Памятник архитектуры

Личные обстоятельства привели меня в Тлумск.
Было холодноватое, с мелким дождём утро.
Свободных мест в единственной тлумской гостинице не оказалось. Подался я искать приют к Пуховскому, бывшему своему институтскому приятелю. Он здесь, в Тлумске, жил, а в моём справочнике – потрепанной записной книжке – ещё с той поры имелся его домашний адрес.
Пуховский, однако, по данному им адресу, с родителями, не проживал. Родители не без гордости довели мне, что за те несколько лет, что прошли после института, сын успел и жениться, и двое дочек, близнят, уже есть, и в кооперативную квартиру, трёхкомнатную, недавно от них переехал. Дали новый его адрес, объяснили как добраться. Приятель меня принял очень сердечно. С женой познакомил, показал дочек-ангелочков, провёл по квартире. После застолья мы вдвоём вышли на лестничную площадку.
- Так вот, брат, и живу,- сказал Пуховский, прикурив сигарету и глядя с приязнью на меня. – Дом – работа, работа – дом… Двигаюсь каждый день по этому маршруту, как курьерский поезд. Развлечений почти никаких. Да и какие тут развлечения? То в студентах, помнишь, и на футбол сходим, и на концерт куда-нибудь, и в ресторан… Или просто так по проспекту пошатаемся… Масштаб всё-таки! Столица! А здесь… Драмтеатрик там какой-то… Ну, музей краеведческий… бедненький такой… Если бы хотел тебе какое-нибудь зрелище предложить, то ничего  и нет… Провинция… Может только… Ну, это не то чтобы зрелище, но всё же… Ты, помню, архитектурой старой интересовался?..
- А разве в Тлумске что-нибудь есть? Я, пока до тебя добирался, ничего особенного не увидел.
- Бедные насчёт этого, да… Война много порушила… Но есть у нас одна… Николаевская церковь, так люди называют… И если бы ты видел, как к ней относятся… Губят! Один-единственный памятник старины на всю округу, а совсем не заботятся о нём. Какие-нибудь немцы каждый бы его кусочек сберегали. У нас всё мокнет, гниёт, пропадает! Фрески в церкви есть – и те без присмотра. Пять лет назад в ней ещё склад был. Потом ликвидировали его, прислали реставраторов. Так они там ничего и не сделали… Сидят… Тяжко смотреть на такое… Пошли?... Выходной, прогуляемся… Как раз погода наладилась…
Дождь, действительно, унялся, и день хоть оставался хмурым, но для прогулки подходящим. Через час по гравийной дороге подходили мы к церкви. Находилась она за полкилометра от города, в речной долине, между разлапистых, уже оголенных верб. Со всех четырёх сторон её окружала красно-кирпичная ограда в полтора человеческого роста.
Мы оказались к церкви с тыла, и медленно, разглядывая сооружение, пошли вдоль ограды.
- Видишь, мостков возле стен наставили? – сказал Пуховский, махнув рукой.- Пять лет, я тебе говорил, стоят нетронутые. Хоть бы кто по ним полазил! Нет, никого. Ни одной фигуры, ни одного реставратора. У меня сердце кровью обливается, когда на такие дела смотрю. Ну, ладно, допустим, это не всемирный шедевр. Не Нотр Дам. Не Тадж Махал. Допустим. Но и это же, чёрт побери, культура! Наследие наше! Беречь нужно. Нет, никому голова не болит… Когда-нибудь спохватятся, да поздно будет…
Вид у церкви и в самом деле был неутешительный. Нижняя часть стен побралась мохом и плесенью. Послетала там-сям штукатурка. В окнах не хватало шиб. Засохший куст папоротника виснул с одного карниза. Покачивались на куполе несколько полувырванных жестяных листов.
- Да, гибнет произведение искусства ни за что,- сказал я.
