Рельсы Победы Гл. 13 Лицом к лицу с врагом

Август 1941 года,   
станция Абазовка


Над головой, различимый в бинокль, надоедливо завис надежный «летающий глаз» немецкой артиллерии – самолёт-корректировщик  «Хеншель». Он получил прозвище «надоедливый костыль» за постоянное зависание над районами нашей дислокации и своеобразную форму. К сожалению, «костыль» находится вне зоны досягаемости огня наших зенитных орудий.

Батальон увозит последние эшелоны с грузом со станции, когда немецкая пехота и мотоциклисты  занимают ее северную окраину. При интенсивной поддержке своих минометных и артиллерийских батарей  враг обходит несколько стрелковых батальонов, рассекая и рассеивая их по флангам, и внезапно атакуют нас.

Зловещий вой снарядов и мин, тающий в оглушающем грохоте разрывов. Ударные волны, возникающий по их вине фронт сжатого воздуха, осколки оболочек снарядов и мин, высокая температура раскаленных газов и их ядовитые миазмы воссоздают невообразимую атмосферу ада.

В этом пекле, с осунувшимися, почерневшими от копоти лицами, обожженными руками, с обломанными ногтями, опаленными гимнастерками, клубах пыли и дыма, среди куч строительных материалов, обломков вагонов, мы сходимся с немцами врукопашную...

Перед атакой врага комбат находится на элеваторе со второй ротой. В паре километров от станции мостовая рота чинит поврежденный путь. Первая рота занимается погрузкой оборудования в полукилометре от меня.

В моем временном подчинении третья рота, которой я руковожу при погрузке мешков с пшеницей, перевезенных с элеватора, в «теплушки» эшелона. Сержант Агарков ведет ведомость учета погружаемого имущества.

В начале артналета бойцы в сумятице кидаются в разные стороны в поисках укрытия.

Я падаю, прижавшись всем телом к пыльной траве и уткнувшись в нее лицом. Разрыв немецкого снаряда, хлопок по ушам… Сознание исчезает в тягучей ослепительной вспышке…

Медленно прихожу в себя, широко распахивая глаза, находясь в лежачем положении на боку. Затихла канонада, и какая-то птаха заливается звонкой руладой поблизости. Тут же сжимаю веки, таким ослепительным кажется свет. В ноздри бьет запах… отнюдь не свежего воздуха, а отвратительного смрада. Меня тормошит сержант Агарков, помогая встать. Встаю, падаю на колени, встаю, снова падаю.
 
От многочисленных взрывов горит часть составов со снаряжением и цистерны с горючим, объяты пламенем станционные помещения, тлеют платформы. Воздух обильно насыщен химическими запахами сгоревшей солярки и машинного масла, мазута и краски, резины и чего-то совсем непонятного.

Агарков опускается рядом со мной. Тормошит меня за плечи. С чумазым лицом, в замызганной рваной гимнастерке, он напоминает чучело. И я похоже выгляжу. С раненым бедром (пятно крови багровеет на левой штанине), Агарков тем не менее стойко держится, приговаривая:

- Тавщ майор, очнитесь! Василь Степаныч, воды попейте! Очнитесь же!

Подносит к моему лицу свою фляжку с отвинченной крышкой. Плотно прижавшись губами, жадно поглощаю застоявшуюся водицу, опустошив всю фляжку. Сейчас она кажется самой вкусной и свежей на свете.

Голова кружится, но терпимо. В горле першит, с трудом прокашливаюсь. Встаю на подрагивающих от напряжения ногах, опираясь правой рукой за шею раненого сержанта. Земля с обломками вагонов, развороченных строительных материалов, мешков с зерном, усеяна многочисленными воронками. Тут и там раскиданы тела красноармейцев. На мои глаза невольно наворачиваются слезы. Не дай бог никому подобное пережить!

Со мной, помимо сержанта Агаркова, оказываются рядом немногословный механик красноармеец Насерченко и атлетического телосложения техник красноармеец Чугунков. Вдвоем с непострадавшим Чугунковым мы переносим, получившего тяжелое ранение, Насерченко к близлежащим кучам мешков с песком. Чугункову приказываю подобрать целое оружие и боеприпасы, найти выживших.

