Чужой поезд

Валдемар Люфт

Чужой поезд

Анатолий возился на даче. Он устал после работы, но надо было подготовить грядку под редиску, и он зло втыкал лопату в грунт, с усилием выворачивал пласт земли, бросал его назад и двумя-тремя ударами разбивал слежавшуюся за зиму землю на мелкие кусочки. Обижаться на землю было не за что. Настроение в конце рабочего дня ему испортил шеф. Надо же, именно на праздники надумал послать в командировку. Анатолий с силой разбил очередной пласт и вслух зло проговорил:
- Эх, не в Союзе мы! А то бы я тебе всё сказал, что о тебе думаю.
В последнее время ему всё чаще и чаще ностальгически хотелось назад, в Советский Союз. После десятка лет, прожитых за границей, на своей исторической родине, та, прежняя, жизнь казалась ему теперь лучше и проще. Забылись очереди в магазинах, талоны на дефицитные товары, антиалькогольная программа, забылось напрочь всё, от чего по настоянию жены и родственников когда-то уехал. В памяти осталось только хорошее, которое всё больше и больше выпячивалось в сознании, заслоняя нищету и униженность прошлых лет.

Так сложилось, что за все эти годы жизни в Германии ему никак не удавалось съездить на свою прежнюю родину. Он с интересом слушал рассказы родственников, ездивших в Казахстан или в Россию, о той далёкой и незнакомой теперь жизни. Из всего услышанного почему-то сразу же отсеивалось и забывалось всё негативное, а положительное, интересное приобретало решающее значение. Постепенно Анатолий начал думать, что люди в России живут лучше, чем он в Германии. Тем более, что русское телевидение транслировало фильмы с хорошим концом. Золушки в них, как правило, становились принцессами, коррумпированные чиновники либо превращались в ярых борцов за справедливость, либо, рано или поздно, оказывались на скамье подсудимых.

Обозлиться на своего шефа Анатолию было за что. Их фирма поставляла в Белоруссию новое оборудование. Линия была закончена, опробована на месте и запущена в производство. Неделю назад неожиданно от заказчика пришёл факс о каких-то неполадках. Гарантийным обслуживанием от фирмы занимается специальная группа. Но так случилось, что из пяти человек этой группы двое уже были в командировке где-то в районе Красноярска, двое перед праздниками срочно «заболели», и один уже неделю находился в отпуске. Вспомнили, что Анатолий знает русский язык, что именно он проектировал и изготавливал опытные образцы деталей, из-за которых начались сбои на линии, и шеф, долго не раздумывая, вызвал его из цеха и предложил ему поехать и разобраться в случившемся. Конечно, Анатолий мог бы найти причину, чтобы отказаться, но промолчал, и теперь злился и на шефа, и на себя. Он понимал, что за пару дней там не управиться, придётся работать всю неделю, прихватив субботу и воскресенье. Как раз на праздники! Но в Белоруссии это просто выходные: пасха у православных в этом году выпадала на две недели позже. Обидно. Он так ждал эти четыре свободных дня. Уже запланировали с женой поездку и договорились встретиться с родственниками во Франкфурте. Теперь придётся ей набиваться к кому-нибудь в попутчики. И Анатолий ругал и себя, и шефа последними словами.

Жена, узнав о командировке, естественно, устроила скандал. Ещё больше накалил обстановку её упрёк в том, что он обещал до праздников вскопать этот злосчастный кусок земли на даче, где жена собиралась высадить лук и редиску, но у него всё время находились причины, чтобы отложить эту работу на потом.
Закончив копать, Анатолий вернулся домой и стал собирать вещи в дорогу. Жена из протеста ушла в зал, включила телевизор и, добавив громкость, улеглась на диване. Анатолий сложил в сумку несколько рубашек, пару футболок, смену белья, двое джинс, спортивное трико, несколько пар носков, начатую книгу и ещё кое-какую мелочь: командировка всего на неделю, так что нет нужды брать с собой много вещей. И, тем не менее, мало-помалу сумка наполнилась. Спать лёг рано, не дожидаясь жены.

Ночь была для него беспокойной, хотя обычно он спал хорошо и утром мало что помнил из приснившегося. В эту же ночь его замучили разные сны. Он просыпался, ясно помня то, что снилось, думал: «К чему бы этот сон?», в тревоге засыпал, видел другой сон и опять просыпался с беспокойством в душе. Не то чтобы сны были плохими, напротив: они возвращали его в прежнюю жизнь, о которой он начал постепенно забывать. Сначала приснилось, что он работает на экспериментальном заводе и как раз получил повышение по службе. Теперь ему положен был отдельный кабинет с приемной и секретаршей. Во сне Анатолий шёл с секретаршей по коридору и давал ей поручения, касающиеся новой мебели для кабинета. Потом уже оказался в кабинете, сидящим в удобном кресле у большого полированного стола, к которому был приставлен длинный – для совещаний. Все стулья в комнате были заняты. Он видел лица, которые узнавал, но не всех помнил по имени. Кто-то из них когда-то руководил им, но теперь именно он оказался тем единственным, которому доверили ответственный пост. Анатолий даже во сне чувствовал, как от гордости распирает грудь. Особенно приятно было видеть своих бывших начальников, которые сидели смирно, как ученики в первом классе, подобострастно заглядывая ему в лицо и пытаясь уловить настроение начальника.

Совещание так и не началось: Анатолий проснулся. Он попытался вспомнить, о чём всё-таки должно было быть совещание, но не мог. Однако на душе было тепло и приятно, и он ещё несколько минут бодрствовал, наслаждаясь чувством чего-то достигнутого...

В следующем сне он оказался на опушке леса. Откуда-то пробивался еле слышный звук работающего трактора, который вовсе не заглушал весёлого птичьего щебета, шума листвы, писка снующих в траве полевых мышей. Эти звуки были громкими и почему-то отдавались ещё и эхом. Анатолий шёл по траве на приглушённое тарахтенье мотора, но лесные звуки становились всё явственнее, а тарахтенье постепенно стихало, пока, наконец, совсем не исчезло. И тогда неожиданно его охватили страх и тоскливое чувство одиночества. Радостный щебет птиц сменился уханьем совы и карканьем ворона; вместо шума листвы послышался треск падающих деревьев, а писк мышей перерос в злобное урчание неведомых зверей.
Он проснулся в испарине, ещё явственно слыша страшные звуки. Подумал: «К чему бы этот кошмар?» – и опять провалился в сон.

Но сновидения на этом не кончились, и новый сон был вообще непонятным.

...Он стоял у наковальни. Слева от него синим пламенем жарко горели угли, в которых торчала полоса железа. Вынув светящуюся сине-жёлтым цветом полосу, Анатолий размеренными ударами стал бить по ней небольшой кувалдой. Железо на глазах становилось острым лезвием какого-то предмета.
Даже во сне он чувствовал, как напрягаются мускулы, как течёт между лопаток пот, как волнами бьёт в его тело жара от наковальни и железной полосы. Он получал истинное удовольствие от работы, а железная полоса превращалась в обоюдоострый меч.

Ещё ему было приятно присутствия кого-то второго, которого он не видел, но который был рядом и раздувал меха, отчего огонь в углях вспыхивал ярче. С каким-то странным вздохом язычки синего пламени устремлялись вверх, тут же сжимались до обычного размера, обдавая при этом очередной волной жары. Этот второй, его молчаливое участие в работе вдохновляли Анатолия, и он решительно бил кувалдочкой. Такое чувство он испытывал иногда и наяву, когда делал что-то важное на работе или дома, ощущая спиной чей-то одобрительный взгляд...

Проснулся Анатолий рано. Всё приснившееся, на удивление, помнил досконально и продолжал думать о снах, когда чистил зубы, стоял под душем, затем одевался и варил кофе. Занятый своими мыслями, он не заметил, как жена прошла в ванную комнату, и очнулся, лишь тогда, когда она вошла в кухню и приветливо с ним поздоровалась. По-видимому, уже простила ему и командировку, и что спал в другой комнате, и его нерешительность в разговорах с начальством. Анатолий с удовольствием остался бы на часик дома, но надо было ехать на вокзал.
– Отвезёшь меня к поезду? – спросил он жену.
– Конечно, милый, – дружелюбно ответила она.

По дороге на вокзал он вкратце рассказал о своих ночных сновидениях.
– Странные сны, – подивилась жена. – Я спрошу у Софьи, что они значат, у неё есть сонник.

На вокзале жена торопливо чмокнула его в щёку и уехала домой. Была нерабочая пасхальная пятница, и за ней должен был заехать двоюродный брат, который повезёт её вместе со своей семьёй во Франкфукт к родственникам.

Анатолий пристроился в конец короткой очереди к кассе-автомату и через несколько минут, сунув в прорезь новенькую банкноту, получил проездной до Мюнхена. Билеты на самолёт в Минск и обратно ему ещё вчера вручила симпатичная секретарша шефа. Он вполне успевал к регистрации в аэропорту, если поезд нигде не задержится.

Поезд пришёл строго по расписанию. Пассажиров было мало, и Анатолий занял место у окна. Состав тронулся. Колёса едва слышно стучали на стыках, и он, задумавшись, смотрел через оконное стекло невидящим взглядом. В голове рождались неспешные мысли, вызывая из глубин памяти ненавязчивые, ничего не значащие картины. Одна за другой они мелькали перед внутренним зрением и беследно исчезали, вызывая ассоциации. Сознание регистрировало каждую и сопровождало своеобразными комментариями. В уме возникла его чертёжная доска в отделе, и он подумал, что надо бы уже освоить программу и начать чертить планы в компьютере – быстрее и легче исправлять. Затем промелькнул станок, на котором вытачивал им же спроектированные детали, и он вспомнил, что хотел пригласить мастера – что-то не ладилось в шестерёнках и появился посторонний шум. Без всякой связи с предыдущими образами выплыло вдруг приветливое и бесхитростное лицо соседа итальянца, и сознание с досадой отметило, что Анатолий забыл поздравить его с рождением внука. А злополучная грядка на даче, которую, слава Богу, успел вскопать перед отъездом, вызвала приятный запах шашлыка и вкус домашней клубники.

Неожиданно мысли свернули на далёкое прошлое. Вспомнились запахи военного посёлка, где он жил до отъезда на запад. Особенно приятен был запах дождя после долгого летнего зноя. Как радовались там каждому дождю. Здесь, в Германии, наоборот, радуешься каждому жаркому дню. Пришла на память и прохлада озера, на берегу которого был выстроен современный посёлок. Как был он счастлив, когда после длинного рабочего дня шёл с детьми купаться. Промелькнули лица знакомых, живших в этом пригородном посёлке и работавших с ним на новом секретном заводе. Проплыли фотографии, выставленные его земляками на сайте «Одноклассник», которые он часто просматривал. На снимках дома посёлка с упрёком глядели пустыми глазницами, а когда-то асфальтированные дороги щетинились камнями и щебёнкой.
Невесёлая панорама вызывала грусть и ностальгию.

Похоже, мысли нашли зацепку, и Анатолий с тоской стал вспоминать молодость, время, когда он чувствовал себя нужным людям, и, как ему казалось, был занят интересной работой. Мучительно захотелось туда – в посёлок, в свой кабинет или в цеха, где работали простые рабочие, с интересными судьбами и разными характерами. И, как обычно случалось в последнее время, он загрустил по прошлому.

Внутри накапливалась обида на жену за когда-то принятое без него решение уехать в Германию. Крепла убеждённость в том, что если бы не поддался на уговоры, всё повернулось бы по-другому: новый посёлок не стал бы хиреть и разваливаться, люди были бы по-прежнему счастливы в своих удобных квартирах, в них остался бы энтузиазм строителей будущего. Мелькнула мысль: «А дефицит? А безденежье?», – но он привычно отмахнулся от неприятных вопросов и напоминаний рассудка. В его памяти уже не существовало этих острых, давних проблем. Реальность смешивалась с иллюзиями, и в сознании эта смесь превращала прожитое прошлое в идиллию.
Идеализируя его, Анатолий не воспринимал возражений разума, и потому ностальгия по покинутым когда-то местам разрослась до нестерпимого. Одновременно закипала злость на его теперешнюю жизнь, на родных, которые радовались переезду на историческую родину и у которых, по их словам, всё складывалось прекрасно. Росло недовольство шефом, работой, германскими порядками, здешней погодой с частыми дождями, и ещё многими, в принципе, безобидными факторами. Даже мелькающие за окном зелёные ухоженные поля вызывали раздражение.

В Мюнхене Анатолий перешёл на линию метро, откуда электричка за несколько минут довезла его до аэропорта. Регистрация ещё не начиналась, и он, купив газету, сел на свободную скамейку. За чтением время пролетело быстро. Он без проволочек прошёл регистрацию, таможенный контроль, высидел положенное время в «предбаннике» - накопителе и вскоре занял место в самолёте. Взревели тысячесильные моторы, и, прижав пассажиров к сиденьям, самолёт уверенно взмыл ввысь.

В иллюминаторы были видны аккуратные квадратики полей, затем окраина города ушла куда-то в сторону, маленькие городки постепенно становились игрушечными, исчезали в тумане. Набирая высоту, самолёт прорезал тучи, несколько раз тряхнуло, провалились в воздушную яму, и вдруг открылась бескрайняя голубая даль. Исчез натужный рёв моторов – они загудели ровно и стали слышны другие звуки: клацанье расстегивающихся ремней безопасности, чей-то облегчённый смех, негромкий разговор стюардесс в передней части салона. Хлопнула дверь в туалет. Началась привычная жизнь в полёте. Случайно оказавшиеся рядом пассажиры знакомились друг с другом, миловидные девушки в форменной одежде разносили напитки, по внутренней связи представился командир экипажа, некоторые пассажиры развернули прихваченное с собой чтиво и углубились в чтение, некоторые тут же откинули сиденья и, закрыв глаза, пытались уснуть.

Анатолий попросил у стюардессы немного коньяка, с удовольствием выпил, развернул газету, но читать не стал.

Рядом сидели и оживлённо разговаривали две девушки. Вернее, говорила одна, а другая покорно слушала тарахтенье соседки. Говорящая выглядела простовато, а её речь была примитивна. Она рассказывала о вечере в диско, о выпитом, о знакомствах, периодически вставляя «бля», и каждую фразу, коротко хихикнув, начинала словами «представь себе». Постоянное повторение этого словосочетания начинало нервировать Анатолия, да и его молчаливая соседка, похоже, тоже устала от своей назойливой подруги. Она была немного старше, в строгом брючном костюме, и короткая причёска шла к её красивому смуглому лицу. Иногда она вынуждена была отвечать на вопрос соседки, и голос её звучал мягко.

Пытаясь отвлечься от назойливой болтовни девицы, Анатолий начал вспоминать свою прежнюю работу в Казахстане. Он трудился в конструкторском бюро. Но началась перестройка и в их контору стало поступать всё меньше заказов. А потом Союз развалился, и контора тоже развалилась – разработки для военной промышленности стали никому не нужны. Инженеры и высококлассные слесари один за другим перебрались в расплодившиеся частные фирмы, благо крупный промышленный город находился недалеко от их нового военного посёлка. Тех, кто продолжал приходить в контору на работу, и всё ещё надеялся на лучшие времена, в конце концов, уволили. Новые хозяева успешно приватизировали и удачно продали современные высокоточные станки экспериментального цеха и переоборудовали его под тренажёрный зал. В самой конторе, перепланировав и убрав ненужные перегородки, на первом этаже открыли ресторан, а на втором – публичный дом.

Возвращаться памятью в те времена Анатолий не любил. Потому, наверно, постепенно забылось унизительное стояние у биржи труда в надежде подрядиться хоть на какую-то работу. Забылись долгие разговоры на тему «где взять деньги», чтобы приодеть детей к началу учебного года, усталые глаза жены, пахавшей в ларьке у новоявленного бизнесмена по двенадцать часов без перерыва. Он намеренно забыл о всём плохом, негативном, и даже при малейшем намёке на воскресавшую память тут же чем-нибудь отвлекал себя. Вот и теперь, испугавшись картин прошлого, спешно развернул газету и стал читать первую попавшуюся статью. Текст не заинтересовал, и Анатолий, откинувшись на подголовник, снова прикрыл глаза. К счастью, память вернула его в первые месяцы на германской земле.

Анатолий упорно не хотел признаваться себе, что ему, в принципе, повезло. После языковых курсов он неожиданно получил приглашение на работу по специальности, с хорошим окладом, в солидную фирму, выпускавшую мощную строительную технику и оборудование для бетонных заводов. Жена тоже трудоустроилась – в фармацевтической фирме, где сначала мыла пробирке, но постепенно продвинулась по служебной лестнице и уже бригадирствовала над двадцатью сотрудницами.

Вдруг Анатолий впервые задал себе вопрос: почему он так недоволен жизнью в Германии? Что гнетёт его все эти годы? Почему так тоскует по прошлым советским временам? Мозг стал усиленно искать ответы на эти вопросы, но не находил. В поисках истины Анатолий хаотично блуждал мыслями то в прошлом, то в настоящем, прикасаясь к чему-то далёкому, неосознанному. Какая-то догадка начинала брезжить в сознании, но точный ответ, который бы удовлетворил и, может быть, успокоил, так и не находился. Всё было около, поверхностно, и это было самым мучительным во всех размышлениях. Чем плоха жизнь в Германии, на его исторической родине? Живёт в собственной квартире, относительно неплохо зарабатывает. Общий семейный доход позволяет им с женой считать себя средними бюргерами – не богатыми, но и не бедными. Они могут себе позволить купить дорогую одежду, хорошую машину, поехать в отпуск в тёплые края. У них отложено кое-что на «чёрный день». Дети живут своей жизнью и давно не требуют финансовой помощи родителей. Что ещё нужно для счастья? Но ведь, как гласит известная пословица, счастье не в деньгах. В чём тогда? В общении с близкими? В твоих хорошо устроенных и работящих детях? В здоровеньких и любящих тебя внуках? А жена? Что зависит от неё, чтобы он чувствовал себя счастливым? Счастлива ли она рядом с ним? Ни себе, ни ей он никогда не задавал этого вопроса. И вдруг подумал, что постоянно занят только своими чувствами, поисками своего счастья, ответами на свои вопросы и никогда не задумывался о жене, о её переживаниях, её размышлениях. Может быть, здесь и кроется истина? Живут бок о бок, вместе ходят в гости к детям, вместе принимают гостей, отдыхают в отпуске в отелях, а думают по-разному, оценивают то или иное событие каждый по-своему. Каждый прячет свои сокровенные мысли, каждый делает вид, что всё в порядке, всё хорошо. А хорошо ли? плохо ли? Где ответ?

Неоджиданно мысли снова вернулись к прошлому. Когда пришли перестройка и последующая приватизация, всё, как по маслу, покатилось к разрушению. Тогда он растерялся. Несмотря на запрет, выпивки в виде самогона хватало, и он постепенно стал пристращаться к спиртному. Денег было – кот наплакал, а на выпивку всегда почему-то находилось пара рублей. Постепенно рублей стало не хватать даже на хлеб. Цены росли так быстро, что спрятанной на бутылку самогонки заначки хватило только на четверть. Приходилось искать собутыльников, чтобы, скооперировавшись, сбегать за спиртным и опохмелиться. Не найдя применения своим знаниям, стал искать случайные заработки. Поработав иногда на выгрузке вагонов, отдавал только часть заработанного жене, остаток прятал на похмелье. И всё чаще и чаще стал приходить домой пьяным. Тогда начались проблемы в семье.

В его воспоминаниях о прежних годах эта часть была самая тягостная, и он старался как можно реже вспоминать об этом промежутке жизни между трезвостью и похмельем. Сейчас он пытался себя убедить, что бросил бы пить всё равно, тем более, что организм стал сдавать под напором алкоголя. Появились боли в желудке. То, что его от алкоголизма спас на самом деле переезд в другую страну, им, как аргумент, не воспринимался и всякий раз отметался. Теперь, сидя в самолёте и потягивая из пузатого стакана заказанный коньяк, он впервые признался себе, что действительно спился бы и сдох где-нибудь под забором, если бы жена не позаботилась вовремя о документах на выезд в Германию. Ведь «там» он наотрез отказывался пойти к врачам, а когда всё-таки проверился и ему был поставлен диагноз «расширенная язва желудка», было уже поздно лечиться. Денег на дорогие лекарства всё равно не было, а тех, что были в наличие, едва хватало на жизнь.

В Германии его вылечили быстро – и от пристрастия к выпивке, и от язвы. Даже не пришлось оперироваться. Почти год он пил какие-то сильнодействующие пилюли, и после курса лечения проверка эндоскопом показала, что язва затянулась. Пить запоями он с тех пор, как прошёл терапию в специальной антиалкогольной группе, перестал, но иногда позволял себе расслабиться, выпив бокал вина или немного более крепкого напитка. Там, в России он, слава Богу, алкоголиком стать не успел, и поэтому от выпитого не впадал в алкогольный синдром с последующим запоем. Да и выпивать стало не интересно. В супермаркетах, в любом маленьком магазинчике, и даже на заправках полки ломились от спиртных напитков. Пить спиртное никому не запрещалось, только держи себя в рамках приличия. В очередях за бутылкой вина или водки стоять не надо. Бери бутылку с полки, подходи к кассе, рассчитывайся – и всё. Да и собутыльников не найти, чтобы «раздавить» бутылочку где-то на задворках заброшенного дома или в парке, спрятавшись в кустах. Пропала изюминка выпивки на троих, пропало чувство риска, что ты нарушаешь закон о запрете спиртного, исчезла гордость за себя, такого смелого.
Позже он понял, что пил от бессилия что-либо изменить к лучшему в их жизни, из протеста против принятого без него решения уехать в чужую страну. Особого удовольствия самогон и палёная водка ему не приносили, и пить ему на самом деле не очень-то хотелось...

Объявили о посадке в аэропорту города Минска. Когда самолёт успешно приземлился, и затихли благодарные аплодисменты пассажиров, в салоне стало шумно и тесно. Каждый торопился достать свой багаж с полки, каждый старался как можно быстрее одеть на себя сброшенную во время полёта куртку, каждый стремился как можно скорее пройти к выходу. Наконец подали трап к самолёту, и пассажиры ринулись в открытые двери. Внизу уже ждал автобус, который должен был отвезти их к зданию аэровокзала.

Таможенный досмотр Анатолий прошёл быстро и без осложнений. Выйдя из здания аэропорта и увидев очередь ожидающих такси, он двинулся к ним. Стоявший у передней машины таксист услужливо открыл дверь, предлагая занять место. Не спрашивая, куда пассажиру надо, перехватил сумку из его рук, бросил её в багажник и, убедившись, что Анатолий сел в машину, занял место за рулём.
– Куда едем? – спросил водитель на английском языке.
– На железнодорожный вокзал, – ответил ему по-русски Анатолий.
– А, так вы говорите по-русски, – то ли утверждая, то ли спрашивая, сказал таксист.

Анатолий на всякий случай утвердительно кивнул. Водитель вывернул со стоянки, медленно выехал на главную улицу и только здесь добавил газу и перестроился в средний ряд.
– Вы прилетели с германским рейсом?
- Да, я из Германии.
- Ну, и как живётся нашему брату в Германии?

Завязывать разговор Анатолию не хотелось. Он устал и хотел покоя. Тем более, что таксист, конечно же, уже задавал такие вопросы другим пассажирам и любые варианты ответов уже знал. Поэтому Анатолий односложно ответил:
– Как везде, – и отвернулся к боковому стеклу.

День был в разгаре, но из-за туч солнца было не видно. Прохожие были одеты по-разному: одни кутались ещё в теплые шарфы, другие шли, распахнув настежь куртки. Попалось несколько человек, одетых в перспективе на тёплый день в рубахи с короткими рукавами – где-то вдали, там, где проспект упирался в горизонт, светлела полоска голубого неба.

Свернули к вокзалу. Анатолий рассчитался с водителем. В здании вокзала он пристроился к короткой очереди в кассу и через несколько минут билет на ближайшую электричку до Барановичей был уже у него в руках. Покупая билет, он спросил, на каком пути будет посадка, кассирша недружелюбно ответила, что, кажется, на третьем, и посоветовала обратиться в справочную. Времени до отправления поезда было мало, и поэтому Анатолий не стал искать справочную службу, а сразу прошёл на третий путь, где уже стоял состав. На табло локомотива вместо полного названия направления следования светились только две буквы «чи», и Анатолий, посчитав, что полный текст должен быть «Барановичи», вошёл в первый же вагон, и поезд буквально сразу тронулся. Анатолий глянул в билете на время отправления, отметил, что отправились на две минуты раньше, но не придал этому значения.

Пассажиров в вагоне было мало. Чуть поодаль, наискосок через два ряда, сидела молодая женщина и читала книгу. Небольшую черную сумку она прижимала локтём к своему боку. Сзади шумно устраивалась на свободных местах компания весёлых людей. Никого не стесняясь, они перемежали свою речь смачными ругательствами. Анатолий решил не обращать на них внимания и раскрыл книжку, начатую ещё дома. Поезд громыхал по рельсам. Иногда резко покачивало, когда он менял на стрелках путь, но, выехав за город, состав пошёл ровнее, и стук колёс стал равномерным, монотонным и не таким заметным.

На очередной станции входили новые пассажиры. Анатолий мельком окидывал их взглядом и, не удерживая в памяти лица, вновь углублялся в чтение. Сзади четверо подвыпивших продолжали громко разговаривать. Иногда они смеялись над чем-то. Их ругань и смех отвлекали от чтения. После очередного громкого матерка Анатолий раздраженно повернулся и сказал:
– Послушайте, вы же не одни в вагоне. Не могли бы вы обойтись без ругательств?
– Тебе какое дело, папаша? – зло ответил один из парней и добавил смачный матерок.

Анатолий понял, что с этими отморозками в спор лучше не ввязываться – всё равно окажешься в проигрыше. Он достал с полки сумку и перешёл на несколько рядов, ближе к выходу. Здесь пьяный разговор был не так слышен.

В вагон вошла женщина в железнодорожной униформе и начала проверять билеты. Анатолий протянул ей свой. Женщина мельком глянула на билет и с удивлением спросила:
– Вы куда едете?
– В Барановичи, – ответил Анатолий.
– Гражданин, вы сели не в тот поезд.
– Как так? – растерянно спросил Анатолий. – Я же на третьем пути сел в этот поезд. Мне кассирша сказала.
– Ваш поезд на Барановичи должен был уйти на пару минут позже и со второго пути. А этот идёт в Толочин, совсем в другую сторону.
– И что мне теперь делать?
– Через несколько минут будет станция. Выйдете и пересядете на поезд противоположного направления. Скорый там не останавливается, только электрички. Вернётесь в Минск и спросите в справочной, где вам сесть на нужный поезд.

Анатолием овладела досада. Росло раздражение: надо же было так торопиться, чтобы даже перепутать поезда. Он зло сдёрнул с полки сумку и вышел в тамбур. Двое молодчиков из пьяной кампании курили здесь и о чём-то громко спорили. Когда они прошли мимо него, Анатолий не заметил. Видно, был поглощен разговором с проводницей. Увидев Анатолия, один из парней бросил на пол недокуренную сигарету и исчез в вагоне. Второй продолжал курить, насмешливо поглядывая на него.
– Что ты пялишься на меня? Я что-то тебе должен? – зло проговорил Анатолий.
– Ты нарываешься, мужик! – ответил курящий и выпустил струю дыма в сторону Анатолия.

Анатолий достал мобильный телефон и стал набирать номер конторы завода, куда ехал в командировку, чтобы предупредить встречающих о своём опоздании, но на длинные гудки вызова никто не отвечал.

В тамбур к курившему вышли остальные подвыпившие друзья. Двое из них без всякого предупреждения схватили Анатолия за руки, тут же он получил удар кулаком в скулу и сразу же кто-то пнул его в живот. Телефон выскользнул из рук и, упав на железный пол, рассыпался на части. Открылась дверь тамбура. Ветром занесло запах мазута. Анатолий пытался вырваться из цепких рук молодчиков, но те были сильнее. Они подтащили его к дверям и с силой выпихнули из вагона. Следом за ним, почти одновременно, полетела и его сумка. В те несколько секунд, пока летел под откос, Анатолий успел пожалеть, что ввязался в спор с этой молодёжью, и им овладел ужас. В следующее мгновение он ударился обо что-то головой, в глазах ярко вспыхнуло, в мыслях промелькнуло: «Как всё глупо...» и сознание отключилось.

Небо было ярко-голубым. Деревья лениво покачивали острыми верхушками. Слышалась трель соловья. Где-то в стороне, громко хрустнув, сломалась ветка и, падая вниз, вызвала шумный переполох птиц. Вокруг всё зачирикало, заухало, закаркало, но, как по мановению, вновь затихло, и осталась только нежная песня соловья.
Анатолий попытался повернуться в ту сторону, откуда доносились соловьиные трели, но сильная боль заставила его отказаться от этой попытки. От боли и небо, и верхушки деревьев превратились в расплывчатое марево. Он вновь расслабился. Резкость в глазах восстанавливалась, и вместе с ней возвращались другие ощущения: до слуха доносились звуки скрипящих колёс, он чувствовал, как колёса проваливались в ухабины, и от этого остро мозжило в голове. На ровной дороге возникало ощущение полёта, душу наполняло чувство покоя, боль отступала, и голова наливалась какой-то звонкой ясностью.

Он нащупал рукой подстилку, на которой лежал – это было мягкое сено. Тут же вспомнился запах сена из детства, когда он с дедом ездил на сенокос. Превозмогая боль, Анатолий скосил глаза вниз и увидел круп лошади. Её задние ляжки равномерно двигались в такт шагам, и хвост, как метроном, двигался то вправо, то влево. Ещё он увидел чью-то руку, державшую в руках самодельную плётку.

Колесо ухнуло в глубокую яму, и Анатолий застонал.
– Ну, что, очнулся, – больше утверждая, чем спрашивая, проговорил кто-то рядом.

Над головой Анатолия нависло бородатое лицо старика. Старик приветливо улыбался. Там, где не было бороды и усов, лицо покрывала мелкая сетка морщин. На его голове сидела старая военная фуражка с красным выцветшим околышком.
- Как ты оказался в наших краях? – спросил дед.
- Меня с поезда скинули, – чуть слышно ответил Анатолий.
- Что? – переспросил старик.
- С поезда скинули, – более громко проговорил Анатолий и тут же от вспыхнувшей боли на миг провалился в небытие.

– ... отродясь поездов не бывает, – услышал Анатолий, придя в себя.

Что хотел сказать старик, он не понял, но разговаривать не хотелось. Хотелось наслаждаться покоем, запахом сена, песней соловья и скрипом колёс.

