Ангелина Сергеевна

   Ненавязчивый советский сервис порой бесил. Ладно бы еще сосиска сморщенная, а гречка машинным маслом отдает, но если нянечка сует тебе тарелку, не выпуская половую тряпку из рук, а этой тряпкой она только что мыла полы в туалетах… Это, извините, перебор. А ведь нянечка по натуре — доброе существо, у нее двое внуков в первом классе штаны протирают. А что халат хорошо бы хотя бы раз в месяц простынуть, это ей просто невдомек.

   — Что вы смотрите? Сосиски брать будете или вам биточки?

   Ангелина Сергеевна, преодолев брезгливость, выбрала биточки и примостилась у окна за обшарпанным столиком. Она жевала, не ощущая вкуса, лишь бы перехватить кусок и копыта не откинуть. Дома Герка некормленый, а еще надо обскакать окрестные магазины и по очередям потолкаться. Приличного мяса без боя последнее время не выкидывали. Снабжение района упало.

   Она присматривала за красным уголком в школе. Рабочий район, на отшибе, у железной дороги. Учится одно хулиганье: в туалетах накурятся до тошноты, в раздевалке пальто посрывают и топчут ногами, в классах мебель переломана, а парты зубами обгрызены. Каким ветром ее задуло в такую помойку после литфака, она сама не понимала. Зубрила ведь Гете и Шиллера. Работа, правда, не бей лежачего, да и рядом с домом. До обеда пофилонишь, карточки ветеранов к стенгазете прикнопишь и домой, кормить оболтуса.

    — Ангелина Сергеевна, хорошо выглядите, серое вам к лицу. — В столовку вошел физрук Зотов.

   «Как же, к лицу, на крысу похожа», — раздраженно подумала она. Физрук, конечно, говорил искренне, но уж очень он недалекий и неинтересный. Картофель отварной, а не мужчина. Ангелина Сергеевна скорее стеснялась собственной внешности: чересчур строгая, нахмуренная, зарытая в серый драп-велюр. На голове накручен партийный колтун, а на ногах не туфли, а колоды нацеплены. Поневоле носишь всю эту мерзость, что выпускает советская промышленность для колхозниц. Так положено в школе, попробуй выпендрись – директриса сожрет с потрохами, на собрании пропесочит.

   Если надо приодеться, у нее водилась несколько шмоток: подружка поделилась чеками из «Березки». В импортных джинсах и блузке с распущенными волосами, если еще уделить должное внимание косметике, она выглядела не хуже солистки поп-группы. Фигурка стройная, девичья, черные глаза горят неукротимым огнем. Хоть на дискотеку, хоть на концерт… только не с кем. Жила она одиноко.

   Сынок Герка рос нервным, избалованным. Отчим еще лет пять назад сбежал из дома, напуганный выходками пасынка. Он наведывался по большим праздникам. Благообразный такой, пожилой с бородкой: профессор психиатрии. Ангелина Сергеевна и присмотрела когда-то этого старикана с одним прицелом, чтоб нервы сына какой методикой подлечил. Хлопоты не пропали впустую: к девятому классу Герка чуток поумнел, стал как все, не хуже. А был младше, давал прикурить. Сказывались дурные гены: отец Геры пил и чудеса творил неописуемые, а под конец с диссидентами связался и сгинул без вести.

    Каждое утро Ангелина Сергеевна смотрелась в зеркало и искала новые морщинки. Если не придираться, дела обстояли не так уж и печально. Да и кто будет пристально разглядывать? Раз в месяц она выбиралась в театр. Всегда одна, подруги как-то сами собой потерялись. Посидит, полюбуется на известных актеров, в буфете пригубит шампанское, прожует бутерброд с икрой, и домой. Обидно, тридцать семь лет – не возраст. У сына уже своя жизнь: с одноклассницами вовсю гуляет, паспорт получил. Так и шло время, пока не приключилось с ней наваждение.

