Замок на замке. Часть 1-ая

               
         


      N. B.
          К сожалению, в отличии от оригинала текста, набранного в «Ворде», параллельные сюжеты разграничить сочетанием обычного шрифта и курсива, не получилось — может, оно и к лучшему. Тем, кого это будет раздражать, дам совет: книг, достойных внимания, множество — ступайте!
          Если кто-то знает, как придать тексту более утончённый вид, пишите — буду признателен, В. Р.
               
               



                ЗАМОК НА ЗАМКЕ
               
                /параллельный, если угодно, рассказ — non humilis volumine/
               
               



                Малое стадо да спасётся.               
                Бернард Клервоский

               

               Задача, возложенная на меня, иного рода; и хотя я предвижу и предчувствую, что некоторые люди мысленно пригвоздят меня к позорному столбу, однако, поддержанный тем, что даровано мне богом, я спокойно буду дожидаться событий, какими бы они ни оказались.               
                Герман Мелвилл «Белый бушлат» /перевод И. А. Лихачёва/ 

               



                PREMIERE PARTIE: Pont; Douve; Treuil; Rempart               
                /ЧАСТЬ ПЕРВАЯ: Мост; Ров; Ворота; Стена/
               
               
               Intro. J. S. Bach “Messe in h-moll” BWV 232.
               Хвала Господу Всемогущему, создавшему эти благословенные земли, с их сочными пастбищами, широкими реками прохладных вод, густыми лесами, полными птиц и зверей, — славлю Тебя, Господи, за щедроты твои!   
               
               
                — T — (подъёмный мост) 
               
