Дурак

«Он был другом моего мужа. Хотя, я не знаю, вполне возможно, что они дружат и сейчас, а мне об этом просто неизвестно. С мужем, с тех пор, как расстались, мы отно-шений не поддерживаем, а вот с ним… Ну не думала я, что всё так получится…»

Когда ехать до границы оставалось чуть больше часа, она попросила у меня авторучку, заполнить миграционную карту. Беседа завязалась сама собой, хотя говорит в большей степени она. Умение слушать дано не каждому, и я льщу себе, считая, что обладаю одним из ещё не обесценившихся качеств. А ей, похоже, очень хочется вы-сказаться, к тому же в потоке мало что значащих слов явно начал выкраиваться какой-то сюжет…

«Он – это Славик. Славон, как звал его мой муж. По-явился Славик в моей жизни как-то незаметно. Сначала муж что-то рассказывал, упоминал о нём, но я пропускала мимо ушей – у мужа друзей было пруд пруди. Потом они как-то явились вдвоём и засели на кухне, а разошлись за полночь. На месте их посиделок я готова была увидеть что угодно, но бутылка водки, едва-едва начатая, меня потрясла.
– Что вы тут делали?
А он только плечами пожал:
– Беседовали…
В следующий приход Славона я решила составить им компанию. Вот уж действительно «беседовали» – Боже, чего я только не наслушалась! Прямо-таки калейдоскоп какой-то – то Стив Андерс и Кэнди Далфер, то Тонино Гуэрра и Шемякин, а то Энтони Куинн с Безруковым… Тут уж точно не до водки, голова и так кругом! И это притом, что оба – инженеры!
Я и половины не понимала из слышанного – мне во-обще Меладзе нравится, какая там Кэнди Далфер! Но ин-тересно, жуть! А уж если они начинали говорить о литера-туре, то это, считай, до утра. Славик о таких писателях рассказывал, про которых мы и слыхом не слыхивали. Маркевич, Головин, Авсеенко, Вонлян… Вонлярлярский… Их, он говорил, в царских гимназиях изучали. До сих пор всё в памяти, вот только повторить не смогу, для этого надо быть Славиком…»

Поезд выстукивает свой обычный нехитрый ритм, а мы с ней пьём кофе, уже неизвестно по какому стакану. Проводница давно ушла спать, предварительно поставив на наш столик стограммовую жестянку. «Кипяток знаете где. Утром посчитаем». Моя попутчица едет в Кисловодск, к маме; мне выходить в Армавире, у меня там дела.
А я-то боялся, что речь пойдёт о муже. Когда мало-знакомая женщина начинает рассказывать о брачных узах, мне всегда кажется, что она очерчивает вокруг себя мело-вый круг. Но эта, похоже, о чём-то ином...
 
