Собака-8. Исчезли солнечные дни

Этот текст следует, как продолжение текста: "Собака-7. В предчувствии Голиафа".

1. В тот день и после обеда ему опять не удалось застать ни друга Митьку, ни кого другого в районе курилки — все, как на водопой, устремились в кассу. В привилегированном Иоськином отделе расчётчица разнесла деньги, как всегда, прямо по бюро и секторам.

— Что же, мне с понедельника идти уже прямо на завод — всё равно меня здесь никуда не пропускают? — спросил, расписываясь за кругленькую сумму, Иоська Буйнова, занявшего очередь за ним.

— Да, лучше — так, — согласился тот. — Сегодня уж гуляй.

Нет худа без добра — оформив увольнительную, Иоська отпросился также у начальника отдела и ушёл с работы пораньше. Никуда не торопясь, занёс несметную сумму денег домой, на месяц вперёд расплатился с Екатериной Ивановной, чем ту несказанно обрадовал, сжевал в домовой кухне на фоне двух притулившихся алкашей пару котлет, но остатки тяжести, затаившись, никак не желали покидать его душу. С этим невольным грузом и отправился Иоська в общагу, надеясь встретить там отправляющихся на сбор у опорного пункта. Весёлые дежурства ДНД! Инструктаж с рассказом жутких историй из закрытых для народа милицейских сводок, милая прогулка по улицам, посещение кино — за полноценный отгул! Но не радовало это сейчас Иоську. И не с кем было поделиться смурными мыслями: Гольцман дома отсутствовал, да Иоська, подумав и не желая лишних эмоций, решил пока ему ничего и не рассказывать. Но что делать? Раз Иоська такой, то рыбак должен искать рыбака...
 Погружённый в размышления, он прошагал через университетские территории, парк и липовый лес на Горе, где едва поравнявшись с краем обрезавшего этот лес, залитого солнцем, микрорайона, подался к висевшему на красной кирпичной стене ближней пятиэтажки телефону-автомату и набрал номер. Он звонил не в канцелярию Томе. А домой к другу Юрчику, вспомнив, наконец, чуднЫх приятелей Шиманского с того полуподпольного сборища в конспиративной «русской избе», куда их привёл чёрный кудлатый художник: буйный бунтарь Олег Залманов со смешным прозвищем АбрамОвич.

 Это на него Виталя Белов, который с ним обоих приятелей первоначально и познакомил, в финале всех перипетий пребывания Иоськи в «Городе на Горе» советовал ему «всё свалить — никому хуже не будет.Тебе же дураку предложили помощь - не отказывайся, и на работе у тебя всё наладится, увидишь. А "Абрамович" этот - наш человек в Гаване". Вот с чего начались все настоящие злоключения. Не с нелепого происшествия на работе, а с казавшегося таким ненужным визита в странный "кружок". С того сборища, где показал себя во всей красе мятежной двоюродный Юркин брат, но которое совсем не вдохновило Иоську. А теперь… Что-то невозвратно изменилось в нём. Он почему-то ощутил, что всё было не зря.И он хотел поделиться своими предчувствиями с тем, кто должен понять. Не зря же они собирались на тот Праздник Субботы.Надо дозвониться до Юрчика. Быть может хоть там ему что-нибудь, да объяснят. Но… Ответом ему были длинные гудки. Он, поди, в своей аспирантуре. Учится... Учёные, едри их! Где же бабушка?
Ладно, потом.

Он зашагал через квартал теперь уже — в предвкушении намеченного на это дежурство в ДНД его свидания с Томой, которая как упорхнула от него в финале их похождений там, в «кемпинге» на «прощании с комсомолом» — так и ускользала все эти дни, порхая, как птичка по цветкам, меж разными его «соперниками» и дразня муками ревности. И только теперь вот всё прояснилось! Так что ж теперь? Пришла пора — не одной ведь Натульке вкушать радости любовных страстей!

Дверь в секцию общаги на втором этаже была распахнута настежь. И в коридоре, и на кухне висела пустынная тишина, даже радио не шуршало. Нигде не было никого, хотя, раз входная дверь не заперта, так быть, по идее, не должно: кто-то в секции должен присутствовать. Дверь Антиповской комнаты также была приоткрыта, и Иоська, не раздумывая, толкнул её. В комнате царил немыслимый бардак. Неубранный с давнего времени стол венчала стоявшая среди объедков и обрывков сушёной рыбы пустая трёхлитровая банка с запёкшимися на дне остатками пивной пены. Антипов возлежал на своей неразобранной постели на спине, один, в спортивной майке и рваных тренировочных штанах, трезвый, но непривычно бледный. Выбивающаяся из-за края майки его буйная волосяная растительность казалась пожухшей и разве что не поседевшей.
— Что не на работе? — спросил его Иоська.
— Да вот: приболел чуток, — высоким фальцетом, будто вымученно пытался засмеяться, ответил Вовчик.
Понятно — мениск, — догадался Иоська, и, следом, поинтересовался:
— Ермаков не заходил?
— Нет ещё, — ответил Антипов и кивнул головой на стул:
— Ты подожди пока. Может, попозже зайдут все... Перед ДНД...
Хотя и прерывистая, но длинная фраза снова словно бы оказалась не по силам Вовчику, и он, охнув, рухнул головой на подушку.
— Ну, что с тобой? — поглядел на него Иоська.
— От сердца бы таблетку найти, — слабо вздохнул Антипов.
Ну, вот ещё! Иоська испугался, забыв про собственные горести. Вовчик был всего на год старше его по возрасту. Но, говорят, бывают неприятности с сердцем и у молодых — всякие там пороки, шумы и прочее. Что с этим делать, Иоська не знал. Вот оно как — всё от несчастной любви, от чего же ещё! Бедняга Вовчик.
"Сердце бедное пробито…, — вспомнил Иоська, — подлою рукой…" Судьбы…

— Вчера погуляли хорошо, — пояснил Антипов, уронив голову с запрокинутым белым лицом и глядя в потолок. — А сегодня — видишь…
Не выдержал! На футболе вон как гоняет — и хоть бы что. Кто бы мог подумать?
— Ты подожди, не вставай, я сейчас! — постарался мобилизоваться Иоська. — Может «скорую» вызвать?
— Не надо, — сказал Антипов. — Мне бы — таблетку.
У кого же здесь взять? Аптека в микрорайоне была на ремонте. В город ехать? Иоська в панике метнулся в коридор, ткнулся в одну дверь, в другую. Яростно побарабанил в запертую дверь соседней секции. Всюду ему отвечала одна лишь гулкая тишина. Чёрт! Когда не надо, в этом проходном дворе — вавилонское столпотворение. Понадобилось — так нет никого. Более всего он опасался, как бы Антипов не умер.
— Ты не умри тут, смотри, — приказал он со страхом Вовчику.
Тот только дребезжаще-слабо засмеялся.
Повезло ему только двумя этажами выше, где была женская секция, и жили некоторые конструктора. Там кто-то копошился, и на Иоськины вопли отреагировали.

Красавица-аристократка, принцесса всех конструкторш, Вера привычно появилась на пороге Антиповской комнаты вся в алом, со столь же огненно-пылающими, в тон строгому, не по такой жаре, платью, губами, высокая, статная и нарумяненная. Она моментально оценила обстановку. Антипова девушки любили, а Вере он даже помогал чертить курсовой проект к зимним экзаменам на вечернем, где она обучалась уже второй год, отделении политеха, и теперь та чувствовала здесь себя, как дома, обслужив Вовчика, словно родного ребёнка. Но лекарства не было при себе и у неё.

— А я теперь буду сидеть на заводе, — вздохнул Иоська, вновь оказавшись захваченный собственными проблемами и глядя на Вовчика, глотавшего воду из стакана, поданного ему Верой, которая сразу же упорхнула, строго приказав подождать.
— Я знаю, — ответил тот. — У вас там создаётся филиал, большие перспективы, везёт вам...

