Молодость

    Наша жизнь, как отдых в отеле «Все включено». Сначала ты удивленно оглядываешься и привыкаешь к обстановке. Потом тебе начинает казаться, что все вокруг – это для тебя, и ты бросаешься в море удовольствий. Через несколько дней ты приходишь в себя и начинаешь понимать, что твой мир, твой отель, – это огромный отлаженный механизм, который функционирует сам по себе. И есть ли ты или тебя нет – на мир это не влияет никак. Затем ты с удивлением обнаруживаешь, что людей, с которыми ты всего несколько дней тому назад познакомился, и вы вместе зажигали в барах и на танцах, уже нет рядом, для них отпуск кончился, и они уехали. Твоя маленькая жизнь – отдых в отеле перевалил за середину, наступает кризис среднего возраста. Ты начинаешь размышлять: правильно ли ты потратил бесценные дни своего отпуска? Может стоило больше уделять времени своему развитию и взять экскурсии по историческим местам этой дивной дикой страны? Или в связи с пошатнувшимся здоровьем от чрезмерных чревоугодий и возлияний пойти в бесплатный спортивный зал? Или уже пора заняться покупками, ведь здесь все дешевле. Остается всего два-три дня, и ты снова бросаешься в море и за коктейлями в бар. Но прежней легкости уже нет, остатки отдыха отягощены мыслями, что будет потом. Потом – это совсем другая жизнь. Последние дни отдыха в отеле – это поздняя осень твоей маленькой жизни. И все-таки здесь хорошо. Славно было бы когда-нибудь вернуться сюда, ведь должна же быть жизнь и после окончания маленькой жизни – отдыха в отеле…

   Мне двадцать с небольшим, и вся эта жизнь вокруг – это все ради меня. Хотя жизнь сложна – начало девяностых. Уже имеется кой-какой жизненный опыт – за плечами два года армии. Я студент старших курсов. Стипендию платят, но после Гайдаровских проделок ее размеры смешны. Нам с моей младшей сестрой не хватает. Приходится подрабатывать. А ведь еще совсем недавно, в Советское время, моя стипендия, в размере от шестидесяти трех до семидесяти пяти рублей, смотрелась очень достойно, и я почти всю отдавал ее матери. Ныне очень сильно продуктами помогают родители. Собственно, к ним, в глухую сибирскую деревню, я сейчас и направляюсь. Батя заказал новый аккумулятор для трактора, который, и в деревне, и на железнодорожной станции рядом, достать просто невозможно. Начитавшись книг об английском стиле жизни, я планирую свою жизнь по расписанию. На вокзал мы с моим двоюродным братом тоже отправляемся впритык, какого черта торчать полчаса на вокзале. Но городской автотранспорт, представленный желтым лупоглазым луноходом, гордостью Советского автопрома семидесятых годов – автобусом Лиаз-677м, английской точности вовсе не соответствует. Автобуса пришлось ждать на остановке минут двадцать, мы еле тащимся под фирменный звук Ликино-Дулевского производителя, называемым в народе бренчанием пустой стеклотары. Брательник посматривает на часы, волнуется и называет меня дебилом. Автобус прибывает на вокзал, часы которого показывают восемнадцать ноль пять – ровно время отправления поезда. Бежать далеко – шестой путь третьей платформы, аккумулятор в авоське болтается между нами. Поезд на месте – опаздывает с отправлением, проводница смотрит на нас с укоризной:
– Билеты есть, в вагоне проверю, давайте, давайте, залазьте быстрее, поезд уже должен отправиться.

   Брательник повторно называет меня дебилом и хлопает по плечу. Обещаю, как вернусь рассчитаться пивом. Пробираюсь на свое место в плацкартном вагоне, здороваюсь, скидываю куртку, размещаю под полкой аккумулятор. Вокруг обычные русские люди. Все с баулами, тогда много было челночников, да и простые обыватели стремились захватить в городе побольше заказов. Поезд идет почитай через всю Сибирь. До отца ехать чуть ли не восемь часов. Странно, пора бы уже и тронуться – меня-то дождались, а стоим. О, в наш отсек прибывает еще один запыхавшийся пассажир – классический дембель с гитарой.
–Вадик, – тянет от ко мне руку. – Я еще сегодня в обед не знал, что дембельнусь. Прикинь. Сам-то служил? Где?
– В пустыне.
– Сколько, как уже дембельнулся?
– А, два года.
– А я в степи, в ракетной дивизии.
Знакомимся. Вадик видит девчонку, едущую с мамашей в нашем же отсеке, но на боковой полке, и очевидно для нее берет гитару и исполняет знаменитый хит «Дембеля».
–Уезжают в родные края, дембеля, дембеля, дембеля. И куда ни взгляни в эти майские дни, всюду пьяные ходят они, – подвывает Вадик, бросая взгляды на девчонку.
   Шинель Вадик сбросил и на нем шикарный китель с аксельбантами и целым набором дембельских значков. Девчонка с пышной прической а-ля группа «Комбинация» смотрит на нас с Вадиком благосклонно, но мать ее, «жуя губами» на дембеля поглядывает свысока и, очевидно, пинает под столом дочь. Вадик, трезво пока еще оценивая оперативную обстановку, вопрошает меня:
–А не пойти ли нам в вагон-ресторан? Отметить мою демобилизацию?
–А пошли, – недолго раздумываю я.

