Мои коллеги баянисты

                Но кто в самом себе уверен,
                Того хулы не потрясут –
                Его глагол нелицемерен,
                Ему чужой не нужен суд.
                (А.К. Толстой).
                Отделением народных инструментов руководила Боярова Тамара Павловна. Здесь была наиболее заметна «текучесть кадров»: одни преподаватели приходили, другие увольнялись, и совсем небольшая группа учителей проработала в школе «от звонка до звонка». Тамара Павловна училась заочно в Алма – Атинской консерватории. Уроки её отличались строгой академичностью, ученики на концертах чётко выполняли все установки и наставления своего педагога: поведение на сцене, посадка, постановка инструмента и другие ценные указания по выработке полезных приёмов при освоении юными баянистами игры на любимом инструменте. Выступления её учеников отличались глубоко продуманным, выразительным и эмоциональным исполнением. Так что у Тамары Павловны было чему поучиться, и я старался использовать всякую, представлявшуюся мне возможность побывать на её уроках.
               Одним из особо уважаемых мною коллег был Карл Филиппович Кремер - Карлуша, как любовно уважительно называли его все, кто более менее близко был знаком с этим замечательным человеком. Это имя я слышал многократно ещё задолго до поступления его на работу в нашу музыкальную школу. Карлуша баянист – легенда города Уральска.  Но педагогическая работа - совсем не его стихия: «долбёжка» с ребятишками музыкальных «фитюлек» не вызывала в нём необходимого вдохновения. (Aquila non captat muscas – орёл не ловит мух; великий человек не занимается мелочными делами.) В отличие от меня Карлуша - классный исполнитель; немец, безгранично влюблённый в раздолье русской народной песни, в которой с такой глубиной и искренностью раскрывается «душа российского народа, его характер золотой». Он с большим желанием и успехом работал с хорами и солистами в коллективах художественной самодеятельности. После занятий с учениками Карлуша допоздна задерживался в школе, и всё это время из его класса доносились трогательные мелодии русских народных песен. У Карла Филипповича весёлый, общительный характер. Он внимателен, уважителен, приветлив и, в то же время, по–немецки чётко дозирует проявление эмоций, и умело скрывает потаённые мысли.  Всё у него выверено и продумано, он исключительно твёрд в своих решениях и поступках, и его вряд ли волнует чужое мнение.
           Ещё со школьной скамьи Карл Филиппович и Тамара Павловна были интересны друг другу и более чем неравнодушны, но, видимо, по вине родителей в своё время не смогли создать семью. После возвращения Карлуши из армии они встретились на работе в музыкальной школе, и прежние чувства вспыхнули с новой, удесятерённой силой, справиться с которыми им уже было не под силу. Однажды, придя на работу, мы узнали, что Карл Филиппович и Тамара Павловна уволились с работы и отбыли в неизвестном направлении. Позже выяснилось, что они загодя списались с музыкальными учебными заведениями города Павлодара, где к их приезду для них уже были приготовлены и квартира и рабочие места. Не знаю, как они решили свои проблемы со своими прежними семьями, но новая их семья получилась на загляденье прочной и счастливой.
           Карлуша очень надёжный товарищ, верный и преданный друг. Я не думаю, что у него много друзей, но это старые, постоянные и неизменные. Карлуша отзывчив на чужую беду и всегда готов прийти на помощь. Мой любимый, но «морально неустойчивый» сынок Алёша как-то был направлен в Павлодар осваивать профессию врача – эхоскописта. На время обучения он обосновался у своего сокурсника Ким Владислава, у которого на квартире в бытность их студентами собиралась «расслабиться» неразлучная троица «К»: Крутиков, Колосов, Ким. Я по телефону поделился своей озабоченностью с Карлушей, и он без лишних слов, не теряя времени, пошёл, разыскал и забрал Алексея к себе домой. Алексей с большой благодарностью вспоминает какой заботой и вниманием его окружили Карл Филиппович и Тамара Павловна – люди несказанной душевной щедрости.  Время пребывания в Павлодаре он прожил в этой семье, как в родном доме.