               
               Путь к моему замку был не прост: долог и труден. Едва заметная, ленивой змеёй растянувшаяся меж пожелтевших лугов, дорога, упиралась главою в чернеющий вдалеке лес, мрачностью своей пробуждавший во мне тревожные чувства и неясные сомненья. Глухой, размеренно-печальный звон далёкой колокольни, созывающий к вечерней, лишь подчёркивал моё одиночество и пустоту вокруг, сгущавшуюся вместе со спешащей мне во след, темнотой. А в такт унылому колоколу, кружили в сереющем небе траурным узором вороны, зорко поглядывая вниз: не помрёт ли кто-нибудь сегодня не своей смертью? Но и без того я знал: сумерки в душе — вечный спутник праведника, ибо не покладают рук приспешники Князя Тьмы! А потому, не ропща на судьбу и не надеясь на достойное воздаяние при жизни, я посильнее сдавил бока верного Лоэнгрина, намереваясь проскочить лес до наступления полной, «библейской» темноты. Пар вырвался из ноздрей коня, и мы поскакали во весь опор — туда, где будущее наигрывало «Saltarello»^ на костях надежды. Но, верно, настроение моё передалось и Лоэнгрину: он часто прял ушами, мотая, вздрагивал головой, сбиваясь с галопа на не свойственную ему иноходь, — конь явно боялся приближающегося леса.
                Хотя, не более двух часа назад, он спокойно, ибо не впервой, принял на свой круп брыкающуюся, глухо визжащую в душной тьме моего зимнего плаща, поклажу. Как и предупреждал Мон, верный мой осведомитель, она оказалась дьявольски красива — да и не могло быть иначе! И бесстрашная — дико вращая прозрачно-жёлтыми, в огромный янтарь, глазами; с копной разметавшихся, словно гнездо потревоженных гадюк, чёрных кудрей, она кинулась на меня, сжимая тонкими, смуглыми руками с пугающе длинными, хищными пальцами, искусно выкованный стилет, невесть как оказавшийся в её полузаброшенной, пропахшей дурманом полуночных трав и жабьих внутренностей, хижине. И мне стоило труда увернуться от разящего удара! Перехватив руку с кинжалом, я обхватил её за шею и резко сдавил: на время обмякшее тело споро замотал в плащ «ночного» цвета из добротной гасконской шерсти, стоивший немало — но фландрийские умельцы знали свое дело! — плотная ткань, что не в силу прикусить и злобной собаке, спеленала пленницу, как тутовый кокон. И вот сейчас, затихшая, перепуганная и жалкая, ещё недавно дикой кошкой бросившаяся, едва я показался на пороге, с пламенеющей яростью во взоре и почти нагая, она обездвиженной куклой лежала поперёк Лоэнгрина, позади меня, притороченная к конскому крупу кожаными ремнями, и вёз я её в свой замок. Да, как дворянину, на чьё воспитание в детстве мои славные родители потратили какое-то время — позвольте, наконец, представиться: Жан Огюст Мартен де Лабруа, 5-ый барон славного рода Лабруа — владелец замка, затерянного в бретонской глуши, небольших земель в округе, игнорирующий королевский двор с его праздностью и турнирами, чурающийся скотских увеселений и ложной учёности, а являющийся лишь карающим орудием в руках Господа — так исстари повелось в нашем роду, — и это не мой выбор.
                Оказавшись у первых, высоких, как столбы при храмовом входе, деревьев, конь сильно занервничал и почти остановился. Я всегда был склонен доверять инстинктам умного животного, но делать изрядный крюк, огибая лес, мне не хотелось — я торопился; сильно устав, я желал не простых человеческих радостей: сочного куска жаренного мяса, кубка добра вина и, коль после молитвы сон всё ж не придёт, жарких утех с грудастой молодухой из деревни — нет, я спешил допросить её до восхода солнца — оного требовал Устав. Кроме всего, не желая заподозрить себя в той осторожности, что подобно седине, ложится однажды на волосы, становится затем привычной и со временем переходит в обычную трусость, я резко пришпорил коня, заставив Лоэнгрина промерить копытами остаток окончательно заросшей дороги —
                вот же хреновы муниципалы: куда бы не глянул я, проезжая, везде являли свои бесстыжие лики запустение, безоглядное воровство и непуганое мздоимство. Нищенской блёклости поле, тянувшееся линяло-жёлтой скатертью вдоль грунтовки, украшали ржавые остовы брошенных сеялок и комбайнов — как скелеты диковинных зверей, оставленных здесь нерадивыми погонщиками, ушедшими в бессрочный запой, — когда-то, очень давно. Машину порою отчаянно встряхивало и подбрасывало на промоинах-ухабах, образовавшихся, видимо, после недавних затяжных дождей; и всякий раз я невольно морщился, искренне сопереживая верному железному «коню» Лоэнгрину — откуда взялось это имя, не знаю — просто естественным образом вынырнуло из подсознания. В миру же — AUDI A4 2006 г. выпуска, купленная с рук за ошеломительно низкую цену, но не в угоне, как могло бы показаться, хотя, не скрою, подвох подозревался неизбежным: на прямой вопрос, в чём же причина нечаянной благотворительности, владелец, молодец лет 30, с кроличьими глазами завзятого филателиста и простуженно шмыгающий носом, пусть на дворе, помнится, стоял и июль, почему-то глядя в сторону, хрипло обронил: «Бабки нужны, мужик, срочно… очень», — и более не углубляясь в его мотивацию, мы ударили по рукам, если таковым считать ватное пожатие влажной, как губка, ладони. Опять же, мне очень не хотелось, чтобы поклажа, не без труда уложенная в багажник, спеленатая во «фрицевскую» плащ-палатку, купленную на Е-бэе (наши, образца аж 1910 г., крепко озадачивали меня столь трепетным пиететом к традициям), вновь ожила от толчков и подала свой визгливый голос, до сих пор звеневший в ушах. Его обладательница тигрицей набросилась на меня, только завидев, очевидно намереваясь вволю нацарапаться и всласть накусаться, но я слишком дорожу своим внешним видом, отсылающим к далеко не последним образцам дендизма, поэтому без сожалений двинул ей в переносицу — pardonez, mademoiselle, но такова моя работа — служить клинком возмездия в руках Его! И вот мчусь я, не ведая сомнений, а встречный ветер, кидаясь на лобовое стекло, успевает размашистым опахалом освежить моё лицо. И, кстати, представлюсь: я — Олег Кириллович Данилов, 39 лет от роду, понятия не имею, каким ветром занесло моих пращуров в Россию; наш фамильный дар — умение пересекаться с единственным предком, полностью с ним отождествляясь. В моём случае, это рыцарствующий барон Жан де Лабруа, в текущем 1447-ом году от Р. Х., и мы с ним абсолютно похожи даже в мелочах, и уж тем более, в главном — оба мы охотимся за ведьмами...               
