Жестянка

 Эх ты, жизнь моя, жестянка! А ведь я за неё был обеими руками, но всё равно, где-нибудь, да не срасталось и даже рвалось.

 А может быть удача выпадет в другой жизни? Но для начала надо прожить хотя бы тот отрезок природного благолепия, который позволил нам  пройти Всемилостивый Творец.

 Меня, к сожалению, тоже не научили в своё время придерживать не всегда удобоваримое собственное мнение на коротком поводке.

 Не зря же, говорят:"Язык у человека мал, а сколько жизней он переломал".

 В кислородном цехе, пока работал аппаратчиком блока разделения воздуха БР2М, никаких придирок не было и в коллективе все называли друг-друга только по имени и отчеству. Это была не работа, а Рай у Христа за пазухой.

 Рабочее место располагалось в цехе на уровне 2-го этажа в изолированном от звуков щитовой с двумя пультами управления в количестве пяти человек.

 В нашей смене работали ещё  киповцы для ухода и обслуживания контрольно-измерительных приборов, и лаборатория, куда мы два раза в смену в нержавеющих бачках с узким горлышком относили на анализ жидкий кислород.

 А вот для хранения жидкого кислорода или его транспортировке в лабораторных условиях используют специальные криогенные сосуды Дьюара с двойной стенкой.


 Когда я впервые начал знакомиться с обязанностями аппаратчика, то по началу удивлялся: как мои коллеги сначала проходили более, чем по ста приборам, а потом в точности записывали эти показания в дежурный журнал. Со временем, когда привык - делал то же самое чуть ли не на ощупь. 

 Журнал лежал на пульте в развёрнутом состоянии шириной до полутора метров, в который каждый час заносились показания контрольно - измерительных приборов.

 Здесь же не отрываясь от работы мы дружно заваривали и пили индийский чай, делились семейными радостями, и могли правильно оценить мировую обстановку на любом танкоопасном направлении.

 Со временем моя домашняя семья увеличилась до четырёх человек. На нашу радость прибавились дочка с сыном и чтобы поправить финансовое положение семьи, пришлось искать дополнительный заработок и я перешёл в бригаду слесарей по пятому разряду.

 Поскольку в цехе была свободная грузовая машина, так называемая "эмка", это того же завода в г Миассе, где потом станут выпускать знаменитые Уралы, а у меня были автомобильные права, то при случае иногда на ней приходилось ездить за чем-нибудь по территории завода.

 Например, для нужд цеха частенько возили пачки некондиционного 3-х мм листа металла весом 5т., а грузоподъёмность машины была 3,5т., но приходилось закрывать на это глаза в надежде, что  техника не подведёт.

 Ездили всё время с одним и тем же человеком -  пронырливым пройдохой Борей, который брал в цехе бутылку спирта, а его было у нас, как грязи и за эту незначительную мзду добросовестно привозили металла на целое состояние.

Время как раз было такое, что говорили будто бы за бутылку можно было бы купить пол России, а потом её продать, но уже чуть дороже.

 Видимо, таким вот самым образом и до продавались, что скоро останемся в одних трусах, которыми не сможем прикрыть ни свою печаль, ни стыд. Тут уже, как говорится: не до жиру...

 Сейчас этот завод стал называться комбинатом. Площадь его территории занимает 22км2, как и тогда.

При использовании нашего подручного транспорта по заводу из одного цеха в другой проехать было не всегда возможным, поэтому пользовались кратковременным выездом за территорию, а затем через другие проходные попадали в нужный цех.

 Таким образом, хоть автомобиль и значился только для внутреннего пользования, но иногда приходилось выезжать и на дороги, сопредельные заводскому ограждению.      

 Так вот, однажды, во время такого вынужденного манёвра, меня арестовали вместе с машиной на промежуточной проходной с пустыми бочками, которые я вёз по распоряжению начальника участка одного из нашего цеха. Фамилию назову позже.

 Машину велели доставить на центральную проходную, где сидел самый главный начальник охранной службы, который потом должен был составить протокол задержания.   

 Всё это как бы походило на кражу, хотя в кузове было всего-то две или три пустых бочки и ехали мы с ними не куда-то на рынок, а завершив манёвр для смены проходной должны были завершить рейс в своём цеху этого же завода.

 Эх, знать бы сколько тонн листовой стали перевозил кузов этой дряхлеющей "Эмки" мимо его протоколов, не занимался бы тогда пустыми бочками, как тот бедный кот, которому при отсутствии занятости приходится что-то там у себя вылизывать до блеска.

 Забыл сказать ещё, что это было жарким летом июня 1974 года, когда умер великий полководец Георгий Константинович Жуков и люди, во время прощания с гробом маршала, вставали на колени, а по радио транслировалась невероятно скорбная музыка сонаты №2 Фредерика Шопена, эмоциональным центром которой был "Траурный марш".