          Теперь Карл Филиппович с Тамарой Павловной проживают на этнической родине Карлуши – в Германии, в городе Гамбурге. Он и там занимается любимым делом: организовал хор русской песни (и кажется даже не один) из «русских» немцев, переселившихся на постоянное жительство в Германию из России, Казахстана и других бывших Советских республик; несёт, так сказать, русскую народную песню в широкие германские народные массы.         
           Там такие же реки, озёра и рощи;
           И люди похожи на наших людей,
           Но русская песня скромнее и проще,
           И шире душою, и сердцем добрей.   (М. Гулько)

                Полезен был бы мне его совет!
                Ведь обладает он всем тем,
                Что мне, увы!- не  достаёт.               
                (Из Гёте)
            На нашем отделении народных инструментов был ещё один человек, которого я не просто уважал (и вообще, надо сказать, в нашем коллективе не было таких, кого бы можно было бы не уважать), но которому ещё и завидовал – это Геннадий Васильевич Дрянин.
          Как-то по телевидению я слушал рассуждения одного товарища, который беспощадно клеймил завистников и утверждал, что никакой белой зависти на земле не существует – зависть только чёрная, глубокая и злобная.  Не знаю, что и сказать на это. В моём представлении опять что-то не так. Я уважаю Геннадия, считаю его своим другом, и завидую ему; и чем больше завидую, тем больше уважаю. Говорят «талантливый человек талантлив во всём» - это выражение как никому другому подходит Геннадию Васильевичу. Он многое умеет и то, что умеет, делает профессионально, надёжно и эстетично. Он ненавидит халтуру. Я завидую ему потому, что не могу сейчас и не смогу никогда сделать многое так, как это делает он, а многое и вовсе никак. «Зависть - постоянная потребность ума, редко поддающаяся лечению культурой и философией» - справедливо (я думаю) утверждал когда-то английский лексикограф, литературный критик и эссеист Сэмюэл Джонсон.
           Несколько раз Гена приводил в порядок различные мои транзисторы, магнитофоны, а то и медицинские приборы моего сына, которые не могли починить мастера нашего городского сервиса. Трудно назвать какую - то область непосредственных человеческих интересов, в которых бы не разбирался, и причём хорошо, мой друг Гена. Трудно перечислить все его достоинства. Он прекрасный музыкант и педагог – у него много было успешных учеников; он настолько же и прекрасный фотограф (и художник, между прочим) – всё художественное оформление школы целиком лежало на его плечах. Вестибюль школы – это её лицо – всегда выглядел нарядным и показательным, когда работал здесь Геннадий Васильевич. Но вот спорить с Геной было совершенно бесполезно, причём на любую тему; тут об истине, которая рождается в споре, не может быть и речи. Свои заключения, как истину в последней инстанции, Геннадий Васильевич выдаёт с такой интонацией, что охота приводить аргументы в поддержку своей позиции пропадает напрочь. Обычно он оппонента «не слышит» или не хочет слышать - ему довольно своего высказанного мнения. Его трудно привести в изумление какой-нибудь «жареной» новостью или поразить какой-нибудь новой идеей. Он это давно знает или уже предвидел, что именно так и произойдёт, и ты напрасно тратишь энергию, пытаясь его «просветить» или чем-то удивить. И я обычно, как хитрый хохол, думаю про себя: «Нехай буде гречка!». (iй кажи - овес, а вона каже – гречка; нехай буде гречка, аби не суперечка). (i – нужной буквы, вместо этой, для этого слова на моём аппарате, к сожалению, нет)
          Ахматов Василий Яковлевич поступил на работу в нашу музыкальную школу в 1963-м году после окончания Сумского (Украина) культурно – просветительного училища по классу тубы. Как он оказался в нашей школе в качестве преподавателя по классу баяна, история умалчивает. Однако, несмотря на несоответствующее музыкальное образование и слабенькую общую грамотёшку Василий Яковлевич, обладавший цепким природным крестьянским умом, упорным трудом добивался очень и очень неплохих педагогических успехов: у него немало было учеников, успешно окончивших музыкальное училище и даже консерваторию. Позже, по моему настоянию (мало ли что), Василий Яковлевич всё же окончил класс баяна