                Едва мы углубились в лес, Лоэнгрин коротко заржал и как вкопанный, остановился: тропу преградили двое грязных, смердящих дерзостью и неповиновением, холопа. Без труда угадывался главный — худой, нескладный, но при остатках амуниции солдата — беглый ландскнехт, скорей всего, или кондотьер^^, презревший тяжкую, но честную службу своему сюзерену и избравший удел грабителя, насильника и убийцы. Об этом свидетельствовал длинный, явно рыцарский меч в его руках, верней всего, принадлежавший когда-то благородному мужу, — а ныне неухоженный и тусклый, в пятнах расползающейся по клинку ржавчины, от своевременно не вытертой крови — возможно, тех несчастных, кого они повстречали до меня. Тут сзади послышался треск сучьев и громкая брань: из непролазных кустов, перекрывая нам путь назад, вывалился толстый, неуклюжий мужлан с испитым, рябым лицом, но изрядных размеров алебардой в руках, которой он, похоже, чуть себя не зарезал, выбираясь из зарослей орешника. Приняв подобие стойки стражника при королевских покоях, крепыш грозно направил оружие в мою сторону — я, безмозглым каплуном, угодил в немудрящую засаду, — пришлось торопливо спешиваться. Видя, как безукоризненно исполняется первая часть его плана, сочинённого где-то между 3-ей и 5-ой кружками свежесваренного пива, Главный горделиво глянул на помощника, довольно осклабился и громко, с нарочитой учтивостью, демонстрируя плебейский акцент северных, еретических окраин, по скудоумию своему посягнувших на величие Святой Церкви, произнёс: «Монсеньор, глубочайшие извинения — но мы должны испросить вас, куда и зачем вы держите путь в сей неурочный час, равно, что за странную поклажу на спине тащит ваш конь? — ходят давние слухи об авиньонском душегубе — всаднике благородной наружности, повинном в пропаже множества молодых женщин, так не вы ли это?» — сказанное благозвучием своим и гладкостью стиля, указывало на несколько отроческих лет, проведённых в монастырском послушании, и там же прочитанных нескольких, на всю дальнейшую жизнь, книгах.  Его компаньоны, разинув редкозубые рты, благоговейно внимали красноречию главаря, и даже в покойной полутьме лесной чащи, различался отсвет его безусловного авторитета.  Оба они были ему под стать, но только отчасти: не его ранга, числом из того бродячего сброда, что заполонил дороги и земли королевства после окончания Великого похода, — во время оного шедшие за рыцарскими обозами вслед, надрывными воплями и наскоро пришитыми к одежде крестами, причисляя себя к Святому Воинству, но тая в мелких своих душонках единственно искреннюю страсть: к насилию и мародёрству. А по возвращению в родные края, оставшихся в живых, вместо восторга и почитания, встретило глухое раздражение односельчан, продолжавших все эти годы усердно гнуть спины на сюзеренов, — но этих прилежно работать уже не заставить… И у всех троих по огромному кинжалу на боку — излюбленному оружию подлецов и злодеев.
                Коснувшись ступнями земли, я тотчас возложил руку на навершие своего «зуба дракона» и сердце моё забилось походным барабаном, а ноздри встрепенулись стягами на ветру, предвкушая ни с чем не сравнимый запах парной крови. Меч проснулся, обозначившись позваниванием прилежно выкованной стали о ножны, действуя на меня, как добро сваренный хмельной напиток, и сердце моё вздрогнуло от предчувствия знатной драки. Но я решил дать им возможность проявить себя христианами — вовсе не из любви к ближнему, а просто не желая задерживаться во всё более тёмном лесу. «Вот что я вам скажу: вы, двое, уходите прочь с дороги — и получите, так и быть, пару золотых экю — вам хватит на славную попойку со своими дружками. Но, коли нет, пеняйте, глупцы, на себя!» — в ответ ландскнехт дёрнул головой, с трудом отрываясь от наиприятнейшего занятия: разглядывания дорогой, затейливо плетёной конской сбруи, мысленно прикидывая, сколько он выручит у за неё в пригороде Ав и как много вечеров просидит в таверне, щедро угощая восторженных приспешников, и скольким девкам сможет заплатить за ублажение своей вонючей плоти, когда убьёт меня, и по-звериному оскалился: «Вижу, монсеньор, доброй беседы не получилось».  Кровожадно сузив глаза, он взялся за рукоять своего меча обеими руками — хотя ни вес его, ни длинна того не требовали. Наверняка, он не раз бывал на рыцарских турнирах — в цепи охранников-солдат, разносчиком воды, а может статься, и оруженосцем — чей меч у него в руках, не обагрён ли он кровью подло убитого хозяина-рыцаря? Но вынес он из увиденного там вовсе не то, что следовало: вместо резкого выпада против меня, отразить который было бы не просто, могущего меня ранить или, самое малое, обезоружить, наёмник картинно замахнулся мечом, высоко подняв его над головою. Я за секунду извлёк из ножен и, качнувшись всем телом, послал «зуб дракона» точно под задранную левую руку — и клинок вошёл в бренное плоть, легко располовинив по пути сердце разбойника, — тот умер, не успев понять, как же это случилось. Выдёргивая меч из тела оседающего в немом изумлении врага, я использовал затраченное усилие на разворачивание собственного тела, дав ему свободно крутнутся отбалансированным волчком вокруг своей оси, выбрасывая наотмашь при этом руку с мечом — приёму меня научил знатный мечник, Жан ле Менгр Бусико — один из лучших бойцов при дворе. Таращившейся во все глаза на мгновенную смерть вожака, его подручный, совершенно не ожидал «прилёта» клинка с другой стороны: рассекая воздух, со змеиным шипением рвущейся к умерщвлению, стали, меч без труда отделил безмозглую голову простолюдина от его тела, — дивная работа неведомого дамасского умельца, вновь проявила себя во всём своём ужасающем