- Именно! Ни за что! – подхватил со злостью, даже с какой-то яростью, Пуховский. – Цивилизованными людьми себя считаем! Нет, далеко нам ещё до цивилизации. Варвары мы, варвары. Ничем не лучше тех готов и вандалов, что Рим рушили. Так тем что – Рим был для них чужой. А это же наше, родное, кровное! Это же наша историия. И такое отношение… Эх, что мы только за народ…
Совсем не похож был этот Пуховский на того, благожелательного, весёлого, что принимал меня в квартире. Мы оказались сбоку церкви. Здесь она тоже подпиралась мостками и такой же запущенный имела облик; на стене, однако, заметил я новое, чего не было сзади,- лепной растительный орнамент. Церковь благодаря ему гляделась более прибранной, более праздничной, приветливой.
- Вот они, предки наши! – бушевал Пуховский, показывая на орнамент.- Из глины, из праха земного сотворили материю, как бог Адама. И какую материю! Кружева!... А что мы?.. Ходни только для проформы нагородили… А надо же было эти кружева лаком каким защитным покрыть. Или плёнкой… целлофаном… затянуть… Было бы желание! Жалко же, если что-нибудь из этой красоты исчезнет…
- Патриота слышно. Сюда таких как ты нужно. Дали бы толку.
- Да при чём здесь патриот! Патриот… Сознание элементарное надо иметь, совесть. Таких сооружений у нас раз, два – и всё. И те мы не храним. Людоеды! Беззаботность просто непростительная.
Миновав запасной въезд – кирпичная арка, забитая на весь проём сосновыми горбылями,- завернули мы ещё за один угол и пошли вдоль фасада церкви. Здесь в ограде имелся главный въезд – хлипкие деревянные ворота (ранее, конечно, на их месте стояло что-то более представительное). Чёрною краской на серых досках было написано:
СТОП! ПОСТОРОННИМ ЛИЦАМ ВХОД ЗАПРЕЩЁН!
Возле ворот была открытая калитка; сквозь неё мы увидели во дворе кучи брёвен, кирпича, извести, песка. К столбу калитки был прибит кусок белой жести с накорябанными на ней буквами, что эта церковь есть памятник архитектуры, что она охраняется державой и что восстанавливают её специальные научно-реставрационные мастерские. Под этим в колонку были приписаны слова: «ведущий архитектор», «прораб», «телефон»,- без фамилий и номера.
Пуховский ткнул в жесть пальцем и саркастически захохотал.
- Вот, видишь? Нич-чего! Кто архитектор? Кто прораб? Звонить куда?.. Законспирировались! В глубокое подполье скрылись!.. Судить людей надо.
Из покосившейся деревянной хатки, стоявшей в глубине двора, вышли двое мужчин. Минуту толковали о чём-то, затем один глянул в нашу сторону, затем на тучи и, зевнув, пошёл внутрь; другой же потопал к калитке. Был он невысокий, ледащий, заросший щетиной и, вообще, весь запущенный, помятый. Сжимая в руке скрученную полиэтиленовую сумку, он с опаскою на нас зыркал. Мы посторонились. Он прошмыгнул мимо, вышел на дорогу, оглянулся, померекал что-то и торопливо пошкандыбал в город.
- Куда же, ты думаешь, он стопы направил? О! За вином! На сто процентов убеждён. Достаточно только один раз на него глянуть, чтобы понять, что это за тип. А друг-товарищ (Пуховский головою кивнул на хатку, в окне которой пошатывался тёмный силуэт) ждёт не дождётся его.
- Раз так, то, видимо, всё-таки дождётся… А что это за халупа?
- Сторожка. Ну, да они в ней больше пьянствуют, чем сторожат… Калаголики счастливые… Того же вон кирпича, можешь не сомневаться, позаганяли уже и направо, и налево… А, ну их! И без них я уже все нервы тут себе потрепал, глядя на такое… Ты мне лучше вот что скажи: фрески хочешь увидеть? Если хочешь – айда.