нашего местного Уральского музыкального училища. У нас сложились очень хорошие, уважительные отношения, и долгое время мы дружили семьями. Василий Яковлевич был, что называется, мастером на все руки, и работал везде, где только выпадала такая возможность. Жена его, Нина Михайловна, была зубной врач и он некоторое время «при ней» трудился зубным техником. Денежки у него водились, и он первым из музыкантов города Уральска приобрёл новенький автомобиль «Москвич». Шло время, школа расширялась; открывались новые отделения, новые школы, как в городе, так и в районах; росло количество учащихся внутри уже существующих отделений. Приобретение новых инструментов заметно отставало от общего процесса. Старые баяны и аккордеоны постепенно изнашивались и нуждались в постоянном наблюдении за их состоянием: в своевременном ремонте, подстройке – настройке и т.д. и т. п. В общем, нужен был человек, который смог бы взять эти заботы на себя и профессионально их решать. Нужен был мастер – настройщик пианино, так как Георгий Алексеевич Макшаев, великолепный мастер, отработавший бессменно много лет в нашей школе, к этому времени уже скончался. И директор школы отправляет Василия Яковлевича на освоение такой, чрезвычайно нужной специальности «широкого профиля» в город Тулу к тульским музыкальным мастерам. По возвращении с «учёбы» перед Василием Яковлевичем открылось необъятное поле деятельности. Такой расклад был ему по душе, и он с головой ушёл в работу, обеспечивая бесперебойную службу музыкальных инструментов по всей Западно – Казахстанской области. До полного восстановления моей семейной «экономической безопасности», Василий Яковлевич был одним из основных моих «спонсоров»; за время нашего общения он сделал много доброго для меня лично и для моей семьи. Добрые наши отношения сохранились до самой его смерти. Незадолго до своей кончины Василий Яковлевич забежал к нам на минутку. Мы выпили по чашечке кофе, он слегка пожаловался на своё здоровье и ушёл. Это была наша последняя, по существу прощальная встреча. И впечатление от этого посещения осталось такое, что Василий Яковлевич вроде как бы заходил к нам проститься. На некоторое время он выпал из моего поля зрения. У нас появились серьёзные проблемы со здоровьем у Софьи Сергеевны, и я всё своё время посвятил уходу за ней. О смерти Василия Яковлевича я узнал лишь из газет. Конечно, мне было обидно, что не побывал я на похоронах, что не смог проводить в последний путь своего доброго друга. Царство небесное тебе, дорогой Василий Яковлевич, мой надёжный товарищ. Покойся в мире. Пусть будет пухом тебе родная Уральская земля.
                Природа мне дала прекрасный дар,
                но слабостями многими, к прискорбью,
                она сопроводила дар высокий.
                (Из Гёте)
          Нелепа и крайне обидна преждевременная смерть умного, интеллигентного, ещё достаточно молодого человека, грамотного, талантливого музыканта, Попова Михаила Алексеевича. Имя его я услышал задолго до нашей встречи на работе в музыкальной школе, и у нас, несмотря на большую, около двадцати лет, разницу в возрасте нашлось много общих интересов, интересных и близких тем для бесед. Во время непродолжительного срока моей службы в Уральске в кругу моих новых друзей оказался энергичный, предприимчивый офицер, спортсмен – лыжник, Фролов Владимир Фёдорович.  Вслед за укреплением нашей дружбы подружились и наши жёны, и мы стали дружить семьями. Не раз мы собирались у Фроловых за праздничным столом, где я и познакомился с матерью Миши, оказавшейся родной сестрой жены Владимира Фёдоровича, Юлии. Я узнал, что Миша, в то время мальчик лет одиннадцати, успешно учится игре на баяне в нашей детской музыкальной школе. Лет через десять, окончив музыкальное училище и отслужив в армии, Михаил Алексеевич пришёл к нам в школу уже в качестве преподавателя. Постепенно из разговоров с ним я узнал, что отслужил он в Туркмении, в посёлке (в то время) Кушке, где больше двадцати лет назад я, будучи курсантом Ташкентского пехотного училища, проходил стажировку. Сколько воспоминаний у каждого из нас возродила наша встреча! И что ещё больше сближало нас: мне, как строевому офицеру, было приятно слышать, что Миша любил занятия по строевой подготовке – явление довольно редкое среди солдат. Я регулярно следил за поступлением в книжные магазины города музыкальной литературы по разным музыкальным предметам, в том числе и нот для баяна, и регулярно пополнял свою музыкальную библиотеку.  