 Да? Выходит, кто-то знает больше, чем он. Может, не всё так плохо? Зрелище им перед собою человека, которому сейчас значительно хуже, чем ему самому, не будило в нём, впрочем,теперь никаких предательски-постыдных чувств, как это иногда бывало, и Иоське стало даже легко и радостно, он познал почти счастье от этой победы над собой, над злорадно-потайным: «НЕ МЕНЯ».Но при этом крепло также недоумение: ну, с ним-то, чужаком в этом краю, всё понятно, может, ему так и надо. А их-то... Их, казалось бы, хозяев на своей земле - ЗА ЧТО?!
Он испытывал страх за Вовчика и сочувствие к нему, он был сильнее, а потому должен находиться рядом. Как он глуп! Он имеет здоровье, руки, ноги, немерянную силу, чего нет у других. Не ему ли держать удары судьбы? Жалко, конечно, что к нему потеряли доверие, настроив против него даже мудрый партком. Но, может, это просто чья-то самодеятельность? Вот где-то наверху некто ещё более главный разберётся, скажет, что случилась ошибка, и снова с ним окажется на дружеской ноге даже такой большой человек, как парторг отделения.

Где-то хлопнула дверь, и за стеной заскреблись — это вынырнул затаившийся в тиши Зайцев. Потом послышались топот, голоса — ну вот, кто-то и пришёл. Резанули слух знакомые интонации.

— Шеф твой явился — кивнул Иоське Вовчик.

 Навестивший своего бездомного друга-одногодка Зайцева, Володя Буйнов заглянул в приоткрытую дверь. Он был по-спортивному взмылен, целенаправлен и бодр. Рядом с ним находился маленький беленький, что скрывало его истинный возраст, Зайцев. В коридоре колготился кто-то ещё.

— На дежурство?! — выдохнул-крикнул Иоське Буйнов. — Все уже пошли!
— Да вот, — извиняющимся тоном произнес Иоська, выбравшись в коридор навстречу гостям, и кивнул в сторону дверного проёма:
— Не одного же оставлять…
— Занемог? — с сердитой серьёзностью в голосе поинтересовался Зайцев. — Ничего, оклемается, ему не впервой.
 
Хорошо так говорить, когда не тебе больно. Оба друга–спортсмена были ровесниками: тридцатилетними холостяками. Начальник бюро Буйнов ходил в первых женихах их «шарашки». Зайцев же, совершенно мальчишеского вида невысокий белоглазый альбинос, хотя бы имел на работе постоянную любовницу, с которой вел в своей комнате настоящее натуральное хозяйство. И его, бездомного бедолагу, можно было понять — уж он-то натерпелся от милых соседей. Действительно, как в песне: "А болит у того, кто не пьёт ничего". Постоянные пьяные гудежи за стеной у Антипова любого могли довести до ручки. Один колхозный утопленник Ельков чего стоил, с которым Зайцев делил свое двухместное жилище без отрыва от семейной жизни там же! Впрочем, он-то уже ничьего покоя не потревожит. Но в то счастливое время, разумеется, никаких сердечных лекарств у друзей– спортсменов отродясь не водилось.
Страшная тайна пропавшего черепа с проломленным теменем — ее и поныне хранят черные воды Шемуршанского пруда! Скоро она обернется явью и станет козырем, — уже в наши дни, двадцать лет спустя. Но тогда…

— От живота есть, — всё с тем же насмешливым вызовом предложил Зайцев. — Не подойдёт?

 Ладно, иди… Заторопившийся же сразу Володя Буйнов, недовольный возникшей заминкой, определённо жаждал поскорее исчезнуть из секции и с Иоськиных глаз и невольно отводил взгляд, словно бы не решался смотреть на того. Странное дело, но добродушный и сильный всегда начальник явно стеснялся сейчас его, как будто застигнутый за чем-то недостойным, в то время, как сам Иоська был совершенно спокоен. Он, именно он, ощущал себя тут, в общаге, в этот миг почти, как дома, он испытывал даже сочувствие к возникшему вдруг чужому неудобству, к душевным метаниям этих людей, таких сильных, но нечаянно оказавшихся слабее его. Ему сделалось даже весело от этих мыслей — ведь, что бы ни случилось, но для него всегда имелся последний шанс и место на планете, куда бы он мог отступить, где его ждут. Как там?
«И у ног Ерусалима, Богом сожжена, безглагольна, недвижима — мёртвая страна», — вспомнил он известные со школы слова Поэта: недаром ведь именно на его бронзовой голове там, в сквере сидел воробей.

Нет, Мёртвым в стране Давида, что бросил вызов самому Небу и заимел в ответ пращу, сейчас осталось только чуднОе море, в котором нельзя утонуть, а страна, возрождённая людьми, обретшими дом там, на краю мира раскалённых солнцем скал каменистой пустыни и вчерашних малярийных болот у другого, большого, моря, - как и древний язык тех людей, кто эти болота осушал, корчуя руками камни, — всё это давно поёт и цветёт, а вовсе не «безглагольно» и «недвижимо».Так что там всё нормально.
А вот «они», что будут делать они, все, кто живёт тут, «под собою не чуя страны», под сенью нависшей над ними свинцовой мощи, не дающей им надежды на обретение хотя бы клочка свободы для них? Он сильнее, чем они: те, «чьи речи за десять шагов не слышны». Нет, что-то произошло с ним в последнее время, что-то перевернулось в сознании.

— Ищи нас на Главной улице, — донёсся до Иоськиных ушей прощальный возглас ускользающего Буйнова.

И шаги убегающих стихли в пролётах бетонной лестницы. Они снова остались вдвоём с Антиповым, и Иоська вдруг с удивлением осознал, как много между ними общего. Лишь здесь, в этой ночлежке, на дне, к нему мог кто-то отнестись, как к другу, только тут он мог оказаться кому-то полезен. Потому, что все здесь были между небом и землёй, без кола и угла, за спиной — пустота. И у Вовчика, как у него, нет ни родной спасительной деревни, ни клочка земли, ничего. Впереди — мрак. Нет всесильной родни, нет накопленных денег, "бичи" на вокзале , выгонят — и всё, растаешь, как пыль, как брызги под солнцем. Но в отличие от убежавших только что, да и от него, Вовчик как раз посмел бросить хоть какой-то вызов судьбе, не поддался, не слился с фоном…
Хотя и в форме того же пьянства под рёв магнитофона, — но прочего ведь не дано…

— Ты бы всё же поосторожней, — посоветовал ему Иоська. — Плохо может всё это кончиться.
— Дома одни неприятности, — вздохнув, пожаловался ему Антипов. — Не зря я на выходные в райцентр к себе ездил. Отец совсем озверел, пьёт в чёрную вторую неделю, мать гоняет… Я уж и бил его, говорю: "Если ещё раз тронешь…" Хотя — и его тоже жалко. Но мать — жальче, она и так больная, сердце. Я уж и не знаю, как её с ним оставлять, боюсь! Да и жить там давно невозможно — подвал, сырость, в полу щели в ладонь шириной, крысы бегают. Мне однажды по пьянке чуть ухо не отгрызли.
— А на расширение? — спросил Иоська.
— Метров не хватает, — ответил Вовчик. — И что толку? В очереди стоять всю жизнь. Они же не на заводе работают. У нас есть секретный завод, оптику делает — жильё только там дают. Другим — шиш с перцем.

Он чуть приподнялся на локтях и, снова вздохнув, попросил:

— У тебя курить с собой есть? А то мои кончились.
Иоська вспомнил, что захватил из дома купленные накануне сигареты — специально для ДэЭнДэшной прогулки, если придётся угощать, но тотчас забеспокоился:
— Может, пока не надо — хуже, ведь, будет?
— Давай! — возразил Антипов. — куда уж хуже…

Он, зажмурившись, прикурил и, откинувшись спиной на подушку, разместил на своём поджаром животе пепельницу, изготовленную из жестяной консервной банки.