Старик отвернулся и, пару раз слегка ударив по крупу коня верёвочной плёткой, затих. Минут через пять он неожиданно проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Ничего. Наша фельдшерица кого хочешь на ноги поставит. И не таких лечила.

Больше часа ехали по лесу молча. Лес то редел, то становился гуще. На небольших опушках вокруг Анатолия становилось светло, в чаще – сумрачно, как вечером, хотя день был в самом разгаре. Со временем пошла более разъезженная колея, и колеса чаще проваливались в выбоины или, выскакивая из колеи, шли юзом.

Боль стала не такой острой, но Анатолий изрядно устал от тряски. Ему хотелось уже хоть куда-нибудь доехать, где не будет этого скрипа, сменяющихся света и тени, не будет ухабов. И вдруг краем глаза он увидел крышу хаты, потом следующую. По всей видимости, они заехали в какую-то деревню.
– Пахомыч, кого везёшь? – спросил звонкий женский голос.
– Да вот, раненый в лесу оказался. Сам не знаю, откуда он там взялся, – как бы оправдываясь, ответил старик.
– Так ты его сразу к Нюрке вези, в фельдшерский пункт, – посоветовал тот же женский голос.

Крыш стало больше. Они были крыты шифером или же дранкой, которая местами от времени покрылась зелёным плюшем. «Неужели есть ещё в глубинке дома, крытые таким древним материалом. Странно видеть их в двадцать первом веке», – подумал Анатолий. Медленно, превозмогая боль, он повернул голову вправо. Увидеть всю улицу мешала его синяя сумка. Она была изрядно измазана глиной и из-под разошедшегося замочка выглядывала часть рубашки. Чуть сбоку от сумки открывался вид на проплывающие заборы и на видневшиеся за ними дома. Некоторые из них были бревенчатыми, некоторые – из кирпича, но и те, и другие потемнели от времени и стали одного цвета. Иногда даже было трудно определить, из чего сложены стены домов.

Улица стала расширяться, телега выехала на широкую площадь, затем сразу свернула в переулок и, проехав ещё метров сто, остановилась в тени деревьев.
– Тпру-у-у, – протяжно скомандовал дед, останавливая лошадей, и добавил: – Приехали. Сейчас сдам тебя Нюрке. Она тебя заштопает. Будешь, как новенький.

Дед мелко засмеялся, довольный своей шуткой. Анатолий попытался приподняться с подстилки, но острая боль в виске свалила его назад.
– Подожди, подожди, – придержал его старик.

Он подошёл к Анатолию, осторожно приподнял за плечи, ещё чьи-то руки подтянули его ноги к краю телеги. Дед и незнакомец, который оказался миловидной женщиной, помогли ему подняться и слезть с телеги. Голова кружилась, слегка подташнивало. Но через минуту всё прошло. Правда, продолжала пульсировать острая боль в висках.

Его повели к крыльцу одноэтажного здания, на дверях которого на небольшой вывеске было написано «Амбулатория», ввели в светлую, беленую известью комнату и усадили на кушетку. Ложиться он не хотел, боясь, что будет трудно вставать.
– Ну, теперь посмотрим, что там у вас, – мелодичным голосом проговорила фельдшерица.

Она взяла из стеклянного шкафа какую-то склянку, оторвала клочок ваты, намочила его в растворе, подошла к Анатолию, мягкой ладонью отвернула его лицо от себя и стала промокать рану на голове.
– Ничего страшного, рана неглубокая, даже зашивать ничего не надо, – сказала она и спросила: – Голова кружится?
– Да, – ответил Анатолий.
– Ну, значит есть сотрясение мозга. Надо день-два отлежаться. Можете встать?

Анатолий, не отвечая, с трудом встал с кушетки, но опять закружилась голова. Боясь упасть, он схватился за руку женщины, но головокружение тут же прошло. Фельдшерица перехватила его руку и повела к двери в соседнюю комнату.
– Здесь у меня временная палата. Полежите пару дней, пока родные не объявятся.

Она подвела его к застеленной белым, чистым бельем кровати и помогла сесть.
– Нет у меня здесь родных. Они далеко. Есть у вас в деревне милиционер? Участковый, например?
– Нет, дорогой, милиция пока приедет, вы уже здоровеньким будете.
– У нас особист есть, можешь к нему обратиться, – встрял в разговор всё время присутствующий здесь старик.
– Пахомыч, ты иди, мы уж как-нибудь теперь сами разберёмся, – нетерпеливо оборвала старика фельдшерица.
- Ну а чё? Только особисту с ним и разбираться. Странный он какой-то, Нюра, – перешёл на шёпот старик. – О каком-то поезде говорит, вещи какие-то не наши. Шпион, может быть? Ты как хочешь, а я к председателю сельсовета зайду. Доложу о новеньком.

Анатолий с удивлением смотрел на старика. Сам он отлично помнил, что его выкинули из поезда. Значит там, где его подобрал дед, должна быть железная дорога. Да и телегой ехали они чуть больше часа. Не может же быть, чтобы в этой деревне никто о железной дороге не знал. Абсурд какой-то. Ещё абсурднее эта фраза о шпионах. Ему казалось, что старик специально разыгрывает его. Наверное, шутник хороший.
– Мне бы переодеться, – попросил Анатолий. – Видите, Нюра, одежда совсем грязная. В телеге должна быть моя сумка. Мог бы Пахомыч её принести?

Пахомыч всё ещё топтался у дверей и, услышав просьбу больного, пошёл к выходу. Через несколько минут он вернулся, прижимая двумя руками к груди замаранную грязью сумку, из которой выглядывала теперь не только рубаха, но и зелёный галстук. Грязь на сумке подсохла и отваливалась слоями, падая на чистый пол.
– Пахомыч, ну что ты делаешь?! – крикнула, выглянув из дверей, фельдшерица. – Оставь вещи у порога и уходи уже!

Пахомыч тут же развернулся, суетливо опустил сумку на пол и вышел, хлопнув с досады дверью.
- Во что вы хотели бы переодеться? – спросила Нюра.
- В сумке должно быть спортивное трико. Под рубахами и брюками.

Нюра вышла из комнаты, недолго повозилась в его вещах и вернулась, держа в руках синее трико.
– Странные у вас вещи, действительно, – задумчиво проговорила она. – Этикетки на них какие-то заграничные, сумка не советская.
- Нюра, вы что, решили меня все тут разыграть? Про железную дорогу не знаете, а она где-то рядом с вашей деревней проходит. И о какой советской сумке вы говорите?! Советов нет уже тридцать лет!

Нюра испуганно поднесла одну ладонь ко рту, а другой замахала, как будто отмахиваясь от чего-то страшного.
- Вы что? Окститесь.

Она начала креститься, но вдруг опомнилась и спрятала руку, совершавшую крест, за спину.
- Не говорите такого больше. Если дойдёт до Павла Ивановича – засудит. Упечёт туда, где Макар телят не пас.

Анатолий удивлённо смотрел на фельдшерицу, не понимая, чего она так испугалась. Кто такой Павел Иванович он тоже не понял. И вообще, всё происходившее с ним ему показалось бредом. Он подумал, что надо просто лечь и выспаться.
- Ладно, шутите дальше, а мне надо переодеться.

Нюра нерешительно вышла и остановилась недалеко от двери. Анатолий слышал, как она взволнованно дышала. Испуг её, похоже, не прошёл. Но чего она испугалась, понять он так и не мог. Переодевшись, Анатолий вышел из палаты.
- Мне бы вещи постирать. Нет у вас в деревне прачечной?
- Какая прачечная? Бабы сами стирают. Давайте, я постираю. Завтра принесу поглаженными.
- Да что вы, Нюра, неудобно как-то. Уж лучше я сложу в пакет и с собой возьму. У меня ещё есть одежда, для смены. Не беспокойтесь.

Но женщина, не слушая его, свернула грязные вещи, достала из шкафа сетку и всё запихала в неё. Анатолий с удивлением смотрел на вещь, набитую его брюками и рубахой. Таких сеток – «авосек» он давно уже не видел. Когда-то в детстве ходил с такой за хлебом. Но их уже лет сорок, а то и больше, вообще не производят. Как она могла ещё сохраниться?

С улицы кто-то громко постучал. И тут же дверь открылась, и на пороге появился Пахомыч. За спиной на ремне у него висело старое двухствольное ружьё, в руках он нёс накрытую вафельным полотенцем чашку.
– Вот, Сергей Сергеевич передал покушать. Я был у него и рассказал о новеньком.

Он снял с чашки полотенце. Под ним оказалась варёная картошка и шматок сала. Анатолий тут же вспомнил, что не ел с утра, и глянул на фельдшерицу:
– Можно?
– Ешьте, ешьте, – ответила та поспешно, – вам сил надо набираться.

Дед с ружьём делано кашлянул, привлекая к себе внимание.
– Пал Иванович на хутор уехал, завтра к обеду будет. Сергеич сказал, чтобы я сторожить у медпункта остался. Не дай бог, сбегёт новенький, отвечай потом перед начальством. Так что ты, Нюра, иди. Закрой только дверь на ключ и мне его отдай.
– Ты что, дед, какая охрана?! Куда я сбегу в таком состоянии? Да и зачем мне бежать? Вы что тут, все с ума посходили?!
- Кто с ума сошёл, надо ещё разобраться.

Дед рассердился и стал стягивать с плеча ружьё. Нюра придержала его руку:
– Не ссорьтесь. Завтра всё будет ясно. Вы поешьте – и сразу ложитесь. Уже вечер на дворе.
– Есть у вас в пункте туалет и душевая? – успокоившись, спросил Анатолий.
- Туалет на улице. Захотите по нужде – постучитесь в дверь, Пахомыч проводит. Баня по пятницам. Если хотите, нагрею завтра воду, в корыте помоетесь.

«Какой-то бред», – подумал Анатолий. Он устал от разговоров и присел к столу. Женщина и дед вышли. В дверях провернулся ключ, и Анатолий остался в медпункте один. Он с удовольствием поел картошки и умял весь шматок сала. После еды навалилась усталость. Он вошёл в палату и, как был, в трико, лёг в кровать. Ни о чём не хотелось думать. Даже о странностях сегодняшнего дня. И Анатолий безмятежно заснул.

Под утро Анатолию приспичило в туалет, но вставать не хотелось. Рассветало. В палате было уже сравнительно светло. Предметы, мебель, лампочка под потолком, разворошенная сумка у двери – всё стало приобретать четкие очертание. В открытую форточку влетал свежий ветерок, и от этого палата наполнялась запахом цветущего сада. Чувствуя, что дальше тянуть некуда, Анатолий встал, влез в стоящие у кровати туфли и пошёл к выходу. Он нажал на дверную ручку, пытаясь открыть дверь, но она не поддавалась. Стукнув несколько раз в дверь кулаком, Анатолий прислушался. На улице кто-то закряхтел, послышались шаркающие шаги, и сиплый сонный голос спросил:
– Кто там?
– Почтальон Печкин. Открывай, дед, мне в туалет надо.
– А, это ты, ранетый, сичас открою.

Дед начал неуверенно тыкать ключом в дверь, пытаясь найти замочную скважину. Наконец ключ скользнул в отверстие и провернулся. Дверь открылась. У порога стоял сторож, держа ружьё подмышкой дулом вниз.
– Пахомыч, ты забыл что ли, что я один в пункте остался? Что за глупые вопросы задаешь? Показывай, где туалет.
– Вон, за домом. Дверей нет.

Пахомыч, наконец-то, окончательно проснулся, перехватил ружьё наизготовку и, показав дулом направление, заспешил за бегущим Анатолием.
- Послушай, дед, ты со мной и в туалет пойдёшь? – остановившись, спросил Анатолий.
- А чё? Ты ж арестованный, сбегёшь ещё.
- Ты подумай, куда я сбегу в вашей глухомани. Отвернись, я стесняюсь при посторонних.

Дед отвернулся, но, оправляясь, Анатолий чувствовал на себе его взгляд. Он вспомнил вчерашний разговор в медпункте и подумал: «Что за бред опять продолжается?».

Он вернулся в медпункт, но спать не хотелось. Очистив от грязи стоявшую у порога сумку, внёс в палату и, вернувшись в комнату фельдшерицы, сел за стол и взял первую попавшую бумагу в руки. Это был отчёт об использованных медикаментах и перевязочных материалах. Вся месячная работа медпункта уместилась на половине листка. Наверное, и в предыдущие месяцы ничего интересного, с точки зрения медицины, в этой глуши не происходило. Ни у кого не образовался нарыв, не случился аппендицит, и даже не было намёка на простуду. Какая скука.
- Не хотел бы я здесь врачом работать, – вслух проговорил Анатолий.

Тут же открылась дверь и Пахомыч, приложив руку лодочкой к уху, спросил:
– А?
– Бэ, – раздражённо ответил Анатолий и спросил: ; Подслушиваешь, что ли, Пахомыч? Ты не работал случайно в КГБ?
– На войне в охране служил, – с гордостью проговорил дед.
– Оно и видно. Наверное, был сын полка. Закрой дверь.

Дед захлопнул дверь, но и через неё был слышен его голос. Видно, ударился в приятные воспоминания о своей героической молодости. Анатолий прошёлся вдоль шкафов, стоящих у стены. Два обыкновенных медицинских шкафа со стеклянными дверцам, в которых были аккуратно разложены пакетики с таблетками, упаковочки пенициллина и ещё какого-то лекарства, несколько шприцев в стерилизаторе, какие-то незнакомые, чисто отполированные инструменты. Он подёргал за ручку дверцу одного из шкафов. Дверца была замкнута. Анатолий прошёл к деревянному шкафу с полками. На них стояли старые, много раз читанные, медицинские справочники. Тут же отдельным рядком выстроились книги партийных лидеров. Названия томов были Анатолию незнакомы, и таких книг он никогда не видел. Здесь был труд Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», несколько томов В.И. Ленина, книжки Маленкова, Молотова. Странно было видеть эту подборку спустя много лет после падения социализма. И вообще, зачем сельскому фельдшеру знать экономические проблемы СССР? У неё другие проблемы и задачи. Похоже, главная из них – сошедшие с ума односельчане.

Анатолий сел за фельдшерский стол и стал размышлять над тем, что он увидел и услышал за эти неполные сутки. Какое-то тревожное чувство надвигающейся беды стало овладевать им. Удивительно было, что проезжая по деревне в телеге Пахомыча, он видел хаты, покрытые камышом и дранкой. В глубинках России давно об этих материалах забыли. И зачем в селе нужен военный комендант? По рассказам родителей Анатолий знал, что комендатуры после войны существовали ещё больше десяти лет. Но с тех пор прошли десятилетия. Давно исчезли сельсоветы. Может быть, в Белоруссии они ещё сохранились как административная власть? «Нужно вести себя осторожней, – решил Анатолий. – Лишних вопросов не задавать и со своими рассуждениями не высовываться».

За дверью заговорили. Вошла фельдшерица. Анатолий торопливо встал и вышел из-за стола, уступая ей место. На женщине была надета цветная новая кофта, из-под которой выглядывала белая блузка. Узкая, чуть ниже колен, юбка красиво облегала округлые бёдра. Она простучала в туфлях на высоком каблуке к своему столу и мило улыбнулась:
- Ну, как спалось?
- Нормально. Выспался.

От женщины исходил аромат каких-то полевых цветов. «Неужели она для пациента так нарядилась и надушилась?», – подумал Анатолий, но вслух сказал:
– Вы сегодня, Нюра, как-то особенно нарядно выглядите. Эта кофта вам к лицу.

Женщина ничего не ответила, сняла со стула наброшенный на него белый медицинский халат, быстро влезла в него и, сев за стол, начала нервно перебирать бумаги. От комплимента по её щекам разлилась предательская краснота.
- Сейчас Сергей Сергеевич придёт. Идите, переоденьтесь.

Анатолий вошёл в смежную комнату, вытащил из сумки джинсы и свежую рубаху, скинул с себя трико и переоделся. Рубаха выглядела помятой, но Анатолий решил, что для сельской местности сойдёт и так. От резких движений снова закружилась голова. Он присел на кровать и минуты три сидел, успокаиваясь.

Дверь резко отворилась, и в палату вошёл мужчина средних лет. Он был одет во всё серое: серые, в еле заметную полоску брюки, заправленные в яловые сапоги, серая, в мелкую клетку рубаха, серый, однотонный костюм, серая фуражка, и лицо выглядело под цвет одежды, тоже серым и угрюмым. Мужчина был невысокого роста, но широк в плечах. Он уверенно стоял в дверях, пристально рассматривая Анатолия.
- Ты откуда к нам заявился? – сразу переходя на «ты» спросил мужчина.
- Я к вам не заявился. Меня старик привёз.
- Да знаю я, кто тебя привёз.

Он открыл папку, которую до этого держал подмышкой, и достал оттуда паспорт Анатолия с вложенными в него билетами.
- Здесь твоя фотография?
- Да. Это мой документ. Верните его мне.
- Что это за документ, и почему здесь всё на иностранном языке написано?
- Это мой паспорт. Он выдан мне в Германии. Там, между прочим, виза на белорусском языке.

Анатолия начали уже раздражать вопросы мужчины.
- Странные вопросы вы задаете. Врываетесь сюда. Не представились, кто вы такой. Каким-то образом завладели паспортом, который принадлежит мне. Вообще, должен я на ваши вопросы отвечать?
– Конечно, – самоуверенно ответил мужчина. – Я – председатель сельсовета. Я здесь Советская власть. Этот документ останется у меня до выяснения. Звать меня Сергей Сергеевич. Оставайся до обеда здесь. После обеда приедет комендант, он и решит, что делать с тобой.
- Со мной ничего делать не надо. Отвезите меня на станцию к любому поезду, который идёт в Барановичи.
- Да, Пахомыч прав, странный ты какой-то. Ближайшая от нас железнодорожная станция находится в полста километров отсюда.

С последними словами Сергей Сергеевич вышел, захлопнув за собой дверь.

Анатолий прилёг на кровать прямо в одежде. «Странно, – думал он, – каким образом я оказался за столько километров от железной дороги?» Ссору в поезде он помнил, так же помнил удар по голове. А дальше в памяти был провал. Ну не мог же он с сумкой и с травмой головы прошагать в беспамятстве по лесу такое большое растояние. Что-то тут не сходится.

То ли от расстройства, то ли от травмы опять заболела голова. Он поднялся с кровати, открыл сумку, нашёл в боковом кармашке случайно завалявшуюся таблетку парацетомола и вышел из комнаты в ординаторскую.

Нюра всё ещё сидела за столом и заполняла какой-то формуляр. Запах духов был теперь не таким интенсивным, но, смешавшись с запахом лекарств, стал неприятным.
- У меня, Нюра, опять разболелась голова. Можно стакан воды, таблетку запить?

Женщина взяла стоявший справа от неё графин и налила в гранёный стакан воды.
- Что за лекарство вы пьёте? – спросила она, протягивая стакан.

Анатолий сначала запил таблетку водой, а потом ответил:
- Парацетомол. Хорошо помогает от головной боли. Последняя была. Забыл с собой побольше прихватить из дома.
- Вы же ещё не завтракали, – спохватилась Нюра. – Сейчас поставлю на плиту чайник. У меня есть пару сухарей. Хоть что-то поедите.

Она встала, прошла к маленькому столику в углу, зажгла спиртовку и поставила чайник. Спиртовка была больше похожа на керогаз, который Анатолий видел в старых фильмах. Вода в чайнике через несколько минут закипела, и Нюра налила кипяток в маленький чайничек. Она освободила угол стола от бумаг и поставила две чайных чашки. Из правой тумбочки стола вынула полную тарелку с сухарями и несколькими кусочками комкового сахара между ними. Налила чаю.
- Берите стул, подсаживайтесь.

Дважды приглашать Анатолия было не нужно – он действительно чувствовал голод.

Они пили чай с сахаром вприкуску и громко хрумкали сухарями. Минут пять прошли в полном молчании.
– Нюра, мне надо позвонить. Есть у вас здесь телефон? – спросил Анатолий, прожевав очередной кусок сухаря.
- Нет. Телефон только в сельсовете и у коменданта.
- Может быть, у кого-нибудь есть мобильный телефон?
- Рация, что ли? – удивилась Нюра.
- Какая рация? Простой мобильный телефон, работающий через спутник.

Женщина непонимающе и даже с каким-то страхом смотрела на него.
- Я не понимаю, о чём вы говорите.

Анатолий видел, что Нюра действительно была в растерянности от его вопросов. Наверное, в этой глубинке о таком чуде прогресса понятия не имеют. Но ведь Нюра где-то же училась на фельдшера. Неужели ни разу не сталкивалась с людьми, имеющими мобильник.
- Вы где учились на медика? – поинтересовался Анатолий.
- Сначала закончила в райцентре двухгодичную школу медсестёр, а потом там же годичные курсы фельдшеров.
- Дальше районного центра никуда больше не ездили?
- Нет. А зачем? – удивилась Нюра.

«Да, действительно, зачем?», – с сарказмом подумал Анатолий. Странностей набиралось всё больше и больше. Он встал из-за стола и, поблагодарив фельдшерицу за чай, вернулся в палату. Головная боль постепенно слабела, но Анатолий решил всё же прилечь. Он лежал с открытыми глазами, бессмысленно разглядывая потолок, который был разделён деревянными балками на ровные полосы. И потолок, и балки были покрыты известью. Посередине комнаты свисала лампочка без абажура. Единственное окно наполовину было закрыто белыми занавесочками, но всё равно пропускало в комнату достаточно света. В углу, рядом с окном, стоял старый покосившийся шкаф. Одна дверь в нём была полуоткрыта и были видны лежащие на полках сложенные в стопки постельные принадлежности.

Тишина успокаивала. Посетителей у фельдшера не было, из приёмной тоже не проникало ни звука. Анатолий прикрыл глаза и стал проваливаться в дрёму.
Вдруг в приёмной с треском открылась дверь. Кто-то громко простучал сапогами. Послышался чей-то хриплый голос. Слов Анатолий не понял. Распахнулась дверь палаты. В проёме двери стоял худой, высокий, скуластый человек в военной форме. Глубоко сидящие глаза в упор смотрели на лежащего Анатолия.
- Встать! – громко крикнул военный и потянулся рукой к растёгнутой заранее кобуре с пистолетом.

Анатолий приподнялся с кровати и, оставшись сидеть на ней, с интересом смотрел на вошедшего. Лицо у военного было побито оспинками, левое веко слегка нервно подрагивало, на голове уже обозначилась ленинская лысинка, но несколько волосков на ней ещё игриво выстреливали вверх. Лет ему было уже под шестьдесят, а может и больше. Он держал в левой руке фуражку и нервно похлопывал ею по широкому галифе. Военный был в звании капитана, на что указывали четыре звёздочки на погонах. Спокойный взгляд Анатолия, видимо, окончательно вывел капитана из себя.
- Чё ты уставился на меня. Я же сказал тебе: встать!
- Почему вы, господин капитан, так на меня кричите?
- Вот это твоё «господин» тебе и выдало с головой. В моей стране господ нет. Есть граждане и товарищи. А вот откуда ты прибыл – надо ещё разобраться. Вставай – и на выход, не заставляй меня силу применять.

Не желая ненужного конфликта, Анатолий встал и пошёл к дверям. Капитан, продолжая придерживать рукой открытую кобуру, посторонился, пропуская его. Фельдшерица сидела за столом и с испугом следила за происходящим. Анатолий подумал о вещах, оставленных в палате.
– Вещи брать с собой?
- Иди уже. Видно будет.

Капитан грубо толкнул Анатолия в спину, отчего тот вынужденно ускорил шаг и, всем корпусом ударившись в дверь, еле удерживая равновесие, вылетел на улицу. Здесь уже стоял с ружьём наизготовку дед, которого Анатолий про себя называл «сыном полка». Вновь остро кольнуло в области ключицы и засвербило в голове. Такого обращения Анатолий не ожидал.
– Вы почему, капитан, так себя по-хамски ведёте?! – повернулся он к капитану и шагнул ему навстречу.

Капитан, левой рукой ухватив правую Анатолия, вывернул её за спину, вытащил из кобуры пистолет и приставил дуло к виску. Острая боль прошла по всему телу Анатолия, он упал на одно колено и взмолился:
– Отпустите руку, капитан. Я же никуда не сбегу.
- То-то же. Иди вперёд! – скомандовал капитан и снова больно ткнул вставшего с колена арестованного дулом пистолета в спину.
- Куда мы идём?
- В сельсовет, там у меня кабинет.

Они шли по пыльной дороге вдоль старых, обветшалых, давно не ремонтированных домов. Улица была пуста. Только у одной повалившейся калитки стояла старая женщина. Приложив ладонь козырьком ко лбу, она долго провожала глазами странную процессию. Анатолий даже в самых кошмарных снах не мог себе представить, что в 21 веке может такое произойти. Он ещё раз мысленно призвал себя к осторожности и в словах, и в делах. Ситуация для него была совершенно непонятная. Он не знал, на территории какого государства находится, не ведал, далеко ли от этой затерянной деревни какая-нибудь власть, не имел представления, каким образом можно дать знать о возникших проблемах в немецкое консульство. «Надо выждать, – подумал Анатолий, – надо набраться терпения. Видимо, здесь протестами не поможешь».

Процессия свернула на небольшую площадь, в которую упиралась улица. На противоположном конце стояло единственное из всех, увиденных до того Анатолием, кирпичное здание – сельсовет. На некотором расстоянии от фасада ровным рядом росли развесистые берёзки, которые скрывали за собой окна сельсовета. Параллельно деревьям выстроились привешенные к специальным столбам щиты наглядной агитации. Самодеятельный художник разукрасил их диаграммами успехов колхоза. Один щит был посвящён ударникам коммунистического труда. На другом висел выцветший от времени плакат с надписью «Позор самогонщикам». В тени здания пряталось крыльцо, покрытое свежей синей краской. Над крыльцом, по обе стороны дверей, на воткнутых в трубки древках колыхались на сквознячке два небольших флажка: один – красный с серпом и молотом, другой – тоже красный, но с цветной орнаментальной полоской снизу. Увидев наглядную агитацию и флаги, Анатолий с удивлением остановился, но тут же опять получил тычок в спину. Дед, обогнав, открыл дверь и услужливо пропустил арестованного и капитана.
- Жди здесь, – бросил ему на ходу капитан.

После яркого солнца внутри здания показалось вначале темно. Но постепенно глаза привыкали. Времени осмотреться не было – дуло пистолета снова больно вдавилось в ребро.
– Вперёд и налево, – отрывисто скомандовал капитан.

У двери в конце длинного коридора остановились. Капитан, переложив пистолет в левую руку, правой достал из кармана связку ключей и одним из них открыл замок. Распахнув дверь, знаком показал Анатолию: входи.

Кабинет был обставлен просто, можно сказать, даже убого, но всё необходимое для работы здесь имелось. Огромный дубовый стол занимал четверть комнаты, за ним стоял обыкновенный стул с основательно потертым сидением. Два точно таких же стояли между двумя окнами, и еще один, с подлокотниками, был придвинут к столу с другой стороны. Справа от двери разместился шкаф со стеклянными дверцами и рядом с ним – высокий сейф. На стене, напротив стола, висели два портрета: Андропова и Брежнева. «Странно, – вновь промелькнуло в голове Анатолия, – в этой деревне время как будто остановилось».

Капитан прошёл на своё место за столом и жестом предложил Анатолию занять стул напротив. Стол был старомодным. Зелёное сукно на нём изрядно выцвело, и в том месте, где опирались локтями, материал был протёрт почти до дыр. По правую руку от капитана стоял покрытый пылью телефон, с которого, наверное, уже давно никто не звонил. Слева на двух стареньких папочках лежала стопка чистых листов. Рант стопки уже начал покрываться желтизной, как в старых книгах – красноречивое свидетельство того, что ни папки, ни листы уже долгое время никто не тревожил.

Капитан взял со стопки верхний, основательно выцветший лист, и следующий оказался ослепительно белым. Положив пистолет рядом, особист несколько секунд пристально смотрел на задержанного, но Анатолий, не зная за собой никакой вины, стойко выдержал прожигающий насквозь взгляд. Капитан первым отвёл глаза, и Анатолий остался доволен собой и слегка улыбнулся, надеясь втайне, что капитан этого не увидит.
– Ну, давай, рассказывай, – снова упёршись взглядом в Анатолия потребовал капитан.
– О чём рассказывать?
- Ты вот что, не придуривайся! – закричал капитан. – Сам отлично знаешь, о чём я тебя спрашиваю. Откуда ты? Кто тебя забросил в наши края? Что ты тут пытаешься разузнать?
– Вам, наверное, дед уже всё рассказал – и где меня нашёл, и в каком состоянии я был. Я перепутал поезда и ехал не в ту сторону, куда мне было нужно. Был конфликт с несколькими молодыми пьяными людьми. Перед станцией, где хотел пересесть, чтобы вернуться назад в Минск, вышел в тамбур... и вот с этого момента уже ничего не помню.
- Ты мне не заливай! Какая здесь, к чёрту, железная дорога. Иначе, как с парашютом, ты сюда попасть не мог. Неудачно приземлился, отсюда и травма головы, и ссадины на лице.
- Да-а-а, господин капитан, фантазии вам не занимать.
- Прекрати меня «господином» обзывать, – в ярости вскочил с места капитан. – Я тебе не капиталист толстопузый, и не товарищ. Пока только гражданин.
- Ну, извините, гражданин... не знаю, как вас по должности называть. Заключённые обычно называют доблестных полицейских «начальниками». Должен я вас тоже гражданином начальником называть?
- Я оперуполномоченный КГБ в этой местности, – сев на место и успокоившись, веско сказал опер. - Достаточно, если ты меня по должности будешь называть или гражданин капитан. Повторяю вопрос: откуда, из какой страны тебя к нам забросили?
- Гражданин оперуполномоченный КГБ, официально заявляю, что в вашу удивительную страну я никем не был заброшен. Да, я гражданин иностранного государства. Был в пути к месту моей командировки. В дороге несколько пьяных хулиганов избили и выбросили меня из поезда. Каким образом я оказался далеко от места падения, не знаю. Предлагаю это выяснить вашей полиции, милиции или специальным органам. Одновременно, как гражданин Германии, требую сообщить о моём аресте в ближайшее германское консульство.