- А нас пропустят? Вот же написано…
- Чушь! Чушь все эти запреты! И спрашивать ни у кого не будем. В той же боковой арке есть дыра. Пролезем, туда-сюда, и назад. Общенародная собственность! А не каких-то там бюрократов… Кстати, до нас и так уже много людей побывало в церкви, хоть и «посторонним вход запрещён». Через ту же дыру. Фрески просто испоганили своими каракулями… Так что пошли. В тюрьму за это не посадят.
Мы вернулись к запасному въезду. Пуховский внизу уверенно отодвинул один из горбылей и протиснулся в дыру; я следом. Через узкую дверь в церковной стене – «служебный вход», сказал Пуховский – попали мы затем под своды. Сыро, мрачно было тут; в нос било прелым. Бетонированный пол устилал рыхлый пласт из битого кирпича, стеклянных осколков, щепок, бумаг, тряпок. Валялись сломанные ящики, стулья. Тянуло сквозняком. Порхали голуби возле верхних окон. Очень неприютно смотрелась внутренность, и с трудом верилось, что здесь когда-то шла торжественная жизнь.
И только фрески свидетельствовали о былом великолепии помещения. Но какие это были фрески! Скорбно-строгие лица святых едва угадывались, ибо краски потемнели, покрылись трещинами, а эту убийственную работу времени и климата довершали письмена, покинутые руками человеческими прямо на живописи.
Подойдя ближе, я стал читать.
ЗДЕСЬ БЫЛИ КЭРА, БЭРА, ПУПА
ИРИНУШКА+СЕРГЕЙ
ТОБИК РАДИОТЕХНИКУМ 2 КУРС
Имелась даже любовная лирика.
О НЕЖНОЕ СОЗДАНЬЕ, ПРИДИ СЮДА И СНОВА СТАНЬ МОЕЙ
- Видишь прохвостов? – спросил Пуховский невесело и как бы спокойнее, словно ему уже надоело злиться.- Имена свои увековечили! Поймал бы я этих Тобиков да Сергунчиков и так  бы им надавал куда надо, что и другим бы не советовали больше сюда лазить… автографы ставить…
Мы немного помолчали, разглядывая фрески, точнее то, что от них осталось, затем Пуховский произнес:
- Ты рогатых мужей когда-нибудь видел?
- Ну, что рогатых мужей возле нас кишит, это не секрет. Вот только самих рожек я у них что-то не замечал.
- Да. А вот у святых рога есть, хоть они и святые.
Он показал мне одного. К голове его кто-то пририсовал мелом рога, ко рту - долгую курительную трубку с клубами дыма.
- Вот… Вот оно…- замедленно проговорил Пуховский.- Что предки не смогли, то потомки осуществили.- Он отошёл от меня и стал ходить около стен.
Я один рассматривал фрески.
Но вскорости я услышал позади себя пыхтение. Я оглянулся.
Пуховский с пола поднимал массивную, сваренную из железа лестницу. Вертикально приставив её к стене, он с сомнением глянул на меня.
- А, всё-равно! – отчаянно-решительно вдруг проговорил он и, взяв из-под ног ржавый гвоздь, начал всходить по лестнице.
Я недоуменно смотрел на него.
- Всё-равно эти Тобики испортили…- бормотал Пуховский.
Оказавшись возле фресок, он под одним из святых начертал свою фамилию (получалось, что этот святой - Пуховский), затем подставил дату и спустился вниз.
- Может, ты хочешь? – пробормотал он, глядя мимо меня.
Я не хотел.
Оставаться дальше в церкви было уже как-то неудобно, да и не нужно. Тем же путём мы из неё выбрались и пошли назад в город. Пуховский почему-то был вялый, кислый, молчаливый.
Возле окраинных домов встретились мы с тем помятым мужчиной. В сумке нёс он бутылки вина. Здесь наконец Пуховский отжил. Он встрепенулся, бросил испепеляющий взгляд на мужчину и, когда мы разминулись, презрительно, сквозь зубы, вымолвил:
- У, заб-булдыга…               

                Авторский перевод с белорусского