— Гадаю прямо уже всякий раз, когда домой еду — застану ли дома мать живой, — продолжил он. И голосом, снова сорвавшимся на фальцет, высокий дребезжащий фальцет, заявил:
— Я бы здесь, в Городе, для неё квартиру снял и забрал бы оттуда, да денег пока не хватает.

Иоська тоже за компанию закурил. Как он был мысленно недалёк! Ведь скольким людям вокруг ничуть не лучше, чем ему. Но, в отличие от него, для их бед нет такого ясного и понятного объяснения. Опять же значит из этого, что он сильнее. За ним — трёхтысячелетняя мудрость. Они же — молодые. Нет, он Вовчика не бросит. Он не даст ему погибнуть просто так. От этой мысли на душе его сделалось легко, и он даже расправил плечи.

— Я, наверное, задержал тебя, отвлёк от дел? — забеспокоился, словно угадав его мысли, Антипов. — Испортил тебе вечер, заставил с собой возиться, время терять?

Дежурство уже началось. Тихий вечер сгущался за окном в предзакатно-солнечную дымку. Жара плыла.

— Да сиди уж, — ответил Иоська, махнув рукой. — Я не тороплюсь. Я-то успею!
— Если бы можно было строиться, иметь свой дом.., — бросая слова словно бы в пустоту, продолжил прерванную мысль Антипов. — После войны — так хоть избы рубить самим разрешали: государство не справлялось.
— Нельзя, — вздохнув, возразил Иоська. — «Частная собственность»!
— Мать их! — прокомментировал Вовчик.

 2. В дверях появилась Вера, за спиной у которой маячила растрёпанная, в домашнем халате и шлёпанцах на босу ногу, Люська.
Без своей привычной индейской раскраски на лице, криво приклеенных ресниц и в будничном одеянии Люська была совершенно не похожа сама на себя и выглядела мирной и даже испуганно-растерянной. Лишь торчащие дыбом, выжженные перекисью до всякой потери природно-рыжего цвета волосы дозволяли определить, что это всё-таки она. Лицо её казалось стёрто и бледно, глаза моргали, а небольшой рот был в удивлении перекошен. Однако, Вера хорошо понимала, кого сюда привести.Мало кто знал, что, несмотря на буйный нрав, Люська сама не расставалась с сердечными таблетками. Врождённый порок обнаружился у неё ещё в детстве, когда пьяный папаша зимними ночами в припадке ярости гонялся за всей семьёй вокруг избы с поленом и даже топором, заставляя домочадцев босиком по снегу убегать от его гнева - прятаться к соседям.
Теперь Люська осталась торчать в дверях, мало что соображая спросонья, - спала она по преимуществу днём, до часа ночных такси. Вера же принялась по-матерински ухаживать за Вовчиком. Ну что, в самом деле, за мужик без дома?Или бродяга, или бандит. И почему в этой стране, даже имея деньги, нельзя купить для себя, нет, не кусочек счастья, - его не купишь...
А - даже сущую ерунду?
- Вот видишь, как обо мне заботятся, - с пробудившейся иронией в голосе проговорил Вовчик, когда Вера отлучилась на кухню за водой, а Люська осталась стоять у косяка, так и не придя в себя и совсем ошалев.
И, посасывая во рту валидол, добавил:
- Но не женишься ни на ком: тоже нет жилья.
- У кого-то - есть! - в упор поглядел на него Иоська.

Вовчик отвёл глаза:

- Кто меня там примет? Родители - начальники. Нужен я им - халявщик? нахлебник...
- Это ОНА так тебя поименовала? - разъярился Иоська: вот так Кирочка! - Ну, всё!
 Расправа будет коротка!
- Ты гляди, - видя его возмущение, испугался Вовчик. - Не скажи ничего! Чтобы всё было между нами.

Ну хорошо, хорошо. Бедные люди: ни дома, ни путеводной звезды. Ни земли, ни надежды...
Великое изгнание в своих же краях. Но то - местные. А он? Что ищет он здесь, чего ждёт? Но ведь "там", откуда он родом, - там тоже ничего не осталось кроме кладбищенских камней? Или - нет?

С такими сомнениями покинул он сирую ночлежку на зелёной горе.

На дежурство он, разумеется, безнадёжно опоздал и с теми же сумбурными мыслями стоял на склоне горы, посреди пустынного тротуара, что ниспадал вниз, к церкви и таксопарку. И глядел на россыпь камней кладбища там, за решетчатой бетонной оградой, на скрипучую в петлях калитку и разбитые памятники среди пыльных репьёв.

"Но в высокой траве не остыл от копыт наших след"...

Он больше не тешил себя надеждами, навеянными беседой с Вовчиком. Тот как-нибудь выкарабкается. И с Кирой у него наладится - куда она денется. А для него? Для него тут всё кончено. Идут другие времена - нужны иные имена.

Он даже успокоился.

Ну, вот и всё - выгнали.
Указали ему его место. Не надо было высовываться. Правильно говорил Гольцман: "Хорошего отношения нам ждать неоткуда. В лучшем случае нас согласны только терпеть".
И беды окружающих - не аргумент для сравнений и возражений. Всё у них устроится, все куда-нибудь приткнутся. Только не он.

Зато ему доказали, что и "он - есть".

И он - тоже!
 
Хотя ещё недавно при встрече с возникающими порой любителями покопаться в славном прошлом из числа его соплеменников, утверждал: "Зачем вам это? Там ведь нет... Там нет ничего".
И однажды услышал в ответ: "Но ведь МЫ - есть!".
Но не поверил. Да и не верил до сегодняшнего дня.

 Удивительно ясно, как будто это происходило вчера, он и теперь, два десятка лет спустя помнил разгромленную гулянками, залитую жарким светом красного закатного солнца комнату, где он спасал от гибели бедного Антипку, зеленые кроны берез, что шумели за распахнутым окном, за которым раскинулась во все стороны от города на горбатом холме чудная страна, и в ней тоже жили, пили и выбирались из всяческих бед те, кто вот так: успешно или тщетно, выживал тут всегда — бесчисленное множество других «митек» и «вовчиков». Что местных, что таких же, как он, «понаехавших».
Тоже изгнанников без дома, роду и племени, забывших имя своё?

 Теперь, вечность спустя, он вспомнил, как тогда, впервые, может быть, в жизни не испытал того привычного для него и позорного: "Ура, НЕ МЕНЯ!" при виде того, что снаряд попал в кого-то другого, и был этому рад и горд за себя. Словно что-то переменилось в нём, и он навсегда стал другим.Не собственная судьба обеспокоила его тогда - а другой вопрос.Ведь если с ним-то всё понятно: может, ему так и надо, то их-то - ЗА ЧТО?
Кто будет спасать их?
«Не верь, не бойся, не проси — сами придут и всё предложат…».

Вопрос только — кто придёт, и что он попросит взамен? Вот — выбор. Дерзить небу легче, чем просто заключить сделку с вылезшими из оврагов, и риск — несоизмерим. Один шанс к миллиону, что там, наверху, над тобой посмеются, но выручат, а не сотрут в порошок. А тот, кто в оврагах, предложит помощь всегда — не даром, конечно.
Но что поделаешь — «люди, как люди», они — слабы. Кто их осудит?

Для него же единственным всепоглощающим чувством в те дни было одно ощущение - полной и абсолютной безысходности. Куда податься, к кому обратиться за помощью? Нельзя было плюнуть и заняться чем-то иным, начать жить и добывать своё счастье и хотя бы деньги самому, податься в другое место - ведь место тогда было одно, и начальство солидарно. Нельзя было даже вернуться домой - в родном краю было ещё хуже и все бумажки и доносы пришли бы туда раньше него.Грозная, страшная сила, казалась ему, просто сожрала его, не поперхнувшись.

