Никодим

  Пальцы привычно бегали по кнопкам видавшего виды баяна. Седой, потрёпанный судьбой, кряжистый мужик с красными прожилками на щеках, мастерски наигрывал "На сопках Маньчжурии". Он обожал этот вальс, любил и сельские пляски по выходным.
______________

  Бывший следователь, а ныне Начальник милиции большого города, в упор разглядывал баяниста. Свёл брови к переносице, насупился, отчего образовались некрасивые, глубокие морщины.
  Иван Ильич, импозантный полноватый мужчина в костюме и очках, что было непривычно для деревни, с супругой прибыл знакомиться со сватами. После застолья, всей честной компанией пошли в клуб.

   - Вот и встретились! - размышлял влиятельный Иван Ильич.
   - Неужто, это он?! Скуластое, обветренное лицо. Внушительных размеров сивая грива волос, неухоженная, тёмно-серого цвета с синевато-белёсым отливом борода. Огрубевшие, морщинистые ладони. Да, он ли это?!

  Баянист заиграл "Свадебный марш" Мендельсона. Взор отрешённый. Беззвучная скупая слеза на щеке. Во всём облике его чувствовалась тоскливая, покорная обречённость. В притихшем зале повисла глухая, почтительная тишина.
   - Чего это он? - игриво засмеялась жена Ивана.
   - Давняя история. Странная гибель невесты.
Конфузливо отозвался новоиспечённый сват.

  Иван Ильич размашисто зашагал к сцене:
   - Ну, здравствуй, Никодим! Узнаёшь?
   - Признал. Чего же, не распознать-то. Хотя, годков уже ой-ой, сколько миновало, сдавленным звуком откликнулся, поспешно смахнув слезу рукавом.
   - Времени пролетело немало. С трудом опознал. Постарел... Выйдем, -
приглушённо выговорил Иван, поморщившись.

  Баянист, понурясь, поплёлся следом. Выйдя на улицу, завернули за угол, очутившись у сараюшки, несколько темноватой, забитой всяческим хламом. Закурили, враждебно и холодно буравя взглядом друг друга.
   - Слышь, Иван, на меня зла не держи! За сестру твою Любушку, мою суженую. Не хотел я её погибели, - Никодим побледнел.

   - Как вековал? Женился? Дети? - Иван Ильич смотрел строго, хмуро, и немного свысока.
   - Воевал. Бобыль, детей нет. Кузнец. По субботам вот, на танцах людей развлекаю.
 Помолчали. Сплюнув на землю, Иван Ильич тронул старика за плечо.
   - Вам обоим тогда по 20 лет было. Мне помене - 10. Дюже я горевал по сестре. Войну прошёл, орденоносец. Тот случай в 1930 году всю жизнь помню.
Энергично дунул на пепел папиросы и помрачнел.
Клуб опустел. Все расходились по домам. Новая родня сунулась было к сараю. Но, Иван остановил жестом. И их оставили в покое.

   - Слышь, старый, сестру-то мою, вспоминаешь?
   - Любушку кожный Божий день поминаю. Молюсь, свечки "за упокой" ставлю. В глушь вот уехал, подале от тех мест. Мне уж 70. Однолюб я.
  Иван Ильич взглянул с удивлением: «Надо же! Полагал, о такой преданности только в книжках пишут». Лицо его раскраснелось и покрылось пятнами.

   - А, у меня, второй брак. С войны привёз молодуху с её сыном. Нам деток Господь не дал. А ты, значит, до сей поры холостяк. Признаться, не ожидал такой верности.
Он переконфузился. С благоговейным ужасом посмотрел в глаза Никодима. Не то улыбка, не то смущение отразились на лице.

   - Эх! Расскажу всё тебе напрямик, без околичностей! - тряхнул головой, съёжился, сразу став ниже ростом. Губы сжал так, что подбородок затрясся.
   - Это же, я тогда вас с Любушкой… - он запнулся и стушевался. Никодим со страхом услышал сдерживаемые рыдания. Вероятно, выпитая водка "развязала язык".
Оба безмолвствовали. Старик передёрнул плечами: «И чего ему припала охота откровенничать?»