Поскольку профессионально музыкальным образованием я начал заниматься в довольно почтенном для этой сферы занятий возрасте, моё чтение нот с листа оставляло желать много – премного лучшего. Миша же в этом деле был ас, и я нередко прибегал к его помощи при знакомстве с новой литературой. Он и сам частенько, когда у него появлялась свободная минутка, заглядывал ко мне: «Нет ли у вас, Иван Алексеевич, чего-нибудь новенького почитать с листа?» Если у него появлялась такая пьеса, с которой лучше мог бы справиться мой ученик, чем его, он приносил её мне и дарил.  Иначе я и не могу назвать такой, поистине бескорыстный, товарищеский и благородный поступок. Так однажды он подарил мне молдавский танец - «Весенняя хора».  Очень медленное, напевное начало переходило в следующие части танца, требовавшие постепенного ускорения темпа до стремительно – вихревого к окончанию, с триольным эпизодом. Нам не очень удалась, как бы мне хотелось, вступительная часть -  мне не удалось найти подходящий вариант её трактовки, зато всё остальное Павлик Журавлёв, мой ученик третьего класса, исполнил с блеском. Миша постоянно делился со мной и новинками художественной литературы. Всякую прочтённую и понравившуюся ему книгу, он приносил мне и предлагал почитать. Многое знал и умел Михаил Алексеевич Попов, не сумел только справиться с коварным недугом, погубившим его, как и его учителя Иосифа Галактионовича Чивилёва - алкоголизмом. Длительное и регулярное употребление спиртных напитков привело его к инсульту. Пролежав без движения около года, Миша скончался, не дожив, наверное, и до пятидесяти лет.
                Василий Павлович Бояров – прекрасный баянист и педагог, хороший профессионал, также один из лучших «чтецов» нот с листа среди преподавателей отделения. К сожалению, этот человек с удивительным, непростительным легкомыслием относился к своему здоровью: он был заядлым курильщиком, страдал просто патологической никотиновой зависимостью.  И курил при этом папиросы самые вредные: «Север», «Прибой», «Волна».
            Некий неизвестный табачный «сомелье», (по-французски - «виночерпий», и конечно, по-совместительству - «дегустатор»), давал такие характеристики папиросам того времени: считалось почему-то (по его словам), что «папиросы сорта «Прибой» курили старые арестанты, «Казбек» - менты, а «Космос» - подпольные миллионеры».
        - Василий Павлович – не раз говорил я ему – бросай ты эту нехорошую привычку, ведь загубишь себя раньше времени.
        -  Умру, но курить не брошу - ответствовал мне мой коллега. Случилось так, как и должно было случиться: умер Василий Павлович, - и именно по этой причине,- прожив чуть за пятьдесят.
             Юрий Сергеевич Саблин – мужик, работяга, крепкий хозяин. Главная его забота - домашнее хозяйство, дача, пасека, рыбалка. Музыка для него, скорее хобби, «услада души». Работа в музыкальной школе, как исполнение всенародной обязанности в советское время числиться на работе в каком-нибудь учреждении, предприятии или учебном заведении и иметь на руках трудовую книжку. Баянист, да и вообще музыкант, он был очень даже неплохой - на государственных экзаменах по специальности за курс музыкального училища он получил отличную оценку. В оркестре баянистов (преподавателей музыкальной школы) ему пробовали доверять первые партии, но его суетливая, сумбурная манера игры не позволила оправдать «высокое доверие коллектива» - оркестр никак не попадал «в ногу» с торопыгой – «примой». Юра любил и умел хорошо «расслабиться».  Приближение грядущих событий определить можно было совершенно безошибочно: из класса Юрия Сергеевича слышались такие печальные мелодии, что Реквием В. Моцарта просто отдыхает. Если бы великий композитор мог слышать эту игру, то пожалуй очень бы огорчился из-за того, что в его жизни не было такого прекрасного, волшебного музыкального инструмента, как русский баян. «Релаксация» длится двое – трое суток, после которых Юра заявляет: «Всё! Больше ни капли!», и слово своё держит твёрдо до следующего обострения душевных переживаний.