 Так вот, когда арестовавший меня начальник уже заканчивая составление протокола спросил у меня фамилию человека, который разрешил положить эти злополучные бочки в кузов нашей машины я, не ожидавший столь негативной реакции любителя маршала, искренне и добросовестно ответил: Жуков.

 Что тут началось? После моего произношения фамилии легендарного маршала, а случилось это как раз в день его похорон, произошло что-то невероятное, похожее на сильно разогретую сковородку с маслом, в которую неосторожно плеснули струю ледяной воды.

 Мужчина, преклонного возраста в этом кабинете был не просто руководителем, возглавляющем охрану завода, а ещё и, по-видимо, преданным почитателем Георгия Константиновича, вылил на меня столько негативного возмущения, что самым безобидным из них, по-моему, было слово сопляк, остальные непечатные из "французского" фольклора.
 
 Но вскорости из нашего цеха зазвонил телефон и кто-то подтвердил, что бочки действительно были взяты по распоряжению мастера участка кислородно-компрессорного цеха Жукова.   

 Начальник охраны понял, что разговор, вдруг неожиданно, пошёл не по той колее, где он просто ошибся и его никто не передразнивал в такие особенные скорбные минуты знаменитой фамилией.

 И теперь руководитель заводской охраны, наконец-то, понял, то самое, что было здесь некстати - это моё дальнейшее здешнее присутствие.

 Неловко отворачивая свой взгляд, стал показывать мне  рукой на выход: мол всё - всё, уходи.   
 
 Чтобы прокормить свою семью, в свободное от работы время, я начал разгружать ещё и железнодорожные вагоны, зарабатывая на этом больше, чем на основной работе.

 Одновременно, ходил по четыре раза в неделю в вечернюю школу в восьмой класс и закончил его в основном с отличными оценками, за что по заводу был отмечен благодарностью, а в школе просили принести ещё и фото для выставки показа отличников, успешно закончивших это учебное заведение.

 В общем, всё, казалось шло ладненько и правильно, только где-то стала зарождаться невидимая тучка производственного конфликта.

 В это же самое время у нас в цехе решили соорудить сауну, куда бы могла ходить элита заводоуправления.

Тогда это было модным явлением и Шаповал, так чаще всего звали бригадира, стал пропадать на ней дни и ночи, вылизывая в этом строении все шероховатости, втискиваясь в непоколебимое царское доверие крупному, титулованному начальству всё ближе и ближе.

 Наш бугор был с особым математическим уклоном - в квитанции, где было написано шесть квадратных метров, он кому-то докладывал по телефону: "Тут написано:шесть мэ, а вверху двойка."

 Короче, тупой и упёртый, но очень старался понравиться руководству, которое, видимо, тоже было из того скользкого потомства, умеющего выходить сухим из воды при любых невероятно трудных ситуациях военного и предыдущих репрессивных времён.

 Таких людей, как Шаповал, у которых одна извилина и та от фуражки, при виде моих успехов на работе, в учёбе и в семье, наверное всё-таки давила жаба, а иначе зачем бы ему строчить на меня жалобы до такой степени, что начальник цеха однажды не сдержался от неотразимого напора кляуз прилежного строителя сауны, сначала мягко  стал принуждать меня несколько раз на заявление по собственному желанию или на беспроблемный перевод в любой понравившийся цех завода .

 Рабочих мест на нашем заводе было более 40 тысяч. Сегодня, правда, осталось менее 16 тысяч, остальные пошли под сокращение, как и вся наша, когда-то Великая Держава.

 Но я от всех этих предложений отказался, считая неприступной свою неопровержимую правоту.

 Всё мне казалось по жизни шло правильно: работал за двоих, учился в вечерней школе, любил семью и природу, занимался в литературном объединении "Металлург", увлекался фотографией, не пил, а курить бросил с рождением первого ребёнка.            

 Но, видимо, подлость не знает пощады, сочувствия , жалости, сопереживания, иначе у меня бы было всё чики-чики.

Сразу у Иван Палыча - начальника кислородно-компрессорного цеха ничего вроде бы не получилось, но через пол-года-год собрали цехком и за меня выступила из конторских только пожилая женщина экономист Талалихина.

 Но после неё, как из помойного ведра, выплеснул пламенную речь, говорун всех собраний и президиумов - ветеран ВОВ и участник легендарного 1945 года парада в Москве, что "гнойный чирий надо вырывать с корнем" и лизоблюдское угодничество любимому начальству победило.

Меня уволили по статье, как лодыря. Какая жизнь - такие и люди.

А с другой стороны я им премного благодарен -
без них не было бы о чём писать.

Такое вот оно уравновешивание обоюдных интересов.