Аркуня. Записки самозванца. Романчик. Ч. 1

О нас с ним можно сказать пресно: коллеги по работе. Но если более конкретно и точно, Аркуня и я в те далёкие уже годы, полвека назад, трудились вместе как своего рода симбиоз слепого и безногого. Причём незрячим в нашем тандеме был я.

«Нет, вы спросите! - требовал Паниковский. - Поезжайте и спросите! И вам скажут, что до революции Паниковский был слепым».

Если мне удалось заинтриговать вас этим, вроде лихим началом, зацепив читательский интерес, начну всё-таки по порядку, издалека. Иначе будет не очень понятно, как мы дошли тогда до такого, кентаврического образа жизни.

В эту организацию, конспиративно назову её просторечным «Наладка» - она до сих пор успешно функционирует в Минске, - я попал, в общем-то, случайно. Хотя, с другой стороны, была в моих перемещениях по столице тогда ещё Белоруссии поэтапная последовательность.
Вначале, после окончания техникума на Кавказе – родине отца, ради заветного штампа в паспорте о постоянной, а не временной прописке, я два года отпахал лимитчиком в дыму, гари и густом матерке первого чугунолитейного цеха Минского тракторного завода. Не премину здесь добавить ядовито, что моя мама, коренная  минчанка, в июне сорок первого ушла с четвёртого курса мединститута на фронт. Но это в зычных прописочных органах, ведающих допуском простых смертных в столицу республики, не являлось достаточным основанием для моего легального проживания в нашем городе-герое.
Пришлось побыть лимитой среди таких же, как я провинциалов, желающих протиснуться в заветные минские эмпиреи. И даже потрудиться бок о бок со всяческой шпанистой публикой, в том числе, имеющей за плечами отсидочное прошлое. О чём, впрочем, не жалею и даже кое чем горжусь. Особенно, весомо обогатившим мой словарный запас, производственным сленгом, основательно пересыпанным ненормативной лексикой. Что пригодилось потом, в длящемся по сей день периоде активного бумагомарания, в том числе и не вполне дистиллированными фразами.
А чё, могу и загнуть, если катит! Но, в основном, базар в цвет фильтрую...

Следующим этапом моей достаточно ухабистой биографии был поиск в конце шестидесятых организации, где, желательно через не очень большой срок, дадут квартиру. Здесь повезло. Двоюродный брат Женя, трудившийся тогда в «Наладке», поговорив с кем надо, сказал, чтобы я немедля двигал в отдел кадров оформляться. Хотя работа эта с длительными командировками по Союзу - по двадцать-двадцать пять дней, зато руководство обещало ему твёрдо, что через пару лет, ну, в крайнем случае, через три года обзаведусь квартирой.
Заветную жилплощадь я получил через семь лет. Но то уже другая, слегка грустная история про «абiцанку-цацанку, а дурню радасць», не имеющая прямого отношения к содержанию этого, в общем-то, оптимистического и даже по большому счёту жизнеутверждающего рассказа, правда, склонного к переползанию исподтишка в раздутый до невозможности романчик.
Так что, потом не говорите, что я вас не предупреждал!

Оказалось, что вакантные места в «Наладке» в тот момент были только у теплотехников.
- Ничего, справишься. У нас работают классные специалисты, помогут, не сомневайся, - уверил кряжистый и основательный начальник участка Виталий Пилько, в ответ на мои сомнения насчет того, что я всё-таки техник-механик, и к теплотехнике никогда не имел отношения. – Определю-ка я тебя напарником к инженеру Аркадию Емельяновичу Лукьянову, он теплотехник от бога, будешь за ним как за этой самой стеной. М-да... В общем, выходи завтра к девяти.
- Да знаю я его! - Мой старший брат, когда я вечером рассказал с кем буду трудиться, прочувственно вздохнув, заскрёб затылок. - Теплотехник-то он действительно классный. Но, однако, однако... чего скрывать - слаб Аркуня на выпивку. Или силён – это с какой колокольни глядеть. Ну, уж ладно, иди, выбирать не приходится. У нас в «Наладке», считай, половина таких. Остальные – алиментщики. А многие и то, и другое сразу. Хотя, есть и отщепенцы типа меня. И ты вот пока ещё... Шучу! – И Женя легонько щёлкнул меня по носу. Разумеется, любя.
 
Что такое в данном случае означало братово «однако, однако...» я понял быстро.
- Ты, что ли у меня салагой будешь? – Назавтра с утра, меня тронул за плечо высокий, сильно худощавый человек, на вид давно уже разменявший пятый десяток. – Привет! Я тот самый Лукьянов, Аркадий Емельянович. Пилько мне о тебе вчера говорил. 
 Хотя в момент нашего знакомства, Аркадий Емельянович был как стекло, то уже к обеду стал пребывать в несколько замутнённом состоянии. Что, правда, не помешало ему в течение всего дня – с теми самыми перерывами - подробно и, наверное, толково объяснять, чем мы с ним тут будем заниматься, знакомя с азами этой самой теплотехники. Я бодрячком поддакивал, но, честно говоря, понимал далеко не всё. И это ещё мягко сказано. 
Почувствовав уныние, которое я не очень удачно пытался скрыть всё более затухающими кивками, он заметил:
- Обо всём сразу не расскажешь. Но не тушуйся, парень, понемногу втянешься, не боги горшки... ну, это самое. Давай-ка, лучше между делом ударим по пиву за знакомство. Зовут Андрей, говоришь? Отчество не прилагай, рано тебе оно ещё. Пойдём, Андрюха, прогуляемся, здесь недалеко, дорога короткая.

