со стены гитару и запел хрипловатым басом: «Щупальце, щупальце, щупальце с планеты Икс».
Павлу почудилось, что на улице, стоя босыми ногами на траве задумчиво сверлит взглядом окно бомж. Он выглянул в стекло, но свет солнца вырывал оттуда лишь ветви деревьев, колышущихся на ветру, да припаркованные автомобили. Такой густой листвы не было давно. Он уезжал из Москвы, когда ветви только покрылись почками. Здесь в Минске его встретило буйство зелёных красок и оттенков. Ничего, он вернётся домой, там тоже окунётся в тихое лето московских дворов и подмосковных лесов. Здесь природа очень похожа на среднерусскую, но немного другая, размах поменьше, не чувствует берёзка за собой простор Сибири, за её бело-чёрным стволом дышат Полесское болото.
-Рок мёртв, Микола, - сказал Павел, дослушав друга, - нет Рока, мёртвый жанр.
Он любил злить подвыпившего Колю, тот начинал рьяно философствовать, доказывать, что рок это всё, что есть у человечества, пик достижений культурных.
Но на сей раз, Николай вяло отмахнулся.
-Да, плевать. У всех своё мнение, чего я буду тебе доказывать. Мёртв, так мёртв, разлей ка ещё, - перешёл он на русский.
Павел даже оторопел немного. Но ему стало весело, сейчас выпьют по одной и пойдут на концерт одной славной группы, ради которой Павел приехал сюда.
Павел молча разлил перцовку по рюмкам. Они чокнулись под музыку какой-то зарубежной ска-группы 70-х. Николай любил собирать пластинки подобных редкостей. Пластинка слегка потрескивала, словно уютный камин.
Николай Татарцевич поднялся в полный рост и распростёрся над столом. Он подкачивался и тихонько икал. «Мне трэба пассаць, а то я абмочу бікіні», - коллекционер пластинок пробасил. Широкими заплетающимися шагами он вышел из комнаты.
Павел задумался. Он думал об Ире, милой, красивой, умной и хозяйственной. Её тёмные волосы всегда пахли томным вечером, а глаза, обведённые чёрным карандашом, ярко и выразительно искали интересных моментов в каждом метре окружающего пространства. Она была почти всем тем, чего Павел желал. Глаза непроизвольно закрылись, и он ощутил на своих губах вкус её губ.
Фантазии были прерваны звуком щёлкающей зажигалки. Татарцевич шатался и пытался закурить. Спустя тридцать пять секунд он втянул в себя дым, сел на диван и сказал: «Идём брат на концерт».
Пока мы обувались, раздался телефонный звонок. По городскому. Интернет ловился в городе отлично, сотовая связь была не дорогой. Но люди почему-то по старинке часто звонили по городским номерам, в этом тоже была какая-то романтика.
Николай взял телефон. Ответом ему была тишина.
Когда минчанин клал трубку, то городской аппарат издал тревожную трель, и тут же зазвонил мобильный у Николая. Номер не определялся.
Голос был громкий, женский, вырывался в пространство кухни из пластикового гробика трубки.
-Я соскучилась, - проговорила девушка.
- Добры Дзень Маша, - сказал Коля.
-Приезжай ко мне, я хочу тебя видеть. І сагрэю цябе, як ты хочаш. Я ж ведаю, што ты любіш.
-Маша, у меня гость из Москвы. И мы идём на концерт.
-Ничего, он сам сходит.
-Нет. Я могу приехать после концерта.
-Я хочу сейчас,- нежность в её голосе пропала. Она стала какой-то холодной и сдержанной.
Николай вздохнул. Тоскливо посмотрел на стену, увешанную вырезанными из бумаги львами и пальмами. Оттянул резинку тренировочных штанов и сказал тихо, но в трубку: «А приезжай на концерт?».
Маша молчала и тяжело дышала в телефон.
Павел загрустил и приуныл вспомнил об Ирке ещё раз, потом о своём неоконченном сборнике стихов. Странная тоска сжала его сердце.
-Нет, - раздалось в телефоне.
Мобильный мягко приземлился на кровать.
Телефон звонил ещё два раза. Первый раз было 12 гудков. Второй только четыре. Они шли на концерт, уже не слыша телефона.

II. Музыка
Musica est uniens
Инфразвук барабанов заставлял вибрировать стены. Звон от тарелок, упругая дробь томов и глухие сокрушающие удары бас-бочки. Звуки были жёсткие, словно стволы окаменевших деревьев, стоящие по самые нижние ветви в густой чёрно-зелёной болотной жиже. Стволы эти на второй песне сбросили с себя чёрную прогнившую кору. Стали яркими огненными стремительными. Раскалённые вибрирующие титановые стрежни начали разрывать это сонное болото. Над поверхностью стал сгущаться туман и пар кипящей воды. Он был плотный с яркими алыми прожилками дерзости. Бас-гитара издавала эти звуки, помогала перенести частички воды выше, отрывала их от стержней барабанных звуков своими угрюмыми и бойкими вибрациями. Ветер электро-гитарных аккордов срывал целые хлопья этого тумана и нёс прочь. Звук был горячий, словно вырвавшийся из раскалённых доменных печей. Туман шипел и извивался. Овердрайв закручивал его тугими струями, окрашивал в жёлтые и алые цвета.
А немного впереди, на пол точки в секунду горел ярким солнцем голос. Он вдыхал в мёртвую воду жизнь. Она оторванная и вознесённая очищалась и становилась прозрачной. Края каждой капли, каждой грани отливали ярым рубином солнечного света. Каждая капля стала воплощением огня и бесчисленного потока неосязаемых, но вещественных фотонов света. Они исчезали, таяли с каждой секундой, растворяясь в объятиях тёплого воздуха, насыщали его собой, чтобы позже пролиться дождём откровений, но это будет уже утром, а сейчас только огонь…и никакого болота.