Он приносит следующий улов: мою потрепанную фуражку, пять винтовок, винтовку Агаркова – вдобавок ко всему  с расщепленным прикладом, гранатную сумку с четырьмя гранатами «Ф-1» зеленого цвета, десять патронных поясных сумок и четыре фляжки, одна из них оказывается с водкой. Вблизи нас уцелевших бойцов он не нашел. Сумки с патронами распределяю между нами, а гранаты оставляю у себя:

– Так, бойцы! Сейчас тебе, Агарков, и Насерченко делаем перевязки. И, эх..., будем пробираться к нашим!

Мы разместились на бывшей позиции зенитного расчета. Больно смотреть на раскиданные останки покалеченных тел погибших зенитчиков, нашедших здесь свой последний приют после прямого попадания снаряда. Изодранные гимнастерки и брюки залиты подсыхающей кровью; сведенные предсмертной судорогой рты навечно застыли в немых криках. Ствол покореженной зенитной установки ЗИК-37  упорно смотрит в бирюзовое небо, как бы продолжая оберегать родные края от налетов вражеской авиации.

Агаркову поплохело. Он периодически стонет и изредка тихо матерится от боли, прижимая руку к левому бедру с расплывающимся пятном крови. Причина тому – ранение осколками мины.

Закатываю ему левую штанину и обильно лью водку на пострадавшее место. Охнув, Агарков прикусывает нижнюю губу до крови. На его лбу выступают мелкие капли пота. Провожу, как могу, ему перевязку, используя свой индивидуальный пакет.

Пригубив из алюминиевой фляжки застоявшейся воды, фляжку подношу к потрескавшимся губам Агаркова. Он жадно делает пару глотков. Протираю своим чумазым платком, смоченным из фляжки, его окровавленную левую половину лица, пострадавшую от мелких осколков. Кажется, он более–менее снова приходит в чувство.

К сожалению, Насерченко очень тяжело покалечен – и ему я уже не смогу ничем помочь. Осколками пробита гимнастерка на его широкой груди в трех местах; один осколок поразил правый глаз, из которого течет сукровица. Потеряв сознание, натужно с хрипом дыша, Насерченко спустя несколько минут покидает нас.

Прикрыв ему глаза, достаю из нагрудного кармана комсомольский билет, один из «смертных медальонов» в виде гильзы патрона от винтовки Мосина (второй медальон оставляю на теле) и кладу в свой планшет.
 
– Чугунков! Помоги Агаркову. Пойдем к нашим. Глядеть по сторонам в оба.

Поведение Чугункова оказалось для меня непредсказуемым. Он, глядя остекленевшими глазами на тело Насекина, сидит  на корточках, закрывши уши руками.

Улыбчивый Чугунков, не имея видимых телесных повреждений, впадает в ступор. Оцепенев, он застывает с потухшим взором и непрерывно начинает бормотать, слегка покачиваясь:

– Враг наступает! Враг наступает! Враг наступает…

Никоим образом он не реагирует на мои команды. И даже пара моих сильных затрещин,  интенсивная встряска и отборная брань не приводят его в чувство. От злости ударом правой ноги я быстро сбиваю Чугункова наземь. Он затихает лежа, свернувшись клубком. Емкие и сочные эпитеты, которыми я наградил в то мгновение Чугункова, лучше не приводить. Зарок даю вам!

Агарков молча наблюдает за развернувшейся сценой, страдальчески морщась время от времени.

Заслышав приближающийся  шум моторов, быстро пригибаюсь. Оставив  в покое Чугункова, оцениваю обстановку.

Перед нами, метрах в тридцати, закладывая виражи, лихо останавливаются два немецких мотоцикла с белыми тактическими номерами батальона на лобовой части колясок. Немцы из пулеметов «MG», закрепленных на колясках мотоциклов, пару минут поливают короткими экономными очередями впереди лежащую местность в наиболее подозрительных на их взгляд местах.

Потом они делают передышку. Немцев всего шесть (видимо разведчики, далеко оторвавшиеся от своей пехоты), но их усиливают надежные пулеметы «МГ». Мотоциклисты с улыбками переговариваются, часть из них закуривает. После беседы, один из мотоциклов катится до остатков пакгауза. Немцы неспешно разминаются, находясь в полной уверенности, что никого из нас не осталось в живых.