Прогулялись мы тот день к пивной и обратно не один раз. И даже в гастроном однажды завернули. Правда, вёл я себя при этом достаточно скромно – по-новичковски, чего нельзя было сказать об Аркадии Емельяновиче. Внешне он вроде не пьянел, но на его очень худом лице всё больше проступала измождённость.
Я уже начал опасаться печальных для Лукьянова последствий этого интенсивного пульсирования между «Наладкой» и пивной. Но, слава богу, к концу работы за моим новым наставником без оханья и аханья деловито пришла жена. Подхватить.
Что явно было ей в привычку...
Аркадий Емельянович позволил супруге увести себя к автобусной остановке, вышагивал величаво, стараясь гасить колебания своей долговязой фигуры из стороны в сторону. При этом он весомо сообщал ей, что день сегодня задался непростой, так сказать, учебный, поэтому пришлось много работать, да и ученик попался не совсем радивый. Наверное, он хотел сказать – нерадивый, но подозревая, что могу услышать (я поддерживал его под руку с другой от жены стороны, но он об этом не очень догадывался), толерантно вставил в «нерадивый» наречие «совсем», невольно образовав полузабытое старорусское «радивый». Что лишний раз убеждает меня, что богатство, сочность и словарный запас родного языка, неплохо подпитывается его носителями именно по пьяни.
Один непревзойдённый русский мат чего стоит!

Так я стал техником-теплотехником.
Нашу с ним совместную прогулку по жизни короткой не назовёшь. Длилась она все семь лет моей работы в «Наладке».
Под руководством инженера Лукьянова. Точнее - как бы под руководством.
Аркуня - так его в обиходе величали толи кличкой, толи, сокращая для удобства слишком громоздкое, да ещё с еврейским привкусом, имя.
Последнее обстоятельство играло не слишком заметную роль – антисемитов в нашем трудовом коллективе в те времена было не больше чем во многих других на бескрайних просторах отечества. Но водились. Что не мудрено при такой для них прикормке сверху.
Хотя никакого отношения к этой самой национальности Аркадий не имел. Во всяком случае, ближайшие несколько поколений его предков  наверняка были коренными белоусами или русскими. Что недвусмысленно отражалось на его вполне себе славянской лице...
Всё банальнее и в то же время экзотичнее. Таким величавым именем, не только еврейским, но и с интеллигентским привкусом, родители наградили своего сына не случайно. Отца - академика «по грибам», (так Емельяныч несколько небрежно определял сферу его научной деятельности; очевидно, биолог), и мать – преподавателя и переводчика античной литературы, простецкие Ваня-Коля не устраивали. Нарекли  Аркадием.
И, опять-таки, ошибётесь, если подумаете, что в честь древнегреческой обители беззаботной и счастливой жизни. К сожалению, мифической, добавлю как отпетый сибарит.
Оказывается, деревня недалеко от Бреста, откуда родом была его мама, называлась Аркадия. А уже потом, может быть, и вполне закономерно, она стала филологом по гомерам и еврипидам.
В общем, всё совпало.
- Тут их немного занесло, - с налётом мрачности однажды отозвался мой шеф об этом кульбите своих счастливых родителей в области ономастики - искусстве давать имена. И дополнял ворчливой цитатой из Маяковского: - Был Пётр Присыпкин – стал Пьер Скрипкин... 
Поэтому из-под Аркадия когда-то давно выпросталось панибратское Аркуня. К его удовольствию. Во всяком случае, охотно откликался на это, похожее на кличку, имя.
 Мне, двадцатилетнему он казался пожилым, почти отжившим своё. Да и сам Аркуня частенько изрекал: «Я уже не на ярмарку еду, паря, а с ярмарки». Хотя ему тогда, в начале семидесятых было,  едва ли за сорок.
Впрочем, и в сторону бальзаковских – тридцатилетних - женщин я тогда даже оглядываться не хотел. Старухи!
Это называется наивная фанаберия молодости. Сейчас бы мне возраст такой наивности... Смешно и грустно.

С женой Аркадия Емельяновича я более коротко познакомился накануне нашей с ним первой командировки. Которую я ждал с вполне объяснимой тревогой.
В конце дня начальник участка Пилько потихоньку сообщил, что жена Лукьянова, хочет со мной более плотно познакомиться. Придёт после работы. И добавил:
- Только ты ему ничего об этом не говори. Она просила.
Аркуня не пил уже неделю. Все эти дни он продолжал педантично втолковывать азы практической теплотехники, при том не слишком обращая внимание на мою техническую тупоголовость. Был терпелив и ворчливо доброжелателен, хотя имел все основания для раздражения. Однако не шёл дальше, наверное, с войны ещё оставшегося, присловья: «Прорвёмся, не сгорим!». Которое он  временами вставлял для связки слов. Но без прямого перехода на личности, в данном случае на мою, унылую. Это немного расслабляло, но приход его жены я ожидал с некоторым опасением. Догадываясь, на какую тему она будет со мной говорить...
 
Сейчас, через пропасть лет, я, конечно, не упомню всех подробностей разговора с ней в углу уже опустевшей общей комнаты нашего участка. Но осталось ощущение душевности, общения накоротке, безо всяких расшаркиваний и дистанции первого знакомства. И без женских слёз.
Конечно, она просила. Просила помочь. Не заискивала, не упирала на жалость, не убеждала в том, в чём было бы смешно и нелепо убеждать. Она говорила только правду. Такую, как есть. Горькую.
О том, что уже двадцать пять лет, с послевоенного сорок шестого они вместе. Как молоденькой медсестрой, почти год до этого, выхаживала тяжелораненного, восемнадцатилетнего лейтенанта, в госпитале под Кенигсбергом. Почти безнадёжного, на которого врачи, по правде говоря, уже махнули рукой.
- Поломала его война, Андрей. Наверное, о ней пока не вспоминал? Нет?.. Не часто, но случается... Послушать его, так совсем лихой был вояка. Рассказчик-то Аркадий не скучный. И вообще человек весёлый, не угрюмый. Даже забавный. А на самом деле до сих пор, случается, во сне рыдает. И кричит дико... Говорит потом, что смерть снилась. Спиртным это всё днём придавливает. Вы уж извините за такие подробности.
Видно было, что её угнетает сочувствие, которое она вызывала. Она им явно тяготилась. Потому что самой ей не нужна была никакая жалость. Нет, не за себя она пришла просить.
Точнее, не за одну себя.