великолепии! Сей меч привёз трофеем из 2-го Великого похода мой прапрадед, 1-ый барон де Лакруа, знававший при жизни самого Св. Бернарда! Он завладел им, убив в честном поединке известного на юге Испании чернокнижника, огромного, злобного мавра, обагрившего руки кровью не одного десятка безвинных христиан. Говорят, клинок выковал искуснейший в тех краях кузнец, изрядно практиковавший чёрную магию, из бесценной дамасской стали. Не знаю, всё ли из этого правда, но пращур освятил затем меч в Иерусалиме, и клинок действительно оказался превосходным и не знал себе равных. Он стал фамильным мечом нашего рода, получив прозвище «зуб дракона» за необычность форм и чужеземное своё происхождение. Резкое ржание Лоэнгрина заставило меня обернуться: третий тать, с вываливающимися из орбит от ужаса молниеносной смерти сотоварищей, глазами, норовил алебардой достать мою лошадь. «Хо!» — знакомый Лоэнгрину с его жеребячьей поры хозяйский окрик, заставил его с оглушительным треском рвануть в ореховые заросли, прочь с тропы — меж мною и напуганным смердом более ничего не было, но длинное древко алебарды давало ему огромное преимущество — уклонятся от ударов, меж густых кустов по обе стороны от тропы, возможности не представлялось. Решив не искушать судьбу — что может быть горше и ироничнее, чем закалённый в боях потомственный рыцарь, павший от нетвёрдой руки деревенщины? — я перехватил меч за вершину лезвия — рука, хоть и в кольчужной перчатке, опасливо сжала смертоносной остроты узорчатый металл. Помогая себе всем телом, далее не раздумывая, я с короткого замаха метнул меч в по жабьи одутловатую плебейскую рожу. Попади он лезвием, я наверняка бы услыхал спетую мне восторженными лесными феями осанну, но меч ударил во врага рукоятью — и того оказалось довольно. Лихоимец взвыл от ужасной боли, выронив алебарду и ухватившись за перебитый нос — кровь полилась, как ручей на Пасху. В три прыжка я оказался подле него и сшиб с ног мощным, вобравшим всю злобу за непредвиденную задержку, ударом. Затем прыгнул на поверженное тело и большими пальцами, закованными в железо кольчужных колец, принялся выдавливать ублюдку глаза, ибо искать отлетевший в сторону меч, времени не доставало: от его вопля, казалось, отшатнулись ближние деревья; Лоэнргин испуганно заржал. Брезгливо отирая об листву руки, испачканные кровавой слизью, я подошёл к лежавшему немного в стороне, мечу. Сзади послышалось шевеление и стоны, и я обернулся: шатаясь, как пьяный, на трясущихся ногах, новоявленный слепец, причитая сквозь рыдания, пытался сделать пару шагов наощупь. Зрелище показалось мне жалким и жестоким, одновременно, и без колебаний я исполнил, третий раз за день, роль палача — крик был коротким и тотчас оборвался… Трупы я оттащил насколько смог, поглубже в чащу, — и вороны немедля огласили окрест резкими призывами сородичей на нечаянный, но славный пир. Оставалось только коротким свистом подозвать коня и заодно проверить, как чувствует себя «поклажа». Занятное всё же придумал я имя — Лоэнгрин —
                особенно применительно к тёмно-синему, пафосному немецкому автомобилю, но свой AUDI я называл именно так, заручившись неосознаваемым, глубинного свойства, союзом с бесчувственным, на первый взгляд, механизмом. И сейчас, покладисто урча добросовестно отлаженным мотором, он нёс меня в единственное достойное убежище — замок, расположенный на границе двух областей, в восхитительно малодоступной северо-западной глуши, отрезанной полутора сотнями вёрст от вечных спутников города — суеты и шума. Миновав резкий и несвоевременный, как вывих плеча, поворот, за которым сразу последовал крутой, заставивший немедленно переключиться на «пониженную», подъём; и взлетев на него в мефистофельском облаке пыли, я едва успел нажать на тормоз: преграждая дорогу без всякой возможности объехать, посередине ухабистой грунтовки стоял видавший виды мотоцикл «Урал» с люлькой, отсылая сухими лопухами свисавшей с боков краски, ко временам всеобщей коллективизации в здешних краях, которую вряд ли сразу могли припомнить и местные старожилы. Вокруг него, равно как и на нём, словно персики и лимоны подле кувшина на натюрморте, расположилась троица, достойная кисти умеренных способностей живописца.  Особи явно представляли местных — судя по «олимпийкам», кепкам и сапогам, мужиков. Претендовавший на звание атамана концессии располагался, исходя из заявленного статуса, в люльке, выпростав ноги поверх некогда дерматинового защитного кожуха, ныне явленного живописной, с люверсами через раз, бахромой. Глядя перед собой, с мрачной сосредоточенностью, игнорируя мир как досадную помеху, он углубился в посконно-провинциальную метафизику — лузгал семечки. Второй, мускулистый и невозмутимый, внебрачным сыном индейского вождя восседал спереди, ухватившись за развесистый руль, будто за рога укрощённого недавно буйвола, — как бы лишая мотоцикл даже попытки измыслить резвую самостоятельность. Ну, а третий, зажав подмышкой привычную для его образа жизни, монтировку, слонялся вокруг, изредка пиная всякий хлам, оставшийся в поле со времён сельскохозяйственных и животноводческих успехов. Поняв, что разминуться с аборигенами не получится, я поставил Лоэнгрина на «ручник» и обозначил готовность к диалогу, приоткрыв окошко со своей стороны почти в половину. Никто из присутствующих не изменил текущего рода занятий. Мне пришлось, чертыхнувшись, откашляться и с любезностью курортного конферансье произнести: «Не позволите ли проехать, уважаемые?» 
                Главный к этому моменту уже сменил сплёвывание шелухи на брутальную забаву со зловещего, скошенным клинком выдававшего «зоновское» происхождение, вида «выкидняком», коим с мрачным и сосредоточенным видом принялся клацать. Однако, заслышав просьбу, резво покинул капитанский мостик, сиречь мотоциклетную люльку, демонстрируя ещё не окончательно пропитую молодцеватость.
                — Опа, приятно слухать уважительный базар (снова щёлкнула «выкидуха»)! Слышь, земеля, это ты ведь домушку Голубцовых, на отшибе, который, прикупил, а?