Первый мотоцикл располагается у водонапорной башни метрах в двадцати от нас. Агарков по своей инициативе делает по нему выстрел, никого не задев. Черт его дери! Я с яростью, с трудом удержавшись от удара, вполголоса высказываю все, что о нем думаю:

– Ты, что творишь…Е…Почему… без команды стреляешь???

– Вино…ват, тавщ майор! За ребят хо…тел поквитаться! – заикаясь, лепечет Агарков.

После выстрела водитель ближайшего мотоцикла падает ничком и ползком грамотно смещается к основанию башни. Другой мотоциклист прячется за коляской. Вдвоем они открывают огонь из карабинов «Mauser 98», поддерживая своего пулеметчика.

Пули прорезают воздух, ударяются о металлические детали зенитки, цокают по мешкам, вскрывая ткань и погружаясь в песок. Они невольно заставляют меня и Агаркова вздрагивать при близком пролете.

Мы в ответ интенсивно стреляем. К сожалению, как и Агарков, я не отличаюсь особой меткостью. Наша основная задача – ремонт путей, а не бои с противником. Вскоре у меня заканчиваются патроны к пистолету и мой бесполезный «ТТ» покоится в кобуре.

Руки устремляются к винтовке. Слева рядом со мной лежит Агарков. Он тщится изо всех сил тщательно прицелиться во врага. Но винтовка гуляет в его крепко стиснутых руках. Я замечаю, как от волнения у него дергается правое веко. Съежившийся Чугунков перестал бормотать.

Второй мотоцикл притулился справа в метрах в двадцати от первого за остатками кирпичной стены пакгауза, Его экипаж также участвует в стрельбе, но скоро он прекратит нам досаждать.

Образец мужества демонстрирует всегда хмурной, работающий через пень-колоду, несмотря на постоянные замечания и проволочки, в общем – разгильдяй красноармеец Мелешко. Оказалось, что он выбрал позицию справа, метрах в тридцати-тридцати пяти от нас, на пару с другим бойцом за высоким навалом бревен.

Мелешко, в ободранной замызганной гимнастерке и без пилотки, резко вскакивает и молниеносно бежит несколько метров навстречу мотоциклу. В энергичном замахе он запускает обеими руками две гранаты в сторону немцев.

Уже в падении его настигают разящие очереди пулемета, вспарывая грудь. Гибель Мелешко не проходит даром! Гранаты достигают цели! Гремят два разрыва, взметая клубы пыли и дыма, и поражая немцев. Весь экипаж прекращает стрельбу.

Оставшийся боец, от страха, в панике, потеряв товарища, не выдерживает интенсивного огня второго пулемета. Он резко выпрыгивает и бросается назад, подхватив свою винтовку. Не успел он пробежать и нескольких метров, как его переламывает пополам пулеметная очередь.
 
Шлепаю себя по лбу: растяпа – надо применить гранаты.

Для приведения гранат-«лимонок» в боевое положение вынимаю из каждой гранаты специальную винтовую пробку из дерева. Вставляю запалы. Три гранаты помещаю в подсумок, который кладу рядом с собой.

Переваливаясь набок, захватываю рукой ребристый корпус четвертой гранаты. Воспользовавшись кратковременной передышкой в работе пулемета (немцы меняют ленту), разгибаю усики предохранительной чеки и выдираю кольцо чеки. Приподнимаюсь над мешками и с выдохом резко закидываю гранату в сторону противника. Затем запускаю в сторону врага вторую гранату.

Правую руку в области запястья резко обжигает. Жгучее прикосновение пули. Однако, вторая граната устремляется за первой, направляясь к цели. В тот же миг я торопливо прячусь, падая на грязную вытоптанную землю с островками чахлой травы. При этом, больно ударяюсь правым локтем о ствол винтовки.

Яростно сплевываю попавшую при падении в рот землю.

Есть эффект! С промежутками в несколько секунд бабахают взрывы. Наполовину свесившийся из коляски пулеметчик не подает признаков жизни. Его каска упала с головы, а лицо заливает кровь. Другой мотоциклист, укрываясь за коляской, пытается перевязать себе раненое левое плечо.

Шарю в подсумке и снова метаю оставшиеся гранаты.