Отвлекусь ненадолго. В прошлом, боевом восемнадцатом году, после Венеции, Нью-Йорка и Флориды, - извините за несколько напыщенную  географию - вернувшись в Минск, через пару недель я загремел в больницу с инсультом аж на три летних месяца. Какая всё-таки подлянка от родных пенатов! Но грех жаловаться – напасть эта ударила меня щадяще. Так, локтем задела... Левая рука и левая нога (такой вот левый уклон получился – привет, незабвенная «История КПСС», не к ночи будет помянута!) несколько потеряли чувствительность. На речи и на мозгах это вроде не отразилось. И на писанине, надеюсь, тоже. Впрочем, читателю виднее.
Я вполне себе успешно кандыбал по коридорам реабилитационной больницы в Аксаковщине и ее живописным окрестностям, не очень залёживаясь на койке. И даже хватало здоровья и настроения на двусмысленные любезничания с симпатичными медсёстрами. Правда, слабо подкреплённые реальными возможностями. Увы, с возрастом процесс неотвратимо вытесняет результат, и ты берёшь на вооружение лицемерный олимпийский принцип: главное - участие, а не победа. Что, правда, тоже развлекает...
Но немало здесь было больных с суровым, как его здесь называли, обширным инсультом. Ни рукой, ни ногой они пошевелить не могли и вместо слов издавали нечленораздельные звуки.
Рядом, в соседней палате не вставая лежал практически полностью парализованный и онемевший, средних лет – где-то под сорок – рослый мужчина. На застывшем лице жили только, наполненные тоскою, растерянностью от случившегося вдруг несчастья, глаза. Однако время от времени широкую их открытость, сменял прищур. И тогда в щёлочках его глаз читалась злость, обида на жизнь, так коварно с ним, не старым ещё и вполне себе здоровым мужиком, обошедшуюся. Смиряться со своей судьбой в этот момент он явно не хотел. Даже сейчас угадывалось, что до удара был он человек не только физически сильный, но и деятельный, целеустремлённый. И, скорее всего, успешный.
Но уверенности, что сейчас он сможет выкарабкаться из своей беды, не было...
   
Каждый день его навещала жена.   
Уже ранним утром она появлялась в больнице, обвешанная бугристыми пакетами с овощами-фруктами, какими-то сумками, в которых глухо позвякивали банки, наполненные, очевидно, ещё горячей едой. Быстро шла по нашему этажу к палате, где лежал муж. Шла с каменным лицом, опущенными плечами, избегая встречаться взглядом со всякими встречными-поперечными типа меня. Но сквозь маску, которую она на себя надела, проступало всё горе, которое обрушилось на её семью.
Она подходила к его палате, за два метра до входа поправив причёску, подобравшись, выпрямившись и став красивой. Казалось, что теперь она идёт на высоких каблуках. И что-то вдруг резко переключалось. Из-за неплотно закрытой двери стало долетать ее весёлое, воркующее, как бы легкомысленное, щебетание. Она чего-то с лёгким упрёком хозяйки дома, как ни в чём не бывало, на что-то пеняла мужу. О чём-то домашнем, смеясь, рассказывала. Может быть о проказах детей...
И потом, покормив из ложки, помогала медсёстрам и санитаркам перегрузить его, тяжёлого с кровати на кресло-каталку и весь день возила мужа по всяческим, мне тоже хорошо знакомым, восстанавливающим процедурам – массажам, иглоукалываниям, горячим восковым компрессам, хвойным ваннам, углекислым газам, магнитным полям, лечебным физкультурам (сгибала ему руки и ноги, сам не мог). И опять-таки ничем себя не выдавала, излучая улыбчивую и в то же время требовательную к нему жизнерадостность...
Уходила домой поздно вечером. За порогом палаты сняв маску целительного оптимизма. На её перевёрнутом лице проступал остов страшной усталости.
Двуличие? Да... Но я бы хотел, чтобы на этом белом – правда, далеко, увы, не благостном - свете, было больше людей с таким двуличием...
Возможно, это извращённость или даже мазохизм – назовите, как хотите - но я позавидовал её парализованному мужу.

Думаю, что у нас это фамильное. Навестивший меня в те же дни в больнице их величество внук,  сопровождаемый свитой в лице сына, походив с нами под раскидистыми вековыми соснами до неба, между пронзительно пахучих цветников и клумб, покрутившись рядом с выздоравливающими инсультниками и инфартниками, вытягивающими рыбёшку из серебристого озерца, отороченного камышовыми заводями и плодовитыми утиными семействами, царственно обозрев сверху, из окна моей палаты на шестом этаже, всё это панорамное, почти лубочное великолепие загородной лесной Аксаковщины, шестилетний Кирюша соизволил прийти в восторг:
- Здесь так красиво! Да! Очень-очень... Как тебе повезло, дедушка, что ты сюда попал!
Что старый – то и малый...