Как он был наивен...

Та грозная сила, не желавшая делиться своим местом на вершине Горы абсолютной власти ни с кем, словно библейский Левиафан, уже сдохла и смердила, белея костями на вчера ещё цветущем берегу. Наш герой счастливо застал последние солнечные дни романтического времени физиков и лириков, гениальных компьютерщиков и энтузиастов, а также изобильной кормушки для всех. Она всё более скудела, потому лишних и вычищали. Скоро начнётся распад кормовой базы. Но сама она - все эти "режимные НИИ" и другие объекты никуда не денутся, по-прежнему притягивая денежные потоки.

 Вместо грозных, но и счастливых для большинства времён и степенных, казавшихся вечными, людей, неодолимо надвигалось на замену им оно - время самозванцев.
 Таких, как авантюрист Гена.

Которые знали, что при любом раскладе оседлают свои острова изобилия.А если повезёт - то и смогут повторить. И сами станут легендарным морским чудищем в буре стихий.

  Вот что вспомнилось бородатому человеку тут, на Площади трёх московских вокзалов в дымном мареве смирновских сигарет "Честерфилд".

-Знаешь, - сказал Смирнов. - Ведь и мы, победившие их, тоже были такими же самозванцами. Служили на подхвате там, в Германии в низших чинах, организовывали встречи делегаций из Центра, нас никто не принимал всерьёх. "Официаннт, дичь"! Подумаешь, погоны - там все повара и снабженцы их носили, эскортницы имели звания.Принеси-подай, пошёл вон... За сто двадцать в месяц.

- Вот они и взяли реванш.

-Это временно.

- И что - победите их, и их лакеи лягут уже под вас. А вы сами захотите быть несменяемы, пока не умрёте. И снова всё рухнет? И только продавшие свои души, неважно кому, останутся вечными - там, на краю сырых оврагов. Где бродят, тоскуя по своим душам.

- Будем надеяться, что такого не случится и наши будут другими.

- Я тоже так думал про своих друзей. Но вышло по-всякому.

- "Люди, как люди...". Каждый добывает своё счастье, как может. Ведь не только у тебя, но и у них не было выбора.

— А собственная ответственность как же? — спросил бородатый собеседник Смирнова. — Те, кто скупает души, были тоже всегда. Но вот продающий свою душу — разве вина за это лежит не на нем? Что чувствует он в этот момент?

— Это тема для писателей, — пожал плечами Смирнов. — Нас же сейчас интересует лишь то, что с такими сущностями, как твои сослуживцы, стало впоследствии. Чем они потом занимались? Дальнейшая их судьба оказалась смешна. Ты, наверное, слышал про автоматизированную систему по наклейке акцизных марок на спиртное?
— Конечно: вся винно-водочная промышленность страны из-за нее встала, — засмеялся его собеседник.

— Вашего бывшего начальника отдела, давно уж как осевшего в Москве на генеральской должности, вскоре тоже привлекли в этот «нацпроект», а с ним — и его лучшего сотрудника Гужлова. Но акцизные марки — это была более поздняя «легенда прикрытия». А к тому времени в Москве как раз создали при бывшем Девятом управлении КГБ, сегодня это — Федеральная Служба Охраны, научно-производственную Корпорацию «Глобус» — для формирования в перспективе региональных компьютерных баз данных на местное население. Такие базы оказались бы незаменимы сначала в дни выборов, а после победы хитрых ребят, о которых мы рассуждаем — в их имущественных и квартирных комбинациях. Но желанная победа, а с нею — пора, когда «наши придут», для них запаздывала, потом и вовсе неизвестно откуда «пришли» вовсе не те, кого все они ждали, а «эти питерские самозванцы». И в результате тему электронных досье, разведки, прослушки — всего, что как раз и курировал «чекист» Гена, свернули. Гужлов, занявшийся было в столице написанием диссертации для любимого сына вашего Гендиректора, из-за которой вместе с ним — уже министром, и влип в известность, ославленный позже газетной статьёй, возглавил, несмотря на это, всю возрождённую «Корпорацию». Тогда-то её и нашли «мирное дело»: поручили уже всерьёз, а не «согласно легенде», заниматься дурацкими акцизными марками. Правда, и тут ничего не вышло: марки те приборами никак не считывались! Ведь наклеены-то были — криво, а этот факт не учли.
В общем, после того, как на вашего Гендиректора «наехал» журналист Хильштейнис, Гужлов, навек опозоренный газетной статьей, ушёл в глухой штопор, утянув за собой остальных счастливчиков былых лет, отошел от дел, и живы ли все они, перебравшиеся в столицу, нет ли — сегодня неизвестно.

Вот так и закончилась история того, давнего вашего чуда на синем побережье в стране коротышек, а вместе с нею — летопись великой неудачи Второго проекта Льва под кодовым названием «Интерфейс», то есть проекта отечественной Силиконовой долины. Убить Билла им не удалось. Билл Гейтс остался жив!

 Но Бог троицу любит. Третьим, удачным и решающим проектом Льва в Городе на вашей многострадальной горе как раз и стал теперь, двадцать с той поры лет спустя, их реванш: сегодняшняя «революция красивого цвета».
 Гена, который все эти годы не забывал порождённых им когда-то на берегу Волги птенцов своего орлиного гнезда, теперь не унывал: под шумок неудачи с акцизными марками он мог плюнуть на свою фирму в столице и всецело отдаться заботе о филиале её в Городе на двуглавой горе.
На бреющем полёте над солнечной долиной он вновь спланировал минувшей зимой с московских шпилей на знакомые ему холмы чёрным вороном. Филиал его ждал. После отъезда в Москву Гужлова новый отдел молодых программистов, возглавленный им было тогда вместо тебя, быстро выделился в самостоятельное «малое» предприятие — эти ребята и сформировали затем костяк кадрового состава данного регионального Филиала зачахшего было «Глобуса».
Теперь всеми секретными нововведениями и задачами «на местной фирме» верховодил инженер Иванчиков: с ним Гена в шляпе, в качестве нового его куратора, познакомился в те давние годы еще на вашем институтском Полигоне — туда, на острова, Миша возил сжигать отработанные перфокарты и обрывки: «Его посылали бумагу куда-то секретную жечь — и он, проявляя отвагу, бесстрашно кидался там в печь»! А Гена наезжал на Полигон с делегациями москвичей: попить «Золотого гребешка» под уху и свиные хвосты на вертеле — вкус незабываем!
Пришла пора — и проверенные кадры пригодились.

— Ну да: то есть опять — «по Мишиному профилю», — подтвердил собеседник слова Смирнова.
— «Винно-водочному», как насмехались над Иванчиковым кураторы по части акцизных марок. Но так как сам он к этому времени уже, тихо спившись «дома под одеялом», закодировался, то теперь ему предстояло сконструировать такую же «систему» распознавания акцизных марок еще и на сигареты, — доложил Смирнов.
— Долгая история.

— А так и надо было: главное — до новых, с вполне предсказуемым для «них» результатом, губернаторских выборов дотянуть. Для этого и требовалась упомянутая долгоиграющая «легенда прикрытия».

И хотя всё кругом было «у них» уже схвачено, — ведь, говоря по правде, бури перемен в стране не коснулись Города вовсе, — но вдруг беда таки пришла: причём откуда не ждали — сверху. Бессменный член всевластного тут ещё недавно, буквально в девяностые, Обкома Партии коммунистов Фомич, выдвинув свою кандидатуру на второй срок, не только перешёл дорогу старшим товарищам , не преклонив огромную свою, словно у быка из прерий, главу перед законной высшей силой, как это, трепеща, сделали все нормальные окрестные новоявленные «губернаторы», — но и бросил вызов божеству, Царю этих холмов: тому, что живым идолом сидел в Москве, в Денежном переулке.
Детский сад кончился — и соратникам столичного Льва стало пока не до зоопарка.