   И мы, хлопая тамбурными дверями, направляемся в сторону вагон-ресторана. Вагона через два-через три мы встречаем в тамбуре еще одного военнослужащего. Он не такой шикарный, как Вадик, но тоже дембель. Служил во внутренних войсках, звать Виктором. Витек соглашается на предложение Вадика отметить дембель. Так, что в вагон ресторан заходим уже втроем.
Вагон-ресторан в девяностых – это особенное явление. Было не очень дорого, и обычно места в них не пустовали. Поезд только тронулся, поэтому нам повезло – свободные места есть. Официант – разбитной молодой человек, лет тридцати, интересуется у нас:
– Что будете заказывать, военные?
По золотой фиксе, официанта сразу становится ясно, что он – человек счастливчик по жизни.
– А, что есть? – интересуюсь я.
Есть все, как обычно в вагон-ресторанах: салат «яйцом под майонезом», винегрет, на первое борщ, на второе курица, которую прежде чем подать на второе тщательно отварили, а иначе ее не угрызешь, бульон, естественно, отправили на первое, шницель, жареный картофель, макароны.
– Ну по яйцу, три шницеля, одни макароны, дембелям – жареной картошки, естественно, и водки бутылку, – переглянувшись с дембелями, делаю я заказ.
Для дембелей это праздник. Армия великая вещь, которая принижает в человеке чувство брезгливости и быстро позволяет понять, что ты точно такое же дерьмо, как и все остальные. Я, к примеру, несколько раз за два года службы ел в казахской рабочей столовой. Какой это был праздник! (сейчас я, когда пишу свои воспоминания о молодости, пожалуй, тоже посетил бы это место, в целях экскурсии, конечно, жрать бы там не смог). Водка же – это всегда праздник. Удивительно меняется мир. Еще совсем недавно был Горбатый, с его антиалкогольной компанией. Добровольные народные дружины, участие в которых для студентов было обязательным, вкупе с милицией проводили дневные рейды по кафе и ресторанам. Откуда забирали подвыпивших мужиков, добросовестно оплативших счета за заказанное спиртное, от своих спутниц. Помню привлекли и меня. Во время обхода зашли в ресторан. Начали проверять паспорта и наличие алкоголя на столах. Я бочком, бочком подальше от пельменного зала, где бесчинствовали комсомольские активисты и особо резвые менты. Вышел на улицу, присел на лавочку на остановке, и предался размышлениям о неправильности всего происходящего, а повязочку-то, повязочку дружинную не снял! А тут троллейбус останавливается и ответственные Советские люди, выходя из него, направляются со своими билетиками ко мне. «Вы что, сговорились?» – возмущаюсь я и возвращаюсь в пельменную к дружинникам и милиционерам. А вернулся я с армии, и все волшебным образом поменялось. И водку можно купить на разлив днем, в том числе в студенческой столовой, и в ларьке ночью под домом.
Водка на столе, салаты тоже.
–За дембель, который неотвратим, как Новый год! – произносит Вадик.

   И понеслось… Пьем за все рода войск, в которых присутствующие служили, за два года в сапогах, которые лучше трех лет в морских ботинках, за девчонок, что дождались и тварей, что не дождались вовсе. Заказываем вторую. Витек уходит в туалет и не возвращается. Одно слова вэвэшник.
 – Вадик, ты был на губе? Нет? А я два раза был. Краснопогонников – вертухаев жутко ненавижу. Ну что допиваем и пошли? – подвожу итог двухчасового сидения я.
Мы идем обратно к себе в плацкартный вагон. По дороге в купейном вагоне нас останавливают подвыпившие мужики:
– О, дембеля! Айда к нам, выпьем немного!
   Мужики оказываются старателями, едут куда-то на Восток мыть золотишко. Занимают два купе. Бригадир – основательный мужик в пьянке участие не принимает, но подходит знакомиться:
– Вы давайте тут потише, нам еще ехать и ехать.
А в купе под водку идет вербовка. Операцию определения свой-чужой проводит молодой тридцатилетний Леха.
– Поехали, мужики, с нами золотишко мыть. Денег заработаете!
– Да не, я студент, надо доучиться, – резонно отказываюсь я.
– Академ бери, деньги-то хорошие, ты даже не знаешь насколько хорошие, Андрюха! Бригадиру ты понравился, поехали. А деньги нам в Москве пригодятся. Москву, Россию спасать надо. Ты про ФНС слышал? Мы всей бригадой из Фронта Национального Спасения. Будут перемены, Андрюха, будут по осени, вот посмотришь. Давайте мужики за спасение России, за ФНС! – разливает Леха.
– За ФНС! – соглашаюсь я.
– Ельцин подписал Беловежское соглашение, не обсудив его с Верховным Советом! Ты понял, Андрюха!
– СССР нельзя было спасти, я в армии был, там такие бойни были по национальному вопросу.
– Всех бы не удержали, но спасти Союз было надо! Съезд не стал ратифицировать Беловежские соглашения! Крым к Украине отошел, Севастополь-город союзного подчинения тоже. Двадцать миллионов русских брошено на произвол судьбы. Ты как, кстати, к Ельцину относишься? – между агитацией наводит справки Леха.
– Уже плохо, портфели делит, а людям жрать нечего, – искренне отвечаю я.
– Ты наш, – заключает Леха.
Старатели его поддерживают, а дембель Вадик теряет нить разговора.
–Ты пойми, с нами все: и ветераны афганцы, и офицерские полки и Баркашовцы. Мы им козью рожу-то устроим, я вот тут тебе адресок черкану, ты отпишись. Разговор у нас был серьезный и мы его заканчиваем, – мы опять выпиваем и идем в тамбур курить.