Анатолий сам удивился тому, каким казённым языком и с какой твёрдостью он выдал свою тираду. Капитан удивлённо смотрел на задержанного, видимо, не зная, как ему реагировать. Его растерянность длилась только пару секунд, затем лицо вновь обрело выражение высокого чиновника.
- В первую очередь выяснять, как ты здесь появился, буду я.
- И как долго будет длиться это выяснение?
- Так долго, сколько мне надо.
- Имейте в виду, гражданин капитан, на том заводе, куда я ехал, меня ждали. На вокзале меня должны были встретить. Я думаю, что моя задержка их удивит и обеспокоит. Скорее всего, они начнут меня искать, будут звонить в Германию, на мою фирму, подключат к поискам специальные органы. Не боитесь, что вы потеряете пару звёздочек из-за незаконного ареста иностранного гражданина?

В глазах капитана снова мелькнуло беспокойство, но тут же исчезло. Он протянул руку к телефону, поднял трубку и приложил её к уху.
- За меня не беспокойся. Я вот сейчас позвоню моему начальству в район. Они мои действия, уверен, одобрят.

Он подержал трубку возле уха и разочарованно положил её назад. В том месте, где опер сжимал трубку, пыль стёрлась, и высветился чёрный полированный пластик.
Капитан посмотрел на руку, испачканную пылью, попытался её стряхнуть, но пыль прилипла к потной ладони. Он опустил руку под стол и, видимо, вытер её о своё галифе.

Анатолий начал уже понимать, кого имеет перед собой. Этот солдафон, обученный лет сорок назад борьбе с врагами народа, никогда этих врагов в глаза не видел. Он спокойно жил в этой глуши. Быть может, охотился, собирал с женой ягоды в лесу, попивал по вечерам запрещённую самогоночку и был вполне доволен этой скучной жизнью. Конечно, он демонстрировал огромную энергию, если надо было найти в селе вора, укравшего мешок зерна у кого-нибудь из сарая, призвать к порядку расшалившегося сельского хулигана, набившего по пьяне кому-нибудь морду, или же привести в чувство не в меру рассорившуюся семейную пару. Но это были маленькие эпизоды в его карьере. Ничем выдающимся он не отличался. Отсюда и звание капитана в шестьдесят лет. Из района его уже давно не беспокоили, и он сам тоже никого из вышестоящего начальства звонками и визитами не тревожил. Удобный по всем меркам подчинённый. Возможно, он уже на пенсии, но по инерции продолжает выполнять свои обязанности. Появление чужого в деревне, с одной стороны, его вдохновило на подвиги, но, с другой стороны, выбило из привычной колеи и даже напугало. Видимо, его грубость – это только ширма, за которой он пытается спрятать свою растерянность.
- Ну, так позвоните в район. Я даже рад буду. Только вот есть у меня подозрение, что телефон у вас уже долгое время неисправен.
- Я найду возможность сообщить в район о твоём появлении здесь.

Особист впился взглядом в Анатолия, но мысли его были заняты хаотичным поиском ответа на вопрос: «Что делать?». Он действительно не знал, как себя вести с арестованным. Опыта борьбы со «шпионами» бедному капитану явно не хватало. А что, если он и правда ошибается и без основания задержал безвинного иностранца? К тому же, задержанный ведёт себя слишком уверено. Лишних хлопот ему, капитану, не надо. Когда ему сообщили о появившемся в селе иностранце, он был настроен по-боевому и уже заранее рисовал сцены допроса, чистосердечное признание шпиона. В недалёком будущем уже видел себя на сцене клуба, где генерал КГБ вручает ему награду за бдительность. Теперь же, столкнувшись с этим наглым шпионом, будущее представлялось ему не таким розовым. За сорок лет службы в этой глуши он начисто забыл всё то, чему его учили в специальном училище.

Капитан продолжал отсутствующе смотреть на Анатолия, как вдруг взгляд его стал более осмысленным, и он, придя к какому-то решению, сказал:
- Ладно, поживёшь пока у нас в колхозе. Я передам в район информацию о тебе. Пусть там, наверху, решают, как с тобой быть.

Он подошёл к дверям и громко крикнул: «Пахомыч». Дед появился мгновенно.
- Отведёшь задержанного к Дарье Петровне на постой, пусть там поживёт маленько... до выяснения.

Старик тут же снял с плеча ружьё и пристроился в двух шагах за Анатолием, вышедшим из кабинета опера.
– Ты, Пахомыч, повесил бы ружьё на плечо, не дай Бог, ещё выстрелишь, - недовольно заметил Анатолий. – И вообще, оставил бы ты его дома. Бегаешь за мной с этой пукалкой, как будто тебе больше делать нечего, тимуровец недоделанный.
– Иди-иди уже. Я знаю, как с арестованными обходиться. Не надо меня учить. Поворачивай на эту улицу. Сейчас придём уже.

Ретивый НКВДэшник уже по-настоящему раздражал Анатолия, но, решив не связываться с бестолковым стариком, он промолчал. По-прежнему терзали мысли о том, что всё, что с ним теперь происходит, какой-то кошмар или хорошо подготовленный розыгрыш. В то же время, закрадывались серьёзные сомнения. Всё вокруг было абсолютно реальным: и хаты, крытые дранкой, и фельдшерский пункт с испуганной фельдшерицей, и председатель сельсовета, и опер с его угрозами, и этот навязчивый дед-охранник с ружьём. Какие ещё неожиданности могут возникнуть? как долго будет длиться канитель с выяснением его личности? – на эти вопросы Анатолий ответить себе не мог. Сохранился бы его телефон, можно было бы позвонить на завод в Барановичи или своему шефу. Быстро бы привели в порядок бдительного опера. Но мобильник разлетелся на части в тамбуре и, наверное, уже давно отправлен на свалку вместе с другим мусором.

Они прошли метров двести от площади и свернули в переулок. У дома с резными наличниками дед неожиданно скомандовал:
– Стоять, – и, продолжая держать дуло в направлении конвоируемого, стукнул несколько раз в окно, одновременно крикнув: – Дарья, ты дома?

Окно распахнулось, и выглянула пожилая круглолицая женщина. Она была без платка, и волосы в беспорядке свисали ей на плечи. Пару седых прядей упали на глаза и мешали ей по-настоящему рассмотреть пришедших.
– Что тебе надо, старый хрыч? Чего орёшь под окнами? – недовольно спросила женщина, узнав Пахомыча.
– Открывай, постояльца привёл тебе.
– Нужен он мне. Без постояльцев обойдусь.
– Не ерепенься, открывай. Его Пал Иванович к тебе на постой послал.
– Ну да! Опять бесплатно. Он ещё с прошлого раза мне ни копейки не заплатил.
– И-и-и, когда это было. Да ты своего не упустила. Сколько тогда продуктов перетаскала из магазина и с колхозного склада. Роту неделю кормить можно было.
– А ты мои продукты не считай. Сам вечно трёшься возле начальства. Тоже, небось, тебя талонами не обходят.

Окно с треском захлопнулось и через несколько секунд хозяйка дома появилась в дверях: невысокого роста, пышнотелая, в выцветшем ситцевом платье, подвязанном поверх потёртым фартуком с дыркой почти посередине, на голых, неестественно распухших ногах – растоптанные тапочки. На голову она успела накинуть лёгкий хлопчатобумажный платок. Остановившись, женщина недружелюбно, даже с некоторой неприязнью посмотрела на Анатолия, отступила в сторону и показала жестом, чтобы входил. Пахомыч хотел было тоже пройти, но Дарья заступила ему дорогу.
– Нечего тебе делать у меня в доме... И что это за постоялец без вещей?
– Сейчас принесу из фельдшерского пункта, – заверил старик и пристрожил Анатолия:– Ты смотри, не балуй. Дарья, присматривай за ним. Оч-чень подозрительная личность.
– Ладно, иди уже, сама разберусь как-нибудь.

Анатолий прошёл через сени в открытую дверь и оказался в просторной комнате – кухне, по всей видимости. Дальше, за открытыми двустворчатыми дверьми, виднелась ещё одна комната.

Вошла хозяйка.
– Садись к столу, – показала рукой на табурет, – Чаю я, голодный ты.

Только теперь Анатолий вспомнил, что после небогатого завтрака в фельдшерском пункте не брал и маковой росинки в рот, и почувствовал голод. Он присел на табурет и виновато посмотрел на хозяйку:
– Я думаю, что недолго пробуду у вас, возможно, два-три дня.
– О-о, милай, не зарекайся. Наш капитан быстро погоняет, да медленно едет. Пару раз у меня уже были постояльцы, так месяцами жили, пока сверху разбирались.
– А где это – сверху? В районе, что ли? Так далеко он от вас?
– В районе, наверное. А может, где и подальше. Не знаю. Я в районе никогда не была. Сижу в своём уголке безвылазно. Да и что там делать? Всё, что нам нужно, Пахомыч привозит.

Разговаривая, она продолжала хлопотать по кухне: поставила на стол сковородку с жареной картошкой, тарелку перед постояльцем, положила вилку, нарезала крупными ломтями хлеб, зажгла газовую плиту и водрузила на конфорку чайник. Делала всё споро, без суеты. Её пышнотелость нисколько не мешала уверенным движениям. Платок она сняла, и волосы опять упали ей на глаза. Время от времени Она убирала их со лба, заодно стирая ладонью выступивший пот.
– А вы не собираетесь обедать? – спросил, начав есть, Анатолий и глянул на хозяйку.
– Я уже пообедала. Посмотри на часы, время обеда давно прошло.

Дарья стояла у плиты, ожидая, когда закипит вода, потом взяла маленький заварной чайник, насыпала в него из пачки чай номер 36 и залила кипятком. Анатолий уже вечность не видел таких упаковок. Дух от заваренного чая был из далёкого прошлого и приятен. Жареная картошка была ещё тёплой. Приправленная свиными шкварками, она напомнила родительский дом в бывшем Союзе. Вспомнился вкус борща, сваренного матерью. Мяса было не вдоволь, особенно ближе к весне, и вместо него борщ приправлялся выжарками из сала. Такой борщ был иногда вкусней, чем со свининой. Вот и сейчас, уминая жареную картошку, Анатолий без зазрения совести в первую очередь выискивал вилкой вкусные шкварки, наслаждаясь ими и возникшими в памяти ассоциациями с материнским борщом.

Увидев, что гость управился с картошкой, хозяйка наполнила глубокую фарфоровую чайную чашку свежим чаем и поставила перед ним.
– Откуда ты, милай?
– Меня с поезда хулиганы выбросили, а Пахомыч подобрал и привёз сюда, в вашу деревню. А вообще-то я иностранный гражданин. Из Германии я.
– Чудишь ты что-то, дорогой. У нас тут близко железной дороги нету. Да и не верю я, что ты иностранец. Уж больно хорошо по-русски говоришь.
– Я же из России в Германию переехал. В русской школе учился и с детства по-русски говорил. В этом ничего странного нет. Для меня странно другое. Меня действительно выкинули из поезда, но не мог же я в беспамятстве уйти от железной дороги так далеко. Говорят, от вас до неё почти несколько десятков километров.
– Да-а, далековато она. А может, ты что-то запамятовал. Может быть, ты где-то здесь поблизости упал и головой ударился. Вот всё и выбило из мозгов.

Анатолий снова натолкнулся на непонимание. Никто не верил в его историю с поездом, и это неверие, естественно, вызывало недоверие и подозрение к нему. Он опять мысленно приказал себе не вспоминать о железной дороге. Как-нибудь всё выяснится само собой. Только бы побыстрее капитан связался с районом или с областью. Там, конечно, всё поставят на свои места. Надо только выждать. Он в который уже раз пожалел о потерянном телефоне.
– Дарья Петровна, скажите, есть тут где-нибудь телефон, чтобы позвонить?
– У Пал Ивановича есть, и у парторга.
– У вас что, и парторг ещё есть?
– А как же иначе? И парторг есть, и председатель колхоза. Правда, они сейчас на севе. Весна, всех на поля выгнали. И ко мне председатель приходил, а куда я со своим радикулитом и с такими ногами.

Женщина приподняла подол платья чуть выше колен и открыла огромные опухоли над коленными чашечками – под подолом их было не видно. Анатолия передёрнуло.
– Что ж вы с этой болезнью к врачу не идёте? Это же, наверное, лечится. Только не надо запускать.
– Да была я у нашей фельдшерицы. Прописала мне Нюра мазь. Когда очень сильно болит – сама мажу, или Нюра приходит. Легче делается.
– Мазью, мне кажется, эту болезнь не вылечишь. Здесь хирург нужен, а после операции – курорт.
– Ну да, откуда у нас здесь хирурги. Да и болит эта зараза не так уж и часто. Больше на погоду мозжит. Пущай будет. На танцы же мне не ходить.

Она споро собрала со стола посуду в большую чашку, вымыла её остатком горячей воды из чайника и в заключение смахнула влажной тряпкой крошки с выцветшей клеёнки на столе.
– Спать будешь в зале, а я тут, в комнатёнке устроюсь, – сказала хозяйка и показала на неприметный проём в стене недалеко от плиты.

Проём был без дверного полотна. Две ситцевые занавесочки, продёрнутые веревочкой, скрывали от постороннего взгляда находящуюся за ними комнатушку. Потому Анатолий сразу и не приметил входа.

Следуя за хозяйкой, он прошёл в отведённую ему комнату. Большой квадратный зал был ярко освещён дневным светом из четырёх окон по правой и левой стенам. На противоположной от двери, глухой, висело несколько средней величины рамок с фотографиями. Большинство из них были черно-белыми и поблекшими от времени. Справа под окнами стояла железная кровать, аккуратно застеленная цветным покрывалом и с тремя подушками разной величины, сложенными горкой в изголовье. Под фотографиями стоял комод метра в полтора длиной со множеством дверок и выдвижных ящичков. В углу, чуть наискосок, уместился старый дубовый шкаф. Под окнами слева находился продавленный диван. Вдоль стен на свободных местах стояли несколько стульев с гнутыми ножками. Пол застилали две длинные, связанные из лоскутков дорожки. Такие половички лежали когда-то у бабушки Анатолия в их доме. От взбитых подушек на койке, лоскутных дорожек, занавесочек с вышитыми цветочками на душе Анатолия стало тепло. Он вдруг почувствовал себя в далёком детстве, в родительском доме, где по утрам мать так же взбивала матрасы, застилала их цветными покрывалами и в головах коек красиво выстраивала пирамидки из подушек.
– Будешь спать на диване, – вывел его из прошлого голос хозяйки, – кровать разбирать не буду.

Она открыла шкаф, вытащила оттуда простыню, одеяло, подушку, заправленную в наволочку, и сложила всё на двух стульях возле дивана.
– А телевизора у вас нет, что ли? – удивлённо спросил Анатолий.
– Нету. Как сгорел два года назад, так я больше не покупаю. Да и не привозили их больше в наш магазин. Я к соседям хожу кино смотреть.

Телевизора нет, и радио Анатолий в этом доме тоже не видел и не слышал. Он представил себе, какая скучная жизнь ожидает его, пока будут выяснять где-то – то ли в районе, то ли в области – вопрос о его личности.
– Есть у вас хотя бы пару книг, почитать? – не видя ни одной на всякий случай спросил он хозяйку.
– Книг нету, но несколько журналов лежат в сарае. Я принесу попозже.

Хозяйка вышла. Анатолий устал и к тому же опять начала побаливать голова. Обещавший принести вещи дед до сих пор не появлялся, и Анатолий решил прилечь и отдохнуть.

Он лежал на диване и разглядывал потолок. По всей длине потолка тянулось бревно, забеленное известью, на котором были прибиты маленькие чашечки для комнатной электропроводки. Лампочка в шестьдесят ватт свисала без абажура посередине комнаты. В противоположном от дивана углу белая крахмальная занавесочка скрывала что-то под собой, но встать и посмотреть, что там находится, желания у Анатолия не было. Постепенно им овладевала тоска. Вдруг остро захотелось домой, туда, в цивилизацию, где по телевизору беспрерывно, по бессчётным программам идут интересные передачи; где из приёмников льётся любимая музыка; где слышен шум проезжающих машин, где с раннего утра и до позднего вечера открыты супермаркеты, наполненные различными товарами.

Внезапно вспомнился его бывший город, таким, каким он оставил его много лет назад, в год переезда в Германию. Казалось, он забыл то время, вычеркнул те годы из памяти, но сейчас картины прошлого всплывали и росли, как опухоль в мозгу. Вспомнился ближайший от его дома гастроном, где когда-то работало до двадцати продавцов. Но в то сумбурное время остались только двое. Большую часть дня они скучали у прилавков. Иногда заглядывали редкие покупатели, но, пошарив глазами по пустым полкам, по стеллажам, заполненным банками кильки в томате, расстроенно уходили. Оживлённо в магазине было только тогда, когда привозили хлеб или молоко, но и это оживление быстро проходило, и опять наступала скучная и тягучая тишина. Еще вспомнились вечера, когда он приходил домой и, боясь вопросов жены или детей, скрывался в зал, включал телевизор и смотрел утомительные и бесконечные сериалы «Рабыни Изауры» или ещё бог весть какие. А, впрочем, жена уже давно перестала задавать ему вопросы. Но её глаза продолжали спрашивать – о насущном, в общем-то, банальном: когда будет зарплата? как угнаться за галопирующей инфляцией? где приобрести новые ботинки детям? на какие деньги купить мясо и необходимые продукты? и главный вопрос: когда ты – муж, отец семейства – перестанешь прятать своё бессилие в пьянстве?

С улицы послышались голоса. Кто-то без стука вошёл в дом. Похоже, двое. Скрипучий голос деда Анатолий узнал, а второй был незнакомым. Хозяйка недовольно заворчала, и в зал вошёл мужчина.
– Лежишь, бездельничаешь? – не здороваясь, упрекнул вошедший.

Анатолий поднялся, сел и демонстративно, отчётливо выговаривая каждую букву, произнес:
– Здрав-ствуй-те.
– Здорово, здорово, – ответил на приветствие незнакомец и продолжил: – У нас посевная в разгаре, каждая пара рук на счету, а ты тут разлёгся.

Мужчина взял стул, поставил его напротив дивана, сел и в упор стал смотреть на Анатолия, видимо, ожидая какого-то ответа. Он был худ, лет шестидесяти, выпирающие скулы и чуть суженые глаза позволяли предполагать в нём татарскую кровь. Голос был грубым, громким и отчётливым. Таких людей хорошо слышно, даже когда они говорять шёпотом. Одет он был в строгий чёрный костюм, к рубахе повязан галстук, на ногах коричневые, запыленные от ходьбы по деревенским дорогам туфли.

Анатолий, не отводя взгляда, с удивлением смотрел на него. Пауза затягивалась. Первым не выдержал незванный гость:
– У нас колхоз, и каждый, кто здесь живёт, работает в колхозе.
– Вы кто такой? Нормальные люди, начиная разговор с незнакомыми, представляются. Я, к примеру, Анатолий Бауман.
– Так ты из-за того, что я не представился, записал меня в ненормальные?! Немного поосторожнее с определениями. Я парторг колхоза. Звать меня Николай Ильич. Ты не ответил на мой вопрос.
– Вопрос о чём?
– Как о чём? Я же ясно сказал: сейчас посевная. Каждый, находящийся в это время на территории колхоза, работает. Тебе тоже надо выйти на работу.
– Какая работа? Сегодня суббота.
– Сейчас весна, посевная в разгаре. У нас в это время выходных дней не бывает.
– Я в колхоз не записывался. Ваш местный капитан госбезопасности обещал сообщить обо мне в район или область. Я думаю, там быстро разберутся и заберут меня из этого сумасшедшего дома.

Последней фразы Анатолию говорить было не надо. Он понял это, увидев вдруг сузившиеся до щелочек глаза парторга, в которых блеснул огонёк ненависти.
– Это где же сумасшедший дом? У нас в колхозе, что ли?
– Извините, может быть, я неправильно выразился. Просто всё, что здесь происходит, на мой взгляд, очень странно.
– Не знаю, что ты тут, у нас, увидел странного. Вот твоё появление здесь – это странно, и даже очень странно.

Анатолий хотел было, в очередной раз рассказать, как он появился в этой деревне, но вовремя вспомнил, как реагировали прежние собеседники, и решил промолчать.
– Ни на какую работу в колхозе выходить я не собираюсь, – решительно заявил он: – Я сейчас должен быть на заводе в Барановичах. Скорее всего, меня уже ищут, и если вы собираетесь меня тут насильно задерживать, то у вас могут быть неприятности.
– Угрожаешь? Ну, ладно. Это мы ещё посмотрим, у кого будут неприятности.

Парторг вышел из комнаты, перекинулся парой слов с хозяйкой, и его долговязая фигура промелькнула мимо окон. В соседней комнате скрипуче заговорил о чём-то Пахомыч. Анатолий встал с дивана и вышел в кухню. Его вещи лежали на стуле. Дед, по-прежнему вооружённый, сидел на табуретке и мирно беседовал с хозяйкой.
– Не надоело тебе, дед, в войну играть? – спросил Анатолий. – Оставил бы ружьё дома.
– Мне ружьё не мешает. Привык уже. Я уйду сейчас. Парторг разрешил домой пойти. Говорит, ты всё равно никуда отсюда не денешься.
– Вот и я тебе говорил: куда я из этой глуши уйду? Гулять-то мне по деревне разрешается? Здесь нет никаких секретных объектов в округе? – с улыбкой спросил Анатолий.
– Гуляй уже, – не поняв иронии, ответил Пахомыч и, обращаясь к хозяйке, добавил: – Пойду я, Дарья Петровна, мне ещё сегодня ночью склад охранять, моя очередь дежурить. Да, кстати, председатель сельсовета сказал, чтобы я тебе твой странный паспорт вернул.

Он протянул Анатолию паспорт с вложенными в него билетами на самолёт и сказал Дарье Петровне: «До свидания». Хозяйка, занятая у плиты, ничего не ответила. Старик несколько секунд постоял у дверей и вышел, привычно придерживая висевшее на плече ружьё. Анатолию вдруг вспомнился давнишний фильм, виденный им ещё в детстве: дед напомнил ему человека с ружьём из одноимённой киноленты. Он даже оглянулся с испугом, боясь увидеть вождя революции, но, кроме хозяйки, никого рядом не было. Анатолий засунул паспорт в боковой кармашек сумки и отнёс её в зал.
– Дарья Петровна, есть у вас в деревне магазин? – спросил, вернувшись в кухню.
– Да. Рядом с сельсоветом.
– А почта?
– Почта, родненький, тоже есть, но она закрыта на замок уже несколько лет. Нам не пишет никто, газеты только парторг получает. Ему их Пахомыч привозит. Парторг же и рассказывает о новостях на своих политинформациях.
– Да-а, интересная и насыщенная жизнь у вас в деревне. Я пойду, погуляю, попутно зайду в магазин, куплю что-нибудь к ужину.
– Ну, иди, иди, касатик, – усмехнулась хозйка, – может, что-нибудь и купишь.

На улице было тепло, но дело шло уже к вечеру, и он прихватил с собой, на всякий случай, лёгкую куртку.

Дни стали заметно длиннее. Солнце постепенно уходило за деревья, и его косые лучи выстреливали прямой наводкой в окна домов. Поймав случайный луч, они отсвечивали солнечными зайчиками на заборах и стенах противоположных домов. Золотистые пятна пробегали по почерневшим от времени крышам, по кустарникам, по зазеленевшей траве. Иногда потерявшийся луч бил рикошетом в глаза, и Анатолий прищуривался. Но игра лучей длилась недолго. За несколько минут, пока он не спеша шёл по улицам к площади, солнце окончательно скрылось за лесом, и только оранжево-красный, тонкий край ещё пытался на мгновение задержаться над кронами деревьев. Но и он, в конце концов, исчез. Сразу стало прохладнее. Со стороны леса подул пронизывающий ветерок, и Анатолий накинул куртку.

Улица закончилась, и он вышел на маленькую площадь. В прошлый раз, когда опер и дед под охраной вели его к сельсовету, осмотреться времени не было. Теперь же он остановился под раскидистой липой и стал внимательно разглядывать деревенскую достопримечательность. В центре стоял памятник Ленину. Справа и слева от него были разбиты небольшие клумбы, на которых ещё ничего не цвело, зато набирали силу сорняки. Небольшой памятник был выполнен в «классическом» стиле. Одной рукой вождь пролетариата что-то удерживал в кармане брюк, другая была вытянута в том направлении, в каком, по его великому замыслу, должен был идти русский народ. Однако, в той стороне, куда уверенно показывал вождь, солнце уже зашло, и оттуда же надвигалась холодная темнота.

Возле сельсовета на двух массивных столбах висела доска объявлений, а немного поодаль стоял ряд щитов наглядной агитации. О чём она сообщала, какие висят объявления, Анатолий решил посмотреть позже. Магазин, спрятавшийся в тени трёх могучих, уже распустивших листья дубов, он обнаружил справа, в начале другой улицы на противоположной стороне площади. Анатолий направился к нему.

Торговое заведение было ещё открыто, дверь – распахнута. Старая вывеска сообщала, что магазин принадлежал какому-то сельпо. Многие буквы, видимо, от обилия попавшей влаги, расплылись или же напрочь скрылись под ржавыми водяными пятнами. Крыльцо от времени покосилось, и под провалившуюся сторону были подложены два гладких валуна. Анатолий ступил на крыльцо, оно жалобно скрипнуло и подгнившие доски опасно прогнулись.

В магазине светилась под потолком единственная запыленная лампочка. Подождав несколько секунд, пока глаза привыкнут к сумрачному свету, Анатолий огляделся. Маленькое помещение магазина было разделено на две части прилавком. За ним на стуле сидела пожилая женщина и читала журнал «Крестьянка». Она не оторвалась от чтения даже тогда, когда Анатолий вошел и громко поздоровался, и только что-то буркнула в ответ. В памяти вдруг чётко всплыли магазины в его городе. Они неожиданно опустели, и полки заполнили товары, в принципе, не нужные в хозяйстве. Исчезло оживлённое движение покупателей. Только у гастрономов часами стояли пенсионеры и люди неопределённого занятия, ожидая появления какого-нибудь дефицита или спиртных напитков. Покупателей в то время в основном интересовали хлеб, спиртное и самая нехитрая закуска. На другие «роскоши» жизни, как колбаса, масло, конфеты, у ожидающих надежд уже не было. Эти «излишества» до гастрономов не доходили – они испарялись ещё со складов. Вот и в этом, маленьком сельском магазинчике, на полках стояли плоские банки тихоокеанской кильки, морской капусты и кабачковой икры. Сквозь стекло запыленных банок виднелись маринованные огурцы и помидоры. По мутному виду маринада в этих емкостях можно было догадаться, что срок годности их содержимого давно истёк. Отделённые самодельной картонной перегородкой от продуктов стояли бакалейные и галантерейные товары. Их ассортимент можно было пересчитать по пальцам: массивные чугунные сковородки, несколько оцинкованных вёдер, берёзовые веники с рассыпавшимися листьями и пригодные в хозяйстве только как веники для подметания дворов. Выше, на следующей полке, лежали навалом кроличьи шапки из плохо выделанных шкур, уже при транспортировке потерявшие свою форму и годившиеся только для пугала в огороде. Несколько рабочих брюк из ярко-синего материала были аккуратно сложены, но их давно никто не трогал с места, и поэтому материал на самых верхних штанах выцвел и резко отличался по цвету от нижних. На гвоздочках были развешены громоздкая деревянная скалка, алюминиевые шумовки с поварёшками и экзотически выглядевшие в век механизации хомут для лошадей и сбруя к нему. Рядом с пригвождённой к стулу продавщицей на деревянном настиле стояли открытые мешки с сахаром и мукой. В убогости магазина они выглядели даже странно.
– Других продуктов, кроме кильки, кабачков и испорченных помидоров у вас нет? – с иронией спросил Анатолий.

Продавщица оторвалась от журнала, посмотрела изучающе на покупателя и, решив на глупые вопросы не реагировать, коротко бросила в ответ:
– Нет.
– Когда вы получаете свежий товар из района?

Покупатель стал явно раздражать продавщицу. Она со злостью захлопнула журнал, поднялась со стула, опёрлась двумя ладонями в прилавок и упёрлась взглядом в Анатолия.
– Пахомыч привозит товар по вторникам. Вам что нужно, гражданин?
– Колбасу, сыр и молоко к вам привозят?

Продавщица засмеялась, но глаза её зло смотрели на Анатолия.
– Привозили когда-то. Последний раз год назад. Я её по талонам продавала. Молоко вы можете в колхозе купить. Напишите заявление председателю, он вам отпустит с фермы.

Анатолий под взглядом «работницы прилавка» почувствовал себя маленьким проштрафившимся дураком. Но ему хотелось хоть что-то принести из магазина своей хозяйке, чтобы не быть нахлебником.
– Взвесьте мне хотя бы два килограмма сахара.
– Сахар только по талонам сельсовета.
– Ну, хоть что-нибудь нормальное съестное у вас в магазине можно купить?
– Вот, всё на виду, под прилавком товары не держу, – с раздражением, указав на полки, сказала продавщица и спросила: – Вы будете что-нибудь покупать?
– Я бы купил «что-нибудь», но у вас покупать нечего.
– Ну, так идите с богом, если ничего покупать не хотите.

Она повернулась и стала поправлять товары на полках, подчёркивая этим, что разговор с покупателем закончен. Подождав несколько секунд и поняв всю безнадёжность своей затеи, Анатолий, сказав «До свидания» и, не получив ответа, вышел на крыльцо.

Вечерело, и стало пасмурней. За магазином начиналась ещё одна улица. Анатолий решил прогуляться по ней. Он шёл по пыльной дороге вдоль затемнённых домов. Свет ещё не включали, и казалось, что он идёт по заброшенному селу. Не тявкнула ни одна собака, не кукарекнул ни один петух, не замычала корова, не хрюкали свиньи в сараях. Он знал эти звуки по своему детству, которое прошло в селе. Они привычны в любой деревне. А в этом селе всё застыло в тишине, и жизнь, казалось, прекратила своё движение, и люди замерли в своих хатах, как в сказке о мёртвом городе. Не может быть деревни без этих звуков – в этом Анатолий был совершенно уверен. И гнетущая тишина, идущая от чернеющих в наступающем вечере домов, пугала. Он торопливо пошёл вперёд, решив всё-таки дойти до окраины села.

Улица повернула влево и оборвалась у крутого спуска к маленькому ручью. В разные стороны от него уходили две протоптанных тропинки. Анатолий свернул влево и через несколько минут оказался в небольшой берёзовой рощице. Пройдя её, очутился на задах домов. Тропка вилась вдоль огородов, которые кое-где были недавно вспаханы, и чёрные пласты земли хаотично лежали в ожидании бороны или грабель. Он обогнул ещё одну небольшую рощицу, пересёк заросшую кустарником поляну и вышел в нескольких метрах от сельского совета.