III. Любовь
Il vienne ; moi, ch;rie
В основе мира лежит треугольник. Высота, ширина, длина. Стул на трёх ножках не качается и не падает. Водку пьют на троих, семья начинается с трёх человек – мама, папа, ребёнок. Даже есть весьма распространённое явление – любовный треугольник. А вот любовные тетраэдры бывают в основном в фильмах взрослого содержания. Молекула воды имеет в своём составе три атома, да и есть устойчивое выражение: «Бог троицу любит», тут конечно есть странная игра слов, ибо Бог сам и есть святая Троица, но оставим сей философский диспут аудиториям в университетах и форумах виртуального пространства.
Сказать, что я был опустошён, значит, ничего не сказать. Всё началось весьма невинно, но жарко. Выговор на работе прилетел мне в десять утра, правда, от самого директора. Лишение премии, самим директором. Мы это проходили, мы это знаем. Мы этого не боимся. Поэтому до двенадцати часов день можно назвать удачным. Ну а дальше начался весьма форменный ад. Мне было обещан тем же директором сюрприз, и грозный взгляд его сообщил, что, скорее всего, кто-то будет следить за моей работой. Мои увлечения компьютерными играми, наконец, вскрылись. Это было странным, что только сегодня, ибо плакаты и распечатки скин-шотов моих побед украшали кабинет уже много-много лет.
После обеда в мою маленькую келью на работе вошёл новый сотрудник. Точнее вошла. Её звали Маша. Да, та самая Маша, которая была влюблена в меня со школы и названивала мне долгими зимними ночами и жаркими летними вечерами. Она поступила со мной весьма изощрённо. Мы занялись сексом на её рабочем столе, на столе моего нового начальника. Не скажу, что я получал от этого какую-то уйму удовольствия. Просто в какой-то момент я понял, что должен это сделать.
Это был жертвенный, но страстный и горячий секс, я приносил свою душу в жертву спокойной жизни. Смотрел я на процесс весьма отстранённо. Она влажно дышала мне в ухо, царапала себе грудь алым маникюром, похотливо облизывала силиконовые губы. Мне было любопытно, интересно, но при этом глубоко наплевать. Когда всё закончилось, я поспешно отошёл на два шага, как будто она была самкой богомола и готовилась откусить мне голову. Эта женщина даже не удосужилась одеться. Она прошла к моему компьютеру и быстрыми движениями опытного айтишника вывела на экран ролик со служебной видеокамеры, которая гнездилась в моём кабинете, но была вечно в нерабочем состоянии, как я наивно считал.
-И что это?
-Это компромат на тебя.
-Очень глупо. Ты моя начальница, как пару часов. И семь минут. Это ты меня совратила.
-Ну, я же женщина, да ещё с побоями. – Провела она рукой по вспухающим розово-алым царапинам, где-то даже проступила её змеиная кровь.
-Ты будешь это делать каждый день…
После этого она вновь подтянула меня к себе. В одной умной книге написано, что в Храме с треском разорвалась завеса, когда мир в один миг переменился. И сегодня с таким же треском переменилась и моя жизнь. Так больше нельзя. Нельзя работать в этой тесной клетушке с похотливой шлюхой во главе, нельзя сидеть и пить с другом водку, думая, что размышляешь над смыслом жизни. Я толкнул её и, кажется, дал пощёчину. С силой раскрыл дверь и вышвырнул голую в коридор. На миг остановился. Пожалел, втянул обратно, но сам, перепрыгнув через порог, оказался в коридоре, закрыл дверь и запер её на ключ. У нее, несомненно, ключ тоже был, но пока Маша его найдёт, пока вставит в скважину. Хотя с этим проблем у неё точно не будет.

-Кирилл, можно я на твоём компьютере напечатаю заявление об уходе?
-Да, конечно, - заместитель директора по главным проектам всегда был спокоен, всегда было каменным лицо, всегда был готов прийти на помощь.
Семь лет меня кормила эта работа, теперь я свободен полностью. Вокруг меня удивительный и прекрасный мир, а я пуст, словно стальная бочка. В груди появилось странное щемящее чувство тоски. Оно ширилось и подступило к горлу. Я сразу расхотел есть и очень захотел пить. Рот наполнился привкусом металла. Я думал, что иду куда глядят глаза, но нет, оказалось, что я направлялся прямиком к Ире.
Старая кирпичная сталинка, широкие лестницы, клеть лифта. Когда я попадаю в такие подъезды, голова сразу наполняется образами успешных людей прошлого. Советские дипломаты, инженеры, профессора. Они выходили из своего маленького рая с пузатым холодильником, чёрно-белым телевизором и ковром на стене, выходили на эту лестничную клетку и инженеры курили сигареты без фильтра, дипломаты курили американский мальборо, а профессора смолили трубки. Вот и Ира, внучка такого профессора из МГУ, живёт, окружённая счастливыми призраками прошлого.
Она меня встретила со своей фирменной нежной улыбкой. По-старомодному усадила за стол и накормила самолепными пельменями и пивом. Мне кусок в горло не лез. И уже после третьей пельмешки я сдался. Я рассказал ей всё от начала и до конца. И о том, что люблю её, и о том, что только что весьма странно послал Машу, я ей рассказал о потере работы и о потере смысла жизни. Она молчала. Смотрела на меня. В её глазах горел тусклый огонёк.
-Я знаю про Машу, она мне рассказывала всё сама. Ведь мы с ней знакомы давно, ещё с тех самых пор, когда я встречалась с братом Томсона.
Мы помолчали.
-Да, я не с того начала,- сказала она и поднялась со стула, -я тебя тоже люблю.
Эти её слова прозвучали холодно, оно прозвучали не как горячее признание, а как факт. Я тебя мол, люблю, а солнца ночью не видно. Мои душевные терзания, мой стыд, страх, эйфория, мой металлический привкус во рту и звон в ушах уткнулись в шершавую стену серого бетона.
- Но у нас ничего не получится. Извини.
Все три плоскости окончательно рухнули в тартар безразмерных величин. Мне хотелось выть. Чем я и занялся. Панк-концерт, коктейли и сомнительные знакомства. Пожалуй, это было лучшим решением в этот вечер.