   Весной, в марте, оказалась Ангелина Сергеевна на органной музыке: билет в школе подкинули. Там и натолкнулась она на Эдуарда, десятиклассника из своей же злополучной недоделанной школы. В тот день у нее и мысли никакой не проскользнуло… Она бы себя придушила за любую подобную мысль. Эдуарду было всего лишь семнадцать, на год старше ее Герки, только выглядел он мужественнее.

   Эдуард пришел не один – с девушкой, похожей на куколку. Лобик у девушки —  словно гладкая шелковая подушечка, ни одной складочки. В ее возрасте острых чувств или тягостных забот иметь не положено. Школьники выглядели празднично: приодетые и довольные. Юноша сразу узнал «тетеньку из уголка», и они разговорились в буфете за шампанским. Живой такой треп ни о чем, но непринужденный, веселый и на равных.

   Ангелина Сергеевна еще не отдавала себе отчета, но что-то в ней шелохнулось. Расслабилась сжатая годами пружина. Показалось, что вернулись беззаботные годы студенчества. Ожила легкая на подъем, остроумная и пытливая Геля, охотница почудить. Уж больно этот Эдуард обаятельный, свободный, общительный. Она мигом уловила в нем родственную душу: интеллект, начитанность. А главное – глаза у юноши были огромные, лучистые, изумрудные. От его взгляда поднималось настроение, хотелось петь и танцевать.

   Само собой вышло, что через неделю Ангелина Сергеевна принесла юноше почитать дефицитную книгу по философии. Он проглотил томик с неописуемой скоростью, вернул и попросил еще. Сначала робко заходил к ней в красный уголок, и они шептались за бюстом Ленина об идеализме и солипсизме. Потом он и домой к ней наведывался, уже совершенно не стесняясь, делясь новостями и идеями. Она поила юношу чаем с пряниками, умилялась живому уму, энергии и оптимизму. Побежали приятные дни.

   Ближе к маю Эдуард пришел грустный: поссорился вдрызг со своей кукольной дурочкой. Какие там, господи, ссоры в их годы, так – дуновение ветра. Но девица ушла с другим… Эдуард смешно хмурился, мял в руках не понадобившиеся билеты на французскую комедию.

   — Ой, а давай я с тобой схожу, как раз хотела этот фильм посмотреть, там же Пьер Ришар играет. – Ангелина Сергеевна сама не поняла, как она произнесла эту фразу, смутилась.
— Пойдемте, конечно, шикарный фильм, — в голосе Эдуарда не чувствовалось ни малейшего напряжения.

   Она расслабилась, могут же они быть как… слова нужного не подыскать в русском языке… как наставница и ученик. Все складывалось удачно: Герка в тот вечер гостил у дяди. А там и лето на носу: сыночка можно сплавить на месяцок-другой в деревню укрепить нервы. Подлая мыслишка про Герку все же промелькнула в голове молнией: уж больно истосковалась душа Ангелины Сергеевны по личной жизни.

   Кино оказалось и вправду веселым: Пьер Ришар сражался на зонтиках с убийцей-индусом. Ангелина Сергеевна улыбалась. Она сидела такой затаившейся пантерой в темноте, жадно впитывала исходившие от Эдуарда волны: запах, тепло тела, звуки голоса. Если бы она увидела себя со стороны, сгорела бы со стыда: старая безмозглая вампирша.

   После фильма они бродили под ручку до закрытия метро по пустынным бульварам. Весенний воздух кружил голову даже в шумном городе, среди машин. Беседа лилась непринужденно как ручей. Правда, она не понимала ни слова от волнения, а он рассказывал что-то очень умное из книжек. Домой она вернулась как пьяная, ее шатало. Заснуть не было никакой возможности. Ангелина Сергеевна ворочалась змеей на жесткой кушетке. Тело ныло, становилось то жарко, то холодно, пронизывало от позвоночника мелкой приятной дрожью. Губы ее сами шевелились и что-то шептали в темноте. Она уткнулась лицом в запястье, ощутила снова его запах, въевшийся в кожу, и укусила сама себя. Пришлось встать и налить теплую ванну…