Где-то сзади, за ручьём, послышался шум мотора. Анатолий остановился, прислушиваясь к звуку, повторяющемуся эхом в тишине. Внутреннее напряжение спало. Мелькнули на фоне закатного неба ищущие лучи фар, но машины было не видно. Только слышалось, как она, газуя на подъемах, то прибавляла скорость, то сбавляла её и где-то в середине села остановилась и заглохла. Послышались людские голоса. Немного погодя вдруг стали зажигаться огни в домах, мимо которых недавно проходил Анатолий. Он с облегчением пошёл дальше и вышел позади сельсовета. К зданию прислонился небольшой сарай, в котором лежали остатки угля и виднелись сложенные дрова. Анатолий обогнул тыльную сторону дома. Он знал, что сюда выходят два окна кабинета опера и, увидев, что они светятся, решил зайти, чтобы узнать, связался ли капитан с районом. Одно окно было открыто настежь, и из кабинета слышались громкие голоса. Прислушиваясь к разговору, Анатолий приостановился. Подслушивать было не в его правилах, но насторожило, что кто-то громко произнес его имя. Говорящий продолжал:
– ... похоже, не понимает, где он находится. Ты действительно собираешься о нём сообщать в район?
– Мне что, делать нечего? Заставь его работать. Пошли к нему председателя колхоза.
– Я ему сам сказал, что он должен на работу выйти, так он мне ответил, что не собирается в колхозе работать. Слушай, ещё кто-нибудь знает, что он в нашем селе объявился?
– Фельдшерица, Пахомыч, Дарья Петровна, может быть ещё пару человек.
– Отвези его на хутор и расстреляй там. А людям скажем, что отвезли в район. О том, что он в нашем селе находится, всё равно никто не знает.
– Посмотрим, что он ответит завтра председателю колхоза. Если откажется выйти на работу в колхоз – поставлю к стенке. У меня рука не дрогнет.

Кто-то подошёл к окну.
– Прохладно стало, – послышался голос опера, и окно захлопнулось.

Взволнованно дыша, Анатолий присел на лежащий возле угла дома камень. Разум не мог понять происходившее вокруг него. Испуганный мозг хаотично искал ответ на вопрос: что делать? Что делать? Как быть? Что это было? Как это возможно? Испуг проникал в душу, парализуя мозг, мышцы напряженно подрагивали. В шоке, не двигаясь, он просидел несколько минут. Затем усилием воли заставил себя подняться с камня, боясь, что собеседники в кабинете обнаружат его, и в панике быстро пошёл назад по тропинке. От быстрой ходьбы хаотичная пляска мыслей прекратилась, но нормально соображать он был ещё не в состоянии.
Не фиксируя бегущее время, Анатолий достиг конца улицы, прошёл по ней к площади, свернул в свой переулок и, неожиданно поняв, что дошёл до нужного дома, чуть ли не бегом взлетел на крыльцо, рывком открыл дверь и торопливо вошёл в дом. Дарья Петровна удивлённо глянула на запыхавшегося постояльца.
– Никто обо мне не спрашивал? Никто не приходил?
– Да нет, не было никого. Чай пить будешь?

Чувствуя, как мелко дрожат ноги, Анатолий опустился на табуретку у стола.
– Я попью чаю. Есть у вас что-нибудь к чаю?
– Сухари вон на подоконнике в вазе. Варенье есть вишнёвое.

Она поставила чашку и включила плиту, на которой уже стоял наполненный чайник.
Ожидая, пока закипит вода, спросила:
– Что случилось, почему такой испуганный пришёл?

Анатолий, однако, решил ничего не говорить хозяйке о подслушанном разговоре. Кто его знает, может быть, она заодно с этими людьми.
– Да так, ничего особенного, – ответил он сдержанно и спросил: – Где все жители села? Почему на улицах нет ни взрослых, ни детей?
– Женщины почти все, кроме больных, на колхозных огородах, овощи сажают, мужчины – на севе. Детей в колхозе мало. Недавно дочка Страшненко родила неизвестно от кого. Школьники в интернате. У нас своей-то школы нет. А остальная молодёжь, кто повзрослее, в город подалась. Да и немного-то у нас молодёжи. Двое учатся, один служит, троим разрешили уехать из колхоза – вот и вся молодёжь.

Закипел чайник. Хозяйка налила в бокал кипяток, добавила из маленького заварного чайничка заварки и поставила перед Анатолием.
– А кто у вас председатель колхоза?
– Андрей Поликарпович. Он уже лет сорок здесь председателем.
– Не может быть. Сколько же лет ему сейчас?
– Уже за семьдесят. В прошлом году юбилей отмечали всем колхозом.
– Он же давно должен быть на пенсии.
– Да он сам не хочет на пенсию. Жена умерла лет пятнадцать назад, сын уехал. Один вдовствует. Вот и согласился и дальше быть председателем.
– А кто у вас тут самый главный: председатель колхоза, парторг, капитан или председатель сельсовета?
– Председателя колхоза уважают, а вот парторга и капитана боятся. Председатель сельсовета, что парторг скажет, то и делает.
– В общем, демократия, – съязвил Анатолий.

Хозяйка, похоже, не поняла его сарказма. Она убрала со стола посуду, собрала влажной тряпкой крошки, и сказала:
– Я пойду отдыхать.

Прихрамывая опухшими ногами, она ушла.

Сороковаттная лампочка тускло светила под потолком. На улице темнело. Занавеска была задёрнута неплотно, и Анатолий в страхе подумал, что за ним с улицы, может быть, кто-нибудь следит. Он торопливо поправил занавеску и остался в задумчивости сидеть у стола. Страх вновь стал овладевать им. И чем больше вырастал страх, тем труднее было трезво о чём-нибудь размышлять. Анатолий принялся мысленно уговаривать себя успокоиться, потом встал и пошёл в зал.
Ложится спать было ещё рано. Да и не хотелось спать. Взволнованный подслушанным разговором, он вряд ли сумел бы заснуть в такую рань, но всё же взял со стула постельные принадлежности и, не спеша, надолго замирая в неподвижной задумчивости, расправил на диване простыню, взбил и уложил в голове подушку, заправил одеяло в пододеяльник, разгладил ладонью появившиеся кое-где крупные складки и, когда убедился, что всё ко сну приготовлено, сел на краю дивана.

Заправка постели отвлекла, страх ушёл куда-то вглубь души, но сидящее занозой беспокойство и предчувствие какой-то беды мешало на чём-нибудь сосредоточиться. Нестерпимо захотелось выпить. Такой тяги к спиртному Анатолий не чувствовал с тех пор, как в период развальной экономики пристрастился к пьянству. В те времена он после очередного, проведённого в пьяном угаре дня, уже с утра начинал искать возможность где-нибудь остограмиться. Опохмелившись и найдя случайную работу, после расчёта за труды, с такими же растерявшимися и потерявшими себя в этом хаосе людьми шёл в закусочную и опять заливал здравое сознание алкоголем. Вот и сейчас, непреодолимая тяга к спиртному вдруг проснулась в нём и, как у алкоголика, сверлила настойчиво в мозгу. Даже беспокоившее предчувствие беды исчезло. Остался только этот похмельный синдром.

Устав бороться против зовущего, назойливого желания немедленно выпить, он встал, вернулся в кухню и, остановившись посередине, настороженно прислушался. Из комнатки хозяйки не было слышно ни звука. Анатолий пересилил свою стеснительность и громко позвал:
– Дарья Петровна!

Он откинул занавеску и заглянул в её комнату. Дарья Петровна сидела у небольшого столика, на котором стояла старомодная лампа с абажуром. Она испуганно повернулась, одновременно закрывая лежавшую перед нею толстую книгу. Анатолий успел прочесть часть названия и понял, что хозяйка читала библию. Очень удивившись этому, он, тем не менее, ничего не сказал.
– Дарья Петровна, есть у вас что-нибудь из выпивки? Мне надо обязательно нервы успокоить. Хотя бы грамм сто-стопятьдесят водки?

Хозяйка тяжело встала со стула и, ничего не говоря, подошла к шкафу, стоявшему в ногах железной койки, открыла скрипнувшую дверцу и достала с верхней полки запечатанную бумажной пробкой бутылку с мутноватым содержимым. Так же молча, она прошла мимо Анатолия в кухню, взяла из буфета гранёный стакан и наполнила его.
– У меня только самогон. Пей, если не брезгуешь.

Запах был резкий и неприятный, но тяга к выпивке пересилила отвращение к самогону, и Анатолий торопливым движением, словно боясь, что хозяйка раздумает, схватил стакан и опрокинул содержимое в рот. Дарья Петровна, глядя на него с любопытством, достала из холодильника нарезанное сало и поставила перед Анатолием. Он закусил и облегчённо сел на стул. По телу начала разливаться истома. Напряжённые мускулы расслабились, и ему стало вдруг хорошо и спокойно.
– Алкоголик, что ли? – продолжая так же с любопытством смотреть, спросила хозяйка.

Анатолий не знал, что ответить.
– Дарья Петровна, вы кем до пенсии работали? – спросил, чтобы самому не отвечать на вопросы, ответы на которые он теперь не мог найти.
– Учительницей начальных классов.
– Так у вас же школы тут нет.
– Была раньше начальная школа. Когда детей мало осталось, закрыли. Но я не здесь работала. А почему ты спрашиваешь? Увидел у меня Библию на столе?
– Да. Насколько я знаю, учителя всегда были атеистами.
– И я была атеисткой. Эта Библия моей бабушки, а ей она досталась от её матери. Фамильная книга. В последнее время я заглядываю в неё всё чаще и чаще. Раньше только картинки в ней разглядывала, а когда работы не стало, со скуки начала читать. Я думаю, в каждом человеке внутри есть место, где прячется вера во что-то светлое и надёжное. До поры и до времени эта вера спит. Сейчас, читая Библию, я и на мир смотрю другими глазами, и свою жизнь по-другому оцениваю. Не всё, конечно, мне понятно в этой книге. Жаль, что нас не учили раньше закону божьему. В своё время извели попов, вот теперь не с кем и поговорить, если какие-то сомнения в душе возникают.
– У вас же в селе для души парторг есть.
– Он не для души, он для идеи у нас. Ты не вздумай ему рассказывать о том, что я Библию читаю.
– С какой стати я буду с ним об этом говорить?
Хозяйка знаком показала на бутылку:
– Налить ещё?

После выпивки Анатолию полегчало, но запах самогона вызывал отвращение, и он движением руки показал, что наливать больше не надо. Дарья Петровна убрала со стола сало, заткнула бутылку свёрнутой из бумаги пробкой и ушла в свою комнату.
Анатолий ещё несколько минут оставался у стола, бессмысленно разглядывая потёртую клеёнку, но узора не видел и не фиксировал его в своей голове. Мысли были заняты другим. Несмотря на появившееся чувство опьянения, Анатолий стал рассуждать осмысленно. Он теперь чётко представлял себе, что оказался, по сути, в безвыходном положении. Появилась даже догадка, что каким-то образом оказался в прошлом, но верить этому не хотелось – слишком всё походило на фантастику. И понимал, что если поддастся панике или же смирится с положением, в котором оказался, то может навсегда остаться в этом колхозе рабом. А кто здесь рабовладельцы, он себе уже четко уяснил, и хотя не видел выхода из создавшейся ситуации, но всё равно его надо искать. Не бывает безвыходных положений.

Тут же, за столом, Анатолий принял решение не злить местных «рабовладельцев», согласиться на любую работу, лучше, конечно, связанную с механизмами, и одновременно искать возможность вырваться из этого плена.

Составив план поведения на последующие дни, Анатолий ушёл в зал, разделся и лёг на приготовленном ко сну диване. Несмотря на то, что физическим трудом он в этот день не занимался, Анатолий чувствовал себя таким разбитым, как будто разгрузил вагон с углём. Хмель и странная усталость быстро сморили, и он заснул. И вновь ему приснилась кузница. Анатолий явственно ощущал тепло, идущее от наковальни. Огонь пылал синеватым пламенем, кто-то работал с мехами, поддавая кислород, и в такт движению мехов огонь то взлетал кверху ярко-желтоватыми языками, то снова прятался в синеватую оболочку. В руках Анатолий держал готовый меч. Теплая рукоятка удобно лежала в сжатой ладони. Он ощущал тяжесть меча. Во сне его вдруг охватило беспокойство, что кто-нибудь увидит меч в его руках, и он стал суетливо искать место, куда можно было бы его спрятать. Но никак не находил, и от этого испытывал отчаяние и безысходность. Он бегал по кузнице, натыкаясь на стоящие на пути предметы, и паника разрасталась сильнее и сильнее. Неожиданно чья-то твёрдая рука легла ему на плечо. Анатолий остановился. Незнакомый мужчина уверенно выхватил меч и сунул его в кучу лежащего у входа в кузницу хлама. Незнакомец был высоким, светлоголовым, чуть рыжеватая бородка и усы прикрывали нижнюю часть лица, а в голубых глазах светилось глубокомыслие. Мужчина кого-то напоминал, но во сне Анатолий никак не мог вспомнить, где он видел этого человека. Когда, наконец, меч был спрятан, в душе Анатолия наступил покой. Паника исчезла. Он хотел поблагодарить незнакомца за помощь, но тот уже уходил по освещённой солнцем тропинке, которую было видно через дверной проём кузницы. Медленно уменьшался силуэт человека, и оранжевый нимб светился над его головой, и тропинка тянулась вдаль, исчезая на горизонте, где, как в наковальне, вспыхивали разным цветом всполохи заходящего солнца...

Под утро Анатолию приснился ещё один сон.

... Он видел себя как будто со стороны. Ярко-красным огнём горел закат. Мать шла рядом с ним, маленьким, и держала за руку, крепко сжимая ладонь. Она была чем-то напугана, и этот испуг через её ладонь передавался ему. Он чувствовал крепкое пожатие и с трудом поспевал за её торопливыми шагами. Вдруг мать отпустила его руку и стала быстро удаляться. Она торопливо уходила в красный закат. Её фигура всё уменьшалась и уменьшалась, и с этим странным превращением матери росла паника в маленьком человеке. Он ускорял бег, стараясь догнать видневшийся вдали силуэт, знал, что это мать и не понимал, почему она бросила его одного. Наконец красный закат полностью поглотил силуэт, и Анатолий оказался совершенно один. Он вдруг остановился, потому что понял, что и его так же, как мать, может сожрать это кровавое чудовище, выросшее на западе. Он побежал назад, но закат придвигался всё ближе и ближе, и ужас всё больше и больше овладевал Анатолием. Он истерично закричал, надеясь на чью-нибудь помощь. Но никто не отозвался. И тогда, понимая всю безнадёжность своей ситуации, он беспомощно, навзрыд, заплакал.

Анатолий резко вздрогнул и проснулся, услышав осторожный голос женщины. Перед ним стояло белое привидение и о чём-то спрашивало. Он не мог понять: продолжение ли это ночного кошмара или новый сон? Но почувствовав, как по щекам скатились несколько крупных слёз, смахнул влагу ладонью и проснулся окончательно.
– Анатолий, Толик, проснитесь.

Рядом с диваном колыхалось белое одеяние женщины. Её опухшие ноги стояли столбами на голом полу, а женщина снова и снова повторяла одну и ту же фразу.
Анатолий приподнял голову с подушки. В комнату заглядывала светлая полная луна, но дело шло уже к утру, и через окна брезжил ранний рассвет. Лица хозяйки он не видел, но её мягкий тревожный голос вырвал его из кошмара, и он испуганно спросил:
– Что случилось, Дарья Петровна?
– Ты кричал, Анатолий. Я тебя уже давно пытаюсь разбудить, но ты начал плакать. Кошмары снятся, да?

Анатолий помнил сны, приходившие к нему ночью, но не стал о них говорить и коротко ответил:
– Приснилось, наверное, что-то. Извините, что разбудил.
– Ну, хорошо, бывает. Спи. Рано совсем ещё.

Шаги женщины прошлёпали по полу и медленно затихли в её комнате. Анатолий опустил голову на подушку, закрыл глаза, пытаясь заснуть, но сна не было ни в одном глазу. Тяжёлый осадок от последнего сновидения ещё давил на сознание, и неровно билось сердце в груди. Он мысленно начал себя успокаивать: ведь всё это было только сном. Вспомнилась мать, которую похоронил год назад. Во сне она была молодой и энергичной, но теперь вспомнилась такой, какой была в последние годы. Ей было уже за восемьдесят. Когда-то красивое лицо сморщилось и покрылось густой сеткой морщин, фигура опала, и мать стала даже меньше ростом. Она часами сидела в кресле у телевизора. Иногда тут же засыпала, уронив на грудь побелевшую голову.

Анатолий вспомнил тот вечер, когда мать из квартиры забрала скорая. Ночью, около одиннадцати, позвонил дежурный врач из клиники и попросил срочно приехать. Он с женой тут же собрались и помчались в клинику. Пришёл врач и объяснил, что у матери был инфаркт, и что врачи делают всё, чтобы привести её опять в чувство. В напряжённом ожидании они сидели в маленькой комнате. Откуда-то доносились звуки чьих-то торопливых шагов, равномерный писк какого-то аппарата, приглушённые голоса. Казалось, палата, где лежала мать, находилась рядом. Анатолий хотел пойти на доносящийся звук, но тут же перед ним объявилась медсестра и попросила вернуться в комнату ожидания. Он оставил дверь открытой и, сжимая нервно руки, снова вслушивался в проникающие в самое сердце далёкие звуки. Жена, тоже взволнованная, сидела рядом и время от времени поглаживала его дрожащей ладонью по спине, пытаясь успокоить. Вдруг послышались стремительно приближавшиеся звуки колёсиков, движущихся по линолеуму. Анатолий вышел из дверей. Мимо него прокатили больничную койку. Мать до подбородка была укрыта одеялом. Глаза её были закрыты. На подвешенном рядом с койкой аппарате Анатолий успел заметить неровно двигающуюся кривую линию. Идущий следом врач остановился возле него и объяснил, что мать вывели из предсмертного состояния и везут в реанимационное отделение. На его вопрос, выживет ли она, врач ответил, что шансов очень мало. Анатолий вместе с женой пошёл к реанимационному отделению, но внутрь их не пустили. И снова сидели они в ожидании в длинном и пустом коридоре. Иногда мимо проходил кто-то в белом халате, и их шаги отдавались в пустоте громким эхом. Но этот звук легче было переносить, чем тягостную обволакивающую тишину.

Через час из отделения вышла женщина и сообщила, что сердце матери окончательно остановилось. Им разрешили зайти и попрощаться с умершей, прежде чем тело перевезут в морг. Мать лежала укрытая белой простынёй, её лицо стало ещё более сморщенным, и губы, из-за отсутствия протезов, неестественно ввалились внутрь рта. Анатолий не смог удержать слёз и, прислонившись к плечу жены, негромко заплакал.

Вспоминая сейчас то событие, Анатолий почувствовал, как вдруг увлажнились глаза, и накопившаяся влага покатилась по щеке. Он смахнул ладонью слезы, решительно поднялся и сидел несколько минут, отгоняя от себя тягостное воспоминание. Мысли резко переключились из прошлого в настоящее, в памяти вновь возник подслушанный прошедшим вечером разговор, и вместе с этим в сердце вернулась тревога. Анатолий стал размышлять о том, как ему избежать опасности, как выйти из этого сложного положения. Затаиться, выждать? Может быть, подвернётся момент, и он сможет сообщить о себе или на завод, куда направлялся в командировку, или на фирму в Германию. Во всяком случае, не стоит лезть на рожон. Если парторг и опер хотят, чтобы он помог колхозу, надо соглашаться. Иначе эти два придурка, действительно, могут исполнить свою угрозу. Другого выхода у него всё равно нет.

Анатолий принял решение и стал одеваться.

Из комнаты рядом послышалась возня. Видимо, хозяйка тоже уже была на ногах. Он вышел из зала в кухню. Дарья Петровна как раз укладывала несколько кусков сала в дымящую сковородку. Еле заметным кивком ответив на его «доброе утро», она молча показала пальцем на умывальник, приткнутый в углу возле входных дверей. Анатолий взял со стола кружку, зачерпнул из ведра воды и стал чистить зубы. Умывальник был из алюминия. Примерно такой же висел в доме его родителей в деревне. Позже, правда, отец сменил его на специальный умывальный шкаф со встроенной емкостью для воды. Но грязную воду, набиравшуюся в подставленное под умывальником ведро, и в первом, и во втором случае надо было выносить на улицу и выливать в специальную яму для мусора. Вот и в доме Дарьи Петровны висел старомодный рукомойник и под ним, на обшарпанном табурете, стоял глубокий эмалированный таз, уже наполовину наполненный грязной водой. Анатолий осторожно, стараясь по возможности не плескать воду на пол, умылся, насухо вытер лицо вафельным полотенцем и сел к столу. Хозяйка тут же налила ему чай и поставила перед ним сковородку с салом. За годы жизни в Германии Анатолий отвык от такой жирной пищи, тем более с утра. Привычным было утром быстро приготовить кофе, намазать тонким слоем масло на кусочек хлеба или на разрезанную пополам булочку, уложить сверху ломтик колбасы и всё это торопливо съесть. Жареное сало по утрам было опять-таки в детстве, когда всей семьёй собирались у стола, где бабушка, встававшая раньше всех, уже расставляла каждому стаканы под так называемый «кофе», сваренный из прожаренных зёрен овса, посередине стола водружала широкую сковородку, на которой скворчало проросшее мясом сало, и нарезала каждому по толстому куску белого хлеба. Еда была неприхотливой, но сытной. За столом командовал дедушка. После завтрака по его команде все разом вставали и расходились: кто в школу, кто торопился на работу, а кто шёл во двор управляться по хозяйству. В воскресные дни все, кроме дедушки с бабушкой, вставали позже, но завтрак проходил по тому же сценарию. Иногда в праздники или в воскресенье к завтраку были уже готовы блины и тогда сала жарили поменьше, потому что, как правило, дети его игнорировали и налегали на блины.

С удовольствием поев сала с хлебом и запив всё сладким чаем, Анатолий спросил:
– Дарья Петровна, где у вас контора колхоза? Мне к вашему председателю надо.
– Да это всё в одном здании. Ты же уже знаешь, где сельсовет? Вот там же и контора колхоза. Слева от входа – кабинет капитана, рядом с ним – кабинет парторга, потом по центру две комнаты сельсовета и справа несколько комнат колхозной конторы.
– У вас небольшой колхоз, а начальства так много.
– Так ведь все на своих местах нужны: председатель колхоза колхозниками руководит, председатель сельсовета – советскую власть представляет, парторг – за идеологическое воспитание народа отвечает, а комендант за порядком следит. Был у нас ещё участковый милиционер, так умер два года назад. Никого больше на его место не прислали.

Всё это она проговорила серьёзным тоном, ни разу не улыбнувшись, но Анатолий почувствовал в её словах скрытый сарказм.

Идти в это осиное гнездо ему не очень-то хотелось, но, приняв решение, он вышел из дома и пошёл к сельсовету. Улица и в этот раз была пустой, как будто на ней все вымерли. Только в одном месте у разваливающегося плетня на старой, почерневшей скамейке, сидел белобородый дед и с любопытством смотрел на незнакомца.
– Здравствуйте, – поздоровался с ним Анатолий.
– А? – приложив к уху ладонь, переспросил старик.
– Я говорю, хороший день намечается, – громко сказал Анатолий.
– Да, да, это дом Нечаевых.

Анатолий махнул рукой и пошёл дальше. Площадь была пуста. Магазин закрыт. И у конторы ещё никого не было. Он вошел в коридор, свернул направо и оказался у дверей с надписью на узкой дощечке «Председатель колхоза». Анатолий постучал, но никто не откликнулся. Тогда он толкнул дверь и вошёл в помещение. Видимо, это был кабинет не только председателя. По периметру комнаты стояло несколько двухтумбовых столов с приставленными к ним стульями. Самый большой, крытый зелёным сукном стол стоял по центру, в простенке между двумя окнами. Над ним висел портрет Брежнева, и к стене было прислонено древко со свёрнутым красным знаменем. На всех столах лежали в беспорядке разбросанные бумаги. На столе председателя чернел телефон, так же покрытый слоем пыли – им тоже давно никто не пользовался.

Анатолий хотел уже выйти, как вдруг услышал чьи-то шаги в коридоре. Дверь открылась, и в комнату вошёл высокий, неимоверно худой мужчина. Кожа лица была натянута на кости, из глубоких впадин глядели чёрные глаза, редкие волосы покрывали выпуклый череп. Ноги торчали в сапогах, на теле висела телогрейка, из под которой выглядывали клетчатая застиранная рубаха и серый пуловер. Нисколько не удивившись постороннему в его кабинете, мужчина прошёл к столу, плюхнулся на стул и спросил:
– Ты новенький. Мне Павел Иванович о тебе говорил.
– Я хотел бы чем-нибудь у вас заняться, пока оперуполномоченный пытается навести обо мне справки в районе или области. Насколько я вчера понял из разговора с ним, быстрым это не будет.
– Похвально, очень похвально, что ты ищешь работу. Мне сейчас каждая пара рук дорога. Что ты умеешь делать?
– Могу слесарить, на токарном станке могу работать.
– В тракторных моторах разбираешься?
– Разобрать мотор и собрать смогу.
– Поехали со мной.

Председатель вышел из-за стола и, проходя мимо Анатолия, протянул руку и представился:
– Андрей Поликарпович. А тебя, мне сказали, Анатолием зовут?
– Да, – односложно ответил Анатолий.

Они вышли из кабинета. На улице у крыльца стоял старенький, весь потрёпанный газик. Председатель сел на место водителя, Анатолий пристроился рядом, на пассажирском сиденье. Внутри машина выглядела убого. Сиденья во многих местах были протёрты до дыр, полики отсутствовали, а днище покрывал мусор годичной давности. Тент газика зиял в нескольких местах дырами. В машине стоял стойкий запах бензина и перегоревшего машинного масла. Председатель повернул ключ зажигания и надавил ногой на стартёр. Мотор сделал несколько медленных оборотов, но не завёлся. Подкачав педалью газа немного бензина в карбюратор, председатель повторил попытку. Пару раз, лениво провернувшись, мотор чихнул из выхлопной трубы и тут же заработал. Со скрежетом включилась первая передача, и машина тронулась с места.

Проехали деревню, свернули на просёлочную дорогу и, объезжая наполненные водой глубокие ямы, минут пятнадцать ехали по лесу. Неожиданно впереди показался просвет, и газик выехал к вспаханному полю. Здесь грунтовая дорога кончалась, и не видно было, чтобы она где-то снова начиналась. У края поля стояла грузовая машина, возле которой отдыхал на пеньке мужчина средних лет. Он курил, и лёгкий ветерок доносил запах домашнего самосада. Несколько женщин высаживали на аккуратных грядках какую-то рассаду. Каждая тащила за собой большую плоскую корзину. Они равномерно нагибались, вталкивали еле заметное крохотное растение в землю, разгибались, делали маленький шаг вперёд, опять нагибались и сажали очередной зеленый росток. Появление председателя не отвлекло женщин от монотонного труда. Они по-прежнему, как ваньки-встаньки, то поднимались во весь рост, то вновь наклонялись. Анатолий представил себе, как этот труд сказывается на женском позвоночнике. У него даже по-настоящему начала ныть спина, как будто это он шёл сейчас вдоль грядок и сажал рассаду. Вспомнилось, как однажды, гуляя в лесу, вышел к крестьянскому полю. Кроме тракториста в новом тракторе, работающих людей там не было. На тракторе было навешено специальное оборудование, и он с одинаковой скоростью шёл по полю, оставляя за собой ровную грядку, на которой зеленели высаженные машиной ростки цветной капусты.
– Вон он трактор сломанный стоит, – показал председатель рукой на заросли кустарников.

Только теперь Анатолий увидел нос старого колёсного трактора. Он подошёл ближе и оглядел его со всех сторон. Мотор был весь замаслен. Под ним на земле тоже виднелось большое пятно вытекшего масла. Место протечки обнаружилось сразу. Видимо, прокладка была нарушена и работающий мотор выгонял из этой щели масло наружу. Если двигатель некоторое время работал всухую, то, скорее всего, мотор заклинило, и предстоит разбирать его весь, чтобы увидеть, целы ли поршни и нужно ли растачивать распредвал.

Председатель стоял рядом и ждал, когда Анатолий закончит осмотр.
– Мотор надо разбирать. Есть у вас в колхозе мастерская?
– Есть. А нельзя здесь мотор отремонтировать?
– Зачем же здесь, если есть мастерская?

Вся эта морока с ремонтом трактора председателю была не больно-то по душе. Но, с другой стороны, он не хотел упускать такой выгодный шанс, когда кто-то даром предлагает свои услуги. Почему бы и не воспользоваться этой возможностью.
– Гена, – крикнул председатель сидящему в тенёчке водителю, – иди сюда!

Водитель нехотя поднялся с пенька, бросил под ноги недокуренную самокрутку и неторопливо подошёл.
– Есть у тебя в машине трос? – спросил председатель.
– Есть. А зачем?
– Подъезжай сюда, к трактору, зацепишь и оттащишь в мастерскую.
– Зачем?
– Что ты заладил – «зачем» да « зачем». Надо так. Этот товарищ берётся его ремонтировать.
– Да этот гроб с музыкой никакому ремонту не подлежит. Лишняя трата времени.
– Делай, что тебе говорят! – уже по-настоящему начал сердиться председатель.

Водитель вернулся к своей машине, влез в кабину, со злостью захлопнул дверь, завёл двигатель и, чуть не задев бортом легковой газончик, на скорости подъехал задним ходом к трактору. Оставив машину работать на холостом ходу, он залез в кузов и сбросил оттуда толстый трос метров в пять длиной.
– Цепляй, – сказал отрывисто и, спрыгнув на землю, начал прилаживать трос к фаркопу под задним бортом машины.

Анатолий демонстративно отошёл в сторону и, показав голые ладони, дал понять, что без рукавиц к тросу не притронется.
– Садись за руль трактора, – сказал вконец разобидевшийся водитель и прикрепил трос.
– Не гони, я уже сто лет на тракторе не ездил. Осторожнее.
– Хорошо-хорошо.