IV. Электричество
;;;;;;;;;; ;;;;;;;;; ;;;;;;;; ;;; ;;;;;;; ;;;

Этот слюнтяй, этот объект её вожделения, так и не переехал к ней. Но она может это терпеть. Мария женщина успешная, гордая, он сам приползёт, к тому же она получает от него первоклассный секс, и этого пока достаточно. Семья, фи, это скучно. Но вот, с тех пор, как родители купили ей просторную квартиру, жизнь без мужчины в доме, начинает приобретать некоторые проблемные очертания. Лампочку вкрути, розетку почини, трубы подтяни. Маникюр у неё, да и вообще, не женское это дело. Сегодня, как назло, только она начала сушить свои роскошные кудрявые волосы феном, как завоняло чем-то палёным из розетки, и фен замолчал. Щёлкнуло что-то в коридоре. Все розетки умерли. Телефон работал, люстры тоже включались. Маша позвонила по знакомому номеру. Ей ответили, что электрик придёт через двадцать минут. Её это устраивало. Она сделала пару своих селфи и отправила в инстаграмм. Электрик пришёл даже немного раньше. Он очень резко контрастировал с окружающей обстановкой. Розовая, гламурная квартира Миши начала отстраняться от Семёновича. Все эти пушистые тапочки и флакончики с духами вели себя, словно вода, убегающая от зубной пасты на стенках керамической раковины. Да и самой Маши закружилась голова.
Семёнович, одетый в зелёный свитер, в круглых очках и мощным пучком усов под носом произвёл на неё неизгладимое впечатление. На вид ему было лет сорок пять. Он был чист и ухожен, при этом суров и благоухал трансформаторным маслом. Ему понадобилось минут пять, что бы починить сгоревшую розетку и секунда на переключение автоматов. Маша тем временем сварила ему кофе. И пока она несла две маленькие фарфоровые чашки на глубоком чёрном подносе, она поняла, что значит навсегда и безвозвратно влюбиться. Он, да кто он такой этот «он», слизняк.
Алексей Семёнович, электрик шестого разряда с интересом разглядывал фигуру стоящей напротив него девушки. Он своим рабочим намётанным глазом видел каждое её движение. Он вовремя заметил порыв её тела, чуть отстранился и поймал её за руку. Другой рукой ловко подхватил поднос с кофе.
-Пожалуй, следует именно с него начать, - сказал электрик, усаживая девушку на розовый диван.
-Да
-А поломка ерундовая, - пожевал он губами, - но я бы и автомат заменил, чудо, что он сработал
-Замени, можешь заменить тут всё, - Маша резким порывом поднялась с дивана и рассмеялась нехарактерным для неё звонким смехом.

Лепесток земли
I Портрет
;;;;;; ;; ;;;; ;;;;;
Житель квартиры, в голове которого раньше плескалось метафизическое море чувств и эмоций, сейчас был словно каменная статуя. Он был высок, строен, симпатичен. Но если убрать зонт от его лица, то станут видны уставшие глаза. Мысли начали напоминать мощный чернозём. Они были, безусловно, хороши и плодородны, но густы и черны. Теперь на новой работе он задерживался часто, чтобы выполнить месячный план. Теперь на каждом совещании его голова выдавала рациональную мысль о том, как же лучше продать или сэкономить.
Пиджак земляного цвета сидел на немного раздобревшем теле. Лицо было гладко выбрито и лоснилось. В правой руке он крепко сжимал чёрный зонт. Именно поэтому шуршащие капли дождя не струились в отменно расчёсанных волосах голове. Дождь беспокоил, он пытался испортить отличные коричневые ботинки. Небо пересекла молния, и раскат грома погнал перед собой укрупняющиеся тяжёлые капли.
Житель квартиры бормотал себе под нос дежурные и одновременно хитроумные фразы, чтобы завладеть вниманием клиентов. Он спешил, было куда спешить. Каждую секунду, каждую терцию времени он знал, что не успевает, что именно эта секунда потеряна бесцельно и безвозвратно, и если бы слепить эти секунды, то получится ещё один славный день для сделок. Под ногами прокручивается учтивый Земной шар, каждый раз подставляя под ноги всё те же кочки, ямки и холмики. Жизнь бежит кутерьмой, почти не касаясь с жизнями сотен тысяч и миллионов миллиардов миров, становясь лишь рябью на теле бескрайнего квантового океана. И огромные петли протуберанцев судеб вздымаются над его поверхностью, чтобы застыть под сухим ветром и жарким солнцем и крошиться, превращаясь в липкую надоедливую пыль.
Молодой человек с внешностью обыкновенного офисного работника примерно так строил кирпичики своей мысли. Ему было тяжело избавиться от этого навязчивого образа, что сковывал его движения и мысли.
Рассуждения несли его по огромному и шумному городу, немного притихшему под ранней весенней грозой. Павел спешил, хотя ему некуда было спешить. Его каждый день стал похож на предыдущий. Зачем торопить такую смену декораций? Падение наступит, правда ещё не скоро.

II Ревность
;;; ;; ;;; ;;;;
После этой гитары на пальцах всегда остаются болезненные вмятины-складки. Это ленинградка, дрова, и медные толстые струны. Это дух 80-х и даже 90-х. Она звучит плоско и звеняще, но у неё есть собственный голос. Да, это голос умирающего бомжа, но не каждый офисный клерк может похвастаться даже таким достижением.
В огромных волосатых лапищах Томсона она звучала как-то особенно. Он умудрялся извлекать из неё глубину. Иногда казалось, что поёт и играет не один человек, а целая группа. Томпсон стучит ногой, как будто бьёт в бас-бочку. Девушкам нравится, они томно закатывают глаза и подпевают ему: «ой ё, это всё, трасса Е-95». Томсону нравится быть в центре внимания. Ира сидит с ним рядом и заглядывает в его глаза. Иногда гневно смотрит на соперниц. Нам как будто лет двадцать, хотя все старше. Томпсону 32 лет. Финальной песней нашей вечеринки было что-то из Кино. Мне тяжело, я не хочу смотреть на них с Ирой, но и не могу отвести взгляд. Я вижу, как колышется её грудь под неровным дыханием, я вижу выражение её глаз. Они полны жажды и жадности. Этот грубоватый хам её околдовал. С ним я сохранил хорошие отношения, с ней нет.
Я пару раз в неделю вижусь с Машей. Пощёчины мы включили в наш репертуар. Но огня и страсти во мне не прибавилось. Отстранённость медленно вошла в мою жизнь. Я нашёл новую работу. Я перестал себя любить и ценить. Я медленно превращался в овощ. Иногда я вырывался по старинке на наши привычные тусовки, но я всегда знал, что завтра утром на работу. Я не мог расслабиться. Были те, кто мог. По левую руку от меня сидел Виталик, отец двоих детей, преподаватель на хим.факе, консультант в фармацевтической фирме. Ему завтра тоже на работу, а послезавтра в командировку в Германию. Он пьёт, веселится. Иногда восхищается девчонками, но часто вспоминает о жене, что она сидит дома и зря не пришла, как же тут славно…А я так не могу. Я даже галстук не снял.
Томсон всучил гитару. Он обнял Иру за талию и поволок на кухню, курить. С ним она начала курить. Она в его лапищах почувствовала себя молодой, хрупкой, дерзкой, она почувствовала уверенность и расслабилась.
В большой комнате остался я, пару ребят и три девицы, остальные разошлись, кто домой, кто по углам. Я взял в руки эту треклятую ленинградку. Ударил по струнам и запел: «Вчерашний дождь уже совсем не дождь…», мне вяло поаплодировала одна из девиц. «Всё что я хочу это ты…», - продолжал я петь. Видимо что-то надломилось во мне, я пел, и слёзы текли по моим щекам. «Это не флейта неба, это даже не флейта земли». Когда разомкнул веки, то через пелену слёз я увидел стоящую напротив меня Иру. В моём мозгу пронеслась картина из фильма. Она раскрывает свои объятия и бросается мне на шею. Осыпая мою горячую кожу своими влажными поцелуями. Но она сжала свои губки в тонкую нить и произнесла: «Допился Павел, иди, проспись, а то ноешь, словно девка».
Я молча поднялся, мне захотелось её толкнуть. Но почему-то вместо её милого личика передо мной предстало пухлое вульгарное лицо Маши, и я растерялся.
Я вышел прочь, куда не знал и сам. Мне хотелось снега за шиворот или прыгнуть с моста. Но я выбрал единственно верное решение. Я пошёл домой спать.