           Борис Иванович Костенко, неунывающий, весёлый красавец – мужчина, шутник и острослов, любитель и любимец женщин, потратил свою жизнь на потребу своей ветреной души в погоне за беспрерывной сменой острых ощущений. Возможно я что - то забыл, но почему-то ни одной фамилии его сколько-нибудь успешных учеников вспомнить не могу. «Есть люди, которые всю свою жизнь не могут отвыкнуть от своей молодости». (Сэмуэл Джонсон). Таким, кажется, и был Борис Иванович. Но, к сожалению, молодым можно быть лишь однажды, зато незрелым – вечно (из «Законов Мерфи»).
            
                Но дружбы нет и той меж нами,           Но всё-таки себя среди двуногих
                Все предрассудки истребя,                Себя он почитал умнее многих.
                Мы почитаем всех нулями,                (М.Ю. Лермонтов)
                А единицами себя.
                (А.С. Пушкин).      

         Анатолий Григорьевич Балмочнов отличный и всесторонне «продвинутый», грамотный музыкант, хороший баянист и, где-то даже немножко композитор – он подарил мне сборник своих песен с отличной рецензией. В нашей школе он проработал не так долго, но как педагог показал себя с самой лучшей стороны. Выступления его учеников отличались эмоциональным, продуманным и убедительным исполнением. Все исполняемые произведения как правило были тщательно, до тонкости проработаны. И не случайно, именно его ученики наиболее удачно выступали на Республиканских конкурсах, занимая призовые места. Анатолий Григорьевич, как и Владимир Алексеевич, умел «ладить», как   с начальством, так и с «нужными» людьми - они хорошо понимали друг друга. Как говорят в народе, выручив однажды кого-нибудь, легко стать для него ненужным, и вскоре директор школы В.А. Белоконь, к моему вящему удовольствию, в «кресло» заместителя вместо меня усадил Анатолия Григорьевича, что давало тому возможность подбирать в свой класс ребят, наиболее выгодно показавших себя во время приёмных испытаний - с трудными, слабо одарёнными детьми, работать он не любил. Я же, освободившись от канцелярской волокиты, приобрёл возможность вплотную заняться только уроками.
           Но нужно отдать ему должное. Он действительно, как музыкант и человек, одарён многими положительными достоинствами: у него неординарное мышление, «хорошо подвешен язык». Он живо откликается на появление новых прогрессивных методов обучения учеников на баяне, новых исполнительских приёмов, и я – «ретроград» частенько вступал с ним в «дискуссии». С ним интересно было спорить, у него многому можно было поучиться, и общение с ним для меня было и полезным, и продуктивным. Но вот беда, в беседе с коллегами его нередко «заносило»: не отличаясь излишней скромностью («скромность вознаграждается только в романах»), Анатолий Григорьевич иногда позволял себе, мягко говоря, не слишком интеллигентные, некорректные выпады в сторону своих коллег и нередко грешил завышением оценки своей личности. Этак дипломатично, тонко, искусной риторикой он, ни с того ни с сего, вдруг, как бы между прочим, начинал убеждать оппонента в своём интеллектуальном превосходстве (хотя это часто было и на самом деле так, но как говорил мудрый иранский поэт и философ 2в.н.э. Саади: «Когда ты о людях говоришь плохое, пускай ты прав, нутро в тебе дурное»);а постепенно увлекаясь, уже не сдерживаясь мог уколоть, иногда даже унизить, а то и просто банально оскорбить. Так, однажды, нервный Чивилёв, выведенный из равновесия, пообещал ему: «Я побью тебя, Балмочнов!».
            Здесь, пожалуй, не грех будет вспомнить, какую неловкость испытал однажды знаменитый советский композитор Георгий Свиридов, когда на какой-то глухой железнодорожной станции старичок – кассир взял в руки его потрёпанный чемоданчик, чтобы поднести к вагону и таким образом оказать хотя бы небольшую услугу уважаемому человеку. На попытку Свиридова отказаться от помощи, услышал возражение: «Как же?  Вы такой знаменитый композитор!», чем ввёл скромного Георгия Васильевича в глубокое смущение.
