всадники

Жаркая летняя погода. Идеальный день для речной экскурсии.

На юте круизного судна, расцвеченного бирюзовым шелком флагов, медно высверкивал духовой оркестр, туманились зеленоватые бутылки с шампанским, воздух подтекал лавандой, окутанной разогретыми древесными нотами.

Прогулочная палуба играла оттенками темно-золотистого тика. С неё Сабуров вглядывался в сияющую речную гладь и залитый солнцем пологий берег. Втягивал широкой грудью дух разнотравья, испаряемый  прибрежной луговиной.

И полуденный жар и всплески оркестра, и белизна корабельных надстроек и подхваченные ветерком переливы женского смеха умиротворяли сознание, разглаживали собранные брови, смягчали взгляд.

— Простите, но вы ужасно похожи на капитана корабля, — услышал Сабуров за своей спиной легкое воздушное сопрано, — особенно, когда закладываете руки за спину, вот как сейчас. Простите за моё нахальство, но я за вами давно наблюдаю.

Сабуров обернулся и увидел женщину с открытой солнцу шеей и плечами. Ее летний сарафан пастельного оттенка с романтическим цветочным рисунком, ладно облегал фигурку с тонкой талией, умело подчеркнутую льняной тесьмой. Сабуров уловил легкий чувственный аромат жасмина.

— Увы, но я не капитан корабля, — дружелюбно отозвался Сабуров, — хотя мне приятно ваше мнение.

— Ну вот, опять я промахнулась, — засмеялась женщина, укрывая взгляд за широкополой шляпой с лентой, — а еще считаю себя неплохой писательницей любовных романов, нет, это невозможно. Но если честно, я ужасно люблю додумывать образы, особенно такие как ваш, загадочный, мужественный и готовый к поступкам. Простите меня, если я оказалась невовремя?

Женщина сделала шаг к Сабурову и остановилась рядом, чуть коснувшись его плечом. Ее изящные пальцы легли на перила возле широкой кисти Сабурова.

Сабуров хотел подвинуть руку, но передумал.

— Вы так долго и так внимательно разглядывали этот безлюдный берег, что я не могла этим не заинтересоваться — сказала женщина, — я даже было подумала, что ваше внимание связано с какой-то невероятной романтической историей? Это всегда первое, что приходит мне в голову, я неисправима.

— Я стоял и думал о двух всадниках, - с легкой грустью отозвался Сабуров, - они стремительно мчались по этому безлюдному берегу, наполняя его радостными голосами и обмениваясь влюбленными взглядами. И это картина жива во мне до сих пор.

— Ах, как жаль, как жаль, что их нет сейчас здесь, — отозвалась женщина, скользнув взглядом по берегу и остановив его на воодушевленном лице Сабурова, — они были какими-то особенными?

— Нет, с виду самые обычные всадники, но их горячие души слившись воедино, обратились огненной шаровой молнией — сказал Сабуров, - и эта влюбленная молния летела к далекому сияющему горизонту, свободному и распахнутому для счастья быстрее самого проворного конского маха Боюсь, что я говорю непонятно, но иначе мне не объяснить.

— Иначе и не надо, вы настолько поэтичны, что обычные слова нам не помогут, - с внезапным волнением отозвалась женщина, — и знаете, я даже признаюсь, что теперь ужасно завидую вашим всадникам. Мое признание меня никак не красит, но мне кажется, что я просто неспособна любить, и увы, часто ощущаю себя бесчувственной, лишенной любовных переживаний, пусть даже страданий, тех самых, о которых успешно пишу книги. И когда я наблюдаю счастливых людей, таких, как ваши всадники, у меня возникает постыдное желание присвоить себе их счастье, хотя бы на минуточку, чтобы ощутить дыхание настоящей любви, такое учащенное, такое сбивчивое и такое прекрасное. И тогда я лихорадочно придумываю себе вымышленных всадников, словно я их не только видела, но и была одной из них. А людям, которые меня читают, хочется верить, что я пережила то, что пережили мои герои. А я никогда не была всадником. И не буду.

Женщина умолкла и возникла пауза. Ветер слабел, ощутимее пригревали солнечные лучи.

— Пожалуй, я принесу нам шампанское, — нарушил паузу Сабуров.

Он отправился на ют и наполнил два бокала. Писательница встретила его благодарной улыбкой. Они рассматривали проплывающий берег и пили искристое  розовое вино. Женщина, слизнув с губ сладкую капельку, дружески протянула Сабурову руку:

— Я — Наталья. А вы?

