Юкосо Гроньосо

Предисловие переводчика

Дорогой читатель! Вашему вниманию предлагается перевод первого произведения уроженца Тропической Африки, опубликованного в Англии – африканского принца Юкосо Гроньосо (Ukawsaw Gronniosaw), в крещении Джеймса Алберта (James Albert).

Герой и автор этого произведения – внук царя Бурну, попавший в рабство и затем освобождённый, прошедший корсарство и солдатскую службу, при этом глубоко верующий христианин, направившийся в Англию, видя в ней святое место. В Англии он испытывает огромное разочарование, но не теряет веру. Лишения обрушиваются на него и его семью, но он продолжает верить и видит в своих бедах искупление, ниспосланное свыше.

В этом произведении каждый читатель может найти что-то своё. Любителей экзотики заинтересует описание быта африканцев, любителей истории – упоминание событий в Америке и Англии 18 века. Ценителям приключенческой литературы наверняка понравится описание путешествий Гроньосо, начиная от его поездки на Золотой Берег и заканчивая его прибытием в Англию. Наконец, людям верующим будет интересно наблюдать эволюцию духовного опыта Джеймса Алберта.

При этом при переводе у меня сложилось впечатление, что это очень тяжёлая книга, поскольку герой почти всё время подвергается насилию, неволе, лишениям и обману, а особенно тяжело ему наблюдать лицемерие людей, называющих себя достойными христианами.
Оригинал этого произведения можно найти на сайте проекта Гутенберг: http://www.gutenberg.org/ebooks/15042

Версию этого произведения для электронных книг можно найти в книжных магазинах ЛитРес, Ридеро и Амазон:



https://www.amazon.com/s?k=&i=digital-text&ref=nb_sb_noss


Если вы скачаете платный электронный вариант данной книги, то половина моих отчислений после уплаты налогов уйдёт на помощь волонтёрскому лесному питомнику Анны Андреевой в Талдомском районе Московской области.

Азат Абдуллатыпов, переводчик.




ПОВЕСТВОВАНИЕ О САМЫХ ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫХ СОБЫТИЯХ ИЗ ЖИЗНИ ЮКОСО ГРОНЬОСО, АФРИКАНСКОГО ПРИНЦА, РАССКАЗАННОЕ ИМ САМИМ

    ...И поведу слепых дорогою, которой они не знают, неизвестными путями буду вести их; мрак сделаю светом пред ними и кривые пути прямыми; вот что Я сделаю для них, и не оставлю их. Ис. 42:16

Бат:
Напечатано У.Гаем на Уэстгейт-стрит; продано Т. Милзом, книготорговцем, на Кингз-Мид-Сквер.
Цена шесть пенсов.
1772

ДОСТОПОЧТЕННОЙ
Графине Хантингдон:
СИЕ ПОВЕСТВОВАНИЕ
О моей жизни
И чудеснейших деяниях Господних надо мною,
С разрешения Её светлости
Смиренно посвящается Ей
Её  благодарнейшим и покорнейшим слугой,
ДЖЕЙМСОМ АЛБЕРТОМ.


ПРЕДИСЛОВИЕ К ЧИТАТЕЛЮ.

    Сие повествование о жизни и духовном опыте Джеймса Алберта исходило из его уст и было оставлено на бумаге изящным пером молодой леди из города Леоминстера для её личного удовольствия и без всякого намерения сделать его достоянием общественности. Однако сейчас она склоняется к тому, чтобы опубликовать это произведение, в том числе и для того, чтобы помочь Алберту и его бедствующей семье, которая получит все прибыли от продажи этой книги. И, как ожидается,  в этой книге найдутся вещи, достойные внимания каждого читателя из числа христиан.