Водитель ушёл к кабине машины, а Анатолий забрался на трактор и отключил сцепление. Трактор чуть подался вперёд и остановился. Машина медленно тронулась, трос натянулся, и, делая большой круг, машина с трактором выехала на проезжую дорогу. Руль трактора был, похоже, тоже неисправен, и Анатолию приходилось постоянно ловить след, чтобы ненароком не улететь с дороги. Минут через двадцать медленной езды показалась окраина деревни. Проехали по центральной улице, оставили позади площадь и, свернув в один из переулков, въехали на территорию мастерской. Водитель сделал длинный круг и остановился так, что трактор оказался как раз напротив ворот. Анатолий ожидал, что кто-нибудь выйдет из мастерской, но ни одной души видно не было. Пока водитель отцеплял трос, Анатолий вошёл через маленькую дверь в мастерскую и громко крикнул: «Есть тут кто-нибудь?». Не получив ответа, попытался сам открыть ворота.

В мастерской было сравнительно темно. Стёкла в окнах вдоль стены не мылись, очевидно, уже несколько лет. И вообще во всём помещении чувствовалась какая-то заброшенность. Водитель тоже зашёл в мастерскую, выдернул штырь на стыке ворот и открыл их настежь. Теперь нужно было затолкать трактор в помещение. Водитель задумался на несколько секунд и, сказав: «Сейчас приду», – куда-то ушёл. Вернулся он минут через десять с двумя заросшими бородами стариками, одетыми во всё чёрное: чёрные рубахи, застёгнутые на все пуговицы, чёрные брюки, чёрные фуражки, чёрные ботинки. И лица их были загорелыми до черноты. Только бороды и кустившиеся над глазами брови были светлыми от седины. Один из мужиков забрался на трактор, к рулю, остальные с усилием стали толкать трактор внутрь, а затем к лебёдке.
– Всё, я поехал, – сказал водитель и торопливо ушёл к машине.

Загадочные чёрные старики, не проронившие за всё время ни слова, тоже сразу же ушли.

Анатолий не знал, с чего начинать. Заниматься ремонтом в чистой одежде он был не намерен и решил сначала осмотреться в мастерской. Здание выглядело заброшенным. Грязные окна пропускали мало света. На всю мастерскую были две лампочки, подвешенные к потолку, но и от их света в помещении ярче не стало. Из механизмов здесь находилась только одна ручная лебёдка, которая была измазана маслом и солидолом, и вся эта смесь, кроме того, была покрыта толстым слоем пыли. Здесь же стоял разобранный гусеничный трактор. Мотор в нём отсутствовал, и навесное оборудование валялось тут же, в отвалившейся от гусениц засохшей грязи. Справа от входа в мастерскую тянулась глухая стена с тремя дверьми, в простенках между которыми висели доски объявлений. На одной из них был прикреплён кнопками листок. Буквы выцвели, но прочитать текст ещё было можно. Это было решение профкома о присвоении звания «Ударник коммунистического труда» нескольким колхозникам. Внизу под текстом стояли две неразборчивые подписи, одна – председателя колхоза, другая – председателя профкома. Анатолий попытался прочесть в правом верхнем углу листка дату решения, но текст в том месте особенно сильно выцвел, и нельзя было разобрать ни число, ни месяц, ни год.
Он заглянул в первую дверь. В небольшом помещении, видимо, был когда-то склад запчастей. Полки были ещё на месте, но на них уже давно никто ничего не складировал. На следующей двери висел огромный амбарный замок. Последняя – была настежь открыта. Квадратное помещение из-за больших окон было светлым. С потолка свисали лампы с абажурами. Здесь стояло несколько станков. Анатолий подошёл к одному из них, включил и остался доволен результатом – хоть мастерская и выглядела заброшенной, но станок работал исправно. Теперь надо было найти какую-нибудь одежду, чтобы переодеться, но ничего подобного Анатолий не обнаружил и вышел на улицу. Солнце стояло уже довольно высоко, и после сумрачной мастерской глаза трудно привыкали к яркому свету. Анатолий зажмурился, постоял несколько секунд, повернувшись лицом к яркому солнцу, и только потом открыл глаза.

Мастерская стояла на небольшой возвышенности. Раньше территорию вокруг неё огораживал забор, но теперь от него остались только торчавшие кое-где полусгнившие столбы. Откуда-то снизу несло гарью – то ли от печи, то ли от костра. Обогнув здание мастерской, Анатолий увидел в пятидесяти метрах небольшой домик, из трубы которого валил дым. Он пошёл к домику. По дороге стало ясно, что это кузница. Чем ближе подходил Анатолий, тем явственней становился запах калёного железа, разогретого машинного масла и горелого угля.

В кузнице тоже никого не было. Ярко мерцали горящие угли. Язычки пламени, замысловато изгибаясь, тянулись к вытяжке. Анатолий потрогал ладонью наковальню – металл был ещё тёплым. В кузнице явно кто-то недавно работал. Чуть в стороне под окном стояла крашеная зелёной краской скамейка, на которой лежала брезентовая роба. Анатолий подвинул робу к краю скамьи и присел на освободившееся место. Кузница освещалась только дневным светом, который проникал через высокое окно и открытую дверь. Свет из окна падал как раз на наковальню. В окно были видны ворота мастерской, и Анатолий подумал, что тот, кто тут недавно работал, отлично видел, что там происходило. Интересно, почему кузнец не вышел и не помог?

Послышались шаги, мелькнула тень в окне, и кто-то появился в дверях. Лицо трудно было разглядеть, но когда человек прошёл в кузницу, Анатолий смог хорошо его рассмотреть. По всей вероятности, это был кузнец. Он был высок ростом, потому, проходя в дверь, вынужден был слегка пригнуться. Круглое лицо обрамляла рыжая борода. Такими же рыжими были волосы и густые брови. Рукава клетчатой рубахи закатаны до локтей. Мужчина вплотную подошёл к Анатолию и, склонив голову набок, с любопытством стал разглядывать нежданного гостя. Анатолий стойко выдержал взгляд. Видимо, оставшись довольным визуальным знакомством, кузнец скинул лежащую на скамейке робу на пол и присел рядом с Анатолием. Он вынул из нагрудного кармана рубахи пачку беломора, достал из неё папиросу и, потянувшись рукой к огню, вытащил из него металлическую полоску, разогретую на конце до ярко-желтого цвета, и прикурил.
– Новенький? – спросил он.
– Как понять – «новенький»? – в свою очередь спросил Анатолий.

Кузнец криво усмехнулся, вытянул ноги и, сделав глубокую затяжку, стал медленно выпускать дым. Делая короткие паузы между затяжками, он докурил папиросу почти до конца, смахнул с неё пепел и сказал:
– Я имею ввиду, что ты в колхозе новенький. Раньше тебя не видел.
– Меня позавчера Пахомыч на своей бричке привёз. А вообще-то, меня с поезда скинули.

Сказав о поезде, Анатолий тут же пожалел об этом. Он уже знал, как реагировали колхозники на его рассказ. Сейчас и этот кузнец примет его за сумасшедшего.
– Ну-ну, небось тоже не на тот поезд сел?

Такого вопроса Анатолий не ожидал.
– Так, вы мне верите, что я с поезда? – спросил он с надеждой.
– Здесь много колхозников, которые ехали в чужих поездах.

Кузнец встал, опять вытащил из огня нагретую полоску железа и стал небольшой кувалдочкой расплющивать её на наковальне. Анатолий с недоумением наблюдал за ним. Последние слова кузнеца крайне удивили его. Кузнец оценивающе осмотрел расплющенную полоску железа, воткнул её снова в угли, лежавшей рядом кочергой надвинул их горкой на металл и качнул несколько раз мехами, поддавая кислород. Убедившись, что жар охватил все угли, опять сел на скамейку рядом с Анатолием.
– Почему вы верите в существование железной дороги неподалёку от деревни, а все остальные принимают меня за дурака? – с нетерпением и надеждой спросил Анатолий.

Кузнец снова вынул пачку папирос, щелчком выбил папиросу и прикурил – в этот раз от спички. Отвечать он не торопился. Сделав несколько глубоких затяжек, повернулся к Анатолию и долгим взглядом пристально разглядывал его.
– А здесь никакой железной дороги и нет, – ответил кузнец.
– Как так?! Вы же только что сказали, что здесь есть ещё другие люди с поездов.
– Да. Но я сказал, «которые ехали в чужих поездах».
– В чём же разница? Поезда-то ходят по рельсам. Значит, железная дорога недалеко отсюда.
– Нет здесь никакой железной дороги. Не ищи. Наши поезда здесь, в наших мозгах, – кузнец постучал костяшкой указательного пальца по виску. – Это мы сами придумали себе, что едем в чужом поезде. Это мы сами решили сойти с него. Вот и приехали туда, куда хотели.

Анатолий растерянно смотрел на кузнеца. То, о чём он говорил, никак не укладывалось в сознании. Ему казалось, что кузнец просто-напросто смеётся над ним.
– Что за бред вы несёте? Я же отлично знаю, что меня хулиганы сбросили с поезда.
– Ну-ну, давай и дальше верь во всё, что с тобой происходило до встречи с Пахомычем. Одно запомни: хулиганы тебя не просто так выкинули, не скуки ради, они тебя сбросили только потому, что ты очень этого хотел. Наверное, не один раз на дню вспоминал свою прежнюю жизнь, мечтал о ней. О чём мечтал, то и получил.

Кузнец проговорил последние слова с какой-то злостью в голосе. Он поднялся со скамейки, вытащил железную полоску из огня и вновь стал её расплющивать, превращая в тонкую пластину. Окурок папиросы торчал в углу его рта, и, казалось, кузнец забыл о нём. Немного погодя он зло выплюнул окурок на кучу горящих углей и, прихватив щипцами расплющенный кусок железа, сунул его в рядом стоящее ведро с жидкостью. Резкий запах перегоревшего машинного масла быстро распространился по помещению.

Последние слова кузнеца никак не укладывались в мозгу Анатолия. Ему стало даже казаться, что он имеет дело с каким-то сумасшедшим. И опять Анатолий пожалел о том, что рассказал о поезде. Видимо, его рассказ о всём, что с ним произошло, вызывает у людей непонятное неприятие. Они как будто противятся тому, что где-то рядом проходит железная дорога. Кузнец был первым человеком, который признал, что железная дорога существует, но он же и выдвинул сумасшедшую теорию, что её на самом деле нет. Но как может существовать в воображении несуществующая железная дорога, как может поезд быть воображением, как может только в воображении случиться тот факт, что хулиганы выбросили его из вагона? Ведь сотрясение мозга у него было в действительности. И вообще всё, что он пережил за последние двое суток, на самом деле было! Анатолий ещё раз дал себе слово не вспоминать о железной дороге. Он даже испугался: не буйный ли сумасшедший этот кузнец? Ему захотелось как можно быстрее уйти из кузницы: кто его знает, чего ожидать от сумасшедшего.

Анатолий встал с намерением вернуться в мастерскую. Кузнец мельком глянул на него, вынул из ведра с маслом заготовку, бросил её на верстак и отрывисто сказал:
– Подожди, я с тобой пойду.

Он вытер ветошью с рук остатки масла и пошёл впереди Анатолия к мастерской. В здании кузнец подошёл к двери, закрытой на большой амбарный замок, вынул из промасленных брюк ключ и открыл.

Комната оказалась длинной и узкой, и освещалась через маленькое оконце в её конце. Вдоль одной стены тянулись складские стеллажи. На полках аккуратно лежали различные вещи: детали мотора, видимо, от разобранного трактора, никем ещё не использованные инструменты, отдельно – сложенная спецодежда, рабочие рукавицы, какие-то коробочки. На каждой полочке стоял номер, и здесь же было записано наименование детали или вещей и их количество. В идеальном порядке чувствовалась чья-то заботливая рука. Кузнец взял с полки рабочие брюки и куртку и протянул Анатолию:
– Тебе должно в самый раз быть. Я оставлю ключ, найдёшь здесь всё, что для работы понадобится. Не оставляй дверь открытой, а то наши колхознички по старой привычке моментально всё растащат по домам. Если будут вопросы, приходи.

Он протянул ключ Анатолию и сразу же ушёл. Анатолий не успел спросить ни его имени, ни отчества, хотя было желание ещё кое-что уточнить из предыдущего разговора. В голове крутились и бесконечно повторялись, как на заевшей пластинке, слова кузнеца о том, что в колхозе много людей, которые ехали не в том поезде. И что означает его фраза о поездах, которые находятся в нашем воображении? Звучит как-то по-идиотски. Действительно, надо бы с этим кузнецом быть поосторожней. Похоже, он заговаривается.

Анатолий здесь же, в этом тесном помещении, переоделся в рабочую спецовку, прихватил ящик с ключами, вышел из комнаты и навесил замок на дверь. Он подогнал к трактору специальную лебёдку, двумя тонкими тросами прицепил к ней мотор и, слегка натянув их, стал откручивать болты крепления мотора на раме. Они откручивались легко и поэтому уже через час весь замасленный мотор стоял на специальном верстаке. Работа доставляла Анатолию истинное удовольствие – давно он так целенаправленно и увлечённо не работал. Разбирая мотор, Анатолий снимал каждую деталь, вытирал ветошью, визуально определял её дальнейшую пригодность и откладывал в сторону. Он и не заметил, как солнце скрылось за деревьями рядом растущей рощи.

Дверь в мастерскую скрипнула, вошёл председатель колхоза.
– Ну что, мастер, можно этот трактор отремонтировать?
– Не знаю, – оторвался от работы Анатолий. – Мне надо ещё распредвал освободить, на поршня посмотреть, тогда будет ясно, можно ли мотор восстановить или нет.
– Ну, давай, давай. Нам трактор был бы сейчас кстати. Ты уж постарайся. Если нужна помощь, скажи. Да, и в случае чего, обращайся к Иннокентию Андреевичу.
– А кто это?
– Да, кузнец же. Он же тебе ключ от склада дал.
– Странный у вас кузнец. Вам не кажется, что он немножко не в себе?

Председатель ничего не ответил, прошёл к заброшенному полуразобранному гусеничному трактору и стал критически его разглядывать. Анатолий подошёл и встал рядом.
– Как ты думаешь, этот трактор тоже можно восстановить? – с надеждой в голосе спросил председатель.
– Не знаю. Давайте я сначала с одной работой справлюсь. А где же ваши трактористы и слесари?
– Постепенно поувольнялись. Кто на Север подался, кто на БАМ, а кто на подъём нечерноземья. Вот и осталось всего два-три тракториста, но и они заняты на посевной.

Анатолий с удивлением смотрел на председателя. Опять возникло чувство, что он разговаривает с ненормальным. Какой БАМ? Какой Север? О каком подъеме нечернозёмья говорит этот человек? В своём ли он уме? Анатолий вспомнил недавно показанный по русскому телевидению сюжет о БАМе. Операторы снимали заброшенные, покрытые ржавчиной рельсы, полупустые города, где остались жить не успевшие уехать оттуда строители, их нищету. Было больно смотреть на эти кадры. И вот сейчас какой-то полусумасшедший толкует ему об ударных стройках социализма.
– Вы это серьёзно: про БАМ, про Север, нечернозёмье?
– Серьёзно. А что здесь несерьёзного?

Председатель, похоже, обиделся на заданный вопрос. Анатолий, почувствовав его настороженность, отвернулся и стал возиться с деталью, которую до этого держал в руках.
– Мой сын сейчас по комсомольской путёвке работает на БАМе, – заговорил опять председатель. – Правда, давно писем от него не было. Я не пойму, почему упоминание об этой ударной стройке ты считаешь несерьёзным?

Председатель явно завёлся и хотел получить объяснение. Но теперь Анатолий не знал, как ему себя вести. Похоже, Андрей Поликарпович искренне верил в существование давно почившей в бозе исторической стройки социализма. Он верит и в то, что его сын совершает на этой стройке комсомольский подвиг. Переубеждать председателя в обратном не имело смысла и, как понял Анатолий, могло быть опасным.
– И давно сын на стройке? – чтобы отвлечь председателя, спросил он.
– Седьмой год.
– Кем он там работает?
– Бригадиром.
– Наверное, кучу денег зарабатывает?
– «Ниву» он себе уже купил. Теперь на дом в Подмосковье собирает.

Всё это звучало для Анатолия полным абсурдом. Но ещё большим абсурдом была абсолютная уверенность председателя в том, что он говорил. Вспомнилась фраза, сказанная кузнецом, что в этой деревне много людей, которые ехали в чужом поезде. Возможно, председатель тоже один из них. Но спросить напрямую об этом Андрея Поликарповича Анатолий поостерёгся. Он снова начал увлечённо протирать каждую снятую с мотора деталь ветошью. Председатель стоял рядом, видимо ожидая продолжения разговора, но Анатолий молчал. Наконец председатель нарушил молчание.
– Сколько времени тебе понадобится для ремонта колёсного трактора?
– Я не могу сказать. Мне нужно сначала его полностью разобрать, чтобы увидеть причину поломки. Сегодня вряд ли успею. Я зайду к вам, когда всё ясно будет.
– Ну, хорошо, я думаю, ты филонить не будешь.
– Может быть, дадите мне кого-нибудь в помощники?
– Один справишься. Нет у меня свободных людей.
– А эти два старика, что приходили помогать трактор заталкивать в мастерскую, они тоже заняты в колхозе?
– Это староверы. Забудь о них. Они только молятся.

С последними словами председатель развернулся и пошёл к выходу. Анатолий проводил его долгим взглядом. В голове снова хаотично роился вопрос за вопросом. Откуда у председателя может быть сын-комсомолец? Судя по возрасту, его сыну должно быть сейчас не меньше сорока лет. Неужели никто не замечает, что председатель не в своём уме? И нормальные ли, в таком случае, капитан, председатель сельсовета, Нюра-фельдшерица, Пахомыч? Как могут уживаться в одном колхозе верующие и, похоже, нигде не работающие старообрядцы с комендантом, ярым КГБэшником? Из всех этих мелких вопросов вдруг родился самый главный: «Нормален ли я?». Задав его себе, Анатолий испугался. Он взял с верстака плоскогубцы и прикусил ими кожу на руке. Сразу же образовался кровяной отёк, и острая боль заставила вздрогнуть всем телом. Убедившись, что он живой, а не выдуманный, Анатолий, зажав ранку на руке, прошёл в склад, где до этого видел аптечку, и наложил на повреждённое место пластырь.

После опыта, проделанного над собой, его испуг не улетучился. По-прежнему, наслаиваясь друг на друга, роились в голове вопросы. Выйдя из складской комнаты, он присел на тракторную раму и попытался успокоиться. Хаоса в мыслях ему сейчас совсем не нужно. Надо ответить себе на самые важные вопросы: «Как быть, как оградить себя от окружавших сумасшедших? Как определить, кто из жителей колхоза нормален, а кто сдвинут по фазе?». Надо, к тому же, решить, как себя вести с этими людьми. И главное, как найти выход из этого тупика? В конце концов, Анатолий привёл свои мысли в порядок и начал спокойно рассуждать над сложившейся ситуацией. Первое, что нужно сделать, – вернуться к кузнецу и постараться более подробно обо всём его расспросить. Похоже, он единственный человек, кто осознанно понимает всё, что происходит в этой заброшенной деревне, и кто откровенно говорит об этом. Возможно, есть ещё кто-то, кто знает действительность, но пока такие Анатолию не встречались. Совершенно ясно, что говорить о существующей действительности за пределами деревни, о железной дороге и о политике с жителями деревни надо прекратить. В разговоры об этом втягиваться только тогда, когда кто-нибудь сам затронет эти темы. Особенно осторожным надо быть в разговорах с начальствующей элитой деревни. И капитан, и председатели сельсовета и колхоза, и парторг должны поверить в то, что Анатолий смирился с положением колхозника.

Так, в размышлении над сложившейся ситуацией, пролетело ещё полтора часа. Солнце окончательно скрылось, но на улице было ещё достаточно светло. Мотор был разобран и все его внутренние части лежали теперь на верстаке перед Анатолием. Чуть в стороне остался только голый тракторный блок. Вытаскивая распредвал из мотора, Анатолий понял, почему агрегат вышел из строя: без смазки один из поршней заклинило и потому вал не проворачивался. Вкладыши были нарушены, и теперь нужно было растачивать вал на токарном станке. Да и всю поршневую группу надо было тоже менять. Кое-какие части для мотора Анатолий видел в складе, но главную деталь – распредвал нужно растачивать. Когда-то, с времён работы в Союзе на закрытом предприятии, Анатолию иногда приходилось работать с моторами, поэтому сложности он не видел. Время, конечно, нужно. Он решил на сегодня закончить всю возню с трактором, пойти в контору к председателю колхоза и, как обещал, сообщить ему, когда примерно трактор будет готов к работе. По расчётам, ему понадобятся дня три для ремонта.

Отмыв руки от мазута и переодевшись, Анатолий направился к кузнице, но, к его сожалению, она оказалась уже закрытой. Где искать кузнеца, Анатолий не знал и решил отложить разговор с ним на следующий день. От кузницы ответвлялись дорога, ведущая к селу, и тропинка к его окраине. Она тянулась мимо леса позади огородов. Куда она выводила – неизвестно, но Анатолий решил проверить этот путь. Сначала тропинка шла задами огородов, но метров через пятьсот разветвлялась на две. Одна вела вправо, вглубь леса, другая огибала село. В надвигающемся сумраке было трудно определить, как далеко уходила в лес правая тропа, и Анатолий решил свернуть влево. Тем более что ему обязательно нужно было встретиться с председателем колхоза.

Вскоре тропа привела его опять туда же, где он вчера вечером вышел к площади. Он вновь прошёл вдоль тыльной стороны здания, под окнами особиста. В этот раз они были тёмными: капитан, похоже, проводил где-то оперативную работу. Быстро надвигалась темнота. Анатолий засомневался: будет ли председатель колхоза на месте, но всё-таки поднялся на освещённое тусклой лампочкой крыльцо, толкнул дверь и вошёл в здание. Здесь было темно, и только через щели в двери кабинета председателя колхоза пробивались тонкие лучики света. Анатолий постучался, и из-за двери тут же откликнулся голос.

Председатель сидел за столом и читал какую-то бумагу. Он отложил её в сторону и вопросительно посмотрел на вошедшего.
– Андрей Поликарпович, я разобрал мотор. Как и предполагал, его заклинило из-за отсутствия в нём масла.
– Ну и как долго будешь ты его теперь ремонтировать?

Анатолий придвинул к столу один из стоявших вдоль стены стульев и присел на него.
– Я думаю, четыре-пять дней мне понадобятся, – ответил он и добавил: – Возможно, мне нужна будет помощь кузнеца. Он будет завтра в кузнице?
– Да, конечно. У него там достаточно работы. Ты его по пустякам не отрывай.
– Не буду. Только если действительно помощь нужна будет.

Анатолию хотелось задать председателю пару вопросов, настойчиво свербивших в мозгу, но вместе с этой настойчивостью, как бы рядом, одновременно пульсировала мысль, призывающая к осторожности. За два дня в этой странной деревне он понял, что не все вопросы воспринимаются её жителями адекватно и иногда вызывают непонимание и даже враждебность. Иметь врагов Анатолию не больно-то хотелось. Главного врага он уже заполучил в лице коменданта, и этот враг имел огромный вес в деревне. Иногда Анатолию казалось, что главные здесь не председатели колхоза или сельсовета, а парторг и комендант.

Председатель упорно разглядывал на столе какой-то документ и явно не хотел продолжать разговор, но Анатолий всё-таки решился:
– Андрей Поликарпович, если мне понадобятся запчасти, которых нет на складе, мог бы я в район за ними съездить?

Председатель оторвался от документа, задумчиво посмотрел на Анатолия, потом улыбнулся и ответил:
– Напишешь заявку, что тебе будет нужно. Я позабочусь о том, чтобы необходимые запчасти ты получил вовремя. Только сделай это заранее.

Он снова углубился в чтение лежавшей перед ним бумаги, но, чувствуя, что Анатолий не собирается уходить, раздражённо бросил:
– Если у тебя всё, так иди.
– У меня есть ещё вопрос, – несмело проговорил Анатолий.

Председатель выжидающе смотрел на него, нетерпеливо постукивая по столу костяшками пальцев.
– Если я просто захочу поехать в район, как мне это сделать? Ходят ли туда автобус или попутка? И вообще, как называется районный центр?
– Чтобы куда-нибудь выехать из нашего села, надо получить разрешение коменданта.

Немного подумав, председатель криво усмехнулся и добавил:
 – Ты забыл, наверное, на каком положении находишься у нас в селе? Ты же подозреваешься в шпионаже. Так что меньше задавай вопросов. На тебя и так капитан зуб точит. Чем-то ты его донял.

Теперь Анатолию окончательно стало ясно, что легальным путём ему ничего не узнать. Никто не собирается отвечать откровенно. Мало того, выяснять что-либо становится опасным. В нормальной жизни на любой вопрос можно получить исчерпывающий ответ. Но находится ли он в нормальной жизни и окружают ли его нормальные люди? Этот вопрос был главным, и ответ на него был ключом ко всему, что происходило с Анатолием. Так что, сначала надо найти этот ответ, чтобы, в конечном итоге, получить ответы на другие. Но, по всей вероятности, искать его придётся ему самому, без посторонней помощи.

Он покинул кабинет председателя. На улице стало окончательно темно, только свет из окон домов тускло освещал дорогу. Анатолий пошёл к «своему» дому. В душе нарастало беспокойство: он не знал, что делать. Оказался в странной деревне. Его окружают странные и даже опасные люди. Адрес этой деревни и название районного центра никто ему не говорит, каждый его вопрос вызывает у других раздражение и даже иногда враждебность. Он чувствовал себя загнанным в тупик, и от этого вместе с беспокойством росла паника. Мелко подрагивали кончики пальцев, мозг прекратил функционировать, и кроме панического страха, никакие другие импульсы не проявлялись. Кажется, он перестал даже контролировать тело, потому что ноги вдруг стали ватными, и каждый шаг давался с трудом. В конце концов, Анатолий прислонился спиной к дереву, стоящему у дороги, и медленно сполз на землю. Стало тяжело дышать. Неподалёку во дворе залаяла собака, и от этого сердце усиленно забилось. Он ощущал, как пульсирует кровь по венам, как громко стучит в груди. Никогда не думал, что работу сердца можно так ясно слышать. Ему казалось, что вот сейчас из калитки дома, за которой лаял пёс, выйдет капитан и исполнит вынесенный без суда и следствия приговор. Анатолию даже стало больно в том месте на голове, куда должна, по всей видимости, войти пуля из пистолета капитана. Это была даже не боль, а её предчувствие, и от этого увеличивалась безысходность, и ещё больше разрастался панический страх.

Сколько просидел он на корточках, опираясь спиной о ствол дерева, Анатолий не знал. Очнулся, когда почувствовал, что стали затекать ноги. Видимо, это заставило мозг снова работать, как положено, возвратило его к своим функциям и, когда Анатолий стал медленно подниматься, прекратилось беспокойное биение сердца. Сквозь крону дерева пробивался свет полной луны. В деревне было тихо. И собаки перестали брехать. И свет в окнах исчез. Дома, освещённые луной, стояли во дворах мрачными глыбами. Заборы и плетни отбрасывали черные тени на дорогу. Под ветвями старых деревьев зловеще сгустилась темнота. Пальцы Анатолия продолжали дрожать. В затёкшие ноги постепенно возвращалось кровообращение. Их покалывало иголками, и шаги давались с трудом. Но всё-таки Анатолий, пересилив страх, направился вдоль улицы дальше, к дому Дарьи Петровны.

Хозяйка, похоже, ещё не спала. На кухне светилось окно. Анатолий постучался в дверь, которая тут же открылась. Дарья Петровна стояла у порога в ночной рубашке. На плечи был накинут пуховый платок.
– А я уж начала беспокоиться, где ты есть. На обед не пришёл. Голодный, наверное? Там на кухне под полотенцем картошка в чашке и мясо куриное тебе оставила. Поешь, прежде чем пойдёшь спать.

С последними словами она развернулась и быстро исчезла в своей комнатке. Её заботливый голос внёс в душу Анатолия успокоение. За столом, когда он управлялся с картошкой и куриной ножкой, вдруг пропал страх, исчезло беспокойство, и всё стало безразлично. Ему хотелось спать. Усталый мозг снова отключился, и Анатолий даже не заметил, как управился с едой, как расправил диван и разложил постель, как разделся, и очнулся вдруг, когда под одеялом ему стало уютно и тепло. И от этого ощущения пришедшего тепла и уюта стали тяжелеть веки, мысли сделались неуловимыми, и он неожиданно быстро заснул.

Ему снились беспорядочные сны. То он с усилием крутил гайки на разобранном моторе, то видел злое лицо капитана, то яркий огонь наковальни, то кузнец смотрел на него с хитрецой, то шли мимо чернолицые, с белыми бородами два угрюмых старика, то приветливо улыбалась ему фельдшерица Нюра. Сны проходили чередой. И утром, когда он проснулся, ни один из них не забылся, странно остался в памяти. Уже у проснувшегося, сны его прокручивались снова, повторяясь в той же очерёдности, в которой приходили ночью. Повторяющиеся картины исчезли только тогда, когда он, позавтракав, отправился в мастерскую.

Утро было хмурым, но безоблачным. Из трубы кузницы уже шёл дым, а из открытых дверей доносился лёгкий стук молота. В мастерской Анатолий в первую очередь нашёл на полках склада пачку новых тетрадей, вырвал из одной листок и написал заявку на запчасти. Отнести её он решил попозже, когда пойдёт на обед. Дарья Петровна обещала приготовить что-нибудь вкусное и просила не опаздывать.
Анатолий поднял тяжёлый распредвал и понёс его к токарному станку. Как растачивать валы он знал, но всё-таки беспокоился, что со временем мог что-нибудь и забыть. Ошибка в работе с такой деталью могла привести к окончательной её негодности. Там, в прежней жизни и на прежней работе на заводе, под рукой были инструкции, таблицы, готовые расчётные параметры, а здесь – ничего. Всё нужно было вытаскивать из глубин памяти, и это давалось не очень-то легко. На всякий случай Анатолий достал из кармана сложенную бумажку с заявкой и добавил в список распредвал, указав марку трактора и год его выпуска, списанные с металлической этикетки на кабине. Только после этого приладил вал в токарный станок и стал над ним работать.

К обеду Анатолию стало ясно, что вал он запорол. Он вынул его из патронника и с досадой закинул на кучу лежавшего неподалёку металлолома. До обеда оставалось время, и он решил проведать кузнеца.

Кузнец стоял у наковальни и разглядывал сработанную им тяпку. Её край был ещё горячим и светился ярким светом. На глазах цвет тяпки сменился из ярко-жёлтого на тёмно-красный, а потом приобрёл цвет металла. Кузнец неторопливо сунул изделие в стоявшее здесь же, у наковальни, ведро с водой. Вода сердито зашипела, и пар потянулся к вытяжке на потолке. Прищурившись, кузнец придирчиво осмотрел работу, положил тяпку на верстак и только после этого глянул на Анатолия и сказал:
– Вон, в ящике запчасти для мотора.