С женой Аркуни мы просидели до сумерек. В какой-то момент она достала из сумки термос с кофе и бутерброды. Возражений не приняла, сказав, что вам, молодой человек, давно уже пора было ужинать. И ей не мешает поесть, дома ещё не была, пришла сюда прямо с работы...
Говорила почти только она одна. Рассказывала, как уже многие годы борется с этой самой проклятой его алкогольной зависимостью. Воюет с переменным успехом. Если тут вообще применимо слово «успех».
Чего только она не перепробовала...
- Конечно, мне, врачу, проще находить, как у нас говорят, различные медикаменты и методики лечения. Но и народными средствами, уж извините, Андрей, не брезговала. Что делать... Даже к платочным бабкам его, признаться, водила, а то и далеко в деревни возила, на заговоры. Не скажу, что это всё совсем не помогало. Были периоды, что и месяц-другой держался. А то и полгода. Но потом опять срывался. А ему по здоровью это совсем нельзя. Да и вообще... Начальник участка ваш, Пилько Виталий, уже два раза со мной разговаривал. Разводил руками – ничего не может поделать, директор требует уволить. Хотя теплотехник Аркадий, как говорится, от бога, таких у вас больше нет. Это не я, это Виталий мне говорил. И что он «Наладке» нужен, тоже сказал. Но работа в командировках, чужие города. Если что вдруг, там всё на виду, дома не отлежится. А такие «если что» уже не один раз случались... Скандалы, официальные письма сюда от заказчика или из гостиниц. И милиция местная сообщала... Я, конечно, каждый раз прошу за него, а, честно сказать, просто умоляю. Вздыхают, затылки чешут, потом всё-таки жалеют. Но уже вижу – держится муж в «Наладке» на тонкой ниточке - терпение у вашего руководства давно закончилось.  Если выгонят – это, можно сказать, будет для нас катастрофа. Больше по специальности его никуда не возьмут. А в грузчики там или ещё куда в подсобку, где пустые стаканы припрятывают, - пропадёт окончательно. Да и не по здоровью это ему...
Она как-то незаметно перешла со мной на ты. Что, наверно, было естественно в таком откровенном разговоре. И большая разница в возрасте сказалась.
- Я вот рассказываю тебе о наших бедах и можно подумать, что все прошедшие годы жизнь с ним для меня была сплошным мучением. Не так, конечно. Просто болезнь его от войны проклятой. Перемолола, искорёжила... Ведь в семнадцать лет в этот ад попал, практически подростком. Жалею его и люблю, наверное. Чего уж скрывать... Вот сына вырастили. В том самом смысле он в Аркадия не пошёл, слава богу. Хороший парень, мне большой помощник. И к нему очень привязан. Можно сказать, папин сын. Но я не ревную, не подумай. Это же лучше, чем мамин, а то и маменькин сынок. И в политехнический не без его влияния поступил. Уже на четвёртом курсе, тоже в теплотехники метит. Когда начинают друг с другом на профессиональные темы разговаривать – ничего не понимаю. Какой-то птичий язык, сплошные графики и формулы. Ну и пусть. Главное, им друг с другом интересно. И мне с ним...
Глядя сквозь меня она улыбнулась чему-то своему тайному, нежному, женскому в её глубинах... Улыбка вышла грустной.
- Если бы не водка. Ведь на самом деле Лукьянов человек лёгкий. Не злой. Не зануда. И, между прочим, большой выдумщик, хотя не всегда себе и мне это на пользу. С ним не соскучишься. В прошлом году что учудил – и смех и грех!..
Она,  спохватившись на мгновение, задумалась – к месту ли будет здесь этим, слишком внутрисемейным, делиться. Потом решилась:
- Расскажу. В больнице подшили ему «торпеду» - есть такая имплантация в мышцу антиалкогольного препарата, который понемногу растворяется в организме. Слыхал, наверное?.. И хорошо, что нет! Методика эффективная, но суровая, можно сказать злая: спиртное теперь совсем нельзя, иначе мощный криз, даже летальный исход, бывает, случается. Все это он знал, но через месяц, девятого мая расчувствовался и не выдержал, немного выпил. Думал - обойдётся. Конечно, тут же стало плохо... Я на дежурстве, но к счастью, сын был дома, вызвал скорую. Повезло, что быстро приехали, поверь мне как врачу, на минуты счёт шёл. Отвезли прямо в реанимацию больницы. Еле откачали... Ну и что же! Через полгода опять не выдержал. Потом каялся, говорил - душа просила, вспомнил войну опять... Но печальный опыт уже был, боялся - помрёт. Так он что удумал? Вначале по телефону вызвал себе скорую помощь на наш адрес, мол, человеку совсем плохо, умирает, приезжайте. Приоткрыл входную дверь и стал смотреть в окно во двор, когда они появятся. Увидел, что машина уже у подъезда, тут же выпил четвертинку водки. Припас тайком заранее. Ухитряется так спрятать, Андрей, что не найдёшь...  Живём мы на последнем, пятом этаже, дом старый, без лифта, пролёты высокие. Пока бригада поднялась, а он уже на полу лежит без сознания. Прокололи. Увезли. Опять спасли, хотя, конечно же, хорошо видели, что пьяного вытаскивают... Слава богу, главврач этой больницы мой однокурсник. Замял скандал... Какая-то с ним трагикомедия получается. Артист! Хоть смейся, хоть плачь. Извини...
Она промокнула уголки глаз и нос платком. И вдруг неожиданно, но как оказалось потом к месту, задала два, в общем-то, анкетных вопроса:
- Ты вроде не пьёшь?
- По нашим стандартам, нет.
- А отец на войне был?
- И мама... Он и она на самой передовой. Там и познакомились. Тоже чудом выжили. Отец несколько раз был ранен, две контузии. И у мамы, хирурга, серьёзное ранение. Прямо во время операции осколок от бомбы попал...