           Третий царь иудейский Соломон говорил: «Пусть тебя хвалит другой, а не твои уста». И я так думаю: пусть ты велик, но пусть об этом говорят другие. «Если ты велик – будь скромен» - говорит и киргизская пословица.
               
                НАШИ ПРАЗДНИКИ
          Совершенно удивительными были праздничные вечера, проходившие в нашей школе. Какими только талантами не удивляли меня мои коллеги!
          Исполнение дуэта - Гены Дрянина с Карлушей под собственный аккомпанемент песни А.Долуханяна на слова Л.Некрасова «Парень хороший» получалось, на мой взгляд (а может быть правильнее слух), ничуть не хуже, чем у весьма популярного в наше время дуэта В.Нечаева и В.Бунчикова.
           Что и говорить, насколько профессионально и волнующе звучали песни и романсы в исполнении квартета учителей – теоретиков.
           У Гали Асановой (Галины Хайдаровны, к сожалению, теперь уже покойной), в прошлом бывшей ученицы Геннадия Васильевича Дрянина и моей (понемногу), а потом очень успешной преподавательницы аккордеона, оказалось изумительно шикарное контральто. Её пение русских и цыганских романсов, услышанное в первый раз, привело всех в изумление и восторг своей красотой и мощью.
          Артистично исполняемые скрипичные импровизации Тамарой Петровной Пархоменко невольно вызывали во мне сложные душевные переживания. Звучащие прекрасные мелодии переплетались ностальгическими нотками с воспоминаниями о прочитанном мною когда – то рассказе А.И. Куприна «Гамбринус», воспевшем искусство легендарного трактирного скрипача Сашки.
          Первое выступление Валентины Сергеевны Макшаевой, представившей в роли некоей старушки небольшую уморительную юмористическую сценку, рассмешило всех «зрителей» чуть ли не до слёз. Большинство зрителей, и я в том числе, под мастерски положенным гримом до самого окончания «спектакля» так и не распознали, кто же, так талантливо и убедительно, сыграл этот удивительный спектакль одного актёра.
           Достаточно повеселил своих коллег и Василий Яковлевич Ахматов. Одевшись соответствующим образом, он изобразил чукчу, «рассекающего» на нартах в оленьей упряжке снежные просторы далёкого севера. «Лёгкой трусцой» пробегая по комнате и размахивая над головой правой рукой, он задорно напевал: «Увезу тебя я в тундру».
           Многие из живущих на нашей грешной планете до конца дней своих носят в своей душе, как одно из своих самых дорогих сокровищ, волнующие воспоминания детства или юности о чём - то очень желанном, но так и не сбывшемся. И наступают такие минуты, когда отчаянно хочется поделиться с кем-нибудь потаёнными, волнующими сердце мыслями, раскрыться в откровенном разговоре или излиться в задушевной песне. Вячеслав Георгиевич Макшаев в пору своей молодости страстно хотел стать моряком.  После пары рюмочек его накрывает волна щемящей тоски; перед его мысленным взором «проплывают» матросский кубрик, крепкие, отважные, дружные ребята в тельняшках и традиционное «Яблочко» на верхней палубе. И Слава загорается желанием непременно сейчас же, сию минуту, продемонстрировать этот искромётный танец своим коллегам, но, как однажды было сказано про фокусника: «Факир был пьян и фокус не удался». «Не удался» матросский танец и Славе, к общему сожалению.
          Было сольное и в четыре руки звучание фортепьяно, но по большей части, как мне помнится, пианисты выступали в основном как аккомпаниаторы.
          Было и ещё много прекрасных номеров, но моей памяти «не объять необъятного». В общем все мероприятия, проходившие в окружении моих школьных «сослуживцев», оставили в моей душе самые радужные, самые тёплые воспоминания.  Жизнь в Уральске, в течение более полувека, несмотря ни на что - один из счастливейших периодов в моей непростой судьбе.