III Сон
R;ya hasta bir insan
Похмельный сон всегда тяжёлый. Мне казалось, что я лежу под огромным слоем земли. Эта земля забивает мне глаза, рот, уши. Я слышал, как копошатся черви жуки в толще вокруг меня. Кто-то пожирал прелый лист, кто-то зарывал кокон в тёплый и мягкий грунт. Все они жили…Потом я почувствовал, как мои кости, мышцы начали стремительно удлиняться, расти, проникать в каждый уголок почвенной толщи. Граница между землёй и моим телом начали истончаться, и уже стало не понятно, где начинаюсь я, а где грунт. Я начал слышать, как растёт трава, видеть движение ветра, обонять движение подземных вод и ручьёв. Я стал ощущать всем своим естеством жизнь этого мира. Это было неописуемое чувство восторга и скорби. Я чувствовал все сердца, все добрые и злые мысли…я понимал всю ответственность, весь груз, лежащий на моих плечах. Но ничего не мог сделать. Я был должен, от меня ждали помощи, но я был бессилен. Я уподобился спящему демиургу из легенд. В голове заструились потоки воспоминаний. Не было ни начала, ни конца, не было ничего. Мир существовал ещё до того, как мои руки сплелись с корнями деревьев, но то, как будут расти эти деревья, определялись исключительно тем, как в будущем они сплетутся с моими руками. Это было бесподобно и немыслимо, это было беззначно и грандиозно. Это было мучение…
Затем я услышал лёгкую поступь по земле. Она выделялась над всеми остальными звуками своей тишиной и уверенностью. Шёл мужчина средних лет, красивый и сильный. Но в его поступи я явно читал его возраст. Две тысячи лет. Он дышал легко и светло. Проводя рукой над сломанной ветвью, он исцелял дерево, взмахнув рукой у сердца убитого горем человека, он вселял надежду. Достаточно быстро и непринуждённо он достиг того места, где раньше была моя голова, прямо у древнего дуба. Ударил посохом в мягкую плоть земли. Сквозь образовавшуюся дыру заструился свет. Я зажмурился. Удивительно, что у меня ещё остались глаза. Мужчина расширил канал в земле тонкими бледными пальцами. Я видел, как грязь не приставала к его коже. Он нагнулся ко мне. Я понимал, что между нами метры земли, но его рукам не ведомо было расстояние, как и его жизни не ведом был ток времени. Он схватил рукой мою голову и потянул к себе. Раздался странный звук, словно в мультфильме, когда срывают зрелую тыкву с толстого мясистого стебля. Ещё мгновение и он вытянул мою голову, отделённую от пронзившего землю тела, на свежий воздух. Он молча смотрел в мои глаза.
- Кто ты? – прошептала моя голова.
Он тихо улыбнулся. Краешки его губ, спрятанные за густой чёрной бородой, приподнялись. Тонкие морщинки под глазами изогнулись в причудливый узор. Глаза полные доброты и любви блестели самым естественным светом.
- Не стоит примерять на себя то, что не сможешь донести. Зачем нужны эти глупые пародии и обезьяны, - раздался бархатный голос.
- Не пытайся быть всем и всё объять. Выйдет только журчание червей по каналам стволов и корней. Отпусти всё, - продолжал он.
Я глянул за его плечо. Там стоял старик. Сухой, измождённый, несчастный. Они были одного возраста, они родились в один день, они жили на Земле каждый по две тысячи лет. Но один был счастлив, другой полон скорби. Для одного ноша бессмертия была благом, другой шептал обескровленными губами лишь о даровании смерти.
-Дядя Ваня, - почему-то сказал я, - я всё…
-Тссс, - улыбнулся мужчина, - и воздух вокруг задрожал.

IIII Беседа
Wisdom tembo
Сон кончился. Я проснулся мудрым как слон. Голова не болела. Похмелья не было. За окном щебетали птицы, и искрилось утреннее солнце. Во мне была лишь любовь, не было в ней ревности, не было в ней пустоты, только наполняющее меня тепло. Наверное, это и было счастьем. Я поднялся и пошёл готовить себе завтрак. По пути на кухню я залез в интернет через свой смартфон. Новости как обычно пестрили непонятной чепухой. Но от Иры было сообщение. Она предлагала встретиться и поболтать сегодня. Я вспомнил свой сон ещё ярче. Вначале мне захотелось сказать ей «нет» и отпустить восвояси. Но потом я подумал, что «нет» это ревность, это обида. Это не отпусти…Хочет поговорить, поговорим. Попьём кофе. Я люблю хороший кофе.
- Я люблю тебя, - сразу начала Ира, мешая ложечкой густую пену кофе.
- Но мы вместе быть не можем, - не дала мне опомниться.
Я только развёл руками и буравил её взглядом. Она немного вжала свою милую головку в плечи и пробормотала: «И?»
- Это я должен спросить. Ты не договорила.
- Нет, я всё.
- Ну, я рад и немного удивлён, чуточку расстроен и раздосадован. В груди моей пожар, сердце сжалось, ладони потеют и мозг лихорадочно думает – а что же мне делать. – Я показал ей ладони, они были абсолютно сухи.
-Ну, они мокрые в душе. Ну, в смысле глубоко в своём сердце…
Она посмотрела на меня, как на дебила.
- Я ждала другого, я думала мы разойдёмся по-хорошему.
- Так кто же нам мешает. Я не держу. За кофе заплачу, - я улыбался.
Она была прекрасна, удивительно красива, она меня манила. Но я был совершенно спокоен, я знал, что нужно вырвать её навсегда из сердца. С мясом, кровью, корнями. Но так же нужно.
Она нерешительно поднялась и немного помялась. Потом подорвалась ко мне, поцеловала в щёку и быстро пролопотала: «Мы ещё увидимся».
Она растворилась. Исчезла. Казалось, вот она ещё миг назад была рядом, ещё вот только-только шуршало её платье, а её уже нет. На моей щеке ещё чувствуется тепло, но я не уверен, что это тепло её губ, это может быть прикосновение тёплого ветра, или капля воды, нагретая солнцем. За моей спиной загрохотал трамвай. Но я даже не слышал её шагов в шелесте листьев. Её не стало. И даже если мы увидимся позже, то увидимся совсем другими людьми, и быть может, уже не сможем понравиться друг другу ни под каким соусом…