    Возможно, что в этой книге найдётся своего рода ответ на вопрос, который    приводил в смятение умы столь великого множества достойных людей.  Звучит он так: как будет Господь обращаться с теми тёмными частями мира, до коих никогда не доносилась Песнь во славу Иисуса Христа? Из опыта этой замечательной личности следует, что Господь не спасает в отсутствие знания Правды, но, напротив, на тех, кого Он избрал, даже рождённых среди всех мыслимых лишений и в областях самой дикой тьмы и невежества, он удивительным образом воздействует, влияя на их разум, и посредством цепи мудро и чудесно располагаемых им Свидетельств он приводит их к пониманию сути духовных знаний, постепенно открывает их взору Свет Истины и даёт им полное обладание и наслаждение неоценимой благодатью Слова Его.  Кто может сомневаться, что откровение, столь впечатлившее душу юного Алберта,  что есть Сущность выше Солнца, Луны и Звёзд (предметов поклонения африканцев), исходило от Отца Света, и было для него первым плодом Славословия?

    После долгого и опасного путешествия на побережье Гвинеи он был продан в рабство и таким путём попал на христианскую землю; можем ли мы считать это только следствием его любопытства и любознательности? Можем ли мы, рассказывая об этом, не говорить ни о чём выше простого случая и совпадений? Какие-нибудь неверующие или деисты могли бы так думать, но я уверен, что читатель-христианин  с лёгкостью увидит в этих событиях Премудрое и Всемогущее Предопределение и Направление. Он предал себя воле Искупителя потерянных грешников и заплатил собой за свой крест; и за это Господь повёл его неведомым ему путём, из тьмы к чудесному Свету, к спасительному сердечному согласию и слиянию с триединым Богом во Христе, который примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения.
 
    Сколь необычен был Зов, воззвавший к нему, столь же интересными были и некоторые события его жизненного пути. Господь явил ему исключительную милость, упражняя его веру и терпение, которые в самых печальных и жалких испытаниях и бедствиях пришли к восхвалению  и славословию Господу. Как глубоко должно было повлиять на его нежное сердце, что он не только до крайней степени нищеты дошёл сам, но и его жена и дети погибали в нужде на его глазах! Но вера его не подвела его, и он доверился Господу, и был вознаграждён. И в это мгновение, рождённый на вершине мирской жизни, а теперь находящийся под грузом тягостных испытаний, по моему убеждению (ведь я знаю этого человека), он скорее согласится пасть в навозную кучу, но с Христом в сердце, чем отдать свои духовные блага и наслаждения за царский трон.  Возможно, не будет лишним заметить, что Джеймс Алберт покинул родную страну, насколько я могу догадаться по некоторым обстоятельствам, когда ему было около пятнадцати лет. Сейчас он выглядит примерно на шестьдесят. У него ясный и здравый ум; он хорошо знаком с писаниями и деяниями Господа, у него доброжелательный и кроткий нрав, и его характер может быть хорошо оценён не только жителями Киддерминстера, где он живёт, но и многими заслуживающими доверия лицами в Лондоне и других местах. Читатель,  рекомендую это повествование для Вашего прочтения, во благо того, кто является приобретателем Вашей милости,

    Ваш верный и покорный слуга,
    Во имя Христа,
    У. Ширли.
   
    История Джеймса Алберта &c.
   
    Я родился в городе Бурну. Моя мать была старшей дочерью царя, правящего в стране, главным городом которой был Бурну. Я был младшим из шести детей, и моя мать меня особенно любила, а мой дед меня почти обожал.
Я с младенчества отличался любопытным складом ума; также я был серьёзнее и уравновешеннее всех моих братьев и сестёр. Я часто надоедал им вопросами, на которые они не могли ответить, поэтому они меня не любили, считая глупцом или умалишённым. Временами, определённо, я был глубоко несчастен. На мой разум произвела сильнейшее впечатление мысль о том, что где-то, выше солнца, луны и звёзд, коим мы поклонялись, восседает какой-то великий и могучий человек. Моя добрая и снисходительная мать проводила больше времени рядом со мной, чем с кем-либо из моих братьев и сестёр. Я часто поднимал руку к небу и спрашивал её, кто там живёт. И был весьма неудовлетворён, когда она говорила про солнце, луну и звёзды, ибо я в своём сознании был убеждён, что где-то должна быть некая Высшая Сила. Часто я терял рассудок, изумляясь творениям Создателя; порой я был то в страхе, то в смятении, то в тревоге, и не мог понять, откуда это всё исходило. Я хотел знать о вещах, о которых никто не мог мне рассказать, и всегда был неудолетворён. Эти удивительные впечатления начались в моём детстве и следовали за мной непрестанно, пока я не покинул родителей, которым я сейчас могу воздать дань восхищения и благодарности. 
   