Анатолий подошёл к деревянному, замасленному и почерневшему от кузнечной копоти ящику и заглянул в него. Там лежали все запчасти, которые он записал в своей заявке и, к тому же, новый, завёрнутый в промасленную бумагу распредвал. Удивительно, подумал Анатолий, откуда председатель узнал о том, что ему нужно для ремонта? Он нащупал приготовленный лист с заявкой, который положил в нагрудный карман рубашки – на месте.
– А когда приезжал председатель?
– Часа два назад. Он заглядывал в мастерскую, но ты был шибко занят.

Теперь, когда все детали для ремонта были налицо, Анатолий был уверен, что закончит работу намного раньше срока, обещанного председателю, поэтому не торопился уходить из кузницы. Из вчерашнего разговора он понял, что кузнец что-то недоговаривает. С одной стороны, он боялся вновь заговорить с кузнецом на интересующую его тему, с другой стороны, – догадывался, что, несмотря на кажущийся идиотизм, кузнец что-то конкретно знал и об этой странной деревне, и о жителях, её населяющих, и о вроде бы несуществующей железной дороге. Чтобы как-то начать разговор, спросил:
– Иннокентий Андреевич, вчера мне помогали заталкивать трактор в мастерскую два старика, кто они такие?
– Зачем тебе?
– Может быть, мне понадобится помощь, позову их.
– Не трогай их. Один раз помогли, больше не придут.
– Почему?
– Богомольцы. Ушли от людей и к людям неохотно идут.
– Но они же, наверное, колхозники? Тоже должны в колхозе работать.
– Не колхозники они. Староверы, своё хозяйство у них. Там работают.
– Много их, староверов, в селе?
– Две семьи. В одном доме живут. Мужчины – старые уже, а женщины – моложе. Без детей пришли в село.
– Как на это смотрит капитан, наш комендант?
– Никак не смотрит. Он от них на свой стол копчёности получает, свежатинку – мясо, яйца, молоко парное.
– Ясно. Нужные коменданту люди. Откуда они пришли в село?
– Не знаю. Спроси сам. Сейчас отец Тимофей придёт за тяпкой, спрашивай его. Только сомневаюсь я: ответит ли тебе.
– А почему «отец»? Он поп, что ли?
– Не поп. Правит у них молитвы, старославянский шрифт знает, требник и ветхий завет читать и объяснять может.

В кузницу неслышно вошёл человек, и Анатолий узнал одного из вчерашних помощников. Одетый, как и вчера, во всё чёрное, мужчина подошёл к кузнецу, руки для приветствия не подал, а только сделал слегка поклон головой.
– Здорово, Ондреич. Готова тяпочка для моей Меланьи?

Он выговаривал слова, делая ударение на букве «о» и немного растягивая ее.
– Да. Только что закончил. Подожди, сейчас ещё подточу немного.

Кузнец прошёл к шлифовальному станку, включил его и стал точить тяпку. Мелкие, как от бенгальского огня, искры вылетали из под бруска и, ударяясь в защищённую жестью стенку, медленно затухая, падали позади станка на пол. К звуку работающего мотора примешивался визжащий, металлический звук тяпки, когда она соприкасалась с бруском. Несколькими движениями кузнец заточил остриё и выключил станок.
– Держи, отец Тимофей. Надо будет ещё чего, говори.

Анатолий внимательно разглядывал старовера. Он читал про них в исторических книгах и был уверен, что эти люди давно уже вымерли. Ан нет, вот он, стоит перед ним, живой старовер. Мужчине было далеко за семьдесят, но выглядел он ещё крепким. Под застёгнутой на все пуговицы рубахой угадывалось мускулистое тело, широкие ладони с вздувшимися венами на тыльной стороне выглядывали из рукавов. Он взял из рук кузнеца тяпку:
– Спосибо, Ондреич. Меланья зело радо будит. Староя совсем на нет сточилося.

Старовер неспеша пошёл к выходу из кузницы. Анатолий торопливо кивнул кузнецу на прощанье и зашагал следом за мужчиной.
– Отец Тимофей, подождите, – крикнул он в спину старовера.
Тот остановился и через плечо оглянулся.
– Чево надо, говори, недосуг сейчас мне балаболить.
– Я только спросить, отец Тимофей. Можно мне у вас сметанкой разжиться? Я заплачу. Очень домашней сметаны хочется.

Мужчина на мгновение задумался, потом сказал:
– Приходи. Посуденку какую принеси. Положу немного. Только до зоката приходи. Тёмно будет – запрёмся, молиться будем. Где обитаем, Ондреича спроси, он укажет.

Старик ушёл. У Анатолия осталось чувство, будто он прикоснулся к чему-то древнему или оказался героем старого фильма.

Чтобы узнать адрес старовера, Анатолий вернулся в кузницу.
– Да их легко найти, – ответил кузнец. – От правления колхоза дойдёшь до второго переулка, и потом всё время прямо. Дом их в конце улицы. Наличники в голубое покрашены. Можно сразу узнать – огорожен забором из досок. Калитку они замыкают. Кричи громче – тогда услышат.

От кузнеца Анатолий пошёл на свою квартиру. Было уже время обедать. Дарья Петровна обещала сварить пельмени. Он их давно не ел. Когда открыл дверь в дом и уловил запах пельменей, голод усилился, и вместе с этим вдруг пришло огромное желание оказаться дома, в своей кухне, увидеть жену, услышать шум самолёта, взлетающего с недалёкого аэродрома, ощутить смешанный запах разогретого асфальта, выхлопных газов и цветущей за заборами частных домов сирени.

Дарья Петровна наложила ему полную тарелку пельменей и поставила рядом полупустую баночку сметаны, посетовав:
– Последняя сметанка. Ешь. В конце недели Пахомыч ещё в магазин привезёт.
– Я смотрю, у вас Пахомыч на все случаи жизни. Где он будет сметану для магазина брать?
– Не знаю. Он часто что привозит в магазин.
– А хлеб откуда?
– Хутор в километре от нас. Там комендант живёт. Его жена для села хлеб печёт в своей печи. Хороший хлеб. Она кондитер по профессии. У неё можно и торт заказать на случай праздника. Недорого берёт.

Анатолий вспомнил, о чём договорился с отцом Тимофеем.
– Дарья Петровна, насчёт сметаны вы не беспокойтесь, я договорился с отцом Тимофеем. Он даст нам немного домашней. Найдётся у вас для этого посуда.
– Да ты что, не может быть, – удивилась хозяйка, – они же к себе во двор никого чужого не пускают. Только коменданта и кузнеца.
– Не знаю. Я спросил, он мне сказал, чтобы до темна пришёл к ним. Может быть, заставит стоять у калитки?
– Ну да, посмотрим.

Она вынесла из своей комнатушки литровую банку с полиэтиленовой крышкой и поставила на стол возле Анатолия.

Насытившись и с полчаса полежав расслабленно на диване, Анатолий вернулся в мастерскую и в два захода перенёс запчасти из кузницы. Андреич, когда он приходил в кузницу, даже не оглядывался, был чем-то занят, стучал то маленьким молотком по разогретому куску металла, то брал в руки кувалду поувесистей и с силой бил по наковальне. Что он там мастерил, Анатолий видеть не мог.
Имея все необходимые запчасти, дело пошло быстрее. Забываясь, Анатолий по привычке работал быстро, но, опомнившись, сдерживал себя и делал долгие «перекуры». Он не курил и поэтому, отложив инструменты, сидел просто так, сложив замасленные руки на коленях. В такие моменты воцарялась тишина, которая с некоторых пор начала его раздражать, потому что в душу тогда вползала тоска, и мысли начинали проворачивать одну и ту же фразу: «Что делать?». За ней ничего не следовало, даже многоточий, было абсолютно пусто.

Часов в шесть вечера, когда вал был посажен на своё место и поршневая группа тоже смонтирована, Анатолий вымыл тщательно руки, переоделся, прихватил литровую банку и пошёл искать дом староверов. День прибавил. За деревней в лес медленно падало солнце. В преддверии наступающего вечера суетились птицы. Их разноголосица доносилась из садов и цветущих палисадников. Торопливо улетали к своим ульям тяжело нагруженные нектаром пчёлки. Эти звуки перебивались иногда чьим-то громким возгласом или скрипом двери то ли в сарай, то ли в дом.
Колхозники, похоже, были уже все дома и управлялись по хозяйству. Из некоторых усадеб доносился резкий запах навоза. Там, по всей вероятности, выгребали из под коров и из свинарников. Анатолий подумал, что находится здесь уже несколько дней, но по-настоящему не знает, чем живут колхозники. Кто они? Тоже севшие в чужой поезд, или от рождения живут здесь? Понятие «севшие не в свой поезд» стало у Анатолия теперь ассоциироваться со странными людьми, с теми, в ком он подозревал какое-то аномальное отклонение в поведении, а ещё больше с теми, кто, по его понятиям, совершенно не вписывался в настоящее время. Их поведение, образ жизни, должности и даже их работа – всё было прошлое. Ничего похожего в настоящем не должно было быть. Но в этом он уже не был уверен. В Германии он смотрел по телевидению новости из бывших республик Союза. О сохранившихся колхозах и комендатурах ни в новостях, ни в различных сюжетах ничего не говорилось. Но, с другой стороны, на экранах показывалась, в основном, только бурлящая жизнь в столицах и в крупных городах. Русские, белорусские и ещё бог весть каких стран деревни можно было увидеть только в сериалах. Но и в них, наверное, врали без зазрения совести. Из рассказов друзей и знакомых, ездивших на бывшую родину, Анатолий слышал, что уже в пятидесяти километрах от любой столицы или крупного города начиналась нищета. Он отметал это, как выдумку. Теперь же эти рассказы, всплывая из запасников памяти и сопоставляясь с тем, с чем он столкнулся в этом колхозе, стали принимать категорию убедительности. На фоне этих размышлений фраза «севший не в свой поезд» приобретала зловещую правдоподобность, которая логично приводила к мысли, что всё, что он сейчас переживает, – и есть его настоящая действительность. И самая пугающая мысль, – что из этой действительности невозможно выбраться.

Так, в раздумьях, никого вокруг не замечая, Анатолий дошёл до конца деревни, где на отшибе увидел дом, огороженный тёсом. Высокий двухметровый забор скрывал от посторонних глаз двор и всё строение, кроме высокой крыши, массивной трубы на ней и разукрашенного петуха на коньке. Калитка сидела на навесах чуть пониже забора, и через неё можно было увидеть красивое, переливающееся разноцветными красками крыльцо и резную дверь. Анатолий несколько раз стукнул по калитке кулаком и громко крикнул: «Хозяева-а-а». Откуда-то сбоку залаяла собака. Дверь открылась, и на пороге возник отец Тимофей. Он живо спустился по ступеням крыльца, подошёл к калитке и, откинув защёлку, широко открыл её. Ничего не говоря, отец Тимофей отошёл в сторону, как бы приглашая гостя войти во двор. Зная от Дарьи Петровны, что староверы никого не впускают в свои владения, Анатолий, удивившись про себя, пошёл по усыпанной гравием дорожке к крыльцу. Он всё ждал, что отец Тимофей остановит его, но тот шёл сзади, и попыток задержать гостя не предпринимал. На всякий случай Анатолий остановился у двери, пропуская вперёд хозяина. Тот открыл дверь, вошёл в дом и пригласил:
– Проходи.

Сразу за дверью открылась большая и светлая комната. В доме было чисто, как в аптеке. Белый тюль прикрывал три окна. Двери справа и слева вели в другие комнаты. Посередине стоял большой стол из толстых струганых досок, возле него – лавка из такого же дерева и несколько мягких стульев. В одном углу виднелся массивный буфет, в другом висели несколько икон. Под самой большой мерцала зажжённая лампадка. Справа от входной двери находилась кухонная ниша. Здесь, кроме газовой четырёхконфорочной плиты, стоял двухтумбовый стол, покрытый выцветшей клеёнкой, вдоль стены – прикрепленная деревянная полка, на которой была разложена различная кухонная утварь. Несколько разделочных досок, поварёшек и дуршлаг висели под полкой на гвоздях. За столом сидел пожилой мужчина. Он приветливо поздоровался и продолжил своё занятие: сбивал болтушкой в стоявшей перед ним глубокой чашке какую-то смесь, от которой тянуло запахом отрубей и прокисшего молока.

Анатолий, остановившись у дверей, замешкался, не зная, как себя вести. Но, вспомнив, что в Германии, входя в какую-либо церковь, всегда крестился, повернулся лицом к иконам и перекрестился. Отец Тимофей улыбнулся на эту акцию и спросил:
– Кокой веры ты?
– Я лютеранин, евангелист.
– Меланья! – позвал отец Тимофей.

Из левых дверей вышла женщина. Её возраст было трудно определить. Из-под плотно повязанного платка выглядывали несколько непослушных чёрных прядей, на круглом лице светились голубые глаза. Одета она была в серое, подчёркивающее её выразительную фигуру платье.
– Набери в подклети ему сметаны.

Отец Тимофей забрал у Анатолия банку и протянул её Меланье. Затем он взял один из мягких стульев и поставил его у дверей.
– Седай. Откудова приехол в колхоз?
– Я живу сейчас в Германии. Ехал в командировку, – ответил Анатолий и в свою очередь спросил: – А вы как попали сюда?
– Дорога привела. Долго шли от неверующих. Вот здесь ношли наш покой. Мой младшой брат скорбный был. Сейчас, слава Богу, выздоровел ужо.

Произнося имя Бога, отец Тимофей трижды перекрестился на угол с иконами. То же сделал и сидевший за столом мужчина, видимо, тот самый младший брат.

Вернулась Меланья, держа в руках наполненную сметаной банку. Обтерев у плиты чистой тряпкой, она протянула её Анатолию.
– Отец Тимофей, не тяготит вас такая уединённая жизнь в этой деревне? – спросил Анатолий.
– Нет. Мы долго искали токого места, где нам не мешали бы свой обряд, свою веру исполнять. Да и без дела мы не бываем. Хозяйство своё ведём. Из магазина мы ничего не берём. Нечистое всё там, от беса. Своим хозяйством живём.

Анатолий достал бумажник, вытащил пять евро и протянул их хозяину.
– Нет, деньги не берём, – сказал Отец Тимофей и, присмотревшись к банкноте, спросил: – Это что за деньга?
– Немецкие деньги.
– Не надо нам. Ешь сметанку на здоровье. У Дарьюшки на постое стоишь?
– Да, у Дарьи Петровны.
– Хорошая хозяйка. Увечна только. В Бога не верует. А зря. Бог помог бы.

Отец Тимофей открыл дверь на выход, как бы провожая Анатолия из дома. Анатолий попрощался и вышел следом за хозяином в сени и затем на крыльцо дома.
– Приходи, если надо что, – сказал хозяин.

Анатолий хотел ещё о многом расспросить старовера, но стушевался. Ему показалось, что его мелочные вопросы совершенно не вяжутся с этой светлой, в служении богу жизнью старцев. Из прочитанных когда-то книг у него сложилось впечатление о староверах, как о людях хмурых, злых на всех, кто не согласен с их верой, готовых за неё даже на убийство. Здесь же он встретил семью, которой дела нет до всего остального мира. Эти люди вели свою праведную жизнь и не желали никому вокруг никакого зла. Они были приветливы и открыты. Может быть, и капитан – комендант посёлка, несмотря на всю свою примитивность, угадал в них мирных людей, понял, что они не угроза, и по-своему пользовался этим.

Анатолий уже достаточно далеко ушёл от дома староверов, но что-то недосказанное, невыясненное висело грузом на душе. Он остановился и задумался. Ведь он напросился к староверам не из-за сметаны. Обошёлся бы и без неё. И отца Тимофея хотел спросить совсем не о том, как им живётся в уединении от людей. Другие вопросы свербили в мозгах. Анатолий развернулся и решительно пошёл назад.

Солнце ещё выстреливало последними лучами из-за деревьев, окрашивая в жёлто-красный цвет проплывающие над селом облака. Анатолий надеялся, что семья не ушла на молебен. О чём спрашивать отца Тимофея, он не знал. Но ему почему-то очень важно было ещё раз его увидеть. Тогда, возможно, всплывут те вопросы, которые только зарождались в голове. Он почти бежал, чтобы не упустить эту нить возникающих вопросов.

Тяжело дыша, Анатолий подошёл к калитке и опять громко крикнул: «Отец Тимофей!».
Над домом стояла тишина. От рощицы неподалёку подуло свежестью. Загадочно шевелились в последних лучах верхушки деревьев. Тревожно заухала какая-то птица. Собака лениво тявкнула на этот звук, но на стоявшего у калитки человека почему-то не реагировала.

Растерянно переминаясь, Анатолий не знал, крикнуть ему ещё раз или же развернуться и уйти своей дорогой. Прижимая банку со сметаной к груди, он сел на стоявший рядом с калиткой пень. Вдруг калитка отворилась, и на улицу вышел отец Тимофей. Анатолий не слышал его шагов и испуганно вздрогнул, когда почувствовал рядом с собой человека. Он взглянул на отца Тимофея и виновато отвёл глаза.
Мужчина присел рядом на сваленный кусок бревна. Он был высок ростом, а теперь, сидя на бревне, выглядел чуть ниже Анатолия, и глаза их оказались на одном уровне. Отец Тимофей выжидающе смотрел на него.
– Отец Тимофей, – еле слышно проговорил Анатолий, – может быть вы знаете, почему я здесь оказался?
– Нет, не ведою к сожолению.

Они опять с полминуты молчали.
– Отец Тимофей, а знаете вы дорогу, по которой можно отсюда уйти?
– Нас сюда вела вера, неприятие той жизни, в которой мы окозались не по своей вине. Дорогу я не помню. Мы просто шли и молились в вере, что Бог нам поможет.
– Вы думаете, что меня Бог наказал за моё неверие?
– А ты в Бога не веруешь?
– Не знаю... Раньше был атеистом, а теперь – не знаю. Не молюсь, и в церковь не хожу. Но уже не атеист. Как вам объяснить?.. Я не уверен, есть ли Бог или нет его. Но внутри, в душе, очень хочется, чтобы кто-то был надо мной, кто-то защищал бы меня от напастей, чтобы к кому-то можно было бы прийти и просто с ним поговорить. Неужели за моё прошлое неверие Бог теперь наказывает меня?!
– Нет. Бог он не такой злой, как ты думаешь. Вот мы молимся долго, просим у Бога милости, просим охранить нас от болезней. Может быть, он нас слышит, а может, и нет. Но это не главное. Главное – мы верим, что он рядом, что он есть. Я не знаю, что было бы с нами, если бы не эта вера.
– Если Бог не злой, за что тогда он меня наказывает?
– А ты уверен, что твои несчастья от Бога?
– А от кого же?!

Последнюю фразу Анатолий выкрикнул с упрёком. Отец Тимофей пристально смотрел на него, и от этого сверлящего взгляда в душе Анатолия стало возникать сомнение: прав ли он, списывая все свои несчастья на Бога. И как будто в подтверждение его сомнений, отец Тимофей сказал:
– Причину того, что ты окозался здесь, в наших местах, ищи в себе. Слово «Вера» связано не только с Богом. Это слово больше связано с жизнью.

Старовер встал и подошёл к калитке.
– Мне надо ужо идти. Время молитвы. – Он открыл калитку и добавил: – Иди с Богом, – и трижды прекрестил Анатолия двуперстным крестным знамением.

Отец Тимофей неслышно ушёл. Анатолий остался сидеть на пеньке. С заходом солнца стало холоднее. За высоким забором звякала цепь на шее у собаки. Чей-то громкий разговор послышался из одного из домов, стоявших неподалёку. Анатолий встал и пошёл посередине улицы. Кое-где тускло светились окна домов, но большинство из них стояли тёмными глыбами, и нельзя было угадать: живёт ли вообще кто-нибудь в них. Где-то далеко справа, над коньками домов в хмарном мареве уже боязливо выглядывала луна, но здесь, на улице между домами, было темно. Анатолий проваливался иногда в выбоину на дороге, но не обращал на это внимания. Его мысли вернулись к последним словам отца Тимофея. «Как понять его, что вера – это не только вера в Бога? – размышлял Анатолий. – Для него ведь главное – это как раз вера в Бога. Говоря, что эта вера не самая главная, не грешит ли он против Бога? А может быть, он прав. Есть же много другого на свете, во что верят люди. Одни верят в коммунизм, другие – в вечное счастье, третьи – в загробный мир, четвёртые – в предсказателей, пятые – во что-то ещё. Грех ли это – ни во что не верить? Во что верю и во что не верю я сам?»

С последней мыслью Анатолий остановился. Вспомнилось отчего-то его настырное неприятие германской жизни. Ведь он, уезжая из Казахстана, уже заранее себя настроил на то, что ничего хорошего из этой западной жизни не получится. Он закрылся от всего позитивного и впитывал в себя только всё негативное, что попадалось ему в прессе, по телевидению. Он аккумулировал в себе этот негатив. В то же время из его воспоминаний исчезало всё отрицательное, что сопровождало его семью в последние годы перед переселением в Германию. Он опять же аккумулировал в себе только позитив из прежней жизни. Не стало ли это причиной его душевного разлада? Не в этом ли кроется причина его теперешнего положения? Опять вспомнились слова кузнеца о чужом поезде. «Он прав, – думал Анатолий, – я ведь, действительно, все эти годы жизни на западе чувствовал себя чужим в Германии. Я ехал в чужом поезде» И вдруг ему стала понятна фраза кузнеца о придуманных поездах. Он понял глубокий смысл этих слов.

Очнувшись от наплыва мыслей, Анатолий снова двинулся в путь. Он прошёл площадь перед сельсоветом. Мельком отметил, что в окнах кабинета коменданта ещё горел свет. Наверное, капитан всё ещё очень занят важной работой. Охрана закона перерыва на ночь не имеет. Вопрос только – закона какой страны? Это бы хотел знать Анатолий, но, видимо, этого ему узнать не дано. На противоположной стороне площади у магазина стояла телега Пахомыча. Запряжённая лошадь уныло свесила голову чуть ли не до земли и ждала, когда же для неё наступит время покоя. Пахомыч и крупная женщина снимали с телеги какие-то мешки и заносили их в помещение. «Вот кто может точно знать все дороги-пути из села», – подумал Анатолий. Но вряд ли от этого старика чего добьёшься. «Сын полка», видимо, был правой рукой коменданта и также бдительно стоял на страже социалистического порядка.

Анатолий свернул в переулок к дому Дарьи Петровны. Дверь была закрыта изнутри на крючок. В кухне горел свет, и там виднелся силуэт хозяйки. Анатолий постучал и, когда откинули крючок, вошёл в дом. Он по-прежнему прижимал банку со сметаной к груди и вспомнил о ней, только войдя в дом. От напряжения рука затекла, и Анатолий чуть не выронил банку, ставя её на стол.
– Долго же ты ходил за сметаной, – сказала хозяйка.
– Так вышло. Разговаривал с отцом Тимофеем.
– Садись за стол. Я тебе оставшиеся с обеда пельмени приготовила. Вот как раз и сметану старообрядцев попробуешь. Я тоже поем её с хлебушком.

Она поставила перед Анатолием сковородку с пожаренными пельменями и сама примостилась рядом, положила в неглубокую маленькую тарелочку немного сметаны, отломила кусок хлеба и стала есть, намазывая чайной ложкой сметану на хлеб.
Анатолий зацепил сметану вилкой, благо сметана была густой, как сливочное масло, и стряхнул её на пельмени.
– Дарья Петровна, скажите, вы всегда жили в этой деревне? – спросил Анатолий, съев пару пельменей.
– Почему ты спрашиваешь об этом?
– Иннокентий Андреевич – кузнец, сказал мне, что большинство жителей деревни – приезжие.
– Ну-у, Андреич горазд на всякие теории.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Я приехала в эту деревню несколько лет назад. Как меня по здоровью на пенсию отправили, я и уехала.
– Это из-за ваших ног вас на пенсию отправили?
– Да, – еле слышно ответила Дарья Петровна, отворачивая от Анатолия лицо с повлажневшими глазами. – Я не хотела на пенсию. Больные ноги нисколько не мешали мне уроки вести. Но директор сказал, что мои ноги нехорошо смотрятся эстетически. Он так и сказал «эстетически». Боже мой, сам правильно предложение построить не может, был до директорства учителем физкультуры. Вот такому директору я «эстетически» стала мешать. Я проплакала два дня дома, потом взяла на вокзале билет и поехала к сестре. Но по пути раздумала и сошла на первой попавшейся станции. Люди подсказали, что на хуторе комнаты сдаются для отдыхающих. Пошла на хутор и заблудилась. Долго шла по лесу, пока Пахомыч мне не встретился. Он привёз меня в эту деревню. Дом этот пустой был. И председатель разрешил в нём жить.

Она замолчала и выжидающе смотрела на Анатолия.
– Почему же Пахомыч не отвёз вас назад, на станцию или на хутор?
– Не знаю. Усталая я была и в душе пустая. Мне было всё равно куда ехать. А он и не спрашивал. Помог забраться в телегу, сбросил в неё мой небогатый скарб и поехал.
– Назад не хотите?
– А зачем? Людей там своими ногами пугать. Никто не ждёт меня там. А здесь соседи, здесь Нюра, которая лечит больные ноги. Там врачи только анализы брали, а ногам от этого легче не делалось. Нюра помажет мазью – и опять всю неделю мне хорошо.

Она встала из-за стола и начала прибирать посуду.
– Хорошая сметана, – задумчиво проговорила Дарья Петровна и затем спросила:
– Неужели они тебя в дом запустили?
– Да. Я тоже удивился.
– Отец Тимофей от хворей лечит, но не за всякого берётся. Грех это, говорит. Я просила его меня полечить. Он отказался. Сказал, что во мне веры нет, а без веры хворь не лечится. Я-то в Бога верую. Только никому не говори об этом.
– Может быть, он не об этой вере говорил?
– А об какой же?!

Анатолий не стал уточнять. Он и сам ещё не до конца понял, о какой вере шла речь.

Ночью у него разболелась голова. Из-за этого проснулся и лежал с открытыми глазами, чувствуя, как боль волнообразно пульсирует в голове. Он пытался указательными пальцами массировать виски, нашёл на макушке специальную точку и несколько минут то давил там большим пальцем, то отпускал, но боль не исчезала. Она мешала сосредоточиться на чём-то определённом. Мысли скакали с одной темы на другую, и казалось, от этого боль становится ещё сильнее. Анатолий попытался отвлечься и стал вспоминать последний неудавшийся матч мюнхенской «Баварии» в полуфинальном матче лиги чемпионов, но тут же переметнулся на другое – вспомнилась только что заехавшая в квартиру соседка. Она имела привычку чуть ли не каждую ночь после одиннадцати часов принимать ванну. Когда ванна наполнялась водой, трубы громко вибрировали, и звук этой вибрации раздавался по всему трёхэтажному дому. Пока никто еще не смел сказать соседке об этом, но рано или поздно у кого-нибудь терпение лопнет. Анатолий тоже был на грани скандала с ней. Он рано ложился спать, и уже пару раз назойливый гул вибрирующих труб и льющейся в ванну воды вырывал его из глубокого сна. А проснувшись, он потом долго не мог заснуть.

Вспоминалось и прокручивалось в голове почему-то всё негативное. Пользы от этого не было. Анатолий мысленно приказал себе думать только о хорошем, о позитивном, и почему-то всплыло лицо отца Тимофея. Взгляд его добродушных глаз сквозь дрёму ввинчивался в мозг, успокаивая боль. Странно, подумалось Анатолию, неужели он может лечить на расстоянии? Ответить мысленно на вопрос он не успел – заснул.

Утром, позавтракав, Анатолий решил зайти перед работой к коменданту. Капитан был на месте. Сидел, полуразвалившись, на стуле и грыз простой карандаш, о чём-то напряжённо думая. Появление Анатолия в кабинете вырвало его из этой задумчивости, и видно было, что ему не дали додумать что-то важное.
– Что тебе надо? – недовольно спросил комендант.
– Я хотел узнать, господин капитан, есть ли какой-нибудь ответ из района по поводу меня?
– Ты опять меня господином называешь, – взъярился комендант. – Издеваешься? Я тебе не господин и не товарищ! Для тебя я – гражданин.
– Извините, го... гражданин начальник.
– Замолчи. Мы не в зоне. Навязался ты мне. Нет никакого ответа из района. Не ходи ко мне. Придёт ответ – сам тебя найду.
– Гражданин комендант, я вам не навязывался, – в свою очередь обозлился Анатолий, – это вы меня держите здесь без всякого основания. Есть у вас вообще какое-то право меня здесь задерживать?!

Комендант побагровел, вскочил с места, выхватил из кобуры пистолет и с размахом стукнул им по столу.
– Вот мои права и мой закон! Ты у меня здесь, в колхозе, сгниёшь как враг народа!
– Да-а, против таких аргументов возразить нечего, – сдался Анатолий и, не удержавшись, всё-таки добавил: – Там, откуда я приехал, люди с такими аргументами уже давно вымерли, как мамонты.

С последними словами Анатолий вышел из кабинета, с силой захлопнув за собой дверь. За дверями что-то ещё кричал капитан, но Анатолию было до лампочки. В нём росла обида на всех и вся. Она вырастала до непомерных размеров от понимания своей беспомощности что-либо изменить.

По дороге к мастерской он успокоился, и вновь вспомнились кузнец и отец Тимофей. Что-то они ему говорили очень важное, над чем надо бы поразмыслить. Анатолий стал вспоминать разговор с кузнецом. «Почему он говорил, что поезда у нас в голове, – думал Анатолий, – почему подчёркивал в своих словах, что я получил то, о чём мечтал? А что имел ввиду отец Тимофей, говоря о вере не только в Бога, но и во многое другое?».

Работа шла споро. К обеду почти весь мотор был собран, оставалось только закрепить кое-какие мелочи на блоке и можно устанавливать мотор на раму. Эту работу Анатолий оставил на после обеда. Он умылся и пошёл домой на обед.
Пообедав, в мастерскую не торопился. Лёг на диван в зале, взял один из старых журналов и стал перечитывать в нём все статьи. Журнал был семидесятых годов, и было интересно читать новости о трудовых победах, о визите генерального в далёкую Индию, о беспокойных буднях служителей порядка, о происках капиталистов и всякой иной чепухе, которая теперь казалась такой наивной и бестолковой. Анатолий подумал о том, что ведь когда-то он с интересом читал эти новости, радовался за успехи людей трудового фронта, с ненавистью думал о проклятых империалистах. Как давно всё это было...