- Тогда ты должен нам помочь. - Глядя в глаза, она положила ладонь на мою руку, как бы придерживая, упреждая возможный отрицательный жест. – Может, где-то рядом с твоими воевал... Он добрый человек, не злой, не мстительный. Книгочей, литературу русскую, белорусскую, зарубежную прекрасно знает, книг самых разных полон дом. И что с ним происходит, Аркадий хорошо понимает. Болезнь у него такая, что делать - выше, сильнее воли. Которую война надломила... Он борется, он старается меня поддержать, быть не в тягость. Только это у него не всегда получается. Каждый раз, когда в командировку уезжает, моё сердце не на месте. Конечно, обещает, и, как правило, держится, но иногда срывается... Он не запойный, поверь, в какие-то дикие разгулы не впадает. И чаще всё обходится - выпьет немного вечером гостинице и только. Разве что поговорить любит, ты, наверное, уже заметил, особенно под этим делом... Но, бывало, и с утра опохмелится. А потом на работу в таком состоянии, подвыпивши, выйдет. Да ещё о чём-то выскажется, для заказчика нелицеприятном. Может, по делу говорит, но подшофе. Люди разные, некоторым это не нравится, идут, как говорится, на принцип: когда процентовку о выполненной работе не подпишут, а, бывает, и  сообщат в вашу «Наладку». Народ тут неплохой, но кому они нужны, эти неприятности. Особенно начальству...
Она оглянулась вокруг. Днём просторная, а сейчас ужавшаяся в наступивших сумерках до казённой уютности, общая комната нашего третьего теплотехнического участка отдыхала, стряхнув с себя людскую суету. В полутьме уже не так заметна была разноплемённость наполняющей её мебели, в запредельную тесноту которой каким-то невероятным усилием, как слоны в посудную лавку, вписались два громоздких кульмана, покрытые белыми попонами ватмана. Едва угадывались высоко под потолком фанерные «тумбочки» газоанализаторов, соседствовавших с многочисленными папками на подвесных полках, пунктиром опоясывающих помещение. На столах среди косоватых бумажных стопок с отчётами о проделанной в командировках работе, трубчатых рулонов со всяческими графиками, схемами и таблицами, сиротливо жались друг к другу в пластмассовых стаканах карандаши, ручки и рейсфедеры. Рядом ютились механические счётные машинки «Феликс» c колодезными коловоротами, наполовину раздвинутые логарифмические линейки, бруски разнокалиберных справочников и прочая дневная служебная дребедень...
Она опять перешла на вы, как бы подчёркивая значение сказанного.
- На вас, Андрей, у меня очень большая надежда. Прошу, присмотрите за ним в командировке. Конечно, я понимаю, это не ребёнка опекать. Но он не эгоист, умом осознаёт - близкие люди только добра ему хотят, и в ответ на запреты в истерику не впадает. Не выпендривается. И, в конце концов, ценит заботу. Поверьте, потом спасибо скажет... А, с другой стороны, от него в командировке поддержка будет не лишней, поможет. В теплотехнике вы, я знаю, ещё не очень?..
- Точнее, совсем не очень.
- Мне кажется, одному вам там пока не справиться, работа эта совсем не простая. А Лукьянов, конечно, знает, что и как нужно сделать, не даст ошибиться.
- Он и сейчас меня натаскивает, учит. Терпеливо.
- Ну вот, вы будете нужны друг другу... Я ему уже сказала, что вас попрошу в командировке меня заменить...
- Боюсь, полностью не получится...
- А полностью и не нужно. – Она, не совсем по-матерински, улыбнулась моей, вообще-то пошловатой, невольной двусмысленности. И не обиделась, приняв её как неуклюжую шутку. - Вижу, Андрей, что вы уже почти согласны. Поверьте, это будет всем на пользу. И тебе тоже...
Столько лет прошло и, конечно, все подробности нашего разговора уже выпали из моей, давно уже ставшей решётчатой, памяти. Не скажу сейчас в какой момент, но я согласился. Конечно, сыграло роль, что родители, как и Лукьянов, были на фронте, и оба, подобно ему, кровью и здоровьем с ней расплатились. И что просила за мужа тоже врач-хирург, как и моя, умершая совсем молодой – думаю, ранение сказалось - в тридцать семь лет мама. Острая тоска по ней не притупляется у меня до сих пор.
Всё это есть. Но не хочу здесь надувать щёки и набивать себе цену. Она и так, без ложной скромности говоря, - выше некуда, не каждому по карману. ПризнАюсь, в этот момент прагматический интерес оказался не на последнем месте. Большим предвидением я никогда не отличался, но тут осознал, что жена Лукьянова предложила разумный выход из моего непростого положения, в котором я очутился в «Наладке». Положения пока ещё неумехи.
Можно сказать, мы с ней, заключили... Если хотите, назовите - союз, а если иначе - сделку.
Более того. Дабы не показаться слишком слезливым, в том числе и в буквальном смысле, (а это, между нами говоря, с годами частенько стало случаться), цинично отмечу:  неизвестно, что сыграло главную роль в моём согласии - возвышенное или земное...
И более «более того». Не помню, тогда или сейчас, по старой памяти, возникло подозрение – не по этой ли причине меня взяли на работу в «Наладку»? Загодя, не просто к общей, а к всеобщей пользе, «спроектировав» наш с Аркуней эффективный рабочий тандем.
Я не в обиде. Хотя, в общем-то, не люблю когда мною манипулируют, берут, как того жеребчика, под уздцы, чтобы поставить в стойло. Сразу начинаю брыкаться, зачастую себе во вред. Такой, не самый дальновидный, характер...
Однако тут иной случай. Кто-то, возможно, тот же начальник теплотехнического участка Виталий Пилько, можно сказать, сложил пазл из нескольких разнородных, но взаимодополняющих друг друга фрагментов и получил красивую «картинку». Заранее всё хорошо просчитав.
И правильно поступил. Разве благие намерения обязательно должны базироваться на бездумье? Почему-то считается, что только злой умысел, какая-нибудь коварная интрига зиждется на тщательной подготовке, расчёте, а хорошее дело лишь результат экспромта, каприза, сиюминутного порыва души. Получается некая легковесность, можно сказать, мелкотравчатость добра.
С чем я, записной альтруист, конечно же, категорически не согласен. Добро также глубинно в человеке, как и зло...
Мир стоит на людях, продумывающих добро.
Просто они не столь заметны, потому что, как правило, не крикливы. И чураются лозунгов.