 Сначала следовало схрямкать отступника-губернатора, чьи перевыборы были как раз на носу. И деятельность — закипела. Для предвыборной оперативной работы с населением прямо в здании «мэрии», — чего лишние средства на аренду других помещений расходовать, — были созданы «штабы партий». Все в Городе прекрасно знали: никаких партий, кроме Главной — той, что была всегда, нет и быть не может. Это московские умники бузят: то Жирика придумают, то «медвежат» этих, — спортсменов-пожарников.
Для остальных же — и вовсе: придёт «час икс», — и будет им в скором будущем «их дом — Колыма» за то, что всё развалили. Но ведь можно организовать бучу с таким же развалом и самим. Легко!
Названия столичных «партий» в Городе не запоминались, знали только, что раз придумали «демократию» — то, наверное, и партия такая же. А какая же ещё? Вот и следует теперь «бить супостата его приёмчиками» — натравив на Фомича не только журналюг и красные митинги, но и — избирателей.
«Как они нас когда-то, так и мы их!».

— Испытанный способ, — согласился поднаторевший в думских делах собеседник Смирнова. — И кадры готовы. Давно уже: с тех, девяностых годов, выборных кампаний.
— И название — известно. Даже анекдот был: «Я улетаю, Малыш!» — «Куда, Карлсон?» — «На выборы. Голосовать за Демократическую партию» — «Но почему за неё?» — «Просто мы, вымышленные персонажи, должны друг друга поддерживать».

Тогда-то из ниоткуда и явились вдруг разом не известные прежде в Городе на Горе никому, но сразу завоевавшие тут всеобщее внимание и умы, отлично проинструктированные на конспиративных явках глашатаи-крикуны: различные там, скажем, "адвокат Такой-то", "журналист Сякой-то" и им подобные, которым не было числа и которые сгинули затем так же неожиданно туда, откуда и появились. Также, вместе с главными героями обеспечив Победу того, кого следовало. Кого ждал измученный Город. Измученный Народ. Измученная Страна!

3. Для всех буйных групп населения такие персонажи были придуманы индивидуально.
Если опекать, к примеру, заводских бузотеров снова, как и в те девяностые, обязали именно демпартийцев: старых проверенных, что были набраны ещё тогда большей частью из отставников горячего резерва Политотделов «Системы исполнения наказаний», а также их бесчисленную, вечную во все времена, агентуру, — а изводить расплодившееся «при Фоме» с его программой «Мясо-Молоко» сельское кулачьё были призваны теперь «группы пролетарского гнева», сколоченные из отборных «тонтонов» в брезентовых армейских шляпах , летом — в соломенных, с дочерна загорелыми длинными руками в часах и перстнях, — то для разных «гуманитариев» было изобретено иное. Причём давно — в советское время. Раньше, до Праги, их не особо опасались, считая нервными «городскими придурками», разве что бывшие фронтовики — гадские старые маразматики, ничего не боявшиеся, были слегка опасны. Остальные же умники и грамотеи, ясное дело, даже если и случится какая заваруха, — скоро «наложат в штаны и побегут обратно». Но после Праги, «устроенной писюками определенной национальности, которым дали волю» , издевавшимися над степенными людьми, — когда кое-кто наклал в штаны сам, все изменилось.
 
Нет, их и теперь не боялись, — много чести для уродов, но чтобы не баламутили глупый народ в затянувшейся «перестройке», а то ведь только их и слушают, — перед победными губернаторскими выборами решено было аккумулировать шибко умных: журналистов, «туристов-бродяг», «певунов» и разных рассуждальщиков, тоже, как и тех работяг, в одном месте, — для надзора и «оперативной проработки связей», — под единый надежный колпак.

— Да, я знаю. Этот гениальный план был предложен Вождю-Прокурору его «первым Идеологом»: Георгием Верховенцевым, — заявил собеседник Смирнова и пояснил:

— Лёнчик, завсегдатай «Бочонка», главной у нас пивнухи, знал данного «Жорика» по «Бочонку» ещё с прежнего, доперестроечного, времени. Вития! Потом его куда-то упекли. Вроде — на лечение: что-то интимное с головой.

— Профессорский сын, дитя порока, притворяющийся немытым и вонючим «исчадием улиц», а на самом деле — считающий себя «аристократом духа», до нынешних своих сорока с большим хвостом лет он так и остался девственником, если не считать тех самых, интимных, патологоанатомических отклонений, которые нам известны, — рассказал Смирнов. — Пары ему — не было.

«Для Грязного Жоры это слишком много, — отвергал он, начитавшийся в детстве Дюма, все предложения соратников свести его с какой-нибудь реальной живой женщиной. — А для Георгия Верховенцева — мало».
 "Атос" тоже ещё нашёлся...

Правда, сейчас, после «их» победы, у него появилась в Городе невеста.

"Есть в графском парке чёрный пруд.
Там - лилии цветут...".

Малолетка — «бандерша», вербовщица своих сверстниц во дворах для банных утех «папиков», полная «отмороженка». Ее хорошо знают в сфере «услуг и досуга» и терпеть не могут девчонки «бригад эскорта», мол, ха-ха:

«Невесте графа Де ла Фер всего пятнадцать лет.
Таких изысканных манер во всём Провансе нет».

— И вот тут-то мы и закинем крючок!


— Это на «аристократа духа»? — засмеялся бородатый собеседник Смирнова. Он вспомнил про то, как Лёнчик любил некогда заседать в «Бочонке», и тоже — в компании разглагольствующих суперменов тех солнечных дней: великовозрастных оболтусов из «центровых» и профессорских семеек. Возможно — и Жоры тоже.

— Только дух этот его был какой-то кладбищенский, — пояснил Смирнов. — Чего стоит один только Жорин талисман: череп в виде пепельницы на столе его кабинета. Прямо «Быть или не быть — вот в чём вопрос!»
И продолжил:

— Конечно, не лично Жора к прошедшим губернаторским выборам придумал проект: «Жириновский для интеллигенции», — в столице он действует уже давно. Но вот у вас в Городе его поручено было ещё в девяностые годы продвигать в жизнь не кому-то, а именно вашему Мише.

Так, после получения им всех инструкций на конспиративных квартирах: в Москве — у Гены-чекиста, и в Самаре — у Вити-афганца, то есть у обоих «старейших»  акционеров, — сразу вослед за «бензиновым олигархом» Григорием Хедеровским в Городе на горе, отродясь не знавшем никаких «фруктовых партий», и вообще демократов, да что там — до сих пор не верившем, что Союза — нет, и убеждённом, что это, вся «эта перестройка» — так, чушь какая-то, скоро её свернут, ведь «страшнее кошки» - красного Прокурора, зверя нет, — то есть в городе патриархальном, зато наводненном технарями-программистами, знавшими английский и выросшими на системе «Windows» и видюшке «Полицейская академия», — лет семь назад и появился впервые, неведомый никому тут прежде «инженер Иванчиков» со своим лозунгом:

«Я выбираю свободу!».

Явился сразу с огромным рейтингом, потеснив беззубых митинговых крикунов и горлодранцев — тех, самозваных, перестроечных, с горящими очами, в куртках-«алясках» и искусственных шубах, что, сорвав с голов кроличьи свои шапки, орали на площадях с перевернутых бочек в дни путчей. А потом в одночасье разом куда-то исчезли, сдав всех засветившихся на митингах под надзор: до времени, когда «всё вернётся» и всех накажут.

Сделал свою работу и Миша.

И отныне в Городе было хорошо: ведь отчитавшиеся перед Москвой за выборы и сохранившие свои места начальники точно знали — вот-вот Ельцин помрёт, и столичные заморочки кончатся, — но всё это продолжалось лишь до поры, пока не пришли «эти», «медведи-пожарники» и Фомич с ними. И не подчинились, — не то, что Вождю-Прокурору, Партии! — а и итогам уже состоявшихся победных областных выборов, — не подчинились тоже!
«Душители свободы»!

