Парагон. Книга 4. Возвращение

...Сухой стук сломанных сучьев вывел О’тони из состояния задумчивости. Солнце уже взошло, и солнечный луч медленно скользил по траве и стволам деревьев, оставляя на них свой невидимый теплый след. Деревья уже не казались более мрачными стражами недоступной обители: их верхушки смотрели ввысь, в небо, в пронзительно звонкую синь. Оттуда лилась музыка, хотя не слышная многим, но звучащая гордо, мощно, торжественно.
Вдруг кто-то почти неощутимо коснулся плеча  О’тони.
Девочка обернулась и увидела перед собой Эсферат.
На плечи ее был наброшен черный плащ. Она передвигалась с трудом, опираясь на трость с серебряным набалдашником, а седых волос в иссиня-черной гуще заметно прибавилось. Скулы ее стали тоньше, кожа на лице из бледной превратилась в желтоватую — цвета пергамента; пальцы рук, казалось, удлинились и вытянулись, словно кошачьи коготки. Но самым страшным зрелищем были глаза: они, смотря вперед себя или на кого-нибудь, абсолютно ничего не выражали. Такими пустыми, такими мертвыми могут быть только глаза слепцов, безнадежно больных или потерявших надежду.
Едва только глаза эти нашарили в необозримом пространстве крохотную точку — лицо О’тони, как былой огонь вспыхнул в них с новой силой.
Эсферат приблизилась к девочке на расстояние нескольких шагов и замерла, чуть насмешливо взирая на удивление О’тони.
- Что с тобой? - спросила она, и Эсферат в очередной раз почувствовала невыносимое жжение в груди. То сжимали ей сердце железные тиски бешеной злобы.
- Что тебе до меня? - бросила она отрывисто, отступив на шаг. Черные концы плаща яростно трепетали в воздухе, точно подбитые птицы. - Тебя же научили: не поддавайся обману. Почему же ты не бежишь от меня, Антоника? Почему? Я — дряхлое существо, обреченное творить зло. Ты — вечно юное олицетворение добра и справедливости. Дорогая моя, видишь ли ты хоть одно сходство между нами?
- Вижу.
Эсферат выпрямилась, ее костлявые плечи угрожающе уставились вверх острыми концами, отчего приобрели сходство с обрубками крыльев или каких-то чудовищных конечностей.
- Какое же? - саркастически вопросила девушка.
- Мы обе представляем собой одновременно и раздельные части, и единое целое…
- Кто сказал тебе это? - страшный каркающий голос прервал слова Антоники. - Кто?
Девочка в страхе прижалась к стволу дерева, растущего неподалеку. Черная тень надвигалась на нее, грозясь поглотить, растерзать, уничтожить — да и какие человеческие слова выразят гнев древнего, непобежденного, злого существа? Его глаза горят, точно непогашенные угли; его когти остры, как великолепно отточенная сталь; его голос больше напоминает рык хищного зверя; а в целом эта мрачная картина внушает окружающим изумление и непередаваемый ужас.
Подобные чувства схожи с теми, что испытывают люди, любуясь всемирно известными произведениями искусства. Благоговейный трепет зачастую граничит со страхом. Обычные, ничем не примечательные посетители, занятые всецело своими житейскими заботами, бывают ошарашены игрой света, случайными тенями, искажающими реальность формами или таинственными, но уже явственно просвечивающими сквозь саму ткань произведения посланиями, которые художник, скульптор или иной мастер оставил в назидание потомкам. Из-за этого же суеверного страха многие избегают так называемых «проклятых» вещей, в коих им видится совершенно непостижимая загадка. От невозможности ее разгадать они страдают, мучаются и в конце концов начинают чураться тех вещей.
Зло — тоже загадка. Что движет им, когда оно разрушает созидаемое, пожирает созданное, убивает невинных? Почему мир безропотно терпит его? Впрочем, на второй вопрос, кажется, есть ответ — сама сущность Зла порождена миром. Но это, в свою очередь, означает, что Зло необходимо миру. Ведь, созидая бесконечно, он в итоге просто-напросто задохнется от собственных творений.
Другое дело, что Злу свойственно забывать границы, в которых оно, по первоначальному замыслу, должно находиться; и тогда оно срывает оковы и мчится вперед, подобно яростному буйволу, сметая все на своем пути. Создатели позволяют ему пожирать их детища — ведь Зло неумолимо: стоит ему преодолеть один барьер, как оно уже без разбега справляется и со вторым, и с третьим. Здесь отдадим ему должное: Зло проявляет в таких вопросах доселе неслыханное упорство. Оно способно подкупить и Немезиду, и Фемиду, поэтому сколько бы взращенные в оранжереях герои-одиночки не пытались ему противостоять — все без толку; Зло возрождается вновь и продолжает упрямо теснить Добро.
Добро же — робкое существо, достопочтенные господа. Оно редко может оказать сопротивление зияющей отверстой пасти Зла, главным образом из-за разобщенности своих сторонников: каждому чудится влияние Зла в самом мелком, незначительном случае, а давший себя обмануть уже заведомо попал в расставленные повсюду сети. Иная сложность состоит в том, что люди еще не до конца понимают, что есть Добро, а что есть Зло. Одним в том же мелком случае представляются аморальность, грех и святотатство; другим он кажется благом и несет неоценимую пользу человечеству.