Лепесток Воздуха
I Современность
Ramesses IV kien dritt
Моя машина стояла в пробке. Горячий воздух колыхался вокруг капота. Впереди пыхтела тонированная пятёрка, удивительно, но они ещё бегают. Перпендикулярно трассе, забитой стальными машинами и потными разъярёнными водителями заходили на посадку авиалайнеры. Гул их мощных прорывался сквозь закрытые окна. Хотелось сесть на борт крылатой машины и улететь куда-то далеко. Но…работа.
В соседней машине девушка пристально рассматривала экран смартфона, хмурила брови и вытягивала губы трубочкой, она явно была озадачена и раздосадована. В авто, что сзади сидел толстяк и пил диетическую колу, иногда он отвлекался на ковыряние в носу. Справа по обочине пытались протиснуться те, кто думает, что умнее всех. Радио шипело и барахлило. Мой оператор связи снял с меня сегодня последние деньги на мобильном счету, в качестве оплаты за музыку вместо гудка. Я даже не мог выйти в интернет. Мне было скучно. Пробка продвигалась медленно и уныло. Впереди, за три столба замаячила бензоколонка. Я решил свернуть туда и пить кофе пока пробка не рассосётся. На это могло уйти несколько часов, но сил терпеть больше не было, не было и куда торопиться. Воскресенье, до начала рабочего дня ещё больше двенадцати часов…
Никуда я не свернул, я передумал. Мимо меня проплывали рекламные щиты, где предлагалось купить очередной самый современный планшет или телефон. Улыбающиеся люди с отбеленными зубами рассказывали о прелестях нового собачьего корма, а МЧС предупреждало об опасности лесных пожаров. Впереди лежала многокилометровая стальная пробка, окружённая рекламой, безусловно, нужных вещей, но их обилие и навязчивость вызывало тоску. Листья деревьев, покрытые пылью, вяло шуршали на ветру, а воздух сотрясался выхлопами авиатурбин. Радио прорывалось сквозь шум помех и рассказывало о новых заседаниях и консультативных советах, беженцах и урегулировании. Потом раздавалась ладная прилизанная музыка, совершенно безликая и плоская. И снова через полчаса радиоведущий рассказывал о повышении цен и падении валют, о том, что в далёкой Голландии разрешили жениться на овцах, а у нас пройдёт митинг в память и обязательно выступит глава администрации с призывом крепить и ширить эту самую память. А вечером он же на мерседесе совершит обгон через две сплошные скорой помощи, ибо его память велит ему успеть приехать от любовницы к жене до полуночи…
Но за ним следят правозащитники, ратующие за права всех, кроме основной массы людей, будут считать, сколько украдено денег с чемпионата по футболу, а чиновник им будет грозить судом за раскрытие тайн государства. И снова бодрая реклама и вялая музыка…
Мне хотелось пива и в тень, но надо было вести автомобиль…