                Названная фамилия мне говорила мало — купчую подписывала некто Старостина, скорей всего, дочь хозяев, но мой замок действительно стоял, как и прозвучало, на изрядном удалении от прочих домов, — потому я утвердительно кивнул.
                — Ай, молодца, без отрицаний! За то и перетрём, якши? — вопрос явно не подразумевал права выбора, и пришлось снова кивнуть. 
                — Слухай, зёма, а чё ты как мутно сюда наезжаешь, а? Мы вот с пацанами сечём (пацаны, с их красными, испитыми рожами менее всего годные, чтоб их так называли, молча кивнули — то ли заранее солидаризируясь со всем, сказанным вожаком, то ли в знак приветствия). На всякий случай я ответил тем же — пантомима вышла на загляденье, отчего Главный, не преминув сие отметить, моментально вскипел: — Х*ля ты тут киваешь, чё, всё по х*ю, да?! Не-е-т, землячок, ответку держать придётся: чё, спрашиваю, затемно наезжаешь, один, без баб, без кентов, чтоб, значит, шашлычок по водочку; не-а, ты тихушником так, мышью серой, — чё за дела? А свет-то, через ставенки глуховые, что ты поставил, всё равно до утра видать — астролябией, чё ли, там занимаешься? Компаньоны услужливо заржали, наверняка предполагая астролябию и мастурбацию звеньями единой смысловой цепи. — И чё в тачке зашкерился? Выдь, как фраер нормальный, потолкуй с пацанами — или очкуешь, терпила?!
                Главный привычно входил в приблатнённый, сходный с шаманским, экстаз, умело включив функцию «самоподзавода», но я сделал ещё одну попытку прослыть «голубем с оливковой ветвью в клюве»: — Послушайте, давайте, я спонсирую вас на хороший коньяк, и мы спокойно разъедемся — у меня масса дел, и будем считать, что я, как нормальный фраер, проставился за новоселье! Стало тихо: как я и предполагал, утончённым стилем изложенная просьба, вызвала у районного плебеса немедленное желание самоутвердиться, пусть только в глазах друг друга. Главный, сипло дыша, с видимым трудом удерживался в роли homme fatal^^^; но тут его опередил второй: бросив покрывать загадочными спиралями вытоптанное поле, он выхватил торчавшую под рукой, как зонтик, монтировку, и заблажил бакланьим фальцетом:
                — Вышел, б*я, из тачки, досмотр по полной тебе устроим, и багажник, сюка, сам открыл! Сказывают, как приезжаешь, положняком крупняк какой-то из багажника в дом чалишь — вот и проверим! —— сплюнув перед собой чем-то явно туберкулёзным, продолжил с ещё большим надрывом:
                — На выход, фраерина, рылом в землю, пока точилу твою прямо здесь не расх*ярил! — и злобно лягнул покрышку, после чего обежал Лоэнгрина сзади и с размаху вдарил «фомкой» по замку багажника — ладный немецкий запор, подобно частям вермахта, в этих же местах в 41-ом, встретившись лицом к лицу к русской удалью и размахом, не устоял и крышка багажника, жалобно скрипнув, капитулянтским образом приоткрылась, являя взору отщепенца то, что видеть ему и его дружкам никак не полагалось.
                — Сева, бл*ха, иди сюда! — заверещал он, подтверждая худшие мои ожидания.
                — Чё там? — нахмурив брови, оживился названный Севой главарь.
                — Да греби сюда, зырь — он, сучара, и взаправду маньячина! — заслышав вопли коллеги, с мотоцикла спешивался заинтригованный чернявый. Главный, барсом (вот уж не ожидал) метнулся на зов, с минуту постоял подле багажника, затем не спеша, крадучись, впритирку к машине, прошелестел к открытому с моей стороны окошку, и в прямоугольнике «бошевского» уплотнителя, как в рамке, показалось его ухмыляющееся рыло:
                — Ну, теперь чё прошепчешь в отмазу, извращуга? Кто у тебя там — малолетка, небось?
                — Значит, коньяка, вы, колхозники, не хотите… Зря, чудно бы посидели! — в полголоса, скорее для себя, нежели для иных ушей, пробормотал я и добавил: — А дверцу придётся красить!
                — Не понял, ты чё, фраер ох*евший, быковать, чё ли, надумал? — с угрожающей заинтересованностью Главный наклонился ещё ниже, сравнявшись переносицей с углом дверцы — что, собственно, мне и было нужно.
                — Дверцу, говорю, красить придётся! — громко выкрикнул я, глядя прямо перед собой, в «лобовое» — невидимым свидетелям закипавшей во мне ярости, долженствующим сидеть напротив, — и, щелкнув на панели клавишей блокировки замков, всем телом качнулся вбок, распахивая дверцу. Удар вышел что надо: судя по хрусту, с очевидным переломом носа, который знатно приложило штампованным углом. Главный, охнув, немедленно согнулся пополам, инстинктивно пытаясь прижатыми к лицу руками, удержать хлынувшую кровь — бесполезно, только запрокинуть голову вверх и мощным ватным тампоном. А я уже выхватил из внутреннего кармана постоянно носимую, и не раз выручавшую, добротную, точенную из ГОСТовского, многослойного текстолита, который не всяким топором разрубишь, «явару» — не знаете, что это? — полюбопытствуйте в интернете на досуге. Её мне, несколько лет назад, по тщательно прорисованному эскизу, крепко недоумевая «чё за хрень», выточил мой сосед, Лёша Ерофеев — высоченного росту, крепкого сложения, с веснушчатым, добродушным лицом рукастого добряка и выпивохи, кем он, в принципе, и являлся. К нам он прибыл с родной Псковщины, где сызмальства, с перерывом на службу в ВДВ, токарил в мастерских преуспевающего когда-то совхоза, но, после того, как по его выражению, при Ельцине там всё «бычьим хером» встало, он, тщательно прибрав всё медесодержащее в округе, подался в Питер, устроившись на местный, чудом сохранившийся, завод. И был Лёха, а именно так подходило ему больше всего, отличен той удивительной, но частой в провинции разновидностью задушевности, с коей ейный обладатель и песню хмельную за столом затянет, и в рыло вам кулаком, без жалости и особенных раздумий, заедет — просто, чтоб, значит, не забывалась, интеллигенция сраная, таку страну, бл*дь, развалившая. А на утро, искренне ничего не помня, явится к вам с бутылкой для душевного опохмела; в общем, та, неторопливо, но верно исчезающая прослойка аборигенов, что исстари звалась на этих землях «русскими». Но мой заказ Лёха исполнил отменно — ладно прилёгшая в руку явара…