К тому же порой даже в самых жестоких, сожженных дотла сердцах пробуждаются жалкие остатки былого благородства, во весь голос заявляющие: я еще не погиб! Смотрите, люди! Какая-то ничтожная пылинка трепыхается в буйных зарослях, обильно удобренных ядом — это мои добрые помыслы!..
...Эсферат внезапно остановилась. Ее плащ опал дряблыми складками, утратив свой грозный вид. Она смотрела на Антонику. Девочка не испугалась, не закрыла лицо руками, а просто стояла, спокойно глядя прямо в глаза бледнолицей мавританки.
- Ты говорила мне о людях, Эсферат, - она говорила, и ее голос стократно отражался в изломанной душе Царицы Зла. - Ты говорила мне об их подлой, мелочной натуре, об их бесконечной жадности, об их стремлении к богатству, признанию, славе. Об их трусости и малодушии. И о той гибели, которую они несут всему живому. Если верить всему этому, то получается, что у вас, Эсферат-Аликоне-Равийя-Лаведей Адельстен, настоящее человеческое сердце.
«Она знает.» - ужасающей вспышкой мелькнуло в мозгу Эсферат.
Она зашаталась, из горла у нее хлынула струя зеленоватой жидкости, по виду напоминающей желчь. Эсферат упала на землю и судорожно задергалась, как дергаются обессиленные насекомые, когда их переворачивают на спину. Земля забивалась ей под ногти, засыпалась в глаза, в рот. Ее лицо исказилось до такой степени, что походило на уродливую маску. Она не дышала уже, а хрипела, как хрипят птицы, умирающие от жажды.
Не выдержав, девочка приблизилась к ней. Тогда Эсферат, казалось, из последних сил приподняла голову и едва слышно прошептала:
- Не пачкай себя, Антоника! Прошу тебя, отойди! Неужели ты хочешь пасть так же глубоко, как и я?!
Антоника, однако же, не послушалась ее и, подойдя еще ближе, опустилась перед ней на колени.
- Чем я могу помочь тебе? - спросила она своим по-прежнему мелодичным, но чересчур земным голосом.
- Уже ничем, - бездумно глядя в небо, пробормотала Эсферат. - И себе ты больше ничем не поможешь.
Антоника присела рядом с ней на траве и, вытянув ноги, заметила, что ступни ее черные от грязи.
«Вот те раз, - подумала она, - я ведь никогда не пачкалась. На мою кожу ни разу не попало ни одно пятнышко. Наверное, я тоже стала человеком».
Недалеко от них, возле высохшего дерева, стояли двое — старик Медариус и Осберт Фэиркросс. Оба, видя эту необычную драму, которая разыгрывалась прямо перед их глазами, как-то многозначительно переглянулись, после чего Фэиркросс заметил:
- Что же, кажется, это не так уж и плохо — быть человеком!
- Нет, - ответил старик. - Быть человеком — это величайшее счастье на земле. Ты убежден, Осберт, что люди — это жалкие песчинки, судьбы которых мы вершим ежечасно. Но если бы их не существовало, нас бы не существовало тоже. Они — наши источники, они управляют нами. В их руках Добро и Зло. Мало того, они сами определяют сущность этих двух категорий. Что есть Зло? И что есть Добро? Они и сами не знают, но пытаются постичь смысл двух простых слов, которые кто-то когда-то произнес, не удосужившись объяснить. Философы всего мира бьются на этим вопросом: одни говорят, что Добро и Зло есть две совершенно разные и притом противоположные вещи; другие уверены, что и то, и другое — лишь две стороны одной медали. Третьи же мыслят, будто это неразрывная субстанция, некое равновесие, где добрые и злые понятия создают неизменный баланс. Кто прав, спросишь ты? Никто. И все сразу — ибо Добро и Зло понятия чисто человеческие. Самим создавать мир и изучать его — о, это ли не благо, доставляющее удовольствие сердцу, питающее умы?
- А бессмертие? - задумчиво прервал его Фэиркросс.
- Человек бессмертен, Осберт. Любое существо, которое задумалось о своей жизни, которое стремится познать ее — уже бессмертно. Бессмертие и вечная жизнь вовсе не синонимы. Вечная жизнь — это скитание. Бессмертие — счастливая обитель. Учись различать их.
- А Парагон? - задал последний вопрос Осберт, наблюдая, как два человека, взявшись за руки, выходят из темной чащи к свету.
- О, Парагон — это предвестник бессмертия, соединение всех положительных и отрицательных человеческих качеств. Иными словами, Совершенство. Идеал. Парагон может случиться, когда  встречаются два существа из нашего мира: одно — падшее до крайности, другое — чистое и юное. Тогда они оба становятся людьми, и добра и зла в каждом будет поровну…
Юноша поднял голову и взглянул в лазурный лик неба. Что-то необычное поразило его.
Радуга. Радуга из пяти полос. Радуга Парагона.
Багрово-алая означает кровь.
Темно-желтая — пыль, прах.
Мутно-розовая — забвение.
Фиолетовая — необратимое  падение.
Черная — гибель.

Этот союз обречен.
- Нет, Осберт, - возразил старик, словно читая мысли юноши, - это неправильное толкование. Радуга, подобная той, что ты видишь, появляется раз в две сотни лет. И значение ее полос таково:

Багрово-алая означает храбрость.
Темно-желтая — величие.
Мутно-розовая — любовь.
Фиолетовая — сила и могущество.
Черная — мудрость.

- Видишь, как много значит правильное толкование?
Осберт Фэиркросс зачарованно смотрел на чудесную радугу, полосы которой разгорались все ярче, а цвета становились все яснее и сочнее. И ему чудилось, что радуга эта никогда не погаснет.