II Сон
;; ;;;;; ;;;;;;; ;; ;;;;
Вокруг меня колыхались стены воздуха, липкий влажный ветер омывал моё тело. Но постепенно он начал свежеть. Я на секунду опустился в земную толщу, почувствовал, как мои кости и тело прорастает причудливыми прозрачными корнями в землю, как я сливаюсь со всем сущим вокруг. Я лежал во тьме и слышал голоса, шелест травы, я слышал ветер, дыхание воздуха в тонких стеблях полусухих трав. А затем я стал слышать голос. Он принадлежал подростку. Немного звонкий, немного грубоватый. Он что-то рассказывал, и если вначале я не мог разобрать ни слова, то потом шелест и шорох природы, боль и радость людских сердец ушли на задний план, и остался лишь этот голос рассказывающий…
…Если приподняться на мысочках, а до этого взобраться на Косятной Холм, то вдалеке можно увидеть Зубы Императора. Они всегда покрыты пеленой голубоватого тумана, нежащегося под солнечными лучами, некоторые умники говорят, что это дыхание нашего мира, но ведь ещё в начальной школе нас учат запомнить раз и навсегда, что Император мёртв и дышать не может. Иногда, особенно холодными звёздными ночами, когда воздух становится особенно прозрачным и чистым, за этими зубами можно разглядеть распахнутую гигантскую пещеру зева.
Лето в этом году выдалось сырым и холодным, мох оплёл своими фиолетовыми лианами фонарные столбы, мастерская резчиков по кости совсем обветшала от сырости, потоки ручьёв и речушек размыли землю до самых костей в некоторых местах. Наша всегда тихая река Сонная вышла из берегов и подмыла одно из Рёбер. Кость накренилась и угрожала обрушиться и раздавить поселение. Неделю назад приезжала комиссия из Столицы, инженеры осмотрели Рану, стянули титановыми скобами, залили раствором, сказали, что простоит ещё несколько лет, они пока подумают, как его укрепить ещё. Теперь над городской рощей всегда тень, она стала сырая и угрюмая, соседская старуха говорит, что там завелись мохнатые жабы. Староста даже организовал экспедицию по их поимке, которая закончилась весьма плачевно, утонул младший констебль, а жаб не нашли.
Каждый вечер, когда я выходил из лицея, ровно в шестой удар вечернего колокола, по Хребту проходил вечерний поезд. Он чёрной тенью скользил по белой кости Императорской спины, извивался змеёй на маленьких кривых, объезжал холмики завалившихся позвонков, взбирался на приплюснутые вершины рассыпавшихся элементов остова. Иногда путь нырял в туннели самых прочных частей Хребта. Там позвоночный канал Императора, очищенный от омертвелого и окаменевшего Спинного Мозга, позволял поезду следовать дальше и дальше к распахнутому Зеву.
Я всегда хотел прыгнуть на подножку последнего вагона и нестись туда, в самое таинственное место нашего мира.
Но мне суждено было отправиться в другую сторону, я на следующий день после своего двадцатилетия отправился в Столицу. Мой дядя, Граф–Милослав выхлопотал мне местечко в его канцелярии при каком-то бесчисленном столичном департаменте. А под его протекцию я попал по просьбе моего деда.
Осенним утром мы вдвоём с дедом сидели на покосившейся веранде нашего дома. Сам дом был сделан из костяного дерева, он был прочным и надёжным, а, вот, веранду ещё прадед мой сложил из еловых досок. Они, конечно по жаре вкусно пахли смолой, но успели кое-где прогнить за многолетнее стояние под дождём и снегом. Дед пил пиво из жестяной кружки и писал кому-то письмо…
Голос пронизывающий мой сон стал немного тише и спокойнее, я слышал только его, мой мозг упорно не хотел выстраивать картину и изображение. Голос и тьма…
На какое-то время голос пропал. Я осознавал, что сплю, но не мог ни проснуться, не мог даже видеть сон, на секунду в моём мозгу пробежала мысль, мол вот она пустота после смерти о которой так толкуют атеисты…Но голос рассказчика вновь нарушил тишину…
Дед обмокал перо Лесной Птицы в чернила речной улитки и старательно выводил буквы. Я вернулся из лицея и собирался вечером на танцы, поэтому делать мне было нечего около 2-х ударов колокола.
-Дед, а дед, почему ты пишешь от руки, а не печатаешь на электронной Машине?
-Так надо, - проскрипел в свою бороду старик.
-Фи, дед.
Некоторое время мы молчали. Скрипело перо, да мой старик отхлёбывал из кружки белую пену, пива там было на донышке, он любил пшеничное.
- Дед, а дед, - не унимался я, - а почему ты пишешь отменённые буквы?
По правде говоря, он писал одну отменённую букву. В алфавите у нас сейчас три десятка знаков, лет двадцать назад был тридцать один, но гласную, звучащую как слитный звук «ие» отменил знаменитый Министр-Грамматик-Юлий.
-Ох, разбойник, дык я ж её пишу, потому, что это не реформа, а гнусь. Ну, как без «ИЕ» можно писать, всю жизнь так говорили и писали. Вот за рекой Сонной там чуть по-другому произносили букву, чем у нас, пишут так ж а говорят «ЕЕ», ну её уж никак нельзя заменить двумя другими, – он причмокнул губами и добавил - Сейчас не те времена, лучше было.
-Дед, а дед, а ты дурак, - крикнул я и увернулся от пивной кружки.
Старик быстро остывал, он уже был готов слушать мои аргументы спустя минуту.
-Вот твой дед, писал тридцать три буквы. Что ж ты их не пишешь, ведь при нём, значит было ещё лучше.
Старик почесал затылок. Я поднял кружку с пола, долил туда нового пива из бочонка и поставил ему на стол. Капля пены упала на письмо и чернила в одном месте расплылись, но он даже не заметил.
-Ну-с, буква «Ык», она же не читалась, чего её писать. Министр-Грамматикус-Юлиус-Старший был прав, зачем она нам. Долгую «а», чего выводить, она вон вся в закорючках, я её не писал никогда, но в старых книгах видал, зачем она? Две «а» проще писать, - он торжествующе посмотрел на меня.
У нас в лицее был учитель словесности, ещё больший ретроград, чем дед. Он писать умел все старые слова, всеми сорока буквами, которые сам Император придумал. Это меня научил старому диалекту.
Я вопросительно смотрел на деда и ждал его рассуждений.
-Ах, да, третья буква, «вав»…так же она звалась, да, она была то…
-Соседи её вот не отменили, Герцогство-на-Крестце использует.
-Ну, сопляк, этот императоромерзкий герцог своё имя пишет через «вав»…Герцог-Виктор…
-Дед, ты не прав, ты не последователен, признай это.
-Проказник, я сейчас напишу письмо своему старшему сыну, твоему дяде, поедешь с такими умными мыслями в Столицу, а тут мы и без тебя протянем.
Он достал новый лист бумаги и аккуратно вывел своё имя в левом верхнем углу. Бочкарь-Иероним, на этот раз он использовал две гласные буквы в начале своего имени…
Вместе со мной ехал сын кожевника Малой-Билл. Всю дорогу, пока поезд ехал в Столицу он болтал без умолку. Рассказывал, как снимали давеча кожу с быка, как её дубили, сколько кожи надо на ремень, и сколько сапог получится из двух квадратных акцов кожи. Потом он рассказывал о своих умерших родственниках, что один его дед Безглаз-Билли, умер, когда в его второй раз попала вилкой старая ворчливая жена. И с тех пор в их семье вилками не едят, а только руками.
Поезд встал, вокруг была тишина и темнота. Малой-Билл замолчал. Он свернулся калачиком на своей третьей полке. Остальные пассажиры тоже мирно спали, иногда что-то бормоча сквозь сон. Я посмотрел в окно пристальнее. За толстым стеклом мелькали фонари и слышались какие-то голоса. Люди в железнодорожной форме пару раз пробежали мимо вагона. Я вышел в коридор, заспанная проводница стояла, облокотившись об перила ограждения большого обзорного окна.
-Что случилось, - спросил я.
-Сбили Мохнатого Великана, - сонно пробормотала женщина, хлопая большими глазами.
-А мы сейчас где?
-Пятнадцатое ребро, 4-й пикет, - а что?
И тут у меня невыносимо засосало внизу живота. Я понял, что не хочу в Столицу. Я буду пробираться к Голове Императора. Для этого мне надо было просто выпрыгнуть из вагона и пойти по путям обратно. Мы проехали около двух сотен вёрст от моего городка вдоль Хребта к Столице. Я решил, что дойду ночью до станции, куплю билет и дождусь любого утреннего поезда, идущего к Голове, в нашем городке останавливались почти все пассажирские составы, соберу дома нужные вещи и отправлюсь навстречу приключениям…
Я проснулся.

III Пустота
АНУ-ын их хээр оршино ;мн;
Иру я отпустил. Но вот не смог отпустить себя. От себя же. Моё состояние можно было сравнить с голой степью в предрассветные часы. Печально, пусто и тревожно, но красиво. Красиво, потому, что в моей Душе переливалась такая палитра чувств, что никакому художнику и не снилось. Любовь свою я похерил, даже к ненавистной моей любовнице, что испортила мне много крови, я вообще охладел, даже не ненавижу уже больше. С друзьями связь потерял. Наша музыкальная тусовка распалась. Точнее я выпал, полностью утонув в работе и пытаясь забыться. Я пил снотворные и успокоительные. Я превратился в дёрганного, больного бесполезного офисного работника, горбатящегося на шефа, и в ответ не желающего ничего. Я не помню, что делал дома. Смотрел телевизор? Листал новостную ленту в соц.сети? Пил пиво? Иногда я всё же выбирался из дома и гулял. Но всё это было как в тумане, пусто и совершенно бессмысленно. Я стал призраком самого себя.
Хотя, как говорят те немногие люди, что пытались меня взбодрить и встряхнуть, в моих глазах ещё теплилась искорка меня старого, весёлого, озорного, находчивого и не скучного…