Так сложилась кентаврическая производственная бригада. Союз слепого и безногого, которого незрячий, несет на себе, прислушиваясь к его указаниям сверху. Здесь нет никакой самоуничижительности – просто издревле присущая мне образная констатация факта. Это не стоит трактовать буквально, хотя, по сути, так оно и было: я, почти полная темнота в теплотехнике, помогал частенько склонному к обезножению, но зоркому в профессии Аркуне, приступить к работе. К общей пользе, достичь которую каждый по отдельности мы не могли...

География наших командировок получилась, что называется, с размахом. «Наладка» обслуживала заводы министерства автомобильной промышленности, щедрой рукой государства разбросанные по обширной территории Союза. Были, конечно, они и в Минске. Тот же МАЗ, к примеру, или подшипниковый, автоматических линий, шестерен... Ну, и так далее – несть им числа даже в столице Беларуси, а обо всей, в те времена запредельно огромной державе и говорить не нужно - всяческих объектов автостроения было тогда в разы больше чем в нашей синеокой. Поэтому моя с Аркуней восьмилетняя многотрудная деятельность протекала в основном в командировках от сибирского Ишима до латвийской Риги. Между этими крайними точками затесался не один десяток предприятий России, Украины, Прибалтики и, разумеется, Беларуси, котельные которых нуждались в услугах «Наладки».
Правду говоря, тут я слегка загнул. Что со мной иногда бывает. А если честнее, то не слегка.
На самом деле, помощь «Наладки» не очень-то была и нужна. Типовые котлы на всех этих предприятиях (до сих пор не затёрлись в голове их рокочущие названия: ДКВР-10 и ДКВР-20) поставляли заводским цехам и службам перегретый пар под давлением десять или двадцать атмосфер. Поставляли исправно и без особых проблем. Потому что обслуживали котельные грамотные мужики, как правило, неплохо знающие своё дело.
И если честно, то приезжали мы в основном для того, чтобы заказчик мог пополнить ещё одним пунктом «Перечень мероприятий, направленных на дальнейшее улучшение, совершенствование работы в свете решений... исторического съезда партии... выполнения годового плана... заданий... пятилетки...» Ну, и так далее.
Ничего особо экзотичного в этом не было. Отчётность при развитом социализме процветала, становясь доминирующей в производственных отношениях. Повсюду сооружались бумаженции, которые можно без особого преувеличения определить как нечто среднее между индульгенцией и фиговым листком. Такой справкой на местах предусмотрительно пытались прикрыться от всяческих проверок сверху, а то и просто посылая чиновникам в министерство дежурный «отчёт в ответ на ваш запрос»... Мол, не спим, совершенствуемся.
И все при деле. Бдим.
Под лозунгом: «Лучше перебздеть, чем недобдеть». Реминисценция классического афоризма незабвенного Козьмы Пруткова.
В общем-то, вся эта суета сует была данью бюрократии – правящему в СССР классу, миропонимание которого зиждилось не на здравом смысле, требующем вдумчивого осознания объективной реальности, а на выполнении руководящих указаний, как тогда говорилось, следуя генеральной линии партии.

Во навалял! Ежели всю эту заумь пытаться в цвет на фене ботать, так на фиг у тебя, читалово, не прокатит!
Стоп, стоп, фильтруй базар, авторюга! Понесло не туда...
А вааще заметьте, ребзя, ништяк бакланю! Не западло шесть лет в универе на заочном журфаке чалился! Наблатыкался по-научному.
Падлой буду - не гоню, век воли не видать!..

Так что со здравым смыслом в стране было не очень. Чиновничество от него шарахается, ему проще и удобнее, ретиво взяв под козырёк, по быстрому сварганить циркуляр «в свете решений по дальнейшему...»
Главное – прокукарекать! А потом хоть солнце не взойди и трава не расти!
Но тут они, в конце концов, сглазили. Рано или поздно от подавляющего и вытаптывающего всё вокруг себя всевластия номенклатуры подножный корм, действительно, стал расти всё хуже и хуже.
Истощились ресурсы, возрос пофигизм населения, в разы удлинились очереди за всем. Держава начала хиреть...
Бюрократия, не меняясь и ничего не желая менять, по сути, путая причину со следствием, рефлекторно пыталась спастись, ужесточая правление, выжигая инакомыслие, раскрашивая весёленькими красочками потёмкинский фасад Страны советов, точнее, не советов, а указаний сверху. В общем – латая дыры в ветхом тришкином кафтане.
Напрасно... Увы, не сразу, но рано или поздно чиновничье государство само себя пожирает. Не осознано. Вслепую.
Не премину вставить к слову, вычитанную в каком-то медицинском фолианте историю, случившуюся с обожжённой в районе ануса задницей. Скажем, сел человек, оступившись по пьяни, в костёр. Организм, если без вмешательства врача, вслепую начинает восстанавливать эпидермис, то есть кожный покров. Однако, появившиеся коллоидные рубцы, заодно заращивают не только ожоги, но и задний проход.
 И несчастный – кушать-то хочется! – погибает, переполненный и отравленный, сами понимаете чем. Можно сказать, своей вторичной сутью, которой деваться некуда. А безотходных производств не бывает...