Вот тогда-то, снова, давние агентурные кадры и пригодились по-настоящему! Гена, вошедший в число «старейших акционеров» бензиновой Компании, который лично повадился наведываться в Город — инкогнито, но с эскортом, в черной гангстерской шляпе, при плаще, зонте и пневматическом пистолете, уже к нынешней поре почти лысый, — сразу извлек из нафталина пыльных сундуков своего шапито всех заготовленных заранее живых кукол забытых девяностых: согласно списку и прейскуранту.

Миша, тоже исчезнувший было из вида вместе с другими златоустами прежних потешных битв, «тоже был не забыт». Сначала ему, правда, — словно в издевку за «былые грехи», зато — выгодно: золотое ведь дно, — предложили, как «опытному» в алкоголических делах, возглавить «Реабилитационный наркологический центр» и стать «психотерапевтом»: «для заготовки кадрового сырья» на будущее «разводилово» — как говорили у них. Классный проект, от которого отказались некоторые дерьмовые чистоплюи: респект и уважуха. Но Миша скоромно признался, что не обладает для работы с «психиатрическим контингентом» достаточной «живостью ума». Вот тогда-то ему и предоставили задание согласно профессии: стать Главным инженером местного филиала московской корпорации «Глобус», которую курировал сам Гена, приведший её вскоре к очередному фиаско и позору. Требовался реванш, — вот он и подоспел для Гены в родном для него уже почти Городе на горе в виде третьего, победного проекта: революции красивого цвета с последующим походом под алыми хоругвями на Москву, заре навстречу. Обо всём этом спутник Смирнова слышал и ранее в своих думских кулуарах.

Все девяностые годы компьютерный центр Филиала Корпорации в Городе мирно занимался взламыванием серверов с базами данных различных политических взаимных конкурентов, расшифровкой кодов и прослушиванием закрытых телефонных разговоров «Фомича» и его команды для немедленной отсылки «компромата» в Москву надёжным людям в Администрацию Президента. То есть — своим обычным делом: стукачеством и провокациями. А в столице разгорались свои игры. К тому времени живые куклы, до поры «в виде тряпок сложенные там невидимым хозяином в сундуках», а теперь вырвавшиеся из нафталина на волю, вся эта спрыгнувшая с «нитки длинной» былая агентура, — уже вовсю жила в Москве самостоятельной жизнью: арлекины и пираты, циркачи и акробаты. А вот — сидит злодей, внушает страх! Цирковых амплуа у них, как и положено на манеже, было два: одна роль на арене — «Грустный», и вторая — «Буйный», он таскал первого за кудри, плескал на потеху публике в оппонента из ведра ослиной мочой: мол, «я вышел из дерьма — и все будут в дерьме!». Начинание было поддержано и в регионах. Ясно, что зрители ждали, когда придет «хозяин леса» и разгонит всех этих придурков. «Час икс» близился неотступно. Но надежды не сбылись: рычащий и чёрный, как головёшка, адмирал Рахлович, соратник «Красного Прокурора» Финюхина в Госдуме , планировавший переворот, был устранен «Методом моделирования семейных конфликтов», широко известным в узких кругах: оперативная «фишка» спецслужб!

Тут-то степенных людей: и в центре, и на местах — и осенило.
Ужасающее открытие, что у родных «Органов» — тоже на уме что-то свое, а не только то, что надо: то есть не защита их, этих степенных людей, — к двухтысячному году ввергло бедолаг в ступор. Половина поумирала сразу, часть — сбежала с охраняемыми ими вот уже лет десять до лучших времён «общаками» Партии, остальные — ушли в запой. А могли бы и догадаться! Ведь ни один путч те не поддержали.
В Городе же одна надежда осталась на Гену — он-то точно свой, вхож в столице Страшно Сказать к Кому, мать его.

Писал Характеристику!

И по московскому примеру создал на местах свои цирковые труппы.

 4. Когда хозяин гасит свечи, закончен бал и кончен вечер, то в догорающем закате тени порой оживают. И из сырых оврагов слышится тогда вой в лунной ночи. Ведь до чего ж порой обидно, что хозяина не видно. Об этом и шёл теперь разговор старых приятелей и соратников.

- Доверия "Органам" у властей  не было и раньше, - заметил Смирнов.

- Потому и появились при партийных Обкомах когда-то свои "Подотделы контрпропаганды" и их силовые бригады: самодеятельные "контрашки" - вроде той, в кабинете у сортира, в чьи лапы попал я? - спросил его собеседник.

- Они с нами крепко сцепились в битве за агентуру, и - урвали своё.
Когда угасает светило дня - слышится он, вой в лунной ночи. И вОт тебе - наглядная сегодняшняя судьба тех, завербованных ими когда-то, "резидентов" давних лет: под этот исполненный неизбывной тоски зовущий вой в ночи их проданных душ, что стонут, плачут средь мрака сирыми псами, оторванные от своих телесных человеческих оболочек, в сырых оврагах, - сами эти пустые, без своих душ, "оболочки" живыми призраками понуро существуют себе на земле совсем рядом: неважно - строят ли они коттеджи, либо пристраивают в институты детей-внуков, пьют ли, или бегают трусцой. Но при этом - все, как один, одинаково безнадёжно бредут по дороге судьбы,не живя, но - медленно умирая: каждый - в загнивающем без души, покинутом ею, стремительно стареющем тЕльце своём. Все - до единого.

- Они вроде и есть - но их нет! - согласился бородатый.
- Вот какова участь их - совсем не старых вроде: тех, кто ещё вчера,в свои двадцать с чем-то лет, плясал на свадьбах институтских друзей в бесчисленных, "снятых" для этих целей на выходные, заводских столовках под песни "Аракса" и "Самоцветов": с гривами волос и в лихих клешах.
Следом за этим, - гуляя на собственных "мальчишниках" перед уже своими свадьбами, в общагах у других таких же друзей, под портвейн "Кавказ" или деревенский самогон, они слушали пусть не Высоцкого и битлов, как их старшие товарищи в семидесятые, а - "итальянцев" и "Чингисхана" немецкой группы. И клялись в дружбе и верности.
А потом со спокойной душой делали устные "отчёты" кураторам из Конторы: доносы на своих же "свидетелей" со свадебных фотографий в общих семейных альбомах. Вот они - те самые их жуткие "скелеты в шкафу"!
Они-то: рождённые сном их памяти чудовища, - данных товарищей и сожрали, - подытожил Смирнов.

- Да? А как же - Гужлов? Он-то устроился - неплохо.
- Ну, ваш Гужлов - это уникум, высший пилотаж "лётчика". А вот чтобы другие, на беду прочим людям, не родили вполне реальных чудовищ из тёмных недр спящего разума своего, мы пока и взяли дело в наши руки. Девяностые годы дали главное - свободу, но ещё - безопасность людей и страны, в-третьих - законность. Три составляющие.
- Уж этого-то: последних двух пунктов, - вы добились, ничего не скажешь! - съязвил собеседник Смирнова.
- Мы убрали возможность реванша!   
- Ага. Как в "Городе на горе", - засмеялся тот. - Сильны же оказались там против "нибелунгов" ваши косолапые партийцы...
- Это - недоработочка. Но ведь я и возвращаюсь туда для её устранения, - сказал Смирнов.
- И что же это за демократия: рёбра ломать? - спросил его бородатый собеседник, имени которого ни разу не прозвучало: ведь он потерял его тогда, двадцать лет назад.
- Специально для таких, - заявил Смирнов, пояснив:
- Экслюзивный вариант.
- Силой, через колено, их, ясное дело, можно переломить, и выборы местные - отменить, и губернаторов побороть - это так. Но если рассуждать "по-хорошему", - то ведь они нас перехитрили! Или просто те "новые люди", - назовём их "первые": те, кто не станет желать, чтобы с ними разговаривали, как с детьми, кто захочет, чтобы верхи спрашивали их мнение, - ещё не подросли. А с нынешних дорогих россиян, как о них с издёвкою говорят, "нулевых": мультяшных, подобных нам, какими мы были когда-то, коротышек, - какой спрос "против взрослых дядек"? Пусть даже эти дядьки - снова, как и тогда, - всего лишь "прежние" неизлечимо пьяный Гена и маньяк Витя Кузнецов - сын "старейшего нибелунга": генерала юстиции Рюрика Генриховича и его супруги Лоры - бывшей оперной певицы. Ставшей "лучшим поваром" в возглавленном ею Тресте Ресторанов и Кафе: оперативном центре "разводок", где в потайных зальчиках  и "отдельных номерах", пеклись, как пироги, все былые победы любимого края. Охранники тех лет и бывшие "официанты в штатском" - вот кто они, эти взрослые дяди, но для нынешнего детского сада хватит и таких, - заметил бородатый человек.