                Кстати, добрый совет: решить, бить или не бить человека — it is a question — вы должны до начала драки, раз и навсегда разрешив для себя классическую дилемму — хищник вы или жертва (с учётом традиций здешней литературы: «тварь я дрожащая иль право…» — далее по тексту), тем самым определив свой статус. Но и здесь не всё так просто, ибо в схватке двух хищников победит не тот, чьи жилы крепче, а зубы острее, — нет, верх одержит самый безжалостный! Так что, ввязавшись в драку, отбросьте прежние наклонности к рефлексии и сопереживанию — целее будете, а начав бить, бейте часто и жестоко; не жалея, осыпайте противника градом деморализующих ударов по наиболее болезненным местам: ключицам, переносице, кистям рук и локтевым сгибам, наконец, коленям, — так нас учил весьма недешёвый наставник по «уличному» рукопашному бою, быв. сотрудник подразделения по усмирению бунтов в колониях и тюрьмах,  — стараясь превратить его конечности в обвислые плети, а лицо — в кровавое месиво, в противном случае, не сомневайтесь, это проделают с вами. Именно он-то впервые и продемонстрировал нам поразительную эффективность небольшой с виду «палочки» — явары. А я, стоит отметить, учеником оказался прилежным…
               …придала уверенности и разбудила звериное желание крови — коротко замахнувшись (важна резкость, а не замах), я зачеканил ею согнутому Главному под основание черепа — тот незамедлительно рухнул на колени.  — А-а-а-а! — оглашая округу диким воплем, выпучив глаза так, что это сделало бы честь наследственному обладателю базедовой болезни, размахивая монтажкой, как драгун палашом, ко мне бросился его подручный. Дав расстоянию меж нами сократиться до метра, я, ничуть не заботясь о внешней привлекательности собственных телодвижений, рухнул подкошенным стеблем, чуть в сторону, на поджатое под себя левое колено, а выброшенной правой ногой, чётко подсёк незадачливого «драгуна». Продолжая орать, дегенерат по стремительной гипотенузе направился к земле, — в кою и впечатался, проехав по ней с метр и подняв декоративное, зрелищное облако пыли. Я не стал мешкать — к чему? — это вам не кино, и никто не оценит постановочной удали, — вскочив на спину поверженному в дорожный прах врагу, я, с пьянящим треском ломающейся кости, резко вывернул подонку руку с монтировкой. Гадёныш завопил что есть мочи, вплоть до райцентра, и я без жалости прервал его вокализы точечными, крайне болезненными ударами яварой по голове — желанная кровь обильно смочила мои пальцы. Тут до моего слуха донёсся дробный топот каблуков несносимой армейской обувки — на выручку павшим «другас», спешил третий — на удивление, ладно сложенный и видимо мускулистый даже сквозь одежду, а грамотно прижатые к корпусу руки при беге, выдавали в нём основательную, с полной выкладкой, км. на 10, маршевую подготовку. Верней всего, разведрота ВДВ или спецназ — требовалось, однако, подсобраться — становилось не до ристалищных изысков. Кубарем скатившись со спины воющего, обхватившего пробитую голову, упыря, я подхватил монтировку и почти прыжком (ну, как же совсем без понтов-то?) поднялся и стал незамедлительно раскручиваться, одновременно выбрасывая, аки огородное пугало, руку с монтажкой наотмашь, — и счастливо разминувшись с пыхтящим злобным локомотивом быв. десантником/спецназовцем, я послал ему вдогонку разящий удар по черепушке — бедолага молча рухнул через полтора шага. Сему приёму обучил меня в своё время занятный литовец по прозвищу Годзи — большой знаток возрождённой самураями забавы — прилежному поколачиванию друг друга бамбуковыми палками. Но дело ещё оставалось не законченным — троица сама напросилась на ситуацию, когда «многие знания умножают скорбь»^^^^, а знать им подобное про меня вовсе не полагалось, к тому же, словно агнец на заклание, Главный, с залитым кровью лицом, согнувшись вопросительным знаком, упрямо двигался ко мне, выставив «приблуду» — что ж, значит так тому и быть! Я пнул его прямо в колено, и он покорно обмяк, мыча от боли, затем без труда выкрутил руку, забрав из неё нож; резко обхватив за шею, я задрал ему голову, упираясь кулаком в подбородок и на секунду встретился с его глазами: в них рука об руку отплясывали «Saltarello» страх и ужас, но всё уже было решено. Заточенным на совесть клинком «выкидухи» я развалил ему горло от уха до уха и оттолкнул от себя. Скажете, банально-ужасающая фигура речи, леденящего кровь эффекта ради? — ничуть: ёмко и образно изложенное знание анатомии, ибо за один проход перерезается и шейная артерия и трахея — жертва задыхается, одновременно истекая кровью. Но я уже пламенно алкал возмездия, поэтому, отбросив «зэковскую» поделку к машине (не теряйте головы, даже по уши выпачкавшись кровью!), двинул к багажнику, на ходу вытирая платком свекольно-липкие пальцы. Там, рядом с замотанным, томимым ожиданием, телом, под запаской, в коробке из-под домкрата я держал свой «зуб дракона» — вычурно названный так после того, как лет семь назад, найденный с превеликим трудом и по изрядной протекции матёрый кузнец, с прищуром разглядывая мой, тщательно прорисованный в трёх проекциях, эскиз, насмешливо молвил: «Ты чё, паря, на драконов собрался? Так нету их — давно уж, а за один токо ентот вид тебе «пятёра» светит!» — но я изрядно набавил цену, и он, посерьёзнев, сурово закончил: «Пару месяцев, не раньше», — таким образом клинком я и обзавёлся. Даже через витую рукоять током покалывала и ощущалась странного, явно не материального происхождения, сила. Повернувшись к уже очухавшемуся, тупо мотавшему головой, любителю монтировок, я негромко спросил, любовно проведя по лезвию пальцем:
                — Ну, что — понравилось увиденное, жалеть не будешь? — и в ответ тоскливо-надрывное:
               — Мужик, ты чё, чё ты, сюка-а-а-а, нет, не надо-о-о!
               Вороны, бросив клевать пустые глазницы подсолнухов, взвились и радостно загалдели, почуяв скоромное — их не обманешь…   
               