В кухне Дарья Петровна с кем-то разговаривала. Но потом наступила тишина. Анатолий прикрыл глаза и задремал. Очнулся от чьих-то шагов: Дарья Петровна стояла у комода и поправляла на нём вышитую скатёрку. Увидев, что Анатолий открыл глаза, сказала:
– Мария приходила. Она – секретарь в сельсовете. Принесла талоны на сахар. Зайдёшь после работы в магазин? Там платить не надо, продавщица записывает.
– И для меня есть талоны?
– Я спросила, но Мария сказала, что тебя пока в списках нет. Да ничего, нам хватит и для чая и для кой-чего другого.
– Для варенья, что ли?
– Да нет, я же брагу ставлю в подполе. Ты же пробовал мой самогон. Крепкий был? Так, для себя с устатку. Пора уже перегонять из фляги, да боюсь пока. Парторг с председателем сельсовета на прошлой неделе два рейда вечерами организовывали, чтобы самогонщиков найти. В магазине водки нет, а колхознички по утрам на работу больные с похмелья выходят. Вот и ищут, кто самогон продаёт. Зайди после работы в магазин, спроси продавщицу, может и тебе килограммчик отсыплет.
– Ладно, зайду, – ответил Анатолий, забирая у неё талоны.

Он шёл в мастерскую и с досадой думал о просьбе Дарьи Петровны. Досадовал не на то, что надо обязательно зайти в магазин, а на себя. Прошло всего несколько дней, как он находится в этой деревне, и вот уже принимает как должное слово «талоны». Он даже не удивился, что сахар в магазине отпускают по талонам. Так постепенно можно привыкнуть к работе в колхозе, к этой подконтрольной коменданту жизни, к скучным вечерам на постое у Дарьи Петровны...

Работы оставалось на два часа. К вечеру Анатолий подцепил мотор лебёдкой и закрепил его на положенном месте в тракторе. Теперь надо залить масла в мотор, воды в радиатор и попробовать завести его. Но решил оставить это на следующий день. Он умылся, переоделся и пошёл мимо кузницы, надеясь увидеть кузнеца. Дверь была настежь открыта, но в кузнице было темно и пусто.

В магазине так же не было ни одного покупателя. Продавщица, привычно занятая чтением, даже не глянула на вошедшего Анатолия. Он постучал костяшкой пальцев по прилавку:
– Уважаемая, у меня талоны на сахар. Дарья Петровна попросила их отоварить.
Не поднимая головы от чтива, продавщица пробурчала:
– Кончился сахар уже.

Анатолий видел, что за открытой дверью в глубине магазина на палете лежали два полных мешка сахара.
– Вон же у вас ещё сахар, в мешках лежит. Я помогу вам мешок открыть.
– Это резервный запас. Слушай, что ты пристал? Я сказала, что сахара больше нет, значит его нету.

Продавщица встала со стула, выхватила из-под прилавка измятую грязную тряпку и, пройдя вглубь магазина, набросила её на мешки с сахаром.
– Да-а, хороший фокус, – не удержался Анатолий. – Вам с такими фокусами в цирке надо выступать.
– Ты чё, мужик, хочешь, чтобы я Пал Иваныча позвала? Он тебе покажет сладкую сахарную жизнь. Иди отсюда, магазин закрывается.

Она взяла лежавший справа от неё на прилавке огромный амбарный замок, прошла в проход между прилавком и стеной и, напирая всем телом на Анатолия, чуть ли не выпихнула его из магазина. На крыльце Анатолий засмеялся. Ему вспомнились магазины в его родной деревне. Так грубо с покупателями там не разговаривали, но и особенно вежливыми тоже не были. Смеялся потому, что подумал, что в этой хамоватой продавщице собралась вся система советской торговли. И поделом ему, что он с ней столкнулся. Спасибо ей – напомнила прошлое.

К тому, что талоны не отоварены, Дарья Петровна отнеслась на удивление спокойно. Она достала из буфета жестяную баночку, открыла её и забросила талоны.
– Здесь уже целый ворох талонов. Бумага. И без сахара проживём.

Поужинав, Анатолий решил выйти прогуляться по селу. Он жил здесь уже несколько дней, но никого толком не знал, кроме нескольких человек, которых он, вообще-то, знать не хотел. К примеру, обошёлся бы без знакомства с комендантом, с парторгом, и председатель сельсовета ему не нужен. Ему бы сейчас заполучить в руки мобильный телефон и позвонить на свою фирму, чтобы они вытащили его из этой бредовой деревни. Но, похоже, в этом странном селе о современных средствах связи даже и не слышали. По всей видимости, никакой связи у них с районом и областью нет – телефоны у коменданта и председателя только для видимости.

В этот раз Анатолий опять от магазина дошёл до конца улицы, но решил обойти деревню другой стороной, и поэтому свернул от ручья вправо и вышел на окраину села. Здесь стояло несколько добротных кирпичных домов. У самого крайнего в огороде разместилось маленькое строение – то ли банька, то ли какой-то сарай. Небольшое окно в строении светилось. Анатолий остановился под густым кустарником. Послышались шаги: в тени заборов и деревьев торопливо двигался силуэт человека. Приглядевшись, Анатолий увидел, что человек толкает перед собою тележку с каким-то грузом. У калитки во двор человек остановился. Тусклый свет из окна дома на мгновение осветил его, и Анатолий узнал председателя сельсовета, а в тележке увидел знакомый по магазину мешок. В нём явно был сахар. «Да-а, – подумал Анатолий, – советская власть и здесь распределяет товары «по потребностям». Он не торопился уходить со своего наблюдательного поста, ожидая увидеть ещё что-нибудь интересное. Захлопнув калитку, председатель исчез из вида, но немного погодя его фигура появилась у постройки в огороде. Дверь открылась, и председатель с тяжелой ношей на плече вошёл в строение. Из трубы домика вдруг интенсивно пошёл дым.

Минут пятнадцать председателя не было видно, потом он вышел и торопливо зашагал к дому. Включился и тут же потух свет на веранде. Через пару минут засветилось ещё одно окно в доме. Анатолию захотелось узнать, почему и для чего сахар исчез в маленьком домике. Он осторожно приблизился к забору, доски которого были высотой в полтора метра. За забором в ряд росли несколько фруктовых деревьев. В свете появившейся луны они отбрасывали тень на то место, где остановился Анатолий. Он пошёл по периметру забора к концу огорода. Здесь обнаружил ещё одну калитку, неприметную в зарослях кустарника. Замка на ней не было, только изогнутый крючок держал её закрытой. Анатолий бесшумно снял калитку с крючка и, открыв настолько, чтобы можно было пройти, снова приткнул её к столбу забора.
Он не знал, что будет делать дальше и, войдя в огород, задумался. Он был всегда исполнительным гражданином и закон не нарушал. Если не вспоминать, конечно, запои, которые были во времена алкогольного запрета не только противозаконны, но из-за отравы в продававшихся подпольно спиртных напитках даже вредны для здоровья. Теперь же, замешкавшись у калитки, он ясно осознавал, что нарушает закон, проникая на чужую территорию. Страха не было, но трезвый разум противился сделать следующий шаг. Однако на ум тут же пришли убедительные аргументы против этого сопротивления: а законна ли сама деревня с её обитателями? законны ли действия коменданта, задержавшего его здесь? законно ли заставлять его работать неизвестно за что и для кого? Вместе с аргументами росла злость на эту деревенскую «элиту». Именно сейчас ему хотелось насолить этому самодовольному представителю советской власти, который организовывает рейды, чтобы выловить самогонщиков, «справедливо» распределяет талоны работникам колхоза и без зазрения совести обворовывает их.

Анатолий подождал, пока луна спрячется за тучкой и, когда стало сравнительно темно, быстро и бесшумно пробежал по узкой тропинке к домику. Дверь в него была не заперта, и Анатолий осторожно вошёл внутрь. Это была добротно построенная из брёвен баня. Полупустой мешок сахара стоял на нижней полке. Топилась печь, и на плите стояла фляга с прикреплённым змеевиком, опущенным в ванну с холодной водой. К концу ванны был припаян краник, из которого лилась синеватая жидкость в стоявшее рядом эмалированное ведро. Оно уже было наполовину полным. Запах самогона витал в воздухе. Тут же, недалеко от печи, стояла ещё одна фляга. Анатолий заглянул в неё. Очевидно, в неё только что всыпали сахар и налили тёплой воды. «Да, – подумал Анатолий, – здесь производят самогон с размахом». Он потрогал пальцем температуру воды в ванной. Она была уже достаточно тёплой. По рассчётам, скоро должен прийти хозяин, чтобы поменять тёплую воду на холодную.
Анатолий убрал ведро из-под краника. Тонкая струйка самогона побежала по бетонному полу к трубе в стене, которая предназначалась для стока воды. Скорее всего, труба выходила за стенкой бани в сливную яму. Анатолий вылил всё содержимое ведра на бетонный пол у трубы. Запах самогона усилился. Взяв мешок с остатками сахара, Анатолий выглянул из двери – никого не видно. Луна по-прежнему была скрыта тучами. Он быстро вышел из бани, прикрыл бесшумно дверь и, не оглядываясь, побежал к калитке. Закрыв за собой калитку, на мгновение задержался. Грудь – не от страха, от бега с грузом в руках – взволнованно ходила ходуном.

Отдышавшись, Анатолий вернулся в тень, под разросшиеся на улице кусты. От двух светившихся окон во двор падали квадраты света. Веранда оставалась тёмной.
Анатолий водрузил мешок на плечо, прошёл к главной калитке, приоткрыл горловину мешка и, мелкой струйкой высыпая сахар на землю, быстрыми шагами пошёл к центру деревни. Он совершенно не задумывался о том, что по пути ему может кто-нибудь встретиться или что его могут увидеть из окон. За эти дни он как-то привык к тому, что в этой странной деревне ни днями, ни вечерами никого на улице не бывает.

Сахара хватило почти до самого административного здания. Двери в него были настежь открыты. Пройдя коридор, Анатолий остановился у двери в комнаты сельсовета, вытряхнул остатки сахара из мешка и, бросив мешок у порога, вышел на улицу и, не торопясь, направился к дому Дарьи Петровны. Анатолий знал, что совершил пакость, но совестно ему не было. Мало того, он гордился собой, совершённым им возмездием. Он шёл к дому и не мог сдержать улыбки, представляя, как утром люди обнаружат сахарный след от усадьбы председателя сельсовета до его места работы, как самогонная вонь из сливной ямы позади баньки разнесётся окрест, открывая соседям глаза на истинного самогонщика.

Утром Анатолий пошёл к мастерской специально через центр. Работы было немного, и поэтому он не торопился. У открытого магазина, как обычно, никого не было. Анатолий остановился под деревом в надежде, что кто-нибудь появится в центре и обнаружит сахарный след. Но деревня как будто вымерла. Чтобы не привлекать внимания, он отступил за дерево и стал наблюдать. Прошёл неторопливой походкой парторг колхоза. Подъехал на стареньком газончике председатель колхоза и исчез в дверях здания. Быстро подошёл к крыльцу председатель сельсовета. Прежде чем зайти в здание, он несколько раз зыркнул по сторонам. Не хватало коменданта. Но вот появился и он. Капитан взошёл на крыльцо, остановился, внимательно оглядел площадь, обшарил глазами деревья вокруг неё, прищурившись, всмотрелся в открытую дверь магазина напротив и, не обнаружив притаившихся врагов народа, вошёл в двери. Вся элита была в сборе, на своих местах.

Чтобы проверить, остался ли след от сахара на дороге, Анатолий решил зайти к председателю колхоза. Он покинул свой наблюдательный пункт и пошёл к зданию. Сахарного следа, который был отчётливо виден ночью, теперь почти не осталось. В коридоре было чисто подметено. Проходя мимо комнат сельсовета, Анатолий слышал стук клавиш печатной машинки. Ничто не нарушало привычный ритм этой странной деревни и этой странной конторы. И никого не интересовал ни сахарный след, ни запах самогона, ни пропажа сахара из магазина. Казалось, всех жителей вполне удовлетворяло такое положение, когда каждый чем-то занят, и никто не вмешивается в дела другого. «Наверное, они долго искали друг друга, – подумалось Анатолию, – чтобы собраться в таком спокойно спящем колхозе».

Председатель колхоза сидел на своём привычном месте и рассматривал какой-то отчёт.
– Андрей Поликарпович, – обратился к нему Анатолий, – я думаю сегодня мотор опробовать. Если будет работать нормально, то можно тракториста присылать за трактором.
– Свободных трактористов у меня нет. На тракторе работать будешь ты.

Слова председателя ошарашили Анатолия.
– Как так? Вы же хотели, чтобы я только отремонтировал. Не могу я здесь вечно находиться. Мне надо в Барановичи.

У Анатолии опять начала разгораться злость на всю эту колхозную шайку. Он вдруг ясно понял, что все эти люди заодно. Им выгоден такой специалист в колхозе, и добровольно они его отсюда не выпустят.
– Когда ты поедешь в Барановичи, зависит от коменданта. Иди, работай.

В голосе председателя колхоза слышался скрытый сарказм. Анатолий, сдерживая ярость, вышел из кабинета.

В мастерской Анатолий, всё ещё внутренне кипя от злости, не контролируя себя, чисто автоматически налил в топливный бак несколько вёдер солярки, залил в мотор из канистры достаточно масла, в радиатор – воды и только тогда присел на раму гусеничного трактора и задумался. От работы ярость улеглась, и он мог теперь более спокойно поразмышлять над сложившейся ситуацией. Впереди не было никакого просвета. После разговора с председателем колхоза стало ясно, что он в этом селе навсегда. Никто не собирался его из этого заключения освобождать. Помощников тоже нет. Искать выход из тупика нужно самому.

Опять пришёл на память разговор с кузнецом. «Что имел ввиду кузнец, – думал Анатолий, – говоря, что я, чего хотел, то и получил. Не хотел же я на самом деле эту колхозную жизнь?». И вдруг вспомнилось о том, с какой неохотой он уезжал из развалившегося Союза. Вся родня радовалась предстоящему отъезду, а он уходил из дома, напивался до бессознательного состояния и поздно возвращался домой. Если бы ещё задержались там на пару месяцев, то с горя пропил бы все деньги, которые собрали от продажи мебели, квартиры, одежды и книг. Он не хотел уезжать из привычного мира. И на новом месте очень тяжело вживался в германские порядки. Раздражало плохое знание языка. Раздражали назойливые вопросы чиновников в учреждениях. Раздражало требование биржи труда искать работу. Раздражала излишняя пунктуальность местных немцев. Раздражало их гипертрофированное уважение к параграфам законов. Раздражало всё, что не втискивалось в его прежнее советское восприятие жизни.

Немецкий язык, хочешь не хочешь, он выучил. Всё же в детстве, когда ещё живы были дедушка и бабушка, разговаривали в семье на немецком. Говорил, правда, с сильным акцентом. И с работой ему повезло. Не каждому приехавшему из бывшего Союза удавалось устроиться по своей специальности, а его сразу после языковых курсов взяли на близлежащий завод сначала токарем, а потом, когда узнали о его опыте инженера, перевели в отдел, где проектировали новую технику для бетонных заводов. Пригодилось и его отличное знание русского языка. Завод, с открытием восточного рынка, продавал свою продукцию в Россию, Беларусь, Украину и в другие страны бывшего социалистического содружества. Несмотря на такую удачу, он продолжал тосковать по прежней жизни.

Только сейчас, размышляя об этом, Анатолий вдруг осознанно понял, что по-настоящему он из Советского Союза так и не уехал. Та страна развалилась, исчезла окончательно с карт, а у него она всё ещё существовала. Он всё ещё в своём воображении продолжал жить в той стране. Почему-то из прежней жизни, по которой тосковал, исчезло всё негативное. Она представлялась ему теперь идеальной, и часто в своих мечтах он уносился туда, в свой небольшой военный посёлок, где все знали друг друга, где в клубе крутили советские фильмы, где по телевизору пели Алла Пугачёва, София Ротару, Роза Рымбаева, ансамбли «Дос Мукасан», «Верасы», «Песняры», шли весёлые мультики, и рассказывалось в новостях о трудовых достижениях на заводах и на полях.

Оказавшись на западе, он не воспринял размеренную жизнь немцев. Возмущался, когда, собираясь кого-то навестить, надо было обязательно с ними созвониться, чтобы предупредить о приезде. Особенно ярился, когда у родных, которых хотелось бы увидеть, вдруг именно в эту субботу или воскресенье не было времени их встретить. Возмущался, когда визит к врачу нужно было планировать заранее. Возмущался, когда за парковку в неположенном месте получал штраф. Возмущался, что пенсия в Германии полагалась только после достижения 65-ти лет. Возмущался по всякому поводу.
«Не это ли моё восприятие прежней и настоящей жизни, – думал Анатолий, – стало причиной того, что я оказался в этой деревне, где в сжатой форме собралось всё, что было негативным в Союзе? Не стала ли эта деревня ответом на мои тайные мечты о возвращении в несуществующую страну прошлого?» Он вдруг начал понимать всю абсурдность прошедших лет. Разделение на прежнюю и теперешнюю жизнь, сравнение прежнего времени с теперешним – вот самый большой абсурд, который завёл его в тупик. Он всё время жил в прошлом, всё время надеялся вернуться в прежнюю жизнь, не осознавая того, что даже страны его прежней нет. В нём как будто открылся какой-то клапан, через который начала поступать в мозг закрытая раньше информация. Эта информация была запретна, потому что шла вразрез с его сформировавшимися и закрепившимися в памяти за годы жизни в Германии представлениями о прежнем времени. Она загонялась вглубь сознания, не имела права на существование. Теперь вдруг память стала её открывать: вспомнилось, как беспардонно его увольняли с любимой работы, как ходил он по знакомым, ища помощи, как изнурительно работал на выгрузке вагонов, чтобы заработать несколько рублей на выпивку и на хлеб для родных, как лежал ночами в страхе, ожидая прихода утра, когда нужно будет отвечать на вопросы жены, видеть осуждающие взгляды детей, как убегал затемно из квартиры, чтобы не видеть родных, как напивался до потери сознания, чтобы не знать и не слышать всех вопросов, всплывающих с трезвостью.

От этих воспоминаний на душе Анатолия стало муторно. Захотелось перед кем-нибудь выговориться, но никого рядом не было. Он встал и пошёл к воротам мастерской. Из стоявшей на бугорке кузницы интенсивно шёл дым. Там, по-видимому, раздували меха. Анатолий пошёл к ней, надеясь встретиться с кузнецом. Кузнец действительно был на месте. Анатолий прошёл к скамейке, стоявшей недалеко от верстака, и присел на неё. Кузнец, убедившись, что угли хорошо горят, прекратил работать с мехами и сел рядом. Он достал папиросу, закурил от спички и молча сидел, затягиваясь и медленно выпуская дым. Временами жар от очага доставал до сидевших, но мгновенно отступал, и его место занимал прохладный сквознячок, идущий из широко открытой створки окна позади верстака.

Кузнец докурил папиросу и сидел, откинувшись спиной на верстак. Его широкие ладони лежали на масластых коленях. От клетчатой рубахи с закатанными рукавами шёл запах потного тела. Вздутые вены, отдавая синевой, тянулись кривой линией от кистей рук к локтям и скрывались в натренированных бицепсах.
– Иннокентий Андреевич, вы всегда жили в этой деревне? – спросил Анатолий.
– Нет. Я приехал сюда несколько лет назад.
– Тоже ехали не на том поезде?
– Я-то ехал на правильном. Моему народу подогнали к перрону вместо купейных скотские вагоны.
– Как так? Я не понял.
– Очень просто. Обещали светлое будущее, изобилие, всеобщее счастье. А что получили?! Когда начали растаскивать мой колхоз, когда закрыли кузницу, в которой я работал, и выгнали меня на улицу, я сел в поезд и сошёл на тихой станции. Я знал, что где-то должно быть такое место, где мне будет хорошо, я мечтал о такой тихой деревушке без цивилизованной заумности. Здесь я нашёл своё место.
– Неужели раньше вы об этом мечтали? Об этой затерянной деревне, об этом спесивом коменданте, о нечистом на руки председателе сельсовета, об этом престарелом председателе колхоза?
– Они в придачу, – засмеялся кузнец, – как без них. Они были всегда, только по-разному назывались. Мне они не мешают. Я работаю в кузнице, мастерю всё, что ни попросят. Я нужен людям этой деревни – и это главное сейчас в моей жизни.

«Как мало нужно человеку для счастья, – подумал Анатолий. – Кузнец счастлив, что может снова работать в кузнице. Дарья Петровна счастлива своим домом, заботой о ком-то, покоем. Председатель колхоза счастлив тем, что он, несмотря на возраст, может руководить хозяйством. Парторг счастлив, что может по-прежнему рассказывать людям о светлом будущем. Комендант счастлив своей грубой властью над людьми, упивается от сознания своего превосходства над ними. Председатель сельсовета счастлив жить в своём мире, где народ второстепенен, где на первом месте стоит свой крепкий дом, своя банька в огороде, своё право распоряжаться общим, как своим. Даже Пахомыч – «сын полка», счастлив своими воспоминаниями о давно прошедшей войне, где он мог иногда быть распорядителем чужой судьбы, счастлив возложенными на него обязанностями по охране врагов народа и общественного добра. Продавщица магазина – тем, что ей не нужно скрывать свой паскудный характер, и, как в давние советские времена, имеет право облаять любого, кто ненароком нарушит её сонный покой. Староверы счастливы тем, что им никто не мешает совершать свои обряды. Есть ещё Нюра да несколько старух, скучающих у ворот, которых видел случайно Анатолий.

Ему захотелось увидеть Нюру и спросить, в чём её счастье. Неужели и она, сравнительно молодая женщина, ехала не в том поезде и волею судьбы оказалась в этой странной деревне.

Решив из кузни направиться в сельскую амбулаторию, Анатолий повернулся к кузнецу, чтобы продолжить разговор. Тот отрешённо сидел в прежней позе, потухшая папироса прилипла к его нижней губе и в глазах светилась то ли радость, то ли отблески огня очага.
– Иннокентий Андреевич, вы знаете дорогу из этого села? Ведь должен же где-то быть выход из этого тупика на краю света!
– Выход есть, но сначала он должен сформироваться вот здесь, – постучал по лбу костяшкой указательного пальца кузнец.
– Вы говорите, Иннокентий Андреевич, всё время загадками. Какой-то дорогой вы же пришли сюда? – раздражённо сказал Анатолий. – Мои мозги уже болят от желания выбраться отсюда – из этого бреда.
– Это только для тебя здешняя жизнь – бред. Большинство живущих здесь не променяют эту жизнь на другую. А дороги, которой я пришёл сюда, нет. У каждого дорога своя и не повторяется.
– Нет, Иннокентий Андреевич, с вами невозможно разговаривать.

Анатолий, раздражённый, встал со скамьи. Кузнец, оставаясь спокойным, вынул изо рта прожёванный мундштук папиросы, бросил его в огонь, улыбнулся своим мыслям, встал к наковальне, достал из очага полоску железа и стал размеренными ударами что-то из неё формировать.

От угара в кузнице, от непонятного разговора с кузнецом начала мозжить голова. «Вот, как раз кстати», – решил Анатолий, и пошёл к центру, в сторону фельдшерского пункта.

В фельдшерском пункте никого, кроме Нюры, не было. Анатолий поздоровался, без приглашения подошёл к столу и сел на приставленный к нему стул. На Нюре был накинутый на плечи белый халат, из-под которого виднелось цветастое ситцевое платье. Оголённые до локтей руки лежали на столе и перебирали какие-то справки. По её глазам было видно, что она обрадовалась приходу Анатолия.
– Здравствуйте, – ответила она на приветствие.
– Нюра, у меня голова болит. Есть у вас что-нибудь от головной боли?

Нюра встала и прошла к шкафу с лекарствами. Анатолий проводил её взглядом. Сзади её фигура выглядела стройной и притягивающей. Она достала из шкафа какую-то пачку с таблетками и, отсоединив из упаковки одну из них, вернулась к столу и протянула Анатолию. Затем наполнила водой из графина стакан и подвинула к нему.
– Должно помочь, – сказала она. – Вы, я слышала, работать начали в колхозе. Рано. Вам ещё минимум неделю надо было в кровати лежать.
– Да ваше начальство считает, что трудотерапия – самое подходящее лечение для меня. Нюра, могу я вам задать несколько вопросов?
– Задавайте. Смогу – отвечу.
– Вы здесь родились или приезжая?
– Я не отсюда родом.
– Как вы попали сюда?

Нюра помрачнела лицом и отвернулась к окну.
– На этот вопрос я не хотела бы отвечать.
– Странные вы какие-то все тут, – раздражённо проговорил Анатолий. – Как называется район – никто не говорит, дозвониться куда-то невозможно. Что за игра здесь ведётся?!

Анатолий резко встал и пошёл к дверям.
– Подождите, Анатолий, – крикнула вслед Нюра.

Он остановился у дверей и злым взглядом уставился на фельдшерицу.
– Я не знаю, как я здесь очутилась, честно. Не обижайтесь. До вас я ещё никому не рассказывала о моей прежней жизни.
– Неужели у вас была ещё какая-то жизнь, кроме этой? – с сарказмом спросил Анатолий.
– Не смейтесь. Мне нравится эта жизнь. В той, прежней, у меня ничего хорошего не было.
– Что могло с вами такого случиться, чтобы согласиться на эту скучную жизнь в забытой богом деревне?
– О том, что со мной случилось, не хочу рассказывать. Одно могу сказать: там, откуда я приехала, меня растоптали как женщину. Если бы я там осталась, то путь мне был один: верёвку на крючок – и в петлю.
– Послушайте, Нюра, вы же молодая женщина. Вам замуж надо, детей рожать, а вы здесь, среди этих склянок и пришедших в негодность лекарств без толку сидите.
– А вы, Анатолий, не торопитесь уезжать отсюда. Привыкнете, и вам понравится эта жизнь. Я бы за вас замуж пошла. Вы мужчина, вон, какой видный.

Она весело засмеялась, но глаза смотрели серьёзно и даже с какой-то надеждой.
– Я женат и люблю жену, – буркнул Анатолий и выскочил на улицу.

«Вот ещё один человек, – думал Анатолий, – заинтересованный в том, чтобы мне отсюда никогда не выбраться». Он понял, что Нюра ему не помощница в поисках освобождения из этой колхозной каторги. Пришли на память сказанные слова о жене. Уже несколько лет он не говорил ей «люблю». И сейчас вдруг тоскливо пожалел о том, что в их семейной жизни как-то забылось это слово. Почему всё так произошло? Ведь раньше – в молодости, не стеснялись этого слова. А теперь и о любви перестали говорить, и интересоваться друг другом перестали. Спят всё ещё вместе, в одной кровати, раз в неделю, а то и в две, совершают привычный акт, отворачиваясь потом друг от друга и со спокойной совестью засыпая. Он не задумывался даже: получает ли жена удовольствие от такого дежурного секса? Но ведь было же раньше по-другому. Ведь любили же они друг друга до сумасшествия, не спали иногда до утра, отдаваясь друг другу. «Куда делось всё это?», – спрашивал себя Анатолий. Вспоминалось, как по приезду в новую страну окунулись сразу во множество проблем. Каждое посещение чиновников требовало массу времени и нервов. И всё только из-за того, что иногда не могли правильно объясниться. Тот язык, на котором разговаривали их родители и который остался в уголках памяти, был для большинства чиновников чужим.

Анатолий только теперь начал понимать, что в отчуждении между ним и женой, скорее всего, виноват он сам. Ведь именно он первым стал обвинять жену во всех бедах. Тем более что ехать в страну своих предков он не особенно-то хотел, поэтому стал раздражаться по всякому поводу. А с раздражением пришла и обида на всех и вся. Из-за этой обиды исчезло тепло в отношениях, совместная жизнь превратилась в механизм, в котором по-прежнему крутились шестерёнки, но смазка в них уже исчезла.

А обида разрасталась всё больше и больше. Сначала обижался на жену, за то, что уговорила его уехать в Германию. Потом на чиновников. Следом – на остальных родных, которые были счастливы от переезда в Германию. Обижался на соседей – турков и итальянцев, говоривших на немецком языке без акцента; на шефа, требовавшего качественной и быстрой работы от своих подчинённых; на крестьян, вывозивших отходы из своих ферм на поля вокруг города, отчего иногда пахло не очень аппетитно; на километровые заторы на автобанах, из-за чего двухчасовая поездка растягивалась на долгие часы. В такой среде не могла существовать любовь и нежность к близкой женщине. Досада на самого себя, на глупые и ненужные обиды увеличивалась и давила на душу, как тяжёлый груз.

Он шёл по улице к мастерской, и ему, когда окончательно уничтожил себя своими мыслями, досадой на самого себя, захотелось чьего-то участия, захотелось перед кем-то выговориться. Анатолий остановился посреди улицы: председатель колхоза думает, что он ещё занят ремонтом трактора и вряд ли появится в мастерской, так что можно туда не торопиться. Анатолий решительно свернул в переулок, который привёл его к следующей улице и отсюда – к околице деревни, где стояла усадьба староверов.

Светлый дом с большими крашеными наличниками, прочным забором и массивными воротами выделялся своей основательностью среди других домов на улице и стоял чуть поодаль от ряда завалившихся, неухоженных домишек. Калитка в усадьбу была приоткрыта, и Анатолий, боясь собаки, осторожно заглянул во двор. Укутанная в чёрный платок женщина, стоявшая спиной к калитке, вешала бельё на верёвку. В глубине двора лежал огромный пёс и безразлично глядел на пролетающих птиц. На скрип калитки пёс никак не отреагировал.
– Уважаемая! – не зная, как обратиться к женщине, громко крикнул Анатолий.

Женщина вздрогнула и повернулась. Платок закрывал её лоб и шею, большие голубые глаза вопросительно смотрели на Анатолия. Он узнал Меланью.
– Чего тобе?
– Мне бы с отцом Тимофеем поговорить.
– На огороде он. Пойди на другую сторону, там они с братом.

Её голос звучал воркующе-ласково и даже как-то успокаивал. Поблагодарив, Анатолий прихлопнул калитку. Собака, вспомнив о своих святых обязанностях, несколько раз дежурно гавкнула, звякнула цепью – и вновь наступила тишина.