- Советская цивилизация,- как та подлодка: "она утонула". Нет нибелунгов. Остались плавающие в пятнах разлитого топлива обломки бывшего фрегата с теми, кто уцелел: одни оседлали камбуз, вторые - кассу, те - верхом удобно уцепились за брёвна, а кто-то выращивает уже на островах папайю.

- Маракуйю, - засмеялся бородатый.

- По ночам в пампасах воют шакалы и шастают "оборотни реванша".
Поэтому не суди строго тех, кого в качестве своих "помощничков" удалось навыковыривать из числа путников, бредущих в песках к обетованной земле. Да, они наивны и неумелы. Но они ведь - всего лишь такие же "коротышки", строящие из подручных средств своё "нечто", какими были когда-то и вы со своим "Первым, Советским, Интернетом" и со своими секретами.Секретами коротышек. Кстати, знаешь, откуда это словосочетание? Так называлась шоколадка кондитерского концерна СладКО,который подмял под себя после выборов всё на побережье. Это наименование - из "Незнайки в Солнечном городе": картинки оттуда - бренд концерна. 

5. Собеседник Смирнова из информации, бродившей в думских коридорах, был о том вполне осведомлён. Первый секретарь полуподпольного ещё вчера Обкома Компартии,а теперь он же - ещё и директор кондитерско-спиртового концерна: Чебураков, сразу после нового назначения, забыв про политику, быстро освоил прибыльный сладкий бизнес, отданный ему Красным Прокурором за неоценимые услуги в полное владение.

 Недаром так радовался он в то триумфальное утро Победы, когда, объятый алой зарёй, с импровизированной трибуны: кузова грузовика, перед бескрайней толпой, забившей с рассвета, как сельди банку, верхнюю площадь Города, где был бюст бородатому  Мыслителю и Памятник Павшим, а также Губернаторский дом - он же штаб Революции, с балкона которого с минуты на минуту должен был выступить победивший Вождь, - клеймил тех, кто, испугавшись, продался перед выборами поверженным теперь навсегда "грязным дельцам Главного рынка".
Секретарь Обкома Чебураков, весь красный, - с утреца-то, как принято, хлебнул, - вещал, вроде бы, привычное:

- В то время, как старушка из платочка, плача от горя, муслявит копеечку на хлебушек, эти жирные...,- рубил он с плеча, всё более сладостно распаляя общий гул: и - площади, готовой громить, и - самого себя, довольного.

Об этом с испугом рассказывали уже и в Москве.Ту же самую информацию подтвердил  теперь Смирнов.Вот она была какова в его изложении.

  Возбуждённый, с красным, в испарине, круглым лицом: явно уже "весёлый", секретарь Обкома знал, чему радовался: для него, - победи Фомич, к которому он, уверенный в проигрыше коммунистов, говоря по правде, ластился накануне выборов недуром почём зря,- это было всё одно - потеря сладкого бизнеса однозначно. И в лучшем случае, что ему светило, - так это отправиться служить до седых волос и скорого простатита опять в заведующие автобусным парком,в грязь, в мазут, к хамью шоферюжному. Уж он всем "этим" тогда наповышал бы цен на билеты, гадам!
Захотели своего "рынку" базарного - нате! Но сегодня, с победного рассвета, после "Гжелки" под горячую закусь, и Марухи-официантки с её сладким целлюлитом прямо в подсобке предвыборного трактирчика на Южном Проспекте, Чебураков был добр с народом.

Хотя и разошёлся не на шутку: "В то время, как старушка из платочка, дрожа от горя, достаёт копеечку на хлебушек", - повторял он в двадцатый раз заученное из методички. - "Эти жирные купидоны..." - кричал он, озарённый рассветом.

- Кто жирные? - изумился бородатый сообщению соратника.

- Неважно, - отмахнулся Смирнов. - Богачи. В смысле "купи-продай": торгаши то есть. Он же - малограмотный.

Собеседник Смирнова, поглядев на Казанский вокзал, затянулся дымом:

- Хорошо звучит: "Жирные купидоны". Для Лёнчика, а ведь он ещё и теперь мечтает писать романы, - это было бы забавное название к "социально-любовному детективу". Вот какая появилась профессия. Ваш метод! "Схождение-развал семейных союзов": почти автосервис.      

- Метод "моделирования семейных конфликтов"!С его помощью обезвредили адмирала Рахловича, соратника Красного Прокурора, когда тот совсем зарвался со своим заговором "Союза меча и орала". Вот и убрали, сам напросился.

- Ваши?

- Нет, он был не так уж опасен, и его убрали не мы,а те, кем раньше командовал Барсуков: коржаковская служба кремлёвской охраны. Ну, а после того, как в пору выборов 96-го года Рыжий Толик убедил Президента уволить Коржакова, - тогда бывшая "охранка" Барсука и вовсе спелась с былыми "подпольщиками", - вот тогда-то они и начали играть в регионах в собственные игры. Но уже по новому: чтобы не "организовывать путчи", а, задействуя свои кадровые ресурсы, всюду "оседлать выборные технологии".
Одна из таких технологий - как раз метод "моделирования конфликтов": "развал-схождение" семей, создание новых - со своими "кадрами". Хищные купидоны!
Потом этот метод начал использоваться повсюду. Но в "боевую пору" - на выборах, особенно... Ведь семья у всех - слабое звено.

- Что ж - кастратов, что ли, для верности в политику одних двигать? Там проблем не будет.Вон, как Гитлер, да и наши прежние... У них семей не было. Ну ладно, а в "мирное время" для чего?

- А в мирное время такие "методы" хорошо использовать в квартирных и кредитных афёрах. Службы "эскорт-услуг" в Городе это знают - зимою, побывав там, я вопрос изучил.Такие вот у них "грязные купидоны", - сказал Смирнов.

- Интересная жизнь. Конечно - это вам не запчастями на Авторынке торговать, как брат жены поверженного Губернатора, не спортивные комплексы строить, как сам Фомич и вся его "базарная мафия": тоска одна - ни выпить, ни покуражиться, весь день за рулём.

- Потому и был будущий конфетно-ликёрный король в то утро Победы весёлый. Это теперь он сытый и пьяный. А ещё недавно, "при Фомиче" и его "семье",уже успевший покомандовать до ухода на партийную работу городским транспортом, он срывал зло и успокаивал свой возмущённый разум и душу только одним - повышал цены на билеты: коммунист! И с тоски даже не пил. Теперь - "развязался"! И вот уже второй месяц подельниками празднует нескончаемый карнавал виктории зажжённой и им тоже адской зари, - завершил невесёлый рассказ Смирнов, выслушав который, бородатый человек поглядел на соратника  и спросил:

- Тогда скажи, почему наше время называют "нулевым"?