— А я Сабуров.

— Ах, вы Сабуров, — досадливо повторила писательница, — ну, тогда и я буду для вас Мезенцевой, а не Натальей, вот так, сами виноваты.

— Да, виноват и позвольте мне в качестве наказания унести опустевшие бокалы? — склонил голову Сабуров, — и даже возможно исчезнуть из вашей жизни навсегда?

— Нет, ни за что не позволю! — быстро возразила женщина, — потому что у меня в каюте есть еще одна бутылка точно такого же шампанского. Я ни за что не справлюсь с пробкой и умру от жажды. Вся моя надежда только на вас!

Сабуров молчал. Он хорошо знал, что будет дальше лучше любой писательницы любовных романов.

Дальше они будут пить вино в каюте, пить понемногу и рассеянно, думая, не сговариваясь, о предстоящей постели. Женщина, расположится на шелковом диванчике, откуда будет разглядывать Сабурова смелым ожидающим взглядом, а он, сидя у стола, тихо пристукивать пальцами по столешнице с кружевной салфеткой и что-то беззвучно напевать одними губами.

— Подойди ко мне, — скажет писательница и призывно протянет ему руку.

И он подойдет. И погладит ее густые блестящие волосы. А она проведет рукой по пуговицам рубашки и остановится у брючного ремня. И начнет его расстегивать. А он почувствует, как теряет способность думать и подчинится движениям ее рук. И, в конце концов, он припечатает её к крепкой корабельной кровати. А она будет шептать и стонать, яростно извиваясь и пытаясь выбраться из-под него. Они превратятся в утративших разум всадников, несущихся по солнечному полю навстречу свободе, не связанной никакими обещаниями, поступками или раскаяниями. Только рука в руке и пылающие губы, шепчущие сладкую бессмыслицу, лишающую остатков сознания. И вся надежда на несущих их лошадей, которые не погубят и вывезут. И, может быть даже, что всадники уцелеют. Но осознают это потом, когда рассеется дрожащее марево солнечного берега, утихнет дыхания разгоряченных лошадей и разойдутся в сторону их тени, всего мгновение назад казавшиеся неразрывным целым.

— Ну, что же вы? — поторопила писательница, призывно протягивая руку все еще медлившему Сабурова. Другой рукой она словно прятала за спиной чистый лист бумаги, с нетерпением ожидая начала сочинения своего нового романа.

Сабуров с сожалением покачал головой.

— Увы, но мне пора, — добавил он твердо, — благодарю писательницу Наталью Мезенцеву за чудесную компанию. Прощайте!

— Хорошо, уходите, но умоляю вас, оставьте мне ваших всадников, — писательница сделала шаг назад, чтобы увидеть глаза Сабурова, — подарите мне их мне, пожертвуйте, как щедрую милостыню, вы очень счастливый человек и вы найдете себе других всадников, а я нет, я не найду, а просто опять выдумаю их из головы и это ужасно. Всадников нельзя выдумать, я писательница и знаю о чем говорю, они обязательно должны быть живыми, но где мне их взять? Только живые всадники могут тревожить и мучать читателей, только живые вызывают у них признание и острое желание подражать, только живые украшают собою мир. Я сберегу их, поверьте мне, сохраню, как драгоценность и пусть о них узнает, как больше моих читателей, пожалуйста? Я умею хорошо писать, я обещаю вам, что ваши всадники останутся такими же живыми, какими вы мне их показали, поверьте мне, прошу вас.

Сабуров какое-то время смотрел на женщину, молча поклонился и пошел на ют.

Вначале отнес бокалы в ресторан, а потом задержался у корабельного оркестра, исполнявшего щемящий старинный романс:

Ямщик, не гони лошадей!
Мне некуда больше спешить…

Далее Сабуров принял рапорт вахтенного, проверил навигацию и направился в свою каюту. Пробили склянки, скоро швартовка.

Всё было лишь ложь и обман,
Прощай, и мечты и покой!

На стене каюты висела картина — два всадника, летящих по залитому солнцем прибрежному мелководью. Он и жена. Потом она его разлюбила. И ушла к другому.

А боль не закрывшихся ран,
Останется вечно со мной!

В приоткрытый иллюминатор проникали звуки оркестра. Сабуров мазнул ладонью по глазам и ударил себя по подбородку. Хватит, Сабуров, хватит!

Он открыл дверь гардероба и уверенным привычным движением стянул с плечиков свой белый капитанский китель.