    До того момента мне было с каждым днём всё тяжелее, настолько, что в одну субботу (день, который мы чтим и соблюдаем) я  терзался беспокойством и страхами, которые невозможно выразить; что ещё более необычно, я не мог найти причину этого. Я встал, как у нас водится, в три часа (мы должны быть  в месте богослужения за час до восхода солнца). Мы не говорим во время молитвы ни слова, просто непрерывно стоим на коленях, воздев руки к небу и храня строгое молчание, пока  солнце не поднимется до определённой высоты (полагаю, в Англии это было бы десять или одиннадцать утра). По определённому знаку жреца мы поднимаемся (наша служба окончена), и расходимся по своим отдельным домам. Наше место сбора находится под большим пальмовым деревом; мы делимся на множество конгрегаций, поскольку невозможно укрыть всех обитателей города сенью одной пальмы, хотя пальмы действительно большие, высокие и величественные. Красота их и полезность не поддаётся описанию. Они служат обитателям страны источником пищи, питья и одежды; ствол пальмы очень велик, и в определённое время года мы делаем на нём надрез и подносим свои сосуды, чтобы потом получить огромное количество вина превосходного качества. Листья пальмы шелковистые, большие и мягкие; после сушки и измельчения на кусочки они очень похожи внешне на английский лён, и жители Бурну изготовляют из них одежду и всё такое прочее. [A] Также это дерево даёт растение или вещество, внешне напоминающее капусту и вообще очень на неё похожее, по вкусу почти такое же; оно растёт между ветвей. Пальмовое дерево даёт и орехи, похожие на кокос, с ядром, в котором много молока, очень приятного на вкус. Скорлупа очень твёрдая и очень красива внешне, из неё делают чаши, вазы и так далее.

[A] Общепринятое мнение в Англии, что коренные жители Африки ходят полностью раздетыми, но это предположение несправедливо: они носят некий род платья, чтобы выглядеть прилично, хотя оно очень лёгкое и тонкое.

    Я надеюсь, что читатель мне простит этот уход в сторону. Итак, мне предстояло наблюдать, как после окончания нашего субботнего богослужения,  в день, когда я был более несчастен и снедаем страданием, чем обычно, и мы, как водится, возвращались домой, необычная чёрная туча поднялась и закрыла солнце. Затем последовал сильнейший ливень и гром, более ужасный, чем я когда-либо слышал: небеса рокотали, и земля дрожала под ними. Я был потрясён и повержен в уныние настолько, что я горестно зарыдал и не мог следовать домой с родственниками и друзьями. Я был вынужден остановиться и почувствовал, будто мои ноги были связаны; похоже, они дрожали подо мной. Итак, я стоял недвижим, в великом страхе перед Великим и Могучим Человеком, который, по моему убеждению, жил наверху. Один из моих юных попутчиков, с которым нас связывала особая дружба, вернулся, чтобы посмотреть, что со мной;  он спросил, почему я стою не двигаясь под проливным дождём. Я сказал ему только, что мои ноги ослабели и я не мог идти быстрее. Он был очень поражён, увидев меня в рыданиях, взял меня за руку и сказал, что отведёт меня домой, что он и сделал.
Моя мать была очень встревожена, что я находился на улице в такую ужасную погоду; она задавала мне много вопросов, вроде тех, зачем я это сделал, и всё ли со мной хорошо. “Моя дорогая мать, - сказал я ей,  - умоляю, скажи мне, кто этот Великий и Могучий Человек, который шлёт гром?” Она сказала, что нет другой силы, кроме солнца, луны и звёзд, что они создали всю нашу страну. Затем я спросил её, откуда появился весь наш народ. Она сказала, что один происходил от другого, и так привела меня повествованием на много поколений назад. Потом я спросил, кто создал первого Человека, и первую корову, и первого льва, и откуда рождается муха, если её никто не может создать? Моя мама казалась очень встревоженной, она опасалась, что мой разум не в порядке, что я тронулся рассудком. Зашёл мой отец, и, увидев её в печали, спросил, в чём причина, но когда она пересказала ему нашу беседу, он рассердился на меня сверх всякой меры и сказал мне, что сурово накажет меня, если я ещё раз буду причинять такое беспокойство. Так что я решил более ничего ему не говорить. Но сам я стал ещё более безрадостным.  Мои родственники и знакомые стремились всеми доступными им способами развлечь меня, брали меня кататься на козах (это обычная забава в нашей стране), стрелять из лука; но ничего из этого меня не удовлетворяло, и мне никак не могло стать легче. Мои родители были глубоко опечалены, видя меня таким удручённым и меланхоличным.