- Ну, это просто, - пояснил Смирнов. - Смотри: героями "пятидесятых" годов были фронтовики, так называемые "шестидесятники" - идеалисты, "семидесятники" - конформисты. "Восьмидерасты", как их в шутку называют - циники, они, кстати, везде сегодня и заправляют. Ребятки девяностых - "гангстер-стиль", "нулевые" - детский сад. Этапы большого пути. Почему "нулевые"?
Советские специалисты во всех отраслях, надо отдать им должное, были профессионалами высшего класса. Оно и понятно: правильно, как во всём мире, жить и дурак может, - недаром над "критиканами" тогдашней жизни и того порядка во всех кабинетах только смеялись,считая "чистоплюев" и грамотеев "умниками" именно "хрЕновыми": начитались учебников! Прописи и без них все знали - а вот поперёк всех законов, - тут выживет только, действительно, умный-преумный: наш человек. Кстати, не только "грамотеи", но и много ещё кто считались у советских хозяев жизни дураками. И смелые у них были дураки: "только они, дураки то есть, ведь страха не знают". И умелые: "работа дураков любит".
А настоящий умный не таков - реальный знаток жизни найдёт для грязной и вредной работы профессионала вместо себя, да задаром: "Не хочешь - заставим","не можешь - научим". За пайку под конвоем. Выдернуть из рядов и послать "рубить угля" могли любого - "только жди".
Но все как-то прятались. Начальство умело заслонялось от ударов судьбы лакеями, те - ловко подставляли друг друга: шёл отбор! Так и выковали золотые кадры. И слава богу, что они, конструкторы этих кадров,"не прошли", - пояснил Смирнов. - Проиграв несколько тактических боёв, мы выиграли у них главное: время. Теперь им, старикам, реванш делать поздно.

- То, что "Они не пройдут", - это было ясно, никто не хотел к ним "на зону", - согласился его собеседник.

- Но ведь те самые, прежние, профессионалы, которые всегда делали в стране всё хорошее - они и новую жизнь, завоёванную именно для них волю, о которой сами же и мечтали в фабричных курилках, в НИИ и КБ, просто на кухнях, одни - не приняли, другие - не успели принять: тоже состарились, потухли в страхах своих, а многие и поумирали. "Новые" же русские: не те, что из анекдотов, а настоящие - "умелые", "смелые", "трудяги", "деловые", - все они за эти годы разбежались по собственным делам, им и так, вдали от власти, хорошо на воле.

- Вот в результате у руля и оказались - "любители".Оттого и дурь всякая, неумение, холуяж вместо дела, плагиат во всём, понты, сплошная "фонограмма королей ремейков прошлого в попсовом исполнении", что - в политике, что - в пропаганде, что в технике - "фанерная" страна! В этом и ответ, почему  кругом "нуль"!

- Ничего страшного?

- Конечно. Мы - ещё не родились, вот что это значит. Живём, не оторванные пока от пуповины - "трубЫ". Младенец новых технологий закричит только завтра. А пока время - ноль, то есть оно, это время, ещё не пошлО. Но уже появились "первые", - первые россияне двадцать первого века!Они ещё только идут в начальный класс школы,а затем, дома, одни из них - уже осваивают за оградой высокого терема отцовский "джип", другие - всего лишь пока помогают матерям, встречая их в скромных квартирах с третьих смен работы в пекарнях и типографиях,эти различия не так и значимы.
Ведь, не важно где: кто-то - в коттеджах, а кто-то - в отгороженном ширмой углу проходной комнаты "хрущёвки", но все они играют в компьютерные игры, общаются в "Интернете", занимаются спортом в новых "физкультурных комплексах", и их время завтра - пойдёт. Они должны стать именно "первыми" и будут ими, если не повторят в себе тех качеств, вооружаясь которыми приспосабливались к жизни их предшественники: заслоняться, подставлять, сдавать ближних и сдаваться самим.
   
  Собеседник Смирнова на этот раз был полностью согласен с боевым товарищем, ведь он и сам давно угадал тот простой способ и кредо жизни,которые выручат каждого безо всяких "служб спасения и безопасности".
 Следует знать главное:надо любить сначала - самого себя, и поэтому - не продавать то, что у тебя внутри, то есть исповедовать здоровый, именно здоровый, а не уродский, как сегодня, эгоизм.
Стержнем которого должна стать одна вечная, и спасительная, истина, - та самая, которую Смирнов внушал оппонентам, когда, ещё на заре девяностых годов, перед своей командировкой в разведцентр за границу, служил "гангстером" в родном Днепропетровске. Ведь после того именно, как по непонятному порыву души он выручил однажды незнакомого ему прежде паренька, Смирнов, покинув Город на Волге тогда, двадцать лет назад, и решил перевестись в "Службу внешней разведки", где было "почище".Это получилось не сразу - уже "начались" в стране первые кооперативы, "пришли" первые рекетиры - а это были часто такие же "командированные от Конторы", как и он, - вот и наш нелегал тоже до времени согласно предписанию занимался этим.Занимался в родном украинском своём городе весь срок, пока был стажёром перед школой разведки.

О чём не догадывался никто, зато все на обоих берегах Днепра: и "амурские", и слободские,и центровые, и пришлые "рагули", - знали слово Бессарабца:

    "Поступать западло - себе дороже".

 Вот какова была та самая, упомянутая истина. Соратник Смирнова знал об этих его подвигах давно.

  - Однако,история обитателей синего побережья , чьи приключения мы здесь, у вокзалов, обсудили за "Гжелкой", говорит об обратном,- вздохнул он.
        И добавил:
  - Как раз те, кто поступал плохо,взяли реванш, и всё закончилось "алой зарёй". Вот она - встаёт на востоке, над Казанским вокзалом, и над страной.
    Он кивнул на уменьшенную копию столько раз виденной им совсем недавно "Башни Суюмбеки" казанского Кремля, венчающую тот, также знакомый ему,вокзал за площадью, и словно поставил точку:
- Эта заря. А у вас, вдали от тех мест, в вашей Москве, балаган какой-то один.
"В ваших боданиях с Лужковым", - чуть было не завершил он, но вслух сказал:
- "Мы начинаем КВН"... Для кого?
- Ничего, - весело произнёс Смирнов. - Их "режиссёры и сценаристы" нам  пригодятся. И они ещё проявят себя и всем покажут.
- Ну конечно, - саркастически усмехнулся его собеседник и не в первый уже раз повторил:

 - "Штирлиц знал"...
   
  Знал многое, впрочем,из тех секретов даже - рассказавший обо всём тут, в Москве, своему старому приятелю Лёнчик, что посетил совсем недавно родные холмы их затянувшегося детства. Где, казалось бы, наступила стабильность.

 Между тем даже и тут, в Городе, сорвавшиеся с поводков артисты погорелого театра зажили на арене своей жизнью — «и в процессе представленья создавалось впечатленье, что куклы пляшут сами по себе». Было даже и обидно, что хозяина, Гены то есть, не видно. Вдаль в пустоту уходит нить. Но ему-то — это было на руку! С великим трудом гениальный местный политтехнолог, друг юности Жорика Верховенцева по общим тогдашним их посиделкам в «Бочонке», Олег Залманов, вернувшийся недавно из-за океана, — туда он убыл ещё при генсеке Черненко, отпущенный за некие большие заслуги, да вот поиздержался и возвратился, — убедил Гену: раз так пошло, раз — такова сложившаяся обстановка, хороша она или плоха, то ради победы на Губернаторских выборах мы сами, явив себя противниками «серой базарной кодлы», должны выступить, как либеральнейшие из либеральных, демократичнейшие из демократов, красивые и душистые, самого лучшего цвета — цвета зари! То есть надо действовать так: «бить супостата его же приемчиками!».

 Должен, должен был, если уж такие дела, — то по примеру Москвы и здесь, в глубинке, появиться товарищ, который скажет не про то, что «раз мы из грязи, то и других задавим», — а:

«Все в дерьме — мы в белых фраках»!


Переход к тексту: "Собака-9. Вой в лунную ночь".