Наследство

   Ржавая кисть листьев дуба скользнула белкой по ветвям и задержалась на самой нижней ветке.
- Ты! - пронзительно, несколько визгливо закричал дятел, и тут же, устыдившись порыва, умолк. Но было неясно, кому это адресовано. То ли ей, то ли лесу, а, может, и себе самому.
Дятел и вправду выглядел рассерженным. Треть лета и почти всю осень он потратил на то, чтобы законопатить все щели конька крыши и стену сарая мухами. Те были настолько пьяны проникновенным томлением тепла, что сами, без принуждения, с лукавой улыбкой и нетрезвым бесстрашием, ступали на липкую трубочку его языка. А после, вяло избегая настойчивых ухаживаний, сами же лезли в тёплые сумеречные щёлки, выстланные  простынями паутины, с подушками из плотного пуха чертополоха и одуванчиков. Дятел подтыкал их со всех сторон белоснежным одеялом, одолженным у паука, а поверх, для тепла, накрывал рогожей мха. Не от сердобольности, но с умыслом, до снега... И не вполне уж, чтобы воспользоваться беспомощностью, но совершенно определённо - насладиться...!
И что же теперь?! Дятел перелетал со стенки на конёк и возвращался назад. Безутешный, метался в поисках припрятанных насекомых, словно дорогого сердцу утерянного сокровища. Простукивал каждую доску, будто чеканил лик зимы. Тёплой, бессердечной, что насмехалась над ним теперь.
А мухи... их мотало со стороны на сторону. Шалые и по сию пору навеселе, они ушибались небольно обо всё, бессознательно потирали побитую часть, а после вновь принимались лететь. Куда и зачем - не знали сами.
Я долго наблюдал за смятением дятла, за мухами, счастливо избежавшими его вероломства. И вдруг... это было, как наваждение, - мне припомнился небольшой бочонок цветочного мёда, который припас в зиму дед, но не смог отведать. Он долго выбирал. Разыскивая настоящий, беседовал с лавочниками и пчеловодами. Чудом нашёлся даже чернильный карандаш, которым надлежало проверить, не сахарный ли это сироп, вместо перебродившего цветочного нектара. И после нёс бочонок, прижав к животу, отдуваясь шумно, как на горячий чай, да улыбался, представляя, что... Нет! Он не фантазировал про то, как будет прихлёбывать коричневый кипяток зимними вечерами, ибо уже знал, - покупает мёд не для себя. Как я мог не понимать этого!? Когда однажды он пригласил отца к себе в комнату, и попросил записать, что кому отойдёт, после его кончины, я не воспринял этого всерьёз. Но довольно скоро нам достался мёд.
Мы ели его, пряча друг от друга слёзы. Они падали в бабушкину розетку, наполненную доверху свадебными хороводами, пением майских цветов, и таяли там. Бабушка и дед постоянно спорили, но в этот раз они согласно будили в нас намерение жить вечно.

Пока я с трудом удерживал в себе слёзы воспоминаний, дятел, совершенно обессилев, присел на ту самую ветку, что некогда задержала полёт кисти листьев дуба. Спустя мгновение, рядом примостилась синица с надкушенной котом головой. Она дружески подтолкнула соседа плечом, и позвала за собой к нашей кормушке, что всегда была полна. Это было её наследство, которым она делилась.
Оставив дятла одного, взлетела. Полёт удавался синице зримо нелегко. Но уходила она с лёгким сердцем.

- Спорим, дятел наверняка бы нашёл кормушку и сам!
- Но получить её так - лучше! Ибо только тогда это по-настоящему, и с горчинкой неразделённой любви, что передаётся от друга другу, из рода в род.