    Примерно в это время к нам приехал купец с Золотого Берега (третий по величине город в Гвинее), который покупал у наших жителей слоновую кость и прочие товары. Он сразу заметил моё печальное состояние и спросил о его причине; он проявил огромное участие ко мне и сказал, что если мои родители готовы расстаться со мной на некоторое время и позволят мне съездить с ним к нему домой, то это мне сослужит лучшую службу, чем всё, что они могли бы для меня сделать. Он сказал, что если я поеду с ним, то я увижу дома с крыльями, летающие над водой, и белых людей, и что у него много сыновей моего возраста, которые могли бы составить мне компанию; ко всему этому он добавил, что вскоре возвратит меня домой в целости и сохранности. Я был очень обрадован упоминанием о необычном месте, и испытывал сильное желание поехать. Я как будто повиновался тайному порыву рассудка, который словно говорил мне, что я должен ехать. Когда моя дорогая мать увидела, что я  испытываю желание их покинуть, она поговорила с отцом, дедом и остальными родственниками, которые единодушно согласились, что я должен ехать с купцом на Золотой Берег.   
Ещё больше желания мне придавало то, что мои братья и сёстры презирали меня и смотрели на меня с пренебрежением по причине моего безрадостного расположения духа; и даже мои слуги относились ко мне с пренебрежением и не обращали внимания ни на какие из моих слов.
   
    У меня была одна сестра, которая всегда меня очень любила, и я тоже любил её без остатка. Её звали Логви, она была довольно светлокожей и светловолосой, с тонкими светлыми волосами, несмотря на то, что мои отец и мать были чёрными. Я очень переживал из-за расставания с любимой сестрой, и она горше всех плакала, заламывая себе руки и выражая все знаки печали, которые только можно представить, когда мы расставались. В самом деле, если бы я знал, расставаясь с друзьями и своей страной, что мне больше не придётся вернуться, мои муки от этого были бы невыразимыми. Всем моим родственникам было жаль расставаться со мной.

    Моя дорогая мать сопровождала меня верхом на верблюде более трёхсот миль, и первая часть нашего пути лежала по большей части через леса; ночью мы оберегали себя от диких зверей, разводя костры вокруг себя. Мы и наши верблюды ночевали внутри кольца костров, иначе нас могли разорвать на клочки львы и другие дикие звери, которые начинали ужасно рычать, как только садилось солнце, и рычали до самого рассвета. Мало что хорошего можно сказать о местности, через которую лежал наш путь; скажу только, что  мраморная долина, по которой мы ехали, была невыразимо красивой. На каждой стороне этой долины очень высокие горы, почти неприступные; некоторые из этих кусков мрамора просто чудовищной длины и ширины, различной высоты и причудливых форм. Большая их часть пронизана золотыми прожилками вперемешку с разными вкраплениями  ярких и красивых цветов; поэтому,  когда солнце бросает в них дротики своих лучей, это самое приятное из зрелищ, которые только можно вообразить.
Купец, который увёз меня из Бурну, был партнёром другого джентльмена, который ехал вместе с нами