                — A — (ров)
               
                Из служебной записки участкового ст. лейтенанта Анохина П. А. на имя нач. …щенского райотдела внутренних дел, подполковника Старостина М. Д., выдержка (стилистика, орфография и пунктуация оригинала сохранены):   
               «…был предупреждён об уголовной ответственности за незаконную торговлю самогоном. В остальном, за прошедшую неделю, на вверенных мне участках, происшествий, влекущих за собой возбуждение уголовного дела, замечено не было. Но 20 сентября с. г. мне поступило сразу 3 (три) заявления о пропаже граждан, проживающих в селе Ладово. От гр-ки Кореневой З. Ф. по поводу исчезновения супруга Коренева С. А., от гр-ки Менчиной Ю. П. по поводу исчезновения супруга Менчина А. Д., от гр-ки Мальцевой С. М. по поводу исчезновения сына Мальцева В. К.
               Проверкой по факту исчезновения данных граждан установлено, что все трое, уроженцы с. Ладово, проживавшие и прописанные там же, ушли утром 20-го сентября с. г. по своим делам, и больше их никто не видел. Супруга Менчина А. Д. гр-ка Менчина Ю. П. показала, что примерно в 9. 45, она как раз пошла кормить кур, к их дому подъехал мотоцикл «Урал», принадлежавший Кореневу С. А., доставшийся в наследство от деда, но так и не переофрмленный, не смотря на мои неоднократные предупреждения, в том числе из Управления ГИБДД Ленинградской обл., а в люльке данного мотоцикла ею был опознан Мальцев В. К. Её супруг Менчин А. Д. быстро оделся, а на замечание жены гр-ки Менчиной Ю. П. что он обещал быть дома, починить дверь в сарае и вообще, ответил ей нецензурно. После чего сел на мотоцикл позади Коренева С. А. и они уехали, куда она не знает.
               На счёт исчезнувших лиц поясняю: гр. Мальцев В. К. 1975 г. рождения, дважды судим в 1993 г. по ст. 145 ч. 2 УК РСФСР «Грабёж» сроком на 6 лет, в 2004 году по ст. 158 ч. 3 УК РФ «Кража» сроком на 3 года. В настоящее время не трудоустроен, ведя паразитический образ жизни на иждивении матери, имеющей льготы как пережившая ребёнком блокаду.   
               Гр. Менчин А. Д 1980 г. рождения так же нигде не работающий, привлекался дважды за хищение цветмета, но осуждён не был. Ведёт паразитический образ жизни на иждивении жены.
               Гр. Коренев С. А. 1976 г. рождения, зарегистрирован как ИП по ремонту мотоциклов и проч. техники, служил в 1-ю Чеченскую в составе Псковской воздушно-десантной дивизии, был ранен, награждён. В 2001 осуждён по ст. 111 ч. 1 «Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью» сроком на 4 года. Владеет на праве наследства мотоциклом марки «Урал» 1974 г. выпуска.
               Указанные граждане регулярно были замечены в распитии спиртных и спиртосодержащих напитков, употреблении наркотических средств растительного происхождения, действиях хулиганского характера и иных, противоправных деяниях. Лидером данной группы являлся дважды судимый Мальцев В. К.
               22-го сентября мне поступил звонок в отделение от жителя с. Ладово Савельва Г. М. 1955 г. рождения, пенсионера о нахождении им в канаве в 4-х км. от села перевёрнутого мотоцикла «Урал», опознанного им как мотоцикл, принадлежащий гр. Кореневу С. А. Выезд на место происшествия, подтвердил факт принадлежности мотоцикла марки «Урал» гр. Кореневу С. А., однако ни его, ни гр. Менчина А. Д. и Мальцева В. К. найти не удалось, также их следов.               
                Довожу до вашего сведения, что ввиду отсутствия техсредств — штатный УАЗ-469 до сих пор находится на капремонте, а приобретенные 3 месяца назад рация «Свирь» возвращена на гарантийный ремонт, а также личной моей загруженности ввиду неукомлектованности штата участковых (замещаю их на участках 2 и 5), не представляется возможным предпринять активные меры по розыску указанных граждан.
                23 сентября 201* года, ст. лейтенант Анохин П. А.
               Резолюция в левом верхнем углу, сделанная начальственной дланью, ручкой гелевой, синего цвета:               
                И НЕ Х*Й ИСКАТЬ    
               