«Ну, а что о муже? Мы и прожили-то с ним всего четыре года, в гражданском браке. Хотя знакомы давно – лет двенадцать, не меньше, просто он долго выбирался из бывшей своей семьи. В конце концов он переехал ко мне и… Сначала всё хорошо было, а дальше… Опять же, наверное, деньги, будь они неладны! Зарплату на заводе ему платили, но производство упало, и стали выдёргивать на работу два-три раза в неделю. Казалось бы, есть время свободное – используй! Нет же, он за книжку и на диван. Совсем каким-то безвольным стал. Может, общие настро-ения сказались, апатия социальная, не знаю, но у меня вдруг глаза открылись: не тот это мужчина, которого я знала двенадцать лет назад.
А тут ещё это «када»! Непонятно вам о чём я? Это он вместо «когда» так произносил – «када». Ерунда, конечно, полная, но спросит вдруг про что-то: «Када?» – а у меня мурашки по коже. Крикну ему: «Тада!» – и уйду куда-нибудь. Я тоже, ясное дело, Смольный институт не заканчивала, но «поняла» не говорю, как все сплошь и рядом, я говорю правильно – «поняла».
Одним словом, решили мы расстаться. Спокойно пришли к этому, без скандалов, без истерик. Мало того, определились с днём, когда он уйдёт, а накануне собрались купить вина и посидеть вечерком, на прощанье. И вот, на тебе, муж говорит:
– Славон звонил. Придёт сегодня.
Я всегда была ему рада, Славику, а тут вдвойне – что ни говори, какой там интеллигентный развод мы не затеяли, а всё равно напряжно сидеть и пить вино с мужчиной, которому когда-то шептала на ухо что-то ласковое и который теперь утром уйдёт навсегда. А со Славиком совсем другое дело, он скрасит, он умеет.
Славика для себя я определила как мужчину второго обаяния. Внешности заурядной, лицо малость испитое, вроде и глянуть не на что, но стоит ему открыть рот, стоит сказать два-три слова, вот тут и проявляется вся его при-влекательность. Муж, тот разговаривал, – особенно, если спорил, – будто эскимо доедал, нужно слизать, пока на штаны не упало. А Славик вставит реплику, и всё, тема за-крыта. Спокойный, почти флегматичный, но заметно, что в любой миг готов к взрыву, к поступку.
Вот он всегда при деньгах. Если у нас в доме затева-лась складчина, он усмехался только, – «Не ищите. У меня денег два бумажника», – выложит крупную купюру и потом ещё сдачу взять отказывается.
Не знаю, когда это началось, но я стала ждать его приходов. А он в тот вечер пришёл не один.
Ничего примечательного, я бы сказала. Зелёные глаза, бёдра широковаты, одёта скромно, даже более чем, и главное, мне показалось, старше Славика. Она не знала, по какому поводу вечеринка, и очень старалась вписаться в компанию. В тот вечер никаких Стивов Андерсов не звучало, выпили пару бутылок «Кадарки» и болтали ни о чём. Я пила вино, посмеивалась и исподтишка следила за Славиком, хотела понять, что же у него с этой – зрачки с зеленью, непрокрашенный пробор. И поняла – да ничегошеньки, никаких чувств он к ней не питает, шито это белыми нитками.
Хотя по всему выходило, что их надо оставить ноче-вать. Я постелила им в спальне, на нашей супружеской, бывшей уже, кровати. А мы с мужем… так, короче, и за-кончилась наша семейная жизнь, на разных диванчиках. Вам, наверное, неинтересно? Я понимаю, ничего особенного, но это не всё о том прощальном нашем ужине. Был момент…»

Время от времени мы выходим перекурить, пробира-емся по тёмному вагону к тамбуру, и мне приходится уво-рачиваться от свисающих с полок босых ступней и запахов. Вагон качает, и она иногда чуть касается меня крупной грудью. Блестящие зрачки, ещё не иссохшие губы… Как же всё-таки жарко в вагоне! А она продолжает свой рассказ…   

«Был момент, когда я вдруг поняла, что всё происхо-дящее уже завтра останется в прошлом. Так же на моей кухне будет свистеть чайник и постукивать ходики, но навсегда исчезнут эти беседы и споры до рассвета, под которые не хочется водки, блестящие остроты и каламбу-ры… Не будет даже мужнего «када». И главное – я больше не увижу Славика, Славона.
Я улучила минутку – муж показывал гостье альбом с фотографиями – и сказала:
– Слава, завтра он уйдёт, уедет, наверное, но это ни-чего не значит. Ты всё равно приходи, я буду рада… – А потом посмотрела на эту – ну, с ним которая – и добавила: – Можешь сам, можешь ещё с кем, неважно.
Ну не могла, не могла я сказать тогда по-другому.
Позвонил он через месяц. Как дела, мол, как само-чувствие, прочие любезности. А потом вдруг:
– Помнишь, приглашала?
– Конечно, – говорю, – приходи.
А он:
– А можно я не один?
– Можно, – сказала…
Пришёл он не с той уже, с другой женщиной. Конечно, такого вечера, какие случались раньше, не получилось, зато его визиты с дамами стали повторяться с вовсе неза-видным постоянством.
Интересно, что он рассказывал им обо мне. Сестра? Подруга детства – свой парень? Я сидела, пила с ними чай, иногда вино, смеялась его остротам, – они не стали менее удачными, а потом стелила им на супружеской, в прошлом уже, кровати.
А сама – за стенкой. Вы ведь знаете, какая в наших квартирах звукоизоляция, а вернее, её отсутствие. Хорошо, если заснёшь сразу, а то ведь всю ночь… Как в пионерском лагере – всем положить руки поверх одеяла! И всё думала: неужели он ничего не понял? И зачем я тогда добавила это дурацкое «можешь ещё с кем»? Почему не сказала то, что хотела сказать? Будь она проклята, вечная эта стыдливость, надуманное наше целомудрие!..»