IIII Любовь
;;;;;
Все три плоскости поднялись из преисподней в реальный мир. Мне хотелось петь. Чем я и занялся. Концерт, хорошая музыка, а что ещё надо?...
-Я не знаю про тебя ничего, расскажешь мне? – проговорила она, сжимая мои пальцы в своих ладонях.
Я помолчал, потом широко улыбнулся
-Да, мы не с того начали,- сказал я помедлив. И поднялась со стула, - я тебя люблю.
Её глаза блеснули теплом и светом.
- У нас всё получится. Иди ко мне…
После этого она вновь подтянула меня к себе. В одной умной книге написано, что в Храме с треском разорвалась завеса, когда мир в один миг переменился. И сегодня с таким же треском переменилась и моя жизнь. Только теперь, через боль и страдания я наконец понял.
В основе мира лежит треугольник. Высота, ширина, длина. Стул на трёх ножках не качается и не падает. Водку пьют на троих, семья начинается с трёх человек – мама, папа, ребёнок.
Сказать, что я был счастлив, значит, ничего не сказать. Всё началось весьма невинно, но жарко.
После обеда в мою маленькую келью на работе вошёл новый сотрудник. Точнее вошла. Её звали, да какая вам разница как её звали…главное теперь она рядом со мной навсегда.
-Фёдор Алексеевич, можно я на твоём компьютере напечатаю заявление об уходе? А то настройки принтера слетели.
-Да, конечно, - заместитель директора по главным проектам всегда был спокоен, всегда было каменным лицо, всегда был готов прийти на помощь.
- А чего это ты? – он всё-таки не выдержал.
- Я не хочу работать с будущей женой в одном месте. Она тут человек новый, ей всё интересно. А у меня эта работа ассоциируется с непростым прошлым. Отдохну недельку и начну совсем уж новую жизнь.
Фёдор Алексеевич уже не слушал, он отвернулся в свой монитор. Я улыбнулся широко и пошёл в отдел кадров.
Пять лет меня кормила эта работа, теперь я свободен полностью. Вокруг меня удивительный и прекрасный мир, я готов к новым свершениям и новым открытиям. В груди появилось странное щемящее чувство восторга. Оно ширилось и подступило к горлу. Я сразу захотел петь. Я направлялся прямиком к своей любимой.
Мы обнялись. Долго стояли так, минут пять. Мы вместе уже недели три, но нам и так всё ясно. Я без сожаления собрал свои вещи с рабочего стола, запихнул их в сумку. Наклонился, поцеловал любимую и сказал: «Удачного рабочего дня, я приготовлю ужин, жду дома, на собеседование мне завтра, пока. Люблю тебя».
-И я люблю, - чуть слышно прошептали её обворожительные губы…

Стебель
;;;;;;;;;;;;;;;;
…На одной чаше весов космического масштаба лежит мир моря. Отважные пираты и гордые авианосцы бороздят водную гладь. Торговцы, бродячие проповедники, хитрые любовники и приключения населяют этот мир. Он полон опасностей, полон наслаждений.
На второй чаше весов покоится твердь суши. Это мир гораздо более спокойный и размеренный. Не ушлые и прыткие торговцы его населяют, а медлительные и степенные купцы. Не солдаты и джентльмены удач охраняют его границы, а могучие войны и заморенные, но храбрые ополченцы. Не искромётные красотки соблазняют хитрых любовников, а скромные красавицы преображаются на миг, раскрывая свою потаённую душу. Не словоохотливые пасторы на суше говорят о Боге, а молчаливые старцы одним своим видом и образом жизни доказывают, что жизнь не ограничивается клеткой наших трёх измерений. Между этими мирами клубится пена крови, лжи, унижения или самовосхваления.
Иногда рокот войн сотрясает границы или разрывает оба мира внутренними конфликтами. Но оба этих противоположных мира рождают совершенно равновесные производные своей деятельности. Они рождают героев и злодеев, чаще всего запечатлённых в одно тело. Они рождают эмоции, заставляющие вертеться этот мир вокруг своей оси. Перестаньте любить, развиваться, созидать и разрушать. И вы услышите глухой скрип. Это земная ось останавливается. И скоро одна из сторон Земли окажется в объятиях вечного холода, а другая испепеляющего жара. И только на границе этих двух зон уютно разместится в прогреваемой тени узкая полоска пены, огромный шрам между двумя соприкасающимися мирами. И, собственно, не так важно живы вы или нет, развиваются миры или они гибнут, система всегда остаётся подобна сама себе. Два могучих мира и узкая полоска между ними, дышащая испарениями, болью и скрежетом зубов, но самая хитрая и живучая. Именно там могучий любовник подхватит сифилис, а степенный купец потеряет свой товар. Иногда, кажется, что эту зону пересечь невозможно, и, ступив на нее, ты будешь вечно блуждать в мире полумер. Но это иллюзия, ты обязательно вырвешься из одного Царства в другое, нужно только терпение…
-Молодой человек, - старший преподаватель на кафедре философии посмотрел на Павла сквозь очки.
-Подойдите сюда. – Продолжил он
-Да, - Аркадий Геннадьевич.
-Ваш сентиментальный дугинизм вызывает улыбку. Почитайте Аристотеля, там всё гораздо ближе к жизни.
- Аркадий Генн…
- Вы графоман, романтик и радикал. Я Вам поставлю три. Лишь бы больше Вас не видеть, но знайте с такими знаниями далеко не пойдёте. Прошлый век. Как там в фильме? «Сейчас рулят танковые клинья и ядерные удары?».
-А Саруман с Сарумяном случаем не радственники? - продолжил Павел
-Вот-вот. Знаете, есть классика, а есть устаревающие новоделы.
- Посмотрим, что окажется устаревшим, - парировал Павел.
- Читайте Аристотеля, - настаивал преподаватель.
- Да этот Аристотель жил при другой даже экономической формации! Дугин он хоть современник, видит и слышит, что и мы.
- Формации ему захотелось. Павел, берите свою тройку и идите, я не готов с Вами спорить…точнее не буду, - сказал преподаватель, немного стушевавшись.