Под сенью негаснущей служебной переписки между заводом и министерством «Наладка» командировывала нас на объект, чтобы проверить работу тех самых декавээров 10 или 20. И выдать на-гора какие-либо рекомендации.
По здравому смыслу в стране, да и во всём мире, существует межотраслевой котлонадзор, который и без нашего участия призван по определению контролировать функционирование котельных, безопасность их работы, соответствие проектной технологии, паспортным данным. Ну и так далее.
Что эта грозная организация делала и делает.
Мы же, были здесь сбоку припёку, параллельно с котлонадзором выполняя, в общем-то, ту же работу. Зато это происходило в рамках кипучей внутриминистерской деятельности автопрома «по дальнейшему...»
Так что в целом, прибывшие на завод представители «Наладки», лишь фиксировали положение дел, которое начальник котельной и его инженеры и без нас прекрасно знали. Но всё это воспринималось всеми как рутинная норма жизни. Таковы были правила игры в бумажную перепасовку между заводом и министерством. Или министерством и заводом. Или заводом и министерством. Или...
Туда-сюда, обратно – тебе и мне приятно!
Извините... Пошловато, но к месту. А я ради красного словца чё хош наваляю...
Ещё раз пардон. Как говорил мой однокурсник в горно-металлургическом техникуме Толик Киянов: Мне стало так стыдно, так стыдно, та-ак сты-идна-а!.. Что я чуть не покраснел!

Но я буду неправ, если представлю наши командировки, только как ничем не наполненную, пустую формальность ради галочки в очередном отчёте завода министерству.
Специалисты в общем деле всегда найдут о чём поговорить друг с другом. Аркуня часами обсуждал с местными котельщиками, скажем, достоинства и недостатки конструкции новейших форсунок для распыления жидкого топлива, или механизмов золоудаления, если агрегат работал на твёрдом, или оптимизации щёлочности воды, поступающей в котёл для последующего превращения в пар, или прочих премудростей теплотехники.
Но эти разговоры оставались разговорами, даже если собеседники не сомневались в пользе внедрения каких-то новаций, о которых рассказывал Лукьянов. Как правило, денег у котельщиков на этот технический прогресс не доставало. К тому же – и что самое главное - большой заинтересованности в экономии не было. Цена так называемых энергоносителей в те времена в стране была копеечной. Поэтому особого резону уменьшить расход топлива у руководства завода не было. Сэкономишь, а потом, глядишь, и фонды на солярку или на уголь министерство в следующем году своему подведомственному предприятию срежет. Что чревато...
Нет, конечно, какие-то результаты этих общений с заводчанами были. Но настолько мизерные, что сейчас я их и не упомню. А ведь Аркуня был теплотехником, как говорится, от бога. И не от Бахуса, как кто-нибудь из вас, дорогие читатели, не без ехидства мог бы подумать, а от того, самого-самого. И какой-нибудь хозяйчик, проклятый капиталист, конечно же, хорошо бы его подоил себе на пользу.
Но эти деловые личности нам не встречались. В те времена простым смертным можно было их - страшных и ужасных эксплуататоров трудового народа - узреть только на страницах сатирического журнала «Крокодил»...
Так что разговоры оставались разговорами.
Конечно, принимать участие в этом общении профессиональных теплотехников в силу своей плинтусной по уровню квалификации я не мог. А нечленораздельно мычать и кивать китайским болванчиком – этого было мало; междометиями и глубокомысленной мимикой в такой ситуации не отбрешешься. Рано или поздно мои ослиные уши самозванца стали бы заметны окружающим.
Поэтому в такой момент Аркуня вполголоса отдавал команду: давай, пацан, хавайся У бульбу! Что в переводе с белорусского означало: я тут поговорю, а ты, от греха подальше, молча бери газоанализатор и шагай за котёл, к заднему его выходу. В этом укромном и слабо освещённом месте нужно было подключить прибор к приваренному для нас местным сварным штуцеру на дымовой трубе и несколько раз измерить содержание СО2 в уходящих в атмосферу газах.
Кстати, чаще всего, мой начальник небрежно называл задний выход котла задним проходом. Что лишний раз говорило о его высоком профессионализме. Кроме шуток! На короткой ноге не по злому, а по доброму можно быть только с чем или с тем, кого хорошо знаешь.
 
Иногда, вместо «пацан» или «Андрей» он бурчал:
- Ладно, Остап, двигай мерять углекислый газ. - Имея в виду моё сходство с незабвенным великим комбинатором Ильфа и Петрова, который тоже безо всяких оснований примерял на себя эту уважаемую профессию.   
«И меня похоронят, Киса, пышно, с оркестром, с речами, и на памятнике моем будет высечено: <<Здесь лежит известный теплотехник и истребитель — Остап–Сулейман–Берта–Мария Бендер–бей...>>»
Правду сказать, «Остап», с лёгкой руки Аркуни, стало моей кличкой в нашем слитном кентаврическом коллективе. Что мне, в те времена уже слегка начитанному, льстило. Бендер был моим героем.

Как видите, моя производственная деятельность в командировке ограничивалась измерением СО2 в уносящихся в небо - на все четыре стороны света – продуктах горения. Это составляло примерно один процент, причём самый элементарный, от общего объёма работы, которую нужно было выполнить в котельной. Всё остальное было на Лукьянове.
Иногда он, не без иронии в мою сторону, так и говорил о себе, переиначивая поговорку:
- Бригада «Ух», работаю за двух.
Но мы оба понимали, что это только слова...