   Нескольких дней хватило Ангелине Сергеевне, чтобы осознать ту пропасть, в которой она очутилась. В магазине она случайно натолкнулась на маму Эдуарда – приятную, немного полную женщину за сорок. Подкатила к горлу какая-то холодная склизкая тошнота. Свой школьный серый панцирь Ангелина Сергеевна теперь натягивала с отвращением. Бесед с училками избегала. Видеть Эдуарда в коридорах, болтающим с друзьями на переменах, было пыткой. Но, самое главное, она могла поклясться, Эдуард совершенно не изменился в отношении нее. Она продолжала быть для юноши наставницей, кем угодно, серой мымрой из красного уголка, собратом по философии, но только не объектом мужского внимания. Это казалось спасением, благородным поведением, но и кошмаром одновременно. Она перестала спать и есть, похудела и сама пугала себя из зеркала какой-то дикой кошачьей завораживающей красотой.

   Шел июнь, десятиклассники сдавали выпускные экзамены. В школьном дворе зацвела сирень. У Ангелины Сергеевны начался отпуск, Герка уже благополучно питался парным молоком и гонял на велосипеде с деревенскими приятелями. Сидеть целыми днями одной, уставившись в стену, оклеенную противными обоями в синих розочках, было невмоготу. Ангелина Сергеевна поняла, что должна наступить развязка, и никто ее не вытащит за шкирку из болота, кроме нее самой. Омут древних темных чувств засасывал ее с головой. Она кашляла от дыма сигарет и бродила босиком в расстёгнутом халате по пустой квартире, держа в одной руке пепельницу, в другой сигарету. В конце концов, не выдержала и загадала про себя: «пусть только он подойдет к телефону».

   Ангелина Сергеевна огляделась по сторонам, ей казалось, что на нее смотрят возмущенные глаза умерших родителей с портретов на стене. Она запахнула халат и, словно преодолевая невидимое плотное течение, пробралась в прихожую. На тумбочке стоял старенький телефонный аппарат. Усилием воли подавив озноб, она дрожащими руками набрала номер Эдуарда. Интуиция предательски молчала, не давала ни малейшего намека, что сейчас сказать. Трубку снял именно он, ее мальчик, и она уже проклинала его за наивность.

   — Эдуард, это Ангелина Сергеевна…
   — Здравствуйте! Представляете, я физику сегодня сдал на пятерку.
   — Молодец, ты умный… Ты сейчас один? Где мама?
   — Она уехала к сестре в Подольск.
   — Эдуард, ты не мог бы сейчас ко мне заскочить… Мне нужна твоя помощь…
   — Да, а что случилось?
   — У меня пленку в фотоаппарате заело, а будет обидно, там хорошие фотки Герки, — все же выдумала она лживый предлог.

   Она ведь знала, что Эдуард увлекается фотографией.

   — Конечно, забегу через полчаса, — голос был радостный, мальчик повесил трубку.

   Времени оставалось в обрез. Ангелина Сергеевна кинулась как бешеная искать этот чертов фотоаппарат. Где-то он валялся на антресолях, оставленный сгинувшим мужем-диссидентом. Нашла, но никакой пленки там, конечно, не было. Она упала на колени и разрыдалась. Потом, стряхивая слезы, истошно рылась в картонных коробках из-под обуви. Вот она пленка — старая кассета запихнута в какую-то нелепую желтую вату, вместе с аптечными пузырьками и запасными лампочками. Ломая ногти, ничего не соображая в этих крючках и затворах, она кое-как затолкала пленку внутрь. Кажется, ее и вправду заело. Прекрасно!

