всадники

Жаркая летняя погода. Идеальный день для речной экскурсии.

На юте круизного судна, расцвеченного бирюзовым шелком флагов, медно высверкивал духовой оркестр, туманились зеленоватые бутылки с шампанским, воздух подтекал лавандой, окутанной разогретыми древесными нотами.

Прогулочная палуба играла оттенками темно-золотистого тика. С неё Сабуров вглядывался в речную гладь, ровно вписанную в крутые берега. Втягивал широкой грудью дух разнотравья, испаряемый заливной луговиной.

— Хорошо, — Сабуров был в том радостном состоянии, когда мерещится, что настоящая жизнь должна быть именно такой, как этот погожий воскресный день, украшенный синей рекой, ослепительным лаком корабля и серебряными колокольчиками женского смеха.

— Вы ужасно похожи на капитана, — прозвучало рядом с Сабуровым грудное контральто, — особенно, когда закладываете руки за спину. Я за вами давно наблюдаю.

Сабуров повернул голову и увидел женщину с изящной открытой шеей и чуть опущенными плечами. Ее летнее батистовое платье в пол, пастельного оттенка с романтическим цветочным рисунком, ладно облегало фигурку с тонкой талией, подчеркнутую атласной тесьмой.

— Увы, я не капитан, — сказал Сабуров, придерживая рукой перила ограждения, — простите, не оправдал.

— Ну вот, опять промахнулась, — женщина укрыла взгляд за широкополой шляпой с лентой, — беда в том, что я писательница. И ужасно люблю додумывать понравившиеся образы. Я не помешаю?

Женщина приблизилась к Сабурову. Замерла рядом, чуть задев его плечом. Ее изящные пальцы легли на перила, коснувшись бронзовой кисти Сабурова.

Сабуров хотел отодвинуть руку, но не стал.

— Вы долго и внимательно разглядывали безлюдный берег, — повернулась к нему женщина, — о чем вы думали при этом?

Сабуров помолчал, потом мягко отозвался:

— Я думал о двух всадниках, которые недавно мчались здесь рядом друг с другом, и очень быстро.
 
— Я их не видела, — женщина скользнула взглядом по берегу и остановилась на лице Сабурова, — и что вас в них привлекло?

— Как бы это вам сказать, они были вместе, — задумчиво сказал Сабуров, — и не потому, что просто скакали рядом. Их роднило и стремительное движение и открытый горизонт, но главным было чувство душевной близости, несущее вдаль быстрее самого проворного конского маха.

— Да, я хорошо понимаю вас, — с волнением отозвалась женщина, — иной раз я ощущаю себя несправедливо обездоленной, лишенной переживаний, о которых хочется рассказать. Я часто вижу счастливых людей, таких как ваши всадники. И у меня возникает постыдное желание присвоить себе их счастье. Поэтому я и пишу бесконечные любовные романы, а люди читают и верят, словно все, что написано происходило именно со мной. Но я никогда не испытывала счастья мчаться вот так рядом с любым и понимающим человеком, я никогда не была такой всадницей.
 
Возникла пауза. Ветер слабел, ощутимее пригревали солнечные лучи.

— Я принесу шампанское, — сказал Сабуров.

Он сходил на ют, наполнил два бокала. Писательница встретила его благодарной улыбкой. Они рассматривали берег и пили охлажденное вино. Женщина, слизнув с губ сладкую капельку, дружески протянула Сабурову руку:

— Я — Наталья. А вы?

— А я Сабуров.

— Ну, если вы Сабуров, — легко рассмеялась писательница, — тогда я Мезина.

— Позвольте, я отнесу наши бокалы, — вежливо улыбнулся Сабуров, — и на этом откланяюсь.

— Не позволяю, — кокетливо возразила женщина, — у меня есть бутылка такого же шампанского. Я никак не справлюсь с пробкой. Вся надежда на вас.

Сабуров молчал. Он знал, что будет дальше лучше любой писательницы романов.
Они выпьют вина, немного и рассеянно, оба думая о предстоящей постели. Женщина, расположится на шелковом диванчике, откуда будет смотреть на Сабурова ожидающим взглядом, а он, сидя у стола, тихо пристукивать пальцами по столешнице с кружевной салфеткой и чуть слышно насвистывать какую-то песенку.

— Подойди, — писательница призывно протянет ему руку.

И он подойдет. И погладит ее густые блестящие волосы. А она проведет рукой по пуговицам рубашки и остановится чуть ниже брючного ремня. И начнет его расстегивать. А он почувствует, как теряет способность думать и подчинится движениям ее рук. И, в конце концов, он припечатает её к крепкой корабельной кровати. А она будет шептать и стонать, яростно извиваясь и пытаясь выбраться из-под него. Они превратятся в утративших разум всадников, несущихся по солнечному полю навстречу свободе, не связанной никакими обещаниями, поступками или раскаяниями. Только рука в руке и пылающие губы, шепчущие сладкую бессмыслицу, лишающую остатков сознания. И вся надежда на несущих их лошадей, которые не погубят и вывезут. И, может быть, всадники уцелеют. Но только потом, когда рассеется это мучительное марево солнечного поля, разгоряченных лошадей и слившихся в одну тень всадников.

— Ну, идем же, Сабуров, — писательница с нетерпением смотрела на застывшего Сабурова, как на чистый лист бумаги. Она уже писала свой новый роман.

Сабуров не встретил протянутую руку ни поцелуем, ни пожатием.

— Мне пора, — сказал он твердо, — позвольте мне отнести бокалы.

— Отнеси, но вначале подари мне своих всадников, — писательница сделала шаг назад, чтобы увидеть глаза Сабурова, — я не отпущу тебя без них, Сабуров. Они просто созданы для книги, подари мне право написать о них! Неужели я даже этого не достойна?

Сабуров повернулся и пошел к юту.

Отнес бокалы в ресторан и задержался у корабельного оркестра, исполнявшего щемящий душу старинный романс:

Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда больше спешить,
Мне некого больше любить,
Ямщик, не гони лошадей!...

Потом он принял рапорт вахтенного, проверил навигацию и направился в свою каюту. Пробили склянки, скоро швартовка.

На стене каюты висела картина — два всадника, летящих по залитому солнцем полю. Он и жена. Потом она его разлюбила. И ушла к другому.

Всё было лишь ложь и обман,
Прощай, и мечты и покой!
А боль не закрывшихся ран,
Останется вечно со мной!

В приоткрытый иллюминатор проникали звуки оркестра.

Сабуров мазнул ладонью по глазам и ударил себя по подбородку.

Хватит, Сабуров, хватит! Он открыл дверь гардероба и уверенным движением стянул с плечиков свой белый капитанский китель.