Зато финансово-хозяйственная составляющая функционирования нашей бригады лежала на мне.
Как мы с самого начала договорились с женой Аркуни, так сказать, согласно заключённому пакту, накануне нашего отъезда она приносила его командировочные деньги. Бывало, и он сам отдавал. Под её незримым контролем.
Вручал с глубоким вздохом, конечно, больше показным. И пародируя это действо, наставительно присовокуплял к нему парадоксальное: Только смотри, пацан, - не пропей казну...
Думаю, изначально присущая Лукьянову в обиходе ирония, придавала нашему, довольно-таки экзотическому, слегка нелепому союзу, юмористический оттенок. Нарочитая язвительность помогала ему, да и мне тоже, легче переносить больничный режим закабалённости нездорового человека.
Всё было рядом – и незлобивое вышучивание друг друга днём, и внезапные мои ночные пробуждения, чтобы растормошить Аркуню, страшно кричащего во сне на соседней гостиничной койке. Война снилась. И смерть.
Впрочем, я не очень пугался. Его жена сразу предупредила, что так с ним бывает...
   
Правду сказать, в общем бюджете нашего выездного хозяйства не было ничего необычного. То была норма жизни в командировках у всех инженерных бригад «Наладки», засылаемых перстом указующим руководства в различные города и веси Союза.
Два шестьдесят! Этот чеканный набор цифр из далёкого уже прошлого не вытравят из моей головы, как из памяти миллионов моих тогдашних современников, никакие жизненные перипетии. Именно столько не одно десятилетие полагалось в Советском Союзе каждому командированному – разумеется, из простых смертных – для прожитья в других городах. Предлагалось на два рубля шестьдесят копеек в день, (не считая автобусно-трамвайно-троллейбусных транспортных и прочих мелких расходов), завтракать, обедать и ужинать. Где захочешь, хозяин-барин... Можешь в заводской столовке, а можешь в кафе или ресторане шикануть. В общем, ни в чём себе не отказывай!
В народе этой расточительной и неусыпной заботе государства о здоровье рядовых граждан ставили точный окололетальный диагноз:
Жить, конечно, на два шестьдесят можно... Но двигаться уже нельзя!
И, тем не менее, то была хоть какая-то, но поддержка штанов командированного человека. Особенно для тех, у кого основной «оклад жалованья» был существенно понадкусан разными выплатами.
  Прав был мой двоюродный брат Женя, охарактеризовав кадровую структуру «Наладки» как прибежище алиментщиков. Таких финансово травмированных личностей в нашей доблестной фирме набирался существенный процент.
А что делать мужчине, если из его и без того куцеватой зарплаты, помимо налогов, изымается после развода четверть, а то и треть на содержание детей в покинутой им семье? Один выход - найти работу с выездами в другие города. Причём на длительное время.

Обычный срок командировки в «Наладке» был 20-25 дней. А это приблизительно 60 рублей в месяц - существенный приварок к жидковатому содержимому финансового котла алиментщика. У некоторых матримониальных бедолаг командировочные превышали половину основного оклада, искромсанного выплатами. Притом, что немаловажно, заветные 2-60, как та священная корова, были неприкасаемыми. Налогом они не облагались.   
Тем не менее, этот доппаёк не позволял нам, простым смертным, особо разгуляться в чужом городе. Поэтому в чемодане или дорожной сумке у каждого командированного баловнем покоился, прихваченный из дома, бережно упакованный в коробочку или футляр, кипятильник. С его помощью в гостиничном номере варились супчики-пельменчики, кофе-чаи и прочий харч, который, конечно же, обходился гораздо дешевле, чем столование в местных предприятиях общественного питания.
Не страшно, если ты запамятовал взять в дорогу, скажем, смену белья. Как-нибудь перетопчешься-подстираешься в душевой! Но если ты забыл кипятильник?!.. Тут уже - трагедь, сродни потере в войну продовольственных карточек!  Ведь в магазинах в те времена найти его было очень трудно. Разве что по блату. Дефицит...
Особо не совру, если скажу, что этот агрегат воистину стал неотъемлемой и незаменимой частью жизни многих, если не абсолютного большинства, советских людей.
До сих пор непоколебимо уверен - на гербе и флаге СССР, помимо серпа и молота, нужно было в это перекрестье вставить ещё одного народного кормильца - завитушку кипятильника. Почему бы и нет? Орудие убийства - автомат Калашникова некоторым странам не западло на своём стяге малевать, а нам кипятильник, эту роднулю из роднуль, вроде как и не в жилу? А ведь он – воистину символ нашей неубывающей тяги к уюту и благополучию! Это лишний раз напомнило бы граду и миру, какие мы кроткие, спокойные и незлобивые зайки!

Век воли не видать, если базар гоню. А кто не догоняет, то можем и утюг на пузо приземлить!
Или кипятильник... В рабочем режиме.

Ну, а ежели в гостинице вы живёте с коллегой в двухместном не просторном номере (одноместные были не про нашу честь), то варить по разным углам себе еду, исподтишка косясь и принюхиваясь в его сторону – несколько жлобовато. Дурно попахивает миазмами коммунальной кухни. 
Это все понимали и, конечно же, держали так называемый общий стол, а проще говоря, скидывались на покупку продуктов, по-семейному готовя на двоих, а то и на троих. И частенько ещё и соображали на троих или на двоих из сэкономленных на пищевом самообслуживании денег.
Поэтому мы с Лукьяновым не выглядели белыми воронами, а были как все в трудовом коллективе «Наладки». Ну, а то, что находившийся в моём кармане, общий кошелёк содержал не только харчевые, но и все остальные Аркунины деньги, то это наше личное дело, никого не касаемо. Да мы с ним особо на этот счёт и не распространялись. Что было несложно - в командировки ездили вдвоём, и наблюдать за нашим образом жизни было некому. Так что общественность «Наладки» была не в курсе.
Конечно, с его стороны более-менее регулярно предпринимались попытки нарушить заключённую конвенцию. Иногда они оказывались успешными.
Таки да, наш кентавр скакал, местами сбоивая.
Конец первой части.