   - Это же, я тогда подстроил! Мы тогда в бараке ютились на третьем этаже… - Иван Ильич кусает перекошенные губы до крови.
   Баянист прислушался к его невнятному бормотанию. Его вдруг захолонуло от волнения. Он поёжился и замер. Почувствовал нечто страшное.
   - Лестница у нас крутая была. Вечно на ней спотыкались. И перила деревянные никуда не годные были. Шатались… - опять приумолк.

  Никодим застыл, чувствуя нестерпимую боль и жжение за грудиной. В мозгу молоточками долбили слова Ивана: "Это же, я тогда подстроил!"
А того уже "понесло".
   - Ревновал я сестрёнку к тебе! В стране разруха. Родители умерли. Одни мы были на свете. Тебя терпеть не мог! Примерещилось, вдруг заберёшь её и увезёшь. А мне одному куковать. В детдом отправят!

  Схватил вдруг старика горячей и вздрагивающей ладонью за рукав и сбивчиво закричал ему прямо в ухо: "Негодяй я! Это же мне надо было в тюрьме сидеть! Не тебе!"
  Опять замолчал и отпустил Никодима. Тот ощутил в этой руке нервное дрожание. Сердце стучало глухо, неровными толчками. Выступил пот на лбу крупными каплями.

   - Соседка молвила, что в кухне на масле поскользнулась, ногу расшибла. Вот я и удумал… - Иван Ильич дышал сивушным перегаром прямо в лицо деда.
   - Налил масла на площадке у двери. Рассудил, наступишь, да со ступеней и сорвёшься! Ненавидел я тебя тогда сильно… - заплакал горючими, пьяными слезами.

   - Вы вместе вышли. Зачем сестру поднял на руки? На моей масляной луже и повалился! Кубарем вниз! У тебя переломы. Любушка о камни головой. Вкатили тебе по-быстрому "Непредумышленное убийство!" И в тюрьму! - Иван Ильич всхлипнул. И, размазывая сопли и слёзы кулаком, отвернулся.

  Никодим молчал. Он был ошарашен. Жестокие тюремные годы. В лихолетье оборонял родную землю. Одиночество в старости. Всю жизнь только себя винил в нелепой смерти любимой.

   - Чего помалкиваешь? - встрепенулся вдруг Иван Ильич и шумно, смачно икнул. Пьяно затараторил вполголоса: "Не думай в милицию идти! Я ничего не подтвержу, ежели что! Это я тебе так наговорил, невесть чего. Скажу, спьяну, мол, наклеветал, чего ни попадя! Возвёл напраслину." Порывисто стал приглаживать жидкую шевелюру за огромной лысиной.

   - Я власть! Ежели, куда сунешься сразу откажусь! Не говорил ничего! - вспыхнул, враз побагровел и осунулся. Во взгляде вновь появился стальной острый блеск, голос вздрагивал.
Сорвался и торопливо побежал перебежками, будто стряхнув с себя тяжёлый груз, мучивший его долгие годы.

  Никодима охватило жуткое чувство бесконечной потери и невыносимого стыда. Он продолжал стоять неподвижно, в полузабытьи, полный жалости. Взрыв негодующей гадливости к Ивану сменился унынием и угрюмым безразличием. Рой холодящих мыслей затмил рассудок. Думы о смерти не вставали ещё перед ним, как суровая неизбежность, а только как призрачная возможность.
  Радостное, пронзающее предчувствие, как в юности, поднялось в нём на мгновение.
Наутро Никодима нашли у клуба бездыханным.
 Инфаркт. Сердце не выдержало. Был вердикт врачей.

**********
_______________



Рецензия в Литературной группе:
Элис Rm
 НИКОДИМ

Пронзительный рассказ. Видно, что писал мастер. Задело за живое. Сопереживательно. Сколько еще подлости человеческой на белом свете.
Спасибо, автор, отличная работа!