В запале боя, приподнимаюсь и стремительно бросаюсь вперед с винтовкой в руках, чтобы добить врага. Агарков пытается поддержать огнем мою атаку.

Рослый водитель мотоцикла в фельдграу и каске с маскировочным чехлом, встав на колено, старается лихорадочно перезарядить карабин. Безрезультатно: либо патрон пошел наперекосяк, либо кровотечение мешает. Правая половина его физиономии залита стекающей кровью.

Он устремляется навстречу мне с карабином. Я вижу злобный взгляд его молодого нахмуренного окровавленного лица с узкими черными усами. Делаю короткий выпад вперед. Затем обманное движение, и водитель валится, пораженный ударом винтовочного штыка. Но, падая, он успевает подсечь меня. Я растягиваюсь на досках, скользких от пролитого мазута, вытекшего из пробитых бочек.

Бросив перевязочный пакет, справа ко мне ринулся другой мотоциклист – приземистый детина. На его левом плече белым шлейфом разматывается бинт с расплывшимся пятном крови. Превозмогая боль, кривясь, он старается заколоть меня в горло, сверкнувшим на солнце штыком, примкнутым к карабину.

Распластанный на спине, я силюсь закрыться, вскидывая вперед ложе винтовки. В этот миг за спиной немца вырастает фигура красноармейца, который резко и сильно ударяет его лезвием саперной лопаты по шее.

Тотчас карабин валиться из ослабевших рук врага. Мотоциклист как-бы нехотя падает ничком на меня, с хрипом бормоча: «О, mein Gott! ». Я сбрасываю его грузное тело с текущим из шеи ярко-красным потоком крови.

Немец жалобно вскрикивает, конвульсивно дергается, гремя каской с очками и футляром для противогаза. Он страдальчески морщит загорелое лицо, демонстрируя оскал белоснежных зубов. Его глаза распахнулись от дикой боли. В ноздри одуряюще  бьет острый запах свежей крови. Невольно останавливаю взгляд на его вывернутой правой руке со вздрагивающими скрюченными пальцами – руке рабочего: давние загрубевшие мозоли покрывают широкую ладонь.
 
В сознание острием проникает мысль: я первый раз в своей жизни бросал гранаты в людей и бил штыком. Совсем не то, что стрельба. Пускай врага, но пронзить живого человека из плоти и крови! Ощущения те еще!

Схлынуло напряжение боя и улетучилось мое хладнокровие. Меня неустанно колотит дрожь от пережитого, переходящая в подобие лихорадочного озноба.
 
Красноармеец быстро приседает рядом со мной, озираясь по сторонам. Он вытирает левой рукой брызги крови с чумазого лица, приглаживая мокрые от пота черные волосы, и напряженно улыбается.

Я ошалело кричу, заикаясь от волнения и машинально вытирая о штанину обагренную чужой кровью правую ладонь:

– Как зва…ть, бо…ец? Спасибо ТЕБЕ!

С трудом различаю негромкий ответ:

– Караев , тавщ майор…

Проявив храбрость и отвагу, красноармейцы батальона смогли нанести противнику  существенный урон и заставить отойти.

К сожалению, мы потеряли множество бойцов убитыми и ранеными (132 красноармейца). Среди них – Чугунков и Агарков, которые направлены в госпиталь.

С Агарковым, верным помощником, грустно-тепло попрощался, горячо тряся его руку:
- Бог даст свидимся, Иван!  Духом ты крепок - поправишься скоро!
- Спасибо, тавщ майор! Непременно.

***

Неоценимую помощь нам оказал стрелковый полк, следующий пешим маршем мимо станции. Проще говоря он спас батальон от уничтожения. Полк, применив свою артиллерию, нанес сокрушительный удар по восточному флангу наступающих немцев.

В ходе боя в районе станции Абазовка особенно отличились политрук первой роты Булгаков  и ротный командир старший лейтенант Харитонов, которые умело руководили действиями бойцов. Они смогли уберечь от артобстрела практически весь состав роты, быстро укрыв бойцов в глубине оврагов, окаймляющих станцию.

Скрытно подобравшись к противнику по балке, они внезапно атаковали западный фланг наступающей немецкой пехоты. Смяв врага, первая рота продвигается на пять километров. Буквально повиснув на плечах у бегущих немцев, они натыкаются на наших пленных раненых.