   Скинув с себя халат, она побежала к шкафу, глянула в ужасе на часы. Что надеть? Эта мысль отозвалась в голове резкой болью. Вырвала цветастое немецкое легкомысленное платье, показавшееся сейчас панацеей от всех бед. Она нацепила его через голову на голое тело второпях, кинулась к зеркалу. Надо смыть следы слез, затем наложить тушь, помаду, пудру, тени. Не забыть духи. Времени едва хватило…

   Пока Эдуард копался с застрявшей пленкой под черным чехлом, она жадно смотрела на своего мальчика, приходила в себя. Ей уже было безразлично все, кроме него. Желание перевесило остатки воли и стыда. От ее взгляда любой взрослый мужчина сошел бы с ума за секунду, а потом набросился бы на нее. Она и сама готовилась броситься точно пантера. Синтетическое платье липло к телу, жгло кожу, давило неуютными швами на грудь…

   Эдуард смотрел на нее абсолютно спокойно, его огромные глаза не выражали ничего, кроме дружелюбия, вежливости и желания помочь. У нее заломило в спине и появилось чувство обреченности. Однако этот невинный мальчишеский взгляд удерживал ее колдовскими цепями.

   — Слушай, у тебя рубашка порвалась, вон там, на плече. Сними, я зашью. – Голос ее зазвенел, ей показалось, что задрожала люстра.

   — Где? — он удивленно покосился на плечо, покорно стянул рубашку и протянул ее с выражением бесконечного доверия в глазах.

   Ангелина Сергеевна схватила рубашку словно знамя и заметалась по квартире. Перед глазами стоял этот детский невинный взгляд. Она мечтала упасть на холодный линолеум и распластаться без движения. Бледная как простыня, с помертвевшими застывшими глазами, она едва справилась с собой и, не контролируя движений, кое-как заштопала почти несуществующую дырочку.

   Эдуард, подобно юному греческому богу, спокойно ожидал на диване и продолжал настраивать чертов фотоаппарат. Через пять минут он уже надел рубашку и попросил разрешения позвонить. Она только кивнула в ответ, голос совершенно пропал.

  — Ало, Маша, привет, это я, — Эдуард явно был доволен. — Я физику сдал на отлично, а ты? Тоже? Молодец… Слушай, ну, давай в Сокольниках встретимся в пять, как обычно…
   Он положил трубку и улыбнулся.
   — Ангелина Сергеевна, хорошо, что вы мне Беркли дали в марте почитать. Знаете, солипсизм… в этом что-то есть. Вы не находите? Кроме нашего сознания ведь нет ничего достоверного в этом мире…
   — Да, ты прав, — прохрипела она, — в школе только этим не делись ни с кем. Ты на философский решил поступать?
   — Да, спасибо вам за все. Ну, я пошел?
   — Давай, заходи…

   Ей показалось, что где-то далеко на центральном пульте небесной канцелярии сейчас выключили звук. Наступила непроницаемая звенящая тишина, заодно исчезли и краски…

   Через неделю Ангелина Сергеевна все же выбралась в деревню к сыну. К осени она пришла в себя и приступила к работе, только осунулась и посерела лицом. Эдуард уже окончил школу и учился на философском. Школьные коридоры казались женщине ненавистными и мрачными. Зимой хранительнице красного уголка пришлось слишком часто брать больничный. К весне ей назначили подробное обследование. Врачи качали головами над ее странными анализами: гормональные всплески, антитела… Потребовалось съездить на консультацию в онкоцентр на Каширке.

   Биопсия оказалась отрицательной, но с гормонами предстояла борьба. Вот, если бы… эта мысль вызывала панический страх… она могла еще раз родить ребенка…

   Следующей весной, в майский день, когда Ангелина Сергеевна уже почти пришла в себя и влилась в обычную скучную жизнь, она столкнулась нос к носу с Эдуардом. Это произошло случайно, у палатки «мороженое», у выхода из метро. Она сразу вздрогнула: ее буквально пронзил его взрослый проницательный, мужской взгляд. Огромные глаза юноши в этот раз выражали вполне определенный недвусмысленный интерес. Никаких сомнений. Ангелина Сергеевна почувствовала жжение на щеках, как на морозе. Наверное, красные пятна пошли. Она пошатнулась и чуть не упала. Эдуард ловко подхватил ее под руку…