За забором холм полого спускался к ручью. Земельная площадь перед ним была аккуратно разделена на клетки-участки. Некоторые были уже зелёными. Ручей перекрывала маленькая запруда, перед которой образовался небольшой пруд, где плескались несколько гусынь с выводками. Гусак стоял на берегу и следил за порядком в своём гареме. В конце последней клетки у пруда два человека, монотонно наклоняясь, сажали что-то в ровные грядки. Они одновременно заметили идущего к ним человека и, отставив в сторону корзины, выпрямились в напряжённом ожидании. Один из них, узнав в Анатолии знакомого, что-то сказал другому, и пошёл навстречу гостю.
– Здорово, Онотолий, – не протягивая руки, приветствовал его отец Тимофей.

Анатолий не ожидал, что отец Тимофей знает его имя – при первой встрече он ему не представился. Возможно, узнал от кузнеца. Анатолий хотел протянуть руку для приветствия, но вспомнил, что, кажется, староверы за руку не здороваются, и, поспешно спрятав руку в карман, ответил:
– Здравствуйте, отец Тимофей.
– Пойдём, сядем, поговорим, – предложил отец Тимофей.

Они прошли к запруде, где на берегу лежало несколько сложенных камней. Анатолий сел на плоский камень, поверхность которого нагрелась от солнечных лучей, и тепло сразу стало согревать тело. Старовер тоже присел на круглый валун и пытливо смотрел на Анатолия.
– Отец Тимофей, скажите, как мне вернуться домой? – чуть ли не с мольбой в голосе спросил Анатолий.
– Я не могу этого скозать. Не ведою. Ужель так сильно домой охото? Остовайся туто, ты тут нужон. И нам был бы в подмогу.
– Вам-то какая я «подмога»? – удивился Анатолий.
– Старой я ужо. Помру, гляди, скоро. Брат неграмотный останется да бабы бестолковые. А ты, поди, грамотен шибко. Иди в нашу веру. Она самое настоящее. Научу тебя святые книги читать, будешь, помру я, службу вести.
– Вы что, – испуганно вскрикнул Анатолий, – какой с меня верующий?! Я домой хочу, а не лоб себе молитвами разбивать. Я смотрю, здесь уже все решили, чем я у вас заниматься буду: один записал меня в трактористы, другая – в женихи, вы – в проповедники старой веры. Не хочу я всего этого. Я домой хочу!

Последние слова Анатолий выкрикнул со злостью, не скрывая её. Отец Тимофей снисходительно смотрел на него, не проявляя никаких эмоций.
– А что, Нюра хорошая невеста для тебя. Вот, жонись и живи на славу Богу. Покой свой нойдёшь.

Анатолий с удивлением смотрел на старовера. Неужели он всерьёз? Видно, и у него не найдёт он помощи. Каждому он выгоден своим присутствием здесь. И только теперь Анатолий окончательно понял, что, пока он всем нужен тут, ему отсюда не выбраться. Не дадут ему отсюда уйти. Ужас снова стал заполнять его. Он поднялся с камня и с обидой в голосе сказал:
– Да, отец Тимофей, я думал, у вас всё по справедливости, а вы такой же, как все остальные – о своей выгоде печётесь. Не стыдно вам перед Богом?
– Мне стыдиться не с чего. Перед Богом я честен. Пекусь о твоей душе. Смятённая она, мечется, место не находя. Верни душу в покой, тогда и будешь вознаграждён Богом. А нам ты без веры и без покоя в душе не нужон. Кто-нибудь найдёт свой путь до нас. Не пропадёт вера наша. Иди с Богом.

Отец Тимофей перекрестил его трижды и пошёл к брату, перешагивая через грядки.

Проводив взглядом старовера, Анатолий несколько минут стоял у запруды и отрешённо смотрел, как, переливаясь через почерневшие брёвна, маленький водопад падал в основание ручья, откуда он, набирая скорость, уносился вниз по склону к неведомой цели: то ли к реке, то ли к маленькому озеру за рощей. В голове усиленно крутились мысли. «Прав отец Тимофей, – думал Анатолий, – не было никогда покоя в душе. Ей всегда хотелось чего-то особенного». Душа не принимала того, что существовало вокруг, рвалась в красивое прошлое, которое он сам же разрисовал яркими цветами. В этом красивом прошлом тёмным краскам места не было. Там царил вечный праздник. Он, как наркоман, впитывал в себя опиум прошлого, впадал в транс, и когда вынужден был снова окунуться в настоящее, начиналась ломка. Ломка души. Он понял, сравнивая себя с наркоманом, что назад – домой, сможет вернуться только тогда, когда избавится от этой зависимости. А для этого надо, прежде всего, разобраться в самом себе, найти причины этой зависимости.

На работу в мастерскую Анатолий уже не пошёл. К чему? Так и так, казалось ему, нормальная жизнь его оборвалась. Какая разница – расстреляет его комендант из пистолета или он сгниет на работе в колхозе.

Он пришёл к Дарье Петровне, сел в кухне на стул и попросил у хозяйки самогона. Хотелось напиться и о всём забыть. Так поступал он и там, в бывшем Союзе, в новой республике Казахстан. После выпивки творившийся вокруг беспредел был не так заметен. Мало того, те, кто продавал всё подряд, что раньше принадлежало всем, а, в общем-то, никому, становились героями дня. Молодцы, сумели такое государство обвести вокруг пальца!

Дарья Петровна сочувственно смерила Анатолия взглядом с ног до головы, и, убедившись в том, что этому человеку, действительно, нужна выпивка, зашла в свою комнату, повозилась немного и вынесла бутылку самогона. Она налила Анатолию почти полный гранёный стакан, плеснула себе с четверть стакана и, примирительно улыбнувшись, спросила:
– Кто тебя так довёл?

Анатолий рывком опрокинул стакан в рот, порывисто схватил солёный огурец и, закусывая, зло ответил:
– Вы все тут одним миром мазаны. Все хотите меня здесь оставить. Никто не хочет мне помочь отсюда вырваться. Ведь у меня в Германии семья. Я домой хочу!

Он почувствовал, как по лицу потекли слёзы и, как маленький, несколько раз всхлипнул. Взял бутылку, налил себе ещё полстакана и так же смело выпил до дна, откусив опять от огурца. Слёзы продолжали течь без остановки.

Анатолий захмелел. Дарья Петровна поднялась, подошла, прижала его голову к груди и, поглаживая рукой, приговаривала:
– Не плачь, родненький. Слава Богу, понял ты, что нет здесь тебе помощников. Сам выбирайся из деревни. Уходи отсюда, пока не привык к этой жизни.
– Как? Как, Дарья Петровна? Я бы давно ушёл, но как?
– Я уходила однажды из села.
– Есть дорога отсюда? – с надеждой спросил Анатолий.
– Я не знаю. Мне тогда так тоскливо стало. Захотелось в город. Вышла рано поутру. Наугад пошла. Сначала по тропинке, а потом на щебёночную дорогу вышла. Устала очень. У меня же ноги больные. Села на обочине отдохнуть. Остановилась грузовая машина. Водитель спрашивает: «Вам куда надо, бабулечка?». А какая я «бабулечка», мне же тогда всего 52 года было. И куда мне надо, я тоже не знала. Сказала ему, что мне в обратную сторону, и пошла снова назад. Думала, назад дорогу не найду. Ан нет, без труда тропинку нашла и с отдыхом, не спеша, к вечеру дома была.

От выпитого Анатолий хмелел всё сильнее и сильнее. Но соображение ещё работало, язык, заплетаясь, мог кое-что выговорить, и он с мольбой в голосе попросил:
– Покажите мне эту тропинку. Мне надо уйти отсюда. Пожалуйста.
– Ладно. Иди, проспись сначала. Утро вечера мудренее. Я постелю тебе сама.

Она потрепала его по волосам и, шлёпнув по плечу, ушла в зал. Анатолий тупо смотрел в окно, переваривая сказанное Дарьей Петровной, но пьяная голова уже толком не соображала, и мысли постоянно куда-то ускользали. Хозяйка вышла из зала, помогла ему встать и подвела к дивану. Путаясь в одежде, Анатолий с трудом разделся и, закутавшись в одеяло, провалился в сон.

Поздно ночью он проснулся. Язык от сухости во рту еле ворочался, и переполненный мочевой требовал опорожнения. Анатолий встал, не одеваясь, выскочил во двор и оправился под сиренью. В кухне, зачерпнув воды из ведра, жадно выпил полную кружку до дна. Потом снова лёг и долго не мог заснуть, пытаясь вспомнить что-то важное, о чём ему говорила хозяйка. Наконец, когда в окне забрезжил рассвет, заснул.
Приснилась его работа. Он стоял у чертёжной доски и с помощью передвижной линейки острым карандашом что-то чертил на прикреплённом ватмане. Затем увидел себя у станка с числовым управлением, рядом на столе лежал придавленный грузом ватман, на котором был чётко виден чертёж детали. Он, время от времени заглядывая в чертёж, вносил какие-то параметры в программу станка. И с каждой новой строкой в программе росло чувство удовлетворения. Во сне Анатолий ясно видел, что было на чертеже. Над этим узлом в новой машине бились уже несколько инженеров. Экспериментальная деталь никак не вписывалась в последовательный цикл. Уходило время, нервничал шеф, но машина без этого узла не запускалась. И теперь, во сне, Анатолий чётко видел все размеры детали и уже знал, где была ошибка в рассчётах. Во сне станок заработал. Перенося программу на закреплённую в патроннике болванку, стачивая с неё лишний метал, и высверливая свёрлами разного размера необходимые отверстия, Анатолий, вдруг проснувшись, затосковал по своей работе. Захотелось увидеть экспериментальный цех, где трудился, свой стол и чертёжную доску в проектном отделе, коллег по работе. Странно, а ведь обычно, несмотря на то, что ему хорошо платили, на работу шёл с неохотой и никак не мог привыкнуть к постоянной занятости своих коллег, к их стремлению сделать всё на отлично. Ему не хватало тех длинных перекуров, которые были обязательным атрибутом в рабочей жизни любого учреждения или конторы в бывшем Союзе. А теперь мучительно захотелось к своему рабочему столу, к своей чертёжной доске, к станкам в экспериментальном цехе.

Рассвет за окном только начинал набирать силу, но Анатолию уже не спалось. В кухне завозилась хозяйка. Анатолий встал, убрал с дивана постельные принадлежности и вышел в кухню. Дарья Петровна наливала кипяток в заварной чайник.
– Опохмелиться не хочешь? – доброжелательно улыбаясь, спросила она.

Вспомнив запах самогона, и почувствовав подступившую к горлу тошноту, Анатолий отрицательно замотал головой. Он сбегал в огород к деревянному туалету, умылся из рукомойника и сел к столу. Хозяйка нажарила к завтраку блинчиков и поставила в чашке сметану. За едой, вспомнив вчерашний разговор, Анатолий обратился к ней:
– Дарья Петровна, вы вчера мне рассказывали о дороге, которая вывела вас из села. Это была правда, или вы всё придумали, чтобы меня успокоить?
– Я тебя, Толик, не обманывала.
– Как выйти к этой тропинке, которая ведёт к дороге?
– За усадьбой староверов находятся их огороды. Там запруда. Пройдёшь по бревну на другую сторону ручья и за кустарниками откроется тропинка. Вот по ней иди, никуда не сворачивая. Она приведёт тебя к дороге.

В задумчивости Анатолий доел завтрак, поблагодарил Дарью Петровну и вышел на крыльцо дома. Солнце только-только начало выстреливать лучами из-за рощи на окраине деревни. На улице было тихо и спокойно. Анатолий вернулся в дом, вошёл в зал, собрал личные вещи в сумку, вышел в кухню, у выхода обулся и нерешительно остановился.
– Пойду я, Дарья Петровна. Может быть, мне повезёт, и я вернусь к семье. Спасибо вам за всё.
– Иди, милый.

Она протянула свёрток с блинами, и Анатолий с трудом поместил его в сумку. Затем решительно открыл входную дверь, ступил на крыльцо и, не оглядываясь, пошёл по улице к окраине села, туда, где были огороды староверов. Он был рад тому, что проснулся с рассветом, что Дарья Петровна, как будто что-то почувствовав, рано приготовила завтрак, что никто не попадался ему по пути. Прохладный утренний ветерок будто подталкивал в спину, и Анатолий торопливо шёл к околице.

Обогнув усадьбу староверов, вышел к их огородам. Солнце пряталось за коньком дома, и поэтому огороды, запруда и кустарники за ней лежали в тени. От ручья поднимался лёгкий туман, но в метре от берега бесследно исчезал. Чувствуя приближение солнечного утра, оживлённо сновали над огородом синицы и стрижи. Устроившись на гибкой лозе у ручья, о чём-то важном верещала сорока. Трудолюбивые ласточки, набрав у берега влажной земли, неслись к дому, где под карнизом лепили гнездо.

Староверы были уже в работе. Женщины черпали вёдрами воду из самодельного пруда и несли к делянке, где мужчины на аккуратных грядках высаживали рассаду помидоров. Увидев торопливо идущего к запруде Анатолия, они прекратили свои занятия. Женщины приложили ладони ко лбу и внимательно разглядывали идущего. Анатолий, не останавливаясь, громко поздоровался с ними и, подойдя к запруде, потрогал легонько ногой верхнее бревно, через которое переливалась вода из ручья. Бревно было основательно закреплено на обоих берегах. Он повернулся к староверам и виновато улыбнулся. Отец Тимофей поднял руку со сложенными двумя пальцами и перекрестил его. «Бог тебе в помощь, человече», – донеслось до Анатолия. Он поклонился всем, осторожно перешёл на другую сторону ручья и, пройдя плотно растущий кустарник, оказался перед еле заметной тропинкой. Других тропинок вокруг не было, и Анатолий решительно пошёл по ней.

Сначала тропинка тянулась вдоль ручья, потом свернула к близлежащему лесу. Солнце скользило по верхушкам высоких сосен. Сквозь их кроны виднелось голубое небо, а здесь, внизу, у основания деревьев, было почти темно. Птицы в лесу ещё не проснулись. Только иногда где-то ухала сова и слышалась дробь дятла. Набитая сумка оттягивала руку, и Анатолию приходилось часто перекидывать её из одной руки в другую.

Шагалось легко. Только в груди росло какое-то подспудное беспокойство. «Можно ли верить Дарье Петровне? – думал он. Ведь она тоже одна из тех счастливых, которые находят жизнь в деревне лучшей, чем в прежнем месте проживания. Может быть, эта дорога и ведёт к большаку, но, наверняка, о ней знает и деревенская элита. Они обязаны знать, иначе колхознички давно разбежались бы из их рабства». Подумав об этом, Анатолий сбавил шаг и стал более внимательно вслушиваться в окружающие звуки и вглядываться в просветы между деревьями. Его опасения оказались не напрасными: в одном из просветов вдруг мелькнул и тут же исчез чей-то силуэт. Анатолий остановился, размышляя, кто это мог быть: человек или зверь? Определить не успел. Осторожно сделал ещё несколько шагов по тропинке и испуганно остановился – впереди стоял с ружьём наперевес Пахомыч и довольно улыбался.
– Я знал, что Дарьюшка рано или поздно расскажет тебе об этой тропе. Стоять! Руки вверх! – скомандовал старик.
– Дед, ты мне основательно надоел со своей долбаной игрой в войну.

У Анатолия стала закипать злость на старика. Ему было всё равно, что у того в руках ружьё. Он лишь на мгновение остановился, но вновь упрямо пошёл вперёд, только чуть-чуть замедлив шаг.
– Я сказал тебе – стой! Подними руки! – Послышались щелчки взводимых курков на двустволке. – Я тебя, шпиона, давно раскусил. Я таких, как ты, на фронте штабелями из моего пулемёта укладывал. Капитан мне приказал, если увижу, что ты из деревни настропалился, стрелять, не задумываясь. Подними руки, я тебе сказал, и поворачивай назад к деревне.

Анатолий понял, что этот идиот действительно будет стрелять, и поднял вверх свободную руку.
– Вторую тоже, – приказал старик.
– Сумка тяжёлая. Можно, я её так понесу.
– Подними её и поставь на плечо.

Дед подошёл ближе. Теперь их разделяли какие-то два шага. Ружьё в руках Пахомыча угрожающе смотрело дырками стволов в грудь Анатолия. Всё больше наливаясь злостью, Анатолий стал осторожно поднимать сумку вверх, к плечу и, подняв достаточно высоко, со всего размаха кинул её на стволы ружья. Дуплетом прогремел выстрел. У ног Анатолия взбугрилась земля. Одна дробина прожгла туфель и застряла в стельке, отдаваясь теплом на большой палец ноги. Анатолий быстро подскочил к старику, пытавшемуся переломить ружьё, чтобы снова его зарядить, схватил за стволы и с силой вырвал оружие из рук Пахомыча. От неожиданности дед потерял равновесие и задом упал на тропинку. В ярости Анатолий несколько раз ударил прикладом по рядом стоящему дереву. Приклад разлетелся на куски. В руке Анатолия остались только стволы. Он замахнулся ими на старика и крикнул:
– Ты, патриот х...ев! Убить бы тебя сейчас на месте! Да вот я не такая сволочь, как ты, – и с силой выкинул далеко за деревья оставшиеся от ружья части.

Он поднял с земли сумку, пнул, вымещая злобу, ногой старика под ребро, и пошёл по тропинке дальше. Сзади слышалось, как кряхтел и охал дед, пытаясь подняться с земли.

«Если дед сейчас быстро пойдёт в село и поднимет тревогу, то комендант ещё может меня догнать», – подумал Анатолий и сначала прибавил шагу, а потом побежал. Но долгого бега не выдержал и снова перешёл на быстрый шаг. Из-за бега не стало хватать воздуха, и приходилось иногда останавливаться, чтобы передохнуть и сделать несколько глубоких вдохов и выдохов.

Казалось, лесной тропинке не будет конца. Анатолий уже засомневался: правильную ли дорогу он выбрал? В растерянности прошёл ещё метров двести, как вдруг расстояния между деревьями увеличились. Высокие сосны сменились берёзками и низким кустарником. В просвете деревьев показалась грунтовая дорога с двумя хорошо наезженными колеями от машинных колёс. Тропинка у дороги кончилась. Анатолий остановился в раздумье – не зная, куда ему свернуть: то ли вправо, то ли влево. Где-то вдали послышался шум мотора.

Анатолий, свернув влево, побежал по колее на звук. Ему не хватало воздуха, в груди бешено билось сердце, ноги то и дело проваливались в наполненные водой ямки, но он продолжал бежать. Наконец увидел настоящую шоссейную дорогу. От прошедшей недавно машины в воздухе ещё висела пыль. Анатолий пошёл в ту сторону, откуда, постепенно стихая, слышался шум мотора. Щебёночная дорога была хорошо наезженной, и он надеялся, что появится ещё какой-нибудь транспорт. В какую сторону ему идти, он не знал, да было и всё равно, лишь бы как можно дальше от этого бредового села, этих странных людей. Главное – найти какой-нибудь цивилизованный город или посёлок, где есть телефон, где существует нормальная власть, откуда можно будет сообщить о себе – своему шефу или же в германское консульство.

Откуда-то сзади – вначале еле слышно, а потом всё громче и громче – послышался звук едущего по дороге транспорта. Анатолий остановился на обочине и с нетерпением ждал появления машины. Она вынырнула из-за поворота. Кузов доверху был наполнен какими-то тюками. Анатолий усиленно замахал рукой, призывая шофера остановиться. Машина резко взяла к обочине и с юзом остановилась. За рулём сидел молодой парень. Место рядом было свободным. Анатолий рывком открыл дверь:
– Скажите, есть в том направлении какой-нибудь город или железнодорожная станция?

Водитель с удивлением смотрел на него.
– Ты что, не местный, что ли? – и, не дожидаясь ответа, добавил: – Я еду на станцию. Город Х. Хочешь туда поехать?

Анатолий кивнул и, не спрашивая разрешения, влез в кабину. Водитель включил скорость, вырулил с обочины и снова разогнал машину. Мотор равномерно гудел, шофёр сосредоточенно смотрел в ветровое стекло, иногда искоса поглядывая на странного пассажира.
– Сколько километров до города? – спросил Анатолий.
– Пятнадцать, – односложно ответил парень.
– Большой город?
– Да нет. Скорее всего, не город, а узловая станция. Тысяч десять населения.

В зеркало заднего вида Анатолий видел, как сзади, завихряясь, опускалась на дорогу пыль. Ещё дальше появилась еле заметная точка. Она быстро приближалась. Это был мотоцикл с люлькой. И вдруг Анатолий догадался, что за рулём мотоцикла сидит капитан. Лицо разглядеть было ещё трудно, но офицерский китель и звездочки на погонах, блестевшие под лучами солнца, сомнений не вызывали.
– Не останавливайся на знаки военного, – сказал Анатолий и сполз по сиденью вниз.
– Братан, ты что, из тюряги сбежал? – испуганно спросил водитель.
– Нет, я гражданин Германии, и мне надо как можно быстрее добраться до любого города, откуда я могу связаться с нашим консульством.

Анатолий нашарил в боковом кармашке сумки свой паспорт и протянул его шофёру.
– Вот мой иностранный паспорт. Где этот военный на мотоцикле?
– Он уже уехал от нас на полкилометра вперёд. Впереди поворот. Я теперь его не вижу.
– Остановись, я выйду. Уверен, будет ждать за поворотом. Это такая хитрая сволочь.

Водитель резко остановился. Анатолий выскочил из кабины, прихватив с собой сумку.
– Пожалуйста, друг, если он тебя остановит, не говори ему обо мне.
– Не беспокойся. Мусора мне самому уже поперёк горла. Держись дороги. До города ещё примерно двенадцать километров. Давай, удачи тебе.

Машина уехала. Анатолий сошёл с обочины, пересёк придорожный кювет, на метров двадцать углубился в смешанный лес и пошёл вперёд, не упуская из вида полотно дороги и стараясь держаться тени деревьев. Солнце поднялось уже достаточно высоко, и лучи иногда пробивали кроны, ярко освещая идущего. В таких местах Анатолий ускорял шаг, стараясь быстрее пересечь светлые прогалины между деревьями. С особенной осторожностью он преодолел поворот дороги, опасаясь, что капитан мог где-нибудь затаиться.

Так, иногда перебегая от дерева к дереву, иногда быстро шагая вдоль густо стоящих стволов, прошёл почти полтора километра. И вдруг неожиданно в просвете между деревьями увидел стоявший на обочине мотоцикл. Капитана рядом не было. Анатолий углубился в лес ещё метров на двадцать и стал как можно осторожнее, чтобы не хрустнуть сухой веткой или не вспугнуть какую-нибудь птицу, обходить место, где стоял мотоцикл. «Где капитан?» – пульсировал в голове вопрос. И вдруг метрах в десяти от мотоцикла он увидел сидящего на корточках коменданта. Скрытый от дороги густым кустарником, тот беспечно справлял нужду. Анатолий злорадно усмехнулся, осторожно обошёл кустарники и, невидимый капитану, перешёл через придорожный кювет прямиком к мотоциклу. Ключ зажигания торчал на месте. Он провернул его, нащупал стартёр и резко нажал. Мотоцикл завёлся с полоборота. Анатолий сел на сиденье, включил первую передачу и резко рванул с места. Из-под колёс с шумом полетела в кювет щебёнка. Капитан выскочил из-за кустов – штаны на нём были приспущены. Он что-то кричал, но Анатолий, переключая передачи, набрал скорость и помчался по шоссейной дороге к узловой станции. Глянув в люльку, увидел портупею капитана и прикреплённый к ней зачехлённый пистолет. Он нагнулся, сгрёб рукой портупею и с силой выкинул всё в кювет за обочину. От этого поступка нахлынуло чувство глубокого удовлетворения: он знал, что теперь капитан вряд ли сунется в город. Да и в любом случае надеялся на станции застать хоть какой-то пассажирский поезд или электричку и уехать отсюда как можно дальше.

Дорога привела к городу. Анатолий проехал переезд и интуитивно повернул на улицу, которая упёрлась в маленькую пристанционную площадь. Анатолий бросил мотоцикл у лестницы на перрон, оставив торчать в нём ключ, и вошёл в открытую дверь привокзального здания. Касса была открыта. За стеклом виднелась женщина с взбитой причёской.
– Когда будет ближайший поезд на Минск? – спросил Анатолий.
– Через пять минут будет электричка. Будете брать билет?
– Да.

Узнав цену, Анатолий протянул в окошечко пять евро. Женщина взяла деньги без вопросов.
– Я узнаю у коллеги, какой курс обмена.

Она прошла вглубь кассы и спустя минуту вернулась, выбила билет в кассовом аппарате и, протягивая сдачу, сказала:
– Сдача только нашими деньгами.

Анатолий взял билет и сдачу и торопливо пошёл к перрону.

Приехав на станцию, он задумался о своих дальнейших действиях. Первой мыслью была – пойти в отделение милиции, вывеска которой висела на небольшом здании на пристанционной площади. Но, поразмыслив, он её откинул – побоялся, что люди из деревни, возможно, заодно с милиционерами из близлежащих городков. Гораздо надёжнее будет заявить о его незаконном задержании, приехав в Минск. Там и консул недалеко. Будет, в случае чего, хоть какая-то защита.

Электричка весело въехала на станцию. В вагоне Анатолий занял место у окна и, ожидая отправления, внимательно наблюдал за людьми на пристанционной площади. Он увидел место, где оставил мотоцикл, но его там уже не было. Неужели капитан так быстро дошёл до станции? И вдруг закралась предательская мысль: «Не привиделось ли мне всё произошедшее в кошмарном сне?».
– Не скажете, какое сегодня число? – обратился он к женщине, сидевшей напротив.

Женщина удивлённо глянула на него и назвала число и день недели. Выходило, что сегодня уже неделя, как он уехал из дома. Чтобы окончательно убедиться, что всё происходившее с ним не было кошмарным видением, Анатолий взглянул на то место на руке, которое в мастерской прикусил плоскогубцами. Ранка уже зажила и покрылась тонким слоем коросты.

Поезд тронулся, и Анатолий облегчённо вздохнул. Только теперь он почувствовал себя окончательно свободным. Но с чувством свободы вдруг пришло беспокойство. Как рассказать консулу и в милиции о деревне, время в которой остановилось где-то на границе между шестидесятыми и семидесятыми годами? Кто поверит в существование колхоза и о записанных в добровольное рабство колхозниках? Не будет ли он выглядеть идиотом? Он сидел у окна и продумывал варианты рассказа о своем исчезновении. И каждый вариант был хуже предыдущего. В конце концов, Анатолий решил, что лучшим будет не ходить в милицию, не звонить в посольство. Всё, что с ним случилось, уже позади. Главная проблема теперь – как можно правдоподобно и доходчиво объяснить шефу, почему он не доехал до места командировки.

В мучительных раздумьях Анатолий не заметил, как электричка прибыла в Минск. Выйдя из вагона, он, прежде всего, нашёл телеграф с отдельными переговорными кабинами для международной связи и набрал номер телефона своей фирмы в Германии.
Услышав его голос, секретарша тут же соединила с шефом.
– Anatoli, Mensch, wo warst du gewesen? Wieso rufst du vom fremden Telefon an? Wir haben dich als vermisst gemeldet. (Анатолий, где ты был? Почему звонишь с чужого телефона? Мы объявили тебя пропавшим), – удивлённо и с радостью громко закричал в трубку шеф.

Не дав Анатолию сказать ни слова, он тут же объяснил, что, оказывается, поезд, на котором неделю назад его должны были встретить представители завода в Барановичах, на одном из перегонов сошёл с рельсов. Были жертвы. Но ни в числе живых пассажиров, ни в списках погибших его не нашли. Слушая шефа, Анатолий подумал: сыграла судьба с ним злую шутку или, наоборот, спасла от возможной смерти? Когда шеф вновь спросил, где он всё это время пропадал, Анатолий начал терпеливо и доходчиво рассказывать о своём приключении: о перепутанном поезде, о молодых людях, избивших и выкинувших его из вагона, о сломанном и потерянном телефоне, о задержании его в деревне, о побеге из неё. Шеф внимательно слушал, иногда только удивлённо восклицая: «Man, man, man». Судя по сочувственному тону восклицаний, он верил в рассказ Анатолия. В конце Анатолий спросил у шефа совета: нужно ли идти в милицию и заявлять о насильственном задержании его в колхозе. Шеф этого делать не советовал, так как в таком случае возникнет необходимость еще задержаться в Минске. Он пообещал сам позвонить в Минск в посольство и сообщить о том, что Анатолий нашелся, чтобы его убрали из списков без вести пропавших во время крушения поезда. На заводе было много работы, людей не хватало, и шефу Анатолий срочно был нужен в Германии. В Барановичи тоже уже не нужно было ехать. Там, не дождавшись инженера из Германии и узнав о случившейся катастрофе, сами справились с неполадками на новой линии.

У Анатолия был билет на обратный рейс из Минска в Мюнхен, который лежал в его иностранном паспорте. Он вполне успевал к вылету и поэтому, после разговора с шефом, перекусив в ресторане, взял такси и поехал в аэропорт.

До вылета самолёта ещё оставалось время. Анатолий пошёл к телефонам международной связи, набрал код Германии и свой домашний телефон. Какое-то непонятное волнение охватило его. Затаив дыхание, он слушал гудки в телефоне и, когда за тысячи километров подняли трубку, с дрожью в голосе проговорил:
– Здравствуй, Нина.
– Толик, с тобой всё в порядке? Звонил твой шеф и сказал, что ты пропал. Ужас! Я так боялась за тебя. Ты не раненый? С тобой всё в порядке?
– Нина, не волнуйся, со мной всё в порядке. Я не был в том поезде, который потерпел крушение. Сейчас нахожусь как раз в аэропорту. Вечером буду дома...

Анатолий замолчал. Давно забытая нежность к жене рвалась из души.
– Нина, мне надо сказать тебе что-то очень важное... Нина, я очень люблю тебя...
– Родненький, ведь я тебя тоже очень, очень люблю! Я встречу тебя на вокзале. Ты не представляешь, как я по тебе соскучилась!

Давно Анатолий никому не признавался в любви и не слышал в ответ нежных слов. На душе стало спокойно, и ему подумалось, что только теперь, именно в эти минуты, он приехал правильным поездом на нужную станцию. Ему хотелось ещё долго слушать знакомый любимый голос, и он добавил:
– Нина, ты прости меня за мои мелочные придирки, за глупые обиды.
– Толик, дорогой, ты приезжай скорее. Мы же семья, дома всё обсудим. Главное, возвращайся скорее. Я тебя очень жду!

Жена ещё о чём-то говорила, но он не улавливал смысла слов. Он слушал её голос, и нежность разливалась по всему телу.

Нина, наверное, попрощалась, потому что Анатолий услышал в трубке короткие гудки. Он подхватил сумку и поспешил к стойке регистрации, где уже выстраивалась небольшая очередь.