Дно балки, опоясанной сверху рядом колючей проволоки, усеяно сотней трупов умерших раненых. Среди них еще в живых человек 120: еле–еле теплится жизнь в их изможденных телах, покрытых лохмотьями былых гимнастерок, ткань которых пошла на перевязки. Бледные, исхудавшие лица; тяжелое зловоние от немытых тел и от разложившихся трупов; назойливое жужжание мух, летающих тучами.

По словам пленных, они двое суток находятся в плену практически без еды, воды и медицинской помощи. Бойцы кормят и поят водой раненых. Попутно батальонные санинструкторы делают им перевязку. Затем наши красноармейцы бережно перемещают раненых к железной дороге и грузят в вагоны. В сопровождении одного санинструктора, они отправляются в госпиталь в Харьков.

                ***

После боя мы тушим пожары и расцепляем горящие составы на станции. Байков выделяет часть бойцов на захоронение павших товарищей. Бойцы громко возмущаются, когда я и другие командиры приказываем похоронить и немцев: «Мы фашистов закапывать не будем!».

Но комбат Байков веско, с нажимом, громко орет:

– У них есть родители, жены и дети. Не победитель тот, кто на поле оставляет трупы и не хоронит погибших!

В братских могилах хороним отдельно наших и немцев.

Мы чуть не закапали живьем красноармейца первой роты Куртова с тяжелым осколочным ранением головы. Один из бойцов, доставая из кармана гимнастерки документы, заметил, как у него дрогнули пальцы на правой руке. Куртова направили на лечение в госпиталь.

Батальон эвакуирует зерно, различное имущество и подвижной состав, попутно собрав вооружение и снаряжение погибших солдат противника. В первую очередь нас интересует продовольствие.

По опыту мы знаем, что в ранцах мотоциклистов обыкновенно находиться (у пехотинцев – обычно один рацион) до трех дополнительных суточных рационов (850 грамм мясорастительных консервов, 500 грамм кнакебротов , шоколадка и пакетик сухого лимонада) вдобавок к обычному полному неприкосновенному рациону (сухари – 250 грамм, мясные консервы–200 грамм, концентрат супа или колбаса консервированная–150 грамм, кофе натуральный молотый–20 грамм).

Они относятся к мобильным частям и отрываются от своих баз снабжения на приличные расстояния. Ранцы с продуктами у мотоциклистов размещаются в задней части колясок мотоциклов. Там также хранятся плащ-палатки, ремонтные комплекты и многое другое…

Здесь на станции Абазовка я вижу страшную картину – один из многочисленных горьких фрагментов войны: убитая женщина (с ранением головы) лет тридцати с грудным ребенком, который сосет молоко из ее груди. Мы подобрали грудничка и передали нашим девушкам-санинструкторам. Они потом отдают малютку в детский дом в Харькове.

Всю войну я прошел без ранений. Да, случались контузии, царапины, ожоги на теле, лице и руках от осколков, пуль по касательной; неоднократно пробиты противогазовая сумка, шинель, гимнастерка и фуражка с шапкой. Но каждый раз смертушка обходила меня стороной, лишь только ласково касаясь, как бы напоминая о тленности жизни!

Может, помогли мои молитвы? Несмотря на вступление в партию, я так и не стал атеистом. А может быть, горячо любимая супруга Надя усиленно молилась за мое спасение!?

Или просто повезло на извилистых дорогах войны? Или сказалось воинское умение? Случай провидения? А может все воедино? Кто знает?!... 

А сейчас я знаю только одно. По плану командования нам предстоит осуществить  заграждения на Харьковском железнодорожном узле и участке пути в сторону Полтавы.

К осени на большинстве железных дорог разрушения уже производятся нашими железнодорожными частями заблаговременно, по заранее разработанным планам и приобретают оперативный характер. К этому времени промышленные предприятия освоили массовое производство электрохимических, вибрационных и других типов замыкателей. Таким образом, мы смогли не только взрывать сооружения и путь, но и минировать их минами замедленного действия (управляемыми по радио и взрывавшимися при проходе по ним поездов).

И первые месяцы войны показывают недостаточную подготовку личного состава по устройству заграждений на железных дорогах.