                — M — (ворота) 
       
              «…Я, 5-ый барон де Лакруа, всю свою жизнь истинно верующего христианина, во исполнение воли достойных предков моих и собственному стремлению, посвятил борьбе со злом и прислуживающей ему нечестью. Ибо я принадлежу к славному ордену Рыцарей Креста Господнего, последнего земного пристанища Господа Нашего, Иисуса Христа. Не ведая усталости телесной и сомнений душевных, отрицая власть презренных пороков над собой, и жалость к прислужницам Сатаны в сердце моём, я трачу годы жизни, дабы отыскивать и избавлять мир от ведьм и колдуний, сколь искусны ни были они в притворном своём благочестии иль любострастном жизнелюбии, ибо дарован был нашему роду дар свыше — распознавать оных где угодно и в любом обличье, — в том я нахожу свой земной удел, сколь долог иль короток он не оказался. И так было задолго до меня: мой прапрадед, 1-ый барон де Лакруа, тот самый, что добыл в честном бою «зуб дракона», лично благословлённый Бернардом Клервоским, с 11-ю преданнейшими сотоварищами, на тайную войну с нечистой силой, обосновавшейся среди людей — простолюдинов, купцов и паломников, знати — хватало всяких. И неведомая для большинства война была беспощадна и жестока. Каждый из 12 родов «посвящённых» выделял по одному сыну, — и этот невидимый, но сплочённый отряд отыскивал на принадлежавших членам его землях, похищал, допрашивал, как велел разработанный рыцарями-основателями Устав, и предавал смерти подсобниц Люцифера, — и являлась в том простым христианам великая помощь.
                Но многое за 2 столетия сильно изменилось: братство тамплиеров, под чьим негласным патронажем тайный орден наш, как авангард христова воинства, пребывал, прискорбным образом стало более братством алчных стяжателей и искусных ростовщиков, нежели непреклонных в духовной аскезе рыцарей-крестоносцев, — и старейшины родов большинством голосов — 4 рода отказались — вышли из-под опеки ордена храмовников, сделав орден Рыцарей Креста Господнего истинно никому, кроме Господа Нашего, не подчинённым, продолжив нелёгкое дело. Тамплиеры не простили нам «отступничества»: плели бесчестные интриги, писали доносы главе канцелярий, королю и самому Папе — и сумели закрепить за нами дурную славу, искусно лукавя, представляя наше братство тайным сборищем богоотступников. Да и нечисть не дремала: нас отравляли ядами, убивали кинжалами наймитов на глухих дорогах, насылали засуху на наши пастбища, мор или кровожадных волков наши стада, болезни на наших детей, бесплодие на наших жён — и вскоре мы настолько ослабели, а ряды наши поредели, что Тьма восторжествовала; к году 1315 от Р. Х. они наслали на земли отцов наших страшный голод, а после Великого шабаша на Лысой горе, помешать которому мы уже не смогли, провозглашённая сотнями восторженных ведьминых глоток, ужасная клятва принести Вельзевулу в жертву тысячи тысяч младенцев, обернулась страшной заразой^^^^^, во мрак которой наши земли погрузились с 1346 года от Р. Х. Дьявол собрал тогда обильную жатву, наполнив ад душами не покаявшихся и не успевших причаститься христиан, умиравших многими тысячами в страшных мучениях. А с разгромом ордена тамплиеров — вот где наглядный пример гнева Господнего на отступившихся от учения Его, — нас стало совсем немного, и оставшиеся спрятались в тень, укрывшись под сенью десницы Божьей.
                И вот ко дню сегодняшнему, 20-го сентября месяца 1457 года от Р. Х., в наших краях из собратьев по ордену остался лишь я. Но меч мой всё так же остр, дух по-прежнему твёрд, и сила моя в вере, — и ей единственной следовать продолжу я. И пусть нет у меня наследников, ибо молва обо мне, как о чернокнижнике, давно укоренившись в здешних местах, отпугнула всех невест, хоть отчасти пригодных родить мне сына, до последнего дня жизни своей и последнего вздоха в ней, не сойду я с пути, указанного мне перстом Господа Нашего, Иисуса Христа — Amen». Луна уже взошла в своём непопрекаемом величии ночной королевы, когда я только добрался до замка. Любезное сердцу моему единственное убежище, смотрелось на фоне занавеса из звёзд величаво и неприступно, утешая истомлённую страхом и сомнениями душу, даруя ей спокойствие грядущего отдохновения и незыблемость веры в правоту собственного удела. Единственного своего слугу — старину Жака — я решил не будить, проникнув в замок через потайной ход, прорубленный в скале по замыслу моего деда — Огюста Несокрушимого. На мощном, из морёного дуба, щите, затейливо заплетались заросли можжевельника, на каркасе ивовых прутьев, делая проход совершенно незаметным для стороннего, пусть даже пристального, взгляда, а спускаться по каменистой, едва видимой тропе к шумящей во тьме реке, вряд ли кому-либо достало бы ума или желанья. Да, в одиночку поднимать щит с каждым годом становилось всё труднее, но я не роптал — и лишний блок мне в помощь: по моим рисункам, крепко недоумевая, но жадно засунув в исподнее золотой, мне его сделал деревенский кузнец, малый рукастый, но гораздый выпить, всякий раз, как заведётся лишний денье^^^^^^. Ведь мой покойный отец слыл искуснейшим механиком в наших краях, обладавшим обширнейшими познаниями, позволявшими ему на равных общаться с учёнейшими мужами королевства.
                Посеребрённый лунным светом можжевеловый куст отъехал в сторону, после нескольких основательных потягов плетёного каната. Умница Лоэнгрин, нетерпеливо фырча, терпеливо дожидался, когда хозяин возьмёт его под уздцы, но с лежащей поперёк туловища спеленатой ведьмой, пройти ему не представлялось возможным, — и, стиснув зубы, я взвалил её на плечо: день заканчивался, как и начался — нудно и тяжко. Соломея, почуяв впереди осенённую крестом твердь, принялась сыпать глухими, сквозь плащ, проклятиями и начала извиваться, но сил увещевать уже не осталось: я грубо, как наёмник насилуемую девку, двинул кальчужным кулаком ей в поясницу — глухое шипение продолжилось, но дёргаться она перестала.
                Угли в очаге дотлевали, и я кинул туда пару поленьев — пламя незамедлительно обозначило себя моим союзником до утра, и языки его благодарно потянулись к моим, онемевшим от усталости и кольчуги, рукам. Я понял, что хоть немного нужно поспать — до первого крика совы, что жила который год в зарослях подле нежилой башни — замок неуклонно приходил в упадок. Мне требовалось быть сдержанным, но сильным, чтобы добиться признания у Соломеи, — а том, что оно неизбежно, я не сомневался: тускло мерцавший в испуганном свете торопливо отворачивающегося ночного светила, набор пыточных инструментов, работы известного толедского мастера, поставлявший подобные наборы подручным самого Торквемады, являлся тому порукой. Да, в деле моём хватало и грязи, и крови, и вслед за тем, являлись тяжкие сомнения, присущие даже сильному человеку, но всякий раз я утешался словом Господним и мыслью, крепкой, как сталь моего клинка: кто же, если не я?
                Отпив из кувшина вина, разбавленного водой — только чтоб утолить жажду, я, с вящим удовольствием весь день не евшего человека, проглотил половину холодной, но отлично прожаренной курицы — старина Жак, как и в детстве, продолжал старательно меня баловать. Тяжесть в желудке потащила за собой, на дно глубокого сна, и я забылся, как раб, без чувств и сновидений, едва голова коснулась обитой войлоком лежанки...
                Проснулся я от сверлящего бормашиной моё ухо, звука будильника — вот что я ненавижу больше всего, сразу в след за нечестью, так это будильники и стоматологов. Мало приятного, когда вам, обездвиженному, покорно разинувшему рот, обдирают абразивом зубы, но и к тому же, воля ваша, при этом основательно приванивает адом. Я проспал 2 часа — вполне достаточно, чтобы восстановить силы: как говаривал мой «батальонный» в Сербии, пиная нас перед атакой: «Вот подстрелят, тогда и отоспимся!» Кроме того, надо было успеть до восхода солнца получить от ведьмы признание — соблюсти, так сказать, многовековой давности формальности. Ополоснув лицо из цинкового, звякающего гильотиной, рукомойника, я налил из термоса пахучий, терпкий, настоящий индийский чай — изысканная горечь тотчас же принялась хозяйничать во рту, обволакивая язык и дёсны вязкой слюной, как у «павловской» собаки. Механически, лишь отмечая прилипание к зубам, разжевал половину «Сникерса» — есть совершенно не хотелось, но углеводы и калории организму были необходимы — окончание ночи обещало быть трудным. Меня ждала неблагодарная, грязная работа: с кровавыми подтёками и вырванными зубами на полу, злобными воплями и проклятиями до 7-го колена (плевать, у меня не было детей), змеиным шипением от бессилия и плевками в лицо, льющимися рекой слезами и великолепно сыгранным, почти берущим за душу, отчаянием — я многое видел и слышал, но под утро результат всегда был един: они все и во всём признавались. Я вздохнул и потянул на себя крышку погреба — старательно, за множество наездов в замок, расширенного до размеров небольшого подвала; а сколько трудов ушло на обшивку стен панелями звукоизоляции и устройство нормальной вытяжки! — и начал спускаться. В луче фонаря приветственно, подслеповатым союзником, моргнул хромированный хирургический набор, купленный по случаю у пропойцы-акушера. Завидев меня, прикованная к стене ведьма, тоскливо и обречённо завыла…