Я рассматриваю толстый слой пыли на раме между оконными стёклами. Я, чем я заслужил такие откровения? Внушаю особое доверие или выгляжу как бесполое суще-ство? Прохвосту этому, Славику, она постеснялась при-знаться, а мне вот – пожалуйста. Хотя всё объясняется просто – в поезде можно говорить о чём угодно, всё равно больше не увидишь случайного собеседника. «Сойдёт на станции и не оглянется…» На Западе люди идут к психо-терапевтам, у нас для душевных излияний существуют дорожные попутчики. Так что, говорю я себе, пей кофе и слушай….

«И Славик, с чего бы он пустился в такой разнос? Он сказал когда-то: «Я в жизни ничем не обделён, ни мужским, ни общечеловеческим». Может быть, теперь он ищет тому подтверждение? Пытается что-то доказать самому себе? Та женщина, с которой он пришёл на наш прощальный ужин, больше не появлялась. Возникли другие, уж не знаю, какой он установил график, но я подыгрывала ему, думала прежде, чем что-то сказать, чтобы они не узнали друг о дружке.
Хорошо, хоть малолеток не водил, тут бы я сразу… А эти… Помните, в кино Ахеджакова сказала: «Когда женщине под сорок, она часто делает глупости»?..
Вот сейчас подумала, а о ком это в большей степени, о них или?..
Короче, этому следовало положить конец, и я твёрдо решила, вот ещё раз позвонит, и я скажу: всё, Славочка, тут тебе не дом свиданий, извини, не приходи больше.
Я решила, а он позвонил недавно, но не по телефону, а сразу в дверь. Я даже на цыпочки привстала, чтобы за-глянуть ему за спину. Никого с ним не было. Сам пришёл, один! Неужели понял?!
А мокрый с головы до ног – дождь на улице шёл про-ливной.
– Проходи, – говорю. – Снимай куртку.
Сама метнулась к плите, чайник поставила, в холо-дильник заглянула. Смотрю, на столе бутылка вина появи-лась, а на линолеуме следы мокрые, говорю:
– Сними носки. Промок насквозь.
И чувствую, лицо горит, в краску бросило, наверное. Надо бы, думаю, в ванную заскочить, хоть причесаться. Понял он наконец, понял!..»

Неужели happy end? А я уже подумывал, не проехать ли мне случайно свою остановку…

«…А он откинулся на стуле и улыбается беспечно. А потом вдруг:
– Маринка зефиру захотела. А тут дождь такой. Иди, говорю, одна в гастроном, догонишь. Сейчас подымется.
Я так и застыла. Вот тут по-настоящему жаром обдало. Или холодом. Снова, снова я третий лишний, снова – пионерский лагерь!
И ничего-то он не понял! Дурак, думаю. Боже, какой же он дурак!
Что? Не дурак, говорите?  Ой, я вас умоляю! Да ладно, заболтала я вас совсем, Армавир скоро, вам выходить… Да нет, дурак он всё-таки, дурак!»