Сон кончился. Я проснулся мудрым как слон. Голова не болела. Похмелья не было. За окном щебетали птицы, и искрилось утреннее солнце. Во мне была лишь любовь, не было в ней ревности, не было в ней пустоты, только наполняющее меня тепло. Наверное, это и было счастьем. Я поднялся и пошёл готовить себе завтрак. По пути на кухню я залез в интернет через свой смартфон. Новости как обычно пестрили непонятной чепухой. Но от Иры было сообщение. Она предлагала встретиться и поболтать сегодня. Я вспомнил свой сон ещё ярче. Вначале мне захотелось сказать ей «нет» и отпустить восвояси. Но потом я подумал, что «нет» это ревность, это обида. Это не отпусти…Хочет поговорить, поговорим. Попьём кофе. Я люблю хороший кофе.
- Я люблю тебя, - сразу начала Ира, мешая ложечкой густую пену кофе.
- Но мы вместе быть не можем, - не дала мне опомниться.
Я только развёл руками и буравил её взглядом. Она немного вжала свою милую головку в плечи и пробормотала: «И?»
- Это я должен спросить. Ты не договорила.
- Нет, я всё.
- Ну, я рад и немного удивлён, чуточку расстроен и раздосадован. В груди моей пожар, сердце сжалось, ладони потеют и мозг лихорадочно думает – а что же мне делать. – Я показал ей ладони, они были абсолютно сухи.
-Ну, они мокрые в душе. Ну, в смысле глубоко в своём сердце…
Она посмотрела на меня, как на дебила.
- Я ждала другого, я думала мы разойдёмся по-хорошему.
- Так кто же нам мешает. Я не держу. За кофе заплачу, - я улыбался.
Она была прекрасна, удивительно красива, она меня манила. Но я был совершенно спокоен, я знал, что нужно вырвать её навсегда из сердца. С мясом, кровью, корнями. Но так же нужно.
Она нерешительно поднялась и немного помялась. Потом подорвалась ко мне, поцеловала в щёку и быстро пролопотала: «Мы ещё увидимся».
Она растворилась. Исчезла. Казалось, вот она ещё миг назад была рядом, ещё вот только-только шуршало её платье, а её уже нет. На моей щеке ещё чувствуется тепло, но я не уверен, что это тепло её губ, это может быть прикосновение тёплого ветра, или капля воды, нагретая солнцем. За моей спиной загрохотал трамвай. Но я даже не слышал её шагов в шелесте листьев. Её не стало. И даже если мы увидимся позже, то увидимся совсем другими людьми, и быть может, уже не сможем понравиться друг другу ни под каким соусом…
Моя машина стояла в пробке. Горячий воздух колыхался вокруг капота. Впереди пыхтела тонированная пятёрка, удивительно, но они ещё бегают. Перпендикулярно трассе, забитой стальными машинами и потными разъярёнными водителями заходили на посадку авиалайнеры. Гул их мощных прорывался сквозь закрытые окна. Хотелось сесть на борт крылатой машины и улететь куда-то далеко. Но…работа.
В соседней машине девушка пристально рассматривала экран смартфона, хмурила брови и вытягивала губы трубочкой, она явно была озадачена и раздосадована. В авто, что сзади сидел толстяк и пил диетическую колу, иногда он отвлекался на ковыряние в носу. Справа по обочине пытались протиснуться те, кто думает, что умнее всех. Радио шипело и барахлило. Мой оператор связи снял с меня сегодня последние деньги на мобильном счету, в качестве оплаты за музыку вместо гудка. Я даже не мог выйти в интернет. Мне было скучно. Пробка продвигалась медленно и уныло. Впереди, за три столба замаячила бензоколонка. Я решил свернуть туда и пить кофе пока пробка не рассосётся. На это могло уйти несколько часов, но сил терпеть больше не было, не было и куда торопиться. Воскресенье, до начала рабочего дня ещё больше двенадцати часов…
Никуда я не свернул, я передумал. Мимо меня проплывали рекламные щиты, где предлагалось купить очередной самый современный планшет или телефон. Улыбающиеся люди с отбеленными зубами рассказывали о прелестях нового собачьего корма, а МЧС предупреждало об опасности лесных пожаров. Впереди лежала многокилометровая стальная пробка, окружённая рекламой, безусловно, нужных вещей, но их обилие и навязчивость вызывало тоску. Листья деревьев, покрытые пылью, вяло шуршали на ветру, а воздух сотрясался выхлопами авиатурбин. Радио прорывалось сквозь шум помех и рассказывало о новых заседаниях и консультативных советах, беженцах и урегулировании. Потом раздавалась ладная прилизанная музыка, совершенно безликая и плоская. И снова через полчаса радиоведущий рассказывал о повышении цен и падении валют, о том, что в далёкой Голландии разрешили жениться на овцах, а у нас пройдёт митинг в память и обязательно выступит глава администрации с призывом крепить и ширить эту самую память. А вечером он же на мерседесе совершит обгон через две сплошные скорой помощи, ибо его память велит ему успеть приехать от любовницы к жене до полуночи…
Но за ним следят правозащитники, ратующие за права всех, кроме основной массы людей, будут считать, сколько украдено денег с чемпионата по футболу, а чиновник им будет грозить судом за раскрытие тайн государства. И снова бодрая реклама и вялая музыка…
Мне хотелось пива и в тень, но надо было вести автомобиль…
Инфразвук барабанов заставлял вибрировать стены. Звон от тарелок, упругая дробь томов и глухие сокрушающие удары бас-бочки. Звуки были жёсткие, словно стволы окаменевших деревьев, стоящие по самые нижние ветви в густой чёрно-зелёной болотной жиже. Стволы эти на второй песне сбросили с себя чёрную прогнившую кору. Стали яркими огненными стремительными. Раскалённые вибрирующие титановые стрежни начали разрывать это сонное болото. Над поверхностью стал сгущаться туман и пар кипящей воды. Он был плотный с яркими алыми прожилками дерзости. Бас-гитара издавала эти звуки, помогала перенести частички воды выше, отрывала их от стержней барабанных звуков своими угрюмыми и бойкими вибрациями. Ветер электро-гитарных аккордов срывал целые хлопья этого тумана и нёс прочь. Звук был горячий, словно вырвавшийся из раскалённых доменных печей. Туман шипел и извивался. Овердрайв закручивал его тугими струями, окрашивал в жёлтые и алые цвета.
А немного впереди, на пол точки в секунду горел ярким солнцем голос. Он вдыхал в мёртвую воду жизнь. Она оторванная и вознесённая очищалась и становилась прозрачной. Края каждой капли, каждой грани отливали ярым рубином солнечного света. Каждая капля стала воплощением огня и бесчисленного потока неосязаемых, но вещественных фотонов света. Они исчезали, таяли с каждой секундой, растворяясь в объятиях тёплого воздуха, насыщали его собой, чтобы позже пролиться дождём откровений, но это будет уже утром, а сейчас только огонь…и никакого болота.


Весна-лето 2015 года