Кубики

Подчас мы накрепко привязываем окружающее к своей координатной сетке. Больно ранимся. Или – выбираем «не догадаться» о приключающейся подмене.

Как, припоминается, в летнем детстве, когда разномастно-многовозрастной компанией коротали мы время в приморском санатории и, кажется, порядком томились…

Совместного озорства хватало, конечно, для вечерних вылазок на чужую танцплощадку. Причём, вылазки производились в буквальном-таки смысле: надо было одолеть дремучие области таинственного парка и форсировать каменный забор соседнего дома отдыха. Во тьме стена выглядела монументально-неприступной, однако, на подходе, чуть подсвечиваемая спицами тусторонних фонарей, обнаруживала козью тропу: песчаниковый «кубик», скреплённый осыпающимся раствором, предоставлял вполне удобные ступени.

Взрослые танцы, ласковая тягучесть духовой меди и первые приглядки друг ко другу: «такие» мы – или какие-то не такие…

Это было упоительно: лёгкий привкус опасности от запретной «самоволки», непередаваемо ласковый приморский воздух, с нотками смолистой эльдарской сосны** и пряного витекса…

«Так мои сосны приветствуют Вашу милость», –  шутил Эльдар, –  взрослеющий вьюнош, примерявший рыцарство в адрес самой хорошенькой девочки нашей смены. Детство подходило к концу и мы все уже чего-нить примеряли.

Сама пассия смутно прибаливала декадансом, очаровательно путаясь в своих утончённых переживаниях, что её ничуть не портило. «Ведь я живу на улице «Листопадная» – легонько вздыхая, приговаривала она. И это была чистая правда. Такая улица существовала в тогдашнем бакинском пригороде.

Возвратный форсаж, после ночного закрытия танцпола, завершался не сразу, когда мы, напитанные хвоей, беспечностью и убеждённым ожиданием всего только самого лучшего, – вытаскивали матрацы (кажется, ватные), на лоджии и сквозь балконные решётки рассказывали друг другу всяческие истории – правдивые и нелепые: кто уж чем гордился.

Однажды за общим щебетом,вдруг, именно вдруг, неожиданно раздельно:
– Ну, я же не хотел!! А она согласилась… – донёсся из соседней палаты знакомый голос, с интонациями антонимичными рыцарским.

В ответ с Листопадной улицы нечётко зашелестели шёлковые упрёки.

Кажется, наступившая тишина и была провозвестницей взросления. Потому что после паузы мы потащили свои матрацы внутрь, пряча глаза, несмотря на темноту. Преступная «она» просто перестала дышать. Услышав напоследок ломкий баритон:
– Да я в шутку пригласил её танцевать! Кто ж знал, что она не откажется...


                II

Глянцевая фотография выцвела и смотрится подкрашенной позже. Пигментами, напоминающими антисептики, вполне себе, врачующие неглубокие воспаления.
 
Изумрудной бриллиантовой зеленью оттенён гранёный массив чётко стриженых кустов прогулочной аллеи. Наши летние платьица – марганцовкой разной интенсивности, с диковинной цветовой растяжкой от невесомой дымки чьего-то летучего сарафанчика, через уплотняющееся тепло лиловатой девичьей блузы – до полновесного розария под расстёгнутым халатиком разомлевшей медсестры.
 И ещё йодово-жёлтая рубашонка малыша у скамейки, разгадывающего, как сложить рассыпавшиеся кубики…

 Малец на фотку попал случайно и вообще был не из нашей смены. Но к нам порой навязывался от дремучей скуки, особливо, полуденной, – обычно со своим арсеналом настольно-всяческих игр.

Почему мы не убегали  на море?! Которое, хоть и не в полушаговой доступности, но было, всё-таки – рядом! Шуршало ракушками в мокром песке, по-кошачьи вздымалось, «запугивая» скалы или тонко дрожало в лунках прибрежных камней над нежнейшими водорослями…

Ну, да, не принято. И даже запрещено, но в таком неспокойном возрасте, – какие там, позволения …

А послушные мы отправлялись из столовой по душным покоям (время повсеместных кондиционеров ещё не настало), для предписанной сиесты.

На следующий день после достопамятного разговора, с соседкой по этим царским палатам, – луноликой Тонькой, мальчишески стриженой, с канапушками, припрятанными загаром и угловатой пацанской грацией, мы  уныло приплелись отбывать положенное время взаперти.

Хоть в кубики играй!

Деревянные, со знакомыми сценками уютных сказок на гранях, они брошены были мальцом на нашем столе. Сюжеты остались полусобранными, тем более, что строительного материала явно недоставало.

Включили белый пластмассовый радиоприёмник на стенке, тихонечко, чтоб взрослым за стенкой не мешать. Всё чинно. Даже муха вежливо передвигается по полу. А может, неохота просто взлетать.  Остановилась. Стала потирать лапками, забавно попадая в такт начинающейся мелодии.

– Глянь, как твистует – наблюдала Тонька, положив подбородок на кулачки. По радио транслировали что-то знакомое… «Метелицу»! В самый раз для такой жарищи.
– Деля поёт! – обрадовалась я.
– Какая Деля? – скептически скривилась девушка.
– Мирина сестра. Помнишь, навещала нас подружка?
– Ты чё, вообще? Севиль не узнала чё ли?!
А надо сказать, это был пик популярности квартета «Севиль». Даже постфактум, «вслед», – ибо распался. И Вагиф Мустафазаде уже пребывал в статусе недосягаемой легенды. Хотя нет, это слишком нынешняя опция удешевления смыслов. Он просто  был очень любим. И угловатой школьнице из промышленного Сумгаита весь его ансамбль представлялся инопланетянами – без шансов пересечения с мардакянской*** реальностью.

Но тогда у нас было ещё много времени впереди.

 – Тонечка, отчего ты вопишь? – вежливо-покровительственные интонации предварили хореографическое восшествие героини с улицы Листопадная.
С изяществом персонажей Нади Рушевой она застыла, капризно воззрясь на  детские кубики.
 Перепутанные. Из туеса с пирожками вместо Машенькина личика торчал пёсий нос, а головы у медведя не было вовсе.

Ну и что?

– ...Вот оно как... Не хватило. Просто не хватило с в о е г о!

И вместо недостающей мишкиной головы решительно водрузила кубик Рубика.

«Рыба!» – мелькнуло у меня  дворовое восклицание соседских доминошников.
От резкого звука подпрыгнула муха, но взлетать ей было лень.
Девочка покинула помещение. Нам до неё было далеко.

А теперь занавес.

Только совсем крохотным шрифтом, как бегут в конце показа титры, мало кем читаемые, следует добавить, что этот диковинный кубик, презентованный ей далёким кузеном, мы видели впервые, не говоря уже о двадцать первом письме Баламута****, которое я вообще прочла едва ли не четверть века спустя.

Робким сквознячком из-под створчатой двери повеяло неясно. Тихо-тихо.

Кубики до сих пор ещё недособраны. Но мы об этом забывать будем на протяжении всей жизни.



*Любые совпадения совершенно случайны
** Апшеронский эндемик
*** Мардакяны – курортный пригород Баку.
**** Льюис К.С. Письма Баламута.