   В тамбуре битком, так как кроме нас, старателей, там еще пара цыган. Цыгане курят косяк, сам я не курил сроду, но, очевидно, надышался, потому что с цыганами мы тоже познакомились. А, вообще говоря, я цыган ненавижу. По моему мнению хороших цыган не бывает, ну сам я точно никогда не видел, кроме мифологического Будулая. Фильм Будулай наверняка снят на цыганские деньги, потому как благодаря этому фильму цыгане дополнительно смогли облапошить миллионы русских простачков, называемых цыганами лохами. Десять лет тому назад в восьмидесятые они нагрели и меня. Я к батиному брату приехал в Прибалтику, там по сравнению с нами богато люди жили. И родители дали мне денег на покупки. На рынке меня поймали две цыганки погадать на школьную любовь. Я на это дело повелся, они ввели меня в транс, и я отдал сначала мелочь, потом карманные три рубля, потом из внутреннего кармана вместо пятерки отдал сотню. И тут, в мой мозг, отуманенный цыганами, пришел образ бати, гипноз с меня махом слетел.
– А ну отдай деньги, – кричу я старой, черномазой, усатой представительнице цыганского народа.
– Ах, ты так! – заявляет она мне и дует себе в сжатый кулак.
Потом раскрывает ладонь, денег там нет! Но я вцепляюсь в нее обеими руками. Подбегает весь табор и пытается меня оттащить от старой мерзкой фурии, подспудно царапая мне лицо и пиная ногами под ребра. Ситуацию спасает подошедший наряд милиции:
– Что у вааас здесь прооисхооодит?
– Она у меня деньги выудила, сто рублей, – жалуюсь я милиции.
– На, твои деньги, – старуха возвращает мне стольник.
Про три рубля с мелочью я не напоминаю. Толпа цыган начинает редеть. В общем, я остался ученый на всю жизнь, и относительно при деньгах. После этого случая цыганский гипноз на меня не действует вовсе, а я спас десятки людей от цыган – как вижу загипнотизированных на вокзалах и рынках – вмешиваюсь всегда.
Наши цыгане из тамбура интересуются куда мы едем. Мы в ответ спрашиваем куда держат путь ромалы. Цыгане едут в Новосибирск сдавать какие-то шмотки, одно из купе вагона забито ими доверху. Потом начинаем интересоваться сколько каждая сторона может «поднять» в результате своих коммерческих действий. Выясняется, что разовое мероприятие цыган по доставке шмотья в Новосибирск на уровне полугодовой работы по мытью золотишка.
– А за полгода я много, зема, подниму много, – хохочет цыган показывая золотую пасть.
Похоже, на зубы цыгане намывают золота в первую очередь.

   Большая станция, стоим двадцать минут, и я бегу на вокзал за водкой. Возвращаюсь, и мы, с частью золотопромышленников, переходим в цыганское купе продолжать. Водка моя, закуска и песни со стороны цыган.
Поезд на нашей станции останавливается не каждый. А если и останавливается, то стоит всего лишь две минуты. От станции до деревни тридцать километров хода. Из поезда на станции выхожу в дембельской фуражке лишь я один, но со мной сопровождающие: старатели тащат аккумулятор, дембель Вадик, цыгане, цыганки при этом танцуют. Бати нет.
– Ты как сможешь добраться? – интересуется Леха.
– Да, если что на вокзале просижу остаток ночи, а с утра автобус, – успокаиваю я всех.
– Давай, помни фронт, пиши, – обнимает меня Леха.
Потом меня обнимает Вадик, потом цыгане.
– Давайте, поезд трогается уже, – провожаю случайных знакомых я, и сам, растроганный, как паровоз.
Поезд отъезжает. Ко мне подходит отец, благоразумно простоявший сцену нашего прощания в тени вокзала. Мы садимся в отцовскую семерку. Тепло. Едем в деревню.
– Кто были все эти люди? – интересуется батя.
– Да так, в поезде познакомились, – отвечаю я и засыпаю.
Жизнь продолжается, я по-прежнему молод.


Рецензии