Пельмени - воспоминания Игната...

Начальная школа от посёлка проживания многодетной семьи моих родителей, находилась в 10 верстах, в деревне.

Тридцать первого августа, примерно к обеду, отец привёл меня в ту деревню учиться в первом классе. 

Зайдя в деревню, повстречалась отцу знакомая женщина, Нюра.

Узнав о нашем визите, предложила взять меня на постой, проживать учебный год.

Она поясняла, обращаясь ко мне:

- У меня маленькая восьмимесячная дочка, будешь помогать её нянчить, не буду брать деньги за проживание.

Внимательно глянув на отца, продолжила, - а мой муж, Саша, работает в соседнем селе в 10 верстах слесарем в гараже и уходит на неделю, а в субботу, после работы возвращается на выходной и ребёночка, даже на минуту, оставить не с кем.

Ученики нашего посёлка также уходили из дому на неделю, а в субботу, после уроков, прибегали домой переночевать и взять продукты на недельное пропитание.

С большой радостью поселился и охотно нянчил её дочку, Ленку.

В то, раннее послевоенное время, за проживание учеников в деревенской избе, платили родители 10 рублей в месяц.

Деньги эти были в обороте страны Советов, СССР, после денежной реформы в 1947 году.

Десять рублей, по тем временам, не большие деньги, но и эти заработать трудно: весовая, килограммовая буханка хлеба стоила 2 рубля 80 копеек: для малообеспеченной многодетной семьи родителей, эти деньги являлись существенными, так как отец, в то время, получал пенсию по заболеванию около 111 рублей, а в семье, восемь едоков и всем дай хлеба...

Мать многодетной семьи ничего не получала и не работала – вела хозяйство и воспитывала детей.

Шло время и я, радуясь хорошему отношению к себе со стороны Нюры, продолжал жить и нянчить Ленку.

С мужем Нюры, Сашей, пока не виделся - не пересекались. Он работал в соседнем селе слесарем в гараже и уходил на неделю.

Приходил в субботу поздним вечером после работы, а в воскресенье вновь уходил на неделю.

Я же, в субботу, после уроков, убегал домой, а поздним вечером, в воскресенье, приходил, и застать его дома не получалось…

Как-то, уже поздней осенью, вечером, уставший от дальней дороги, и промокший в пути под дождём, голодный, пришел к ним на постой и застал застолье.

За столом сидели двое не знакомых для меня, мужчин: один небольшого роста и худого телосложения: он-то и оказался мужем Нюры.

Вторым был моряк Тихоокеанского флота - слова эти прочитал на бескозырке лежащей рядом со мной на лавке.

Моряк произвёл впечатление и понравился больше: показался  красивым и крепким молодым парнем.

Они сидели в углу передней комнаты за столом у окна и беседовали.

Я, не привлекая к себе внимания, тихонько вошёл в избу, разделся и сел на самый край лавки в углу. На меня никто не обратил внимания, так мне показалось - в избе было сумеречно, а керосиновую лампу ещё не зажигали.

Изредка поглядывая на происходящее за столом, сидел тихо и прислушивался к разговору мужчин.

Через время понял: речь идёт о морской службе.

В комнате стало  совсем темно.

Нюра принесла зажжённую керосиновую лампу и, поставив на столе, ушла.

Чуть погодя, вернулась и поставила на стол три рюмки перед мужчинами и бутылку «беленькой»: так называли в то время простую Советскую водку.

Бутылка была с единственной наклейкой, на которой крупными, слегка зеленовато-голубым оттенком, написано слово «ВОДКА» и стоила 21 рубль 20 копеек.

Мужчины, завидев бутылку, повеселели и, предвкушая пропустить внутрь «живительную влагу», потирали руки.

Вдруг, совсем неожиданно, уловил ароматный запах пельменей, доносившийся из комнатки-кухни.

Открылась дверь и на пороге появилась Нюра с большим блюдом горячих пельменей, от которых по всей избе пошёл несравненный ни с чем аромат.

От голода закружилась голова: хотелось сорваться с места и мчаться к столу.

Саша-Александр взял «беленькую» и, постукивая ножиком по сургучной заливке картонной накладной пробки входного горлышка бутылки, откупорил.

Наполнив рюмки, пригласил жену сказать добрые слова гостю.

Нюра присела между мужчинами и сказала:
«С приездом брат и окончанием морской службы»...

Выпив содержимое рюмок, потянулись за горячими пельменями. Я сидел в углу и поглядывая на застолье, сожалел о том, что чужой им, не родной.

После выпитой рюмки, закусив «живительную влагу» двумя пельмешками, Нюра встала из-за стола и пошла по комнате взбодрённой и уже другой, более красивой походкой.

В тот момент и показалась мне неотразимой красавицей: перетянутая тонкая талия пояском, говорила о совершенной молодости, а гладко зачёсанные светло-русые волосы заплетены в тугие роскошные две косы с еле приметными завитушками по вискам и затылочной части головы.

Из-за этих кос, и перетянутой пояском талии, Нюра выглядела  совсем молоденькой девушкой.

И скажу точнее, что годков-то ей было и в самом деле около девятнадцати - Ленка-то её, первенец.

Таких, или подобных девушек видал в журналах и засматриваясь, впечатлялся: косы девушек с тонкими талиями любил на протяжение и взрослой жизни и обладательниц, считал для себя эталонными.

Большие, голубые с поволокой её глаза, светились счастливой радостью встречи с братом, благополучно вернувшимся со службы.

Я, восьмилетний ребёнок, сидя в углу прихожей, незаметно любовался ею.

Нюра ушла на кухню готовить очередное блюдо, а мужчины продолжали наливать
содержимое из бутылки и, покрякивая, выпивать... разговоры пошли более оживлённо...

Отдельные обрывки фраз долетали и до меня...

Незаметно наблюдая за застольем, обратил внимание, что Саша, частенько стал посматривать – поглядывать в сторону угла, и был уверен; собирается пригласить и меня к столу.

Конечно же, хотелось приглашения к столу ,отведать пельмешек.

Но этого, пока, не происходило...

Прислушиваясь, понял: захмелевшие мужчины сменили тему разговора, и, повели разговор-речь, за молодую, деревенскую  девушку, Нину, родившую ребёночка вне замужества.

Саша напомнил моряку:

 - Помнится мне, в школьные годы ты был влюблён в Нину. Что же не продолжил ухаживать за ней?

В одной деревне росли и вместе в школу ходили и даже за одной партой одно время сидели.

- Так пути-дороги наши разошлись сразу же после окончания школы и получения аттестата зрелости. Она уехала в город учиться на агронома, а меня забрали на службу - в Морфлот.

Вернулся, а у неё уже и диплом в руках и ребёночек на руках, - вздохнув, пояснил моряк.

Хозяин, глянув на шурина, спросил:

- А переписку-то за время прохождения морской службы вёл, или нет?

– Нет, не было никаких переписок и никаких обещаний ждать-надеяться, - покачав головой, ответил моряк.

– Ну, коль не было, и нет, на то и суда нет, - жестикулируя небрежно рукой, сказал Саша.

– А я и не сужу никого и ни в чём не обвиняю и тем более ни о чём и ни о ком не сожалею.

Просто интересно узнать бы счастливчика и обладателя красотой Нины, - подтвердил свои слова моряк.

 Хозяин, играя ухмылкой, оценивающим взглядом посмотрел в сторону угла прихожей и, изображая гримасу на лице, сказал:

 - Игнат, по-видимому, принял участие в этом деле...

 О каком таком деле идёт речь мужчин, не понимал ничего и по малолетству не догадывался, о чём идёт мужская речь.

Услышав эти слова хозяина и, совершенно ничего не понимая из разговора взрослых, на обвинение в причастности рождения ребёночка Ниной, отнёсся своеобразно: не мог понять, в чём обвиняют меня, но понял, незаслуженно...

Напружинившись и домысливая, думал: «Что мог натворить такого, в чём настойчиво обвиняет меня Саша?», - кружилось в голове.

Хозяин, направил продолжительный взгляд в угол комнаты, на меня, и, уловив мой взгляд, подтверждая сказанные слова, произнёс:

- Ты-ты и не отказывайся!

Вскочив со скамьи, и с негодованием глянув в сторону стола, и доносившегося от него ароматного запаха пельменей, сорвался с места и   выскочил на улицу, оставив за собою открытую входную дверь...

Постояв возле ограды и не найдя оправдания Сашиным словам и своей виновности,
галопом помчался по деревенской улице, куда глаза глядят.

 На улице быстро продрог от сильного северного ветра и забежал до приятеля Вовки – одноклассника.

На вопрос друга: «Что-то случилось?» - промолчал и никаким образом не отреагировал на вопрос, словно не слышал, а Вовка не допытывался.

Я и на протяжении жизни не посвящал друзей-знакомых в свои жизненные проблемы - считал, достаточно их у каждого своих...

Через время пришёл Саша-Александр и, взяв меня за руку, повёл к себе домой.

Зайдя в избу, усадил на лавку-скамью за столом напротив себя. 

Подошла Нюра к столу и непонимающе поглядела на мужчин, потом на меня.  Саша сказал жене: «Принеси пельменей, пусть ребёнок с нами за компанию поужинает».

Повернувшись, хозяйка возвратилась и поставила на стол чашку с пельменями передо мной.

Затем ушла на кухню и принесла в стеклянной баночке сметану, и положила в  горячие пельмени целую ложку: вкуснее ничего не едал ни до, ни после...

Расправившись с пельменями, тихонько покинул застолье и залез на русскую печку: на отведённое хозяйкой избы место для спанья и отдыха моего. 

Спрятавшись за вытяжной трубой, чтобы не заметили, наблюдал за происходящим
застольем для взрослых людей... сил хватило на короткое время - дальняя дорога и сытный ужин сделали своё дело, заснул.

Проснулся от стука каблучков по деревянному полу и громкой игры на гармошке - играл моряк плясовой наигрыш, а незнакомая девушка, плясала и пела частушки.

Одна из них больше других, запомнилась...

Дорогой, дорогой, дорожила вами, а тепере дорогой, вашими словами.

Слова частушки привожу дословно...

Приподняв нижнюю часть ситцевой занавески над русской печкой, незаметно для окружающих, поглядывал и любовался пляшущей девушкой и игроком.

Скоро пляска закончилась.

Моряк заиграл вальс «На сопках Манчжурии». 

Нюра подошла до мужа и пригласила на тур вальса – ей хотелось потанцевать, но у мужа не получалось и Нюра взяла в партнёры эту плясунью и с нею закружились.

Сколько продолжалось веселье, не запомнил – вновь сморило на тёплой печке, заснул, не увидев окончание веселья.

Среди ночи проснулся...

Поворачиваясь на другой бок, услышал тихий бас-шепот моряка и сдержанный женский
смех-смешок, доносившийся с кровати из угла  прихожей комнаты.

Не придав никакого значения, вновь заснул.

Утром, спускаясь по лесенке с голбца русской печки,  о ночном басе-шепоте не вспомнил, или позабыл, или заспал. 

Вспомнил, когда  упёрся взглядом на кровать в углу прихожей, напротив моего маршрута с печки...

На подушке, глубоко утопая в мягкость пуха, лежала голова девушки, а туловище не вырисовывалось под одеялом - панцирная сетка кровати низко провисала и мне,  показа-лось, голова отделена от туловища... испугавшись, закричал.

На крик подошла Нюра и спросила:

 - Чо случилось-то?

Ещё больше смутился, когда увидал, как девушка, на мой крик, приподнявшись в посте-ли, удивлёнными глазами непонимающе смотрела на нас.

Сгорая от стыда, проскочил мимо Нюры и выбежал на улицу.

Постояв некоторое время за оградой, вернулся в избу.

Подошла Нюра и сказала: «Я тебя пустила квартировать, чтобы не страшно было одной, а ты только пугаешь меня!»

Опустив глаза в пол, сгорая от стыда, не проронил ни единого слова в своё оправдание.

 Затем подошёл до топившейся русской печки и возле загнетки, осторожно  положил две картофелины испечь на завтрак.

Присев на табуретку перед печкой, поглядывал на горящие в печке дрова и перемалывал в голове случившееся...

Нюра присела на самом краю кровати, возле лежащей Поли, так звали девушку и  до моего слуха доносился тихий разговор женщин.

- А мужики-то чуть не проспали...
Не понятно только было мне, радуется или огорчается Нюра, комментируя события.

- Вскочили с пастели без всякого опохмелки и убежали в село, - и Нюра, то ли хихикнула, то ли горло перехватило у неё, жалея мужчин, сказала:

– В пути-то затратят два часа, а к восьми, обязательно на рабочем месте быть.

Там у них с этим делом строго - претенденты ждут свободное место, - еле слышно прошептала хозяйка и продолжила:

- Саша договорился с завгаром, и тот пообещал взять-пристроить брата-моряка моего.

Саша там у них на хорошем счету числится, думаю, получится пристроить.  В колхозе-то не хочется работать бесплатно. Заспешили пока место свободно.

И вздохнув, Нюра спросила:

-  А ты Полюшка, как живёшь-поживаешь в городе-то? - надолго ли приехала к родителям-то?

- На Урале живу, в большом городе устроилась. Квартиру мужу дали однокомнатную. А чо нам вдвоём-то места хватает.
Плохо, что часто ссоримся. Ревнив больно шибко.

Всё подозревает меня в изменах. Подвернись другой, ушла бы от него, - и, отведя взгляд, наигранно вздохнула.

- А ты считаешь, что подвернувшийся другой, ревновать тебя не будет? – совсем неожиданно, но резко, вымолвила Нюра.

- Чо меня ревновать-то и к кому? – жизнь-то проходит как-то скучно и бессмысленно, дом-работа и всё, - краснея, сказала женщина.

- Ну, коль считаешь, незаслуженно ревнует, убеди мужа, вам вместе дальше жить-то... 

Нюра продолжительным и испытывающим взглядом окатила Полю и намекнула:

- Ребёночка тебе завести надо: меньше ерундить-то с мужиками будешь. Думаю, остепенишься,  и мужик ревновать перестанет. Став матерью, степенней станешь, говорю!

Домой-то возвращаться, к мужу, когда намереваешься? 

- Да скоро... денёк-два и буду собираться в путь-дорожку, а то и, правда подумает, что загуляла, - и женщина, подкатив глаза, и чуть прикрывая рот, неестественно хихикнула.

 – А моряк-то вернётся ли сегодня? Или целую неделю, до выходных мучить меня будет своим отсутствием? – лукаво поджимая губы и плохо отдавая отчёт сказанным словам, играя бровями, вновь хихикнула.

- Я и сама не знаю. Как Саше удастся пристроить его на работе. Если примут, то возможно сразу приступит к работе и останется сразу на неделю.

- Ты, Нюра, гляди не проболтайся насчёт сегодняшней ночи. Деревенские бабы чуть што-пошто и мигом пошло-полетело по миру.

Я мужика свого побаиваюсь, он у меня горячий и суровый насчёт там всяких похождений-то, ревнивец...

 – Так его же здесь нет! Откуда узнает-то?

– Откуда-откуда, от верблюда!

Ты чо, не понимаешь? Мой адрес знают тут все, мигом сообщат!

 Скажут-расскажут, что приезжала к матери погостить и закрутила с моряком...

Нюра, остановив продолжительный взгляд на женщине, внимательно заглянула в глубину её глаз и, отведя взгляд, вновь пристально посмотрела в глаза Поли и чуть слышно произнесла:

- Такие, или подобные дела, в любом случае когда-то приобретут известность и от меня тут не зависит.

А коль будут известны людям, значит и до мужика твоего слух долетит - от расстояния не зависит.

– Расстояние, или не расстояние, а мне понравился твой братик-касатик... Целует горячо, - и добавила, - крепче мово мужика, целует.

Утром пробудилась и пожалела, рядом нет его. Прижала бы крепко до груди.

- Кого рядом нет? – встревожилась Нюра.

- Кого-кого, не про Сашку же твово разговор-то ведём!

 Нюра замолчала и прекратила разговор...

Ей, конечно же, не понравились откровения бывшей одноклассницы и деревенской
соседки.

Пронизав недовольным взглядом женщину, еле слышно, сквозь зубы, выдавила:

Полежи-полежи, понежься: пойду корову подою...

И взяв ведро-подойницу, Нюра вышла в ограду.

Подоив корову, и возвращаясь в избу, Нюра, размышляла сама с собою: «Ах, Полька-Полька, муж не нравиться, видите ли.

Уж не метит ли ухватить моряка? Нет-нет, тому не бывать!...

Съев пару испечённых картофелин, я убежал в школу и прощальных слов женщин не видел и не слышал.

Вернувшись из школы, застал в избе только Нюру: сидела на лавке напротив переднего окна в избе и ногой качала зыбку-калыбельку с Ленкой.

- Я побегу сейчас на ферму, помогу заболевшей доярке подоить её группу коров, а ты нянчись с ребёнком, никуда не убегай, - сказала, словно приказала Нюра.

- Справлюсь, - и  присев на лавку перед окном, стал качать люльку с Ленкой, поглядывая через окно на деревенскую ребятню, носившуюся по улице мимо дома.

  Нюра вернулась ещё засветло.

Проверив дочку, сказала:
- А теперь ты свободен, беги на улицу, поиграй с детворой.

Деревенские дети, к тому времени, уже играли в пятнашки на пустыре вокруг пустующей, не жилой избы.

Подключился и я в ребячью стайку, и стал бегать вокруг дома вместе со всеми.

В то, раннее, послевоенное время, все деревенские ребятишки, включая и девчонок, играли и в лапту, в пятнашки, и в зубарики, но больше всех и  чаще, играли в «войнушки».

Ребята старательно выстругивали из любой деревяшки мнимый автомат-пистолет и, из-за угла, с перебежками, целясь в мнимого «противника, в немца», с криками: «Ты убит!» - преследовали следующего «вражьего солдата».

Вечернюю беготню ребятня любила больше других игр и, всегда хотелось бегать и бегать, домой не дозваться...

  В тот период жизни, экономя керосин в лампе, укладывались спать рано, но в четыре часа утра, бывало, раньше, хозяйка вставала топить русскую печку.

Без какого-либо ужина и вечернего чаепития, прошмыгнул на русскую печку и мигом заснул.

Такой ритм-уклад был не только в этой деревне: без электричества, без особого лакомства и удобств, жили повсеместно жители близлежащих деревень колхоза «Память Ильича».

Однажды, поздним вечером, находясь в избе у друга Вовки, на посиделки собрались  деревенские соседки.

Старушки-женщины-рукодельницы пришли каждая со своей работой.

Одни вязали из шерстяной овечьей пряжи варежки, другие носки-носочки-рукавички, третьи какие-то свитера-кофты-шарфики.

Некоторые увлечённо ковырялись с вышивками на пяльцах.

Пожилая бабушка, сидела в сторонке за прялкой, не обращая ни на кого внимания, не участвовала в разговоре, пряла: тянула шерстяную нитку из клочка сбитой шерсти, наматывая на веретено.

 Мы с Володькой забрались на русскую печку и занялись какими-то детскими забавами.

Спрятавшись за вытяжной трубой, тихонько, чтобы никого не привлекать, играли то ли в домино, то ли в карты и не заметно прислушивались к разговорам женщин-соседок.

Когда прозвучало слово баба Оля, прислушался и понял, речь ведут за Андрейку.

Вслушиваясь, уловил: речь идёт о бабе Оле, Нине и Андрейке: о том самом ребёночке, которого муж Нюры, Саша,  пытался приписать мне «отцовство».

Удивление было тому, что всё происходящее за столом у Нюры, и не забыта была и Поля-плясунья из города, передано и пересказано женщинами слово в слово.

Удивлению с восхищением, не было предела:  хорошо работает деревенское «сарафанное радио!»…

Конечно же, если бы не «сарафанное радио», так и не узнал бы я ничего за разговор мужчин за столом с пельменями у Нюры...

Оказалось, незамужняя дочь бабы Оли, Нина, работает в колхозе агрономом.

Девушке в то время шёл двадцать пятый годок от рождения и она, потеряв наде-жду на замужество, решилась завести себе ребёночка.

Родив сыночка, тайну отцовства, старалась не разглашать, сохранить, но как всегда бывает, всё тайное становится явным и женщины, смакуя тему, высказывали свои предположения отцовства ребёночка.

Остановились на том: Нина ездила с мужчиной из соседней деревни за возом сена в луга, там и «полюбили» молодые люди друг дружку.

Мужчина оказался женатым, семейным и брать в жёны Нину и не собирался, а  Нина, благодарила судьбу за то, что Господь Бог послал ей Андрейку.

Баба Оля радовалась и безумно любила первого и единственного в своей жизни внука.

Лучшими годами жизни среди чужих людей, считал и считаю годы жизни, прожитые у них: у бабушки Оли, Нины и Андрейки.

Последующие годы учёбы преодолевал по более длительному маршруту до сельской средней школы расположенной в двадцати пяти верстах от дома.

Стёжка-дорожка по-прежнему пробегала мимо той же начальной школы и деревеньки, где получал начальное образование и квартировал.

Заходил проведать «сыночка» Андрейку и бабу Олю, и отогреться самому от мороза и отогреть душу с благодарностью.

Бабушка, как и раньше, угощала самым вкусным  молоком и до сих пор  любимое мною  лакомство.

Закончив учебный год отличником, радостным вернулся домой на летние каникулы и всё лето со страхом ожидал первое сентября и жизнь вне родительского дома.

Дом любил за любовь и дружбу всей многодетной семьи и родителей друг к другу.

Дорожил любовью отца-матери и сестёр-братьев.

Покидать дом никогда не хотелось, а коль случалось, скучая, тосковал.

На протяжении всей жизни, тоскуя, в мыслях возвращался в родительский дом и на территорию малой родины, которую вынужденно пришлось покинуть навсегда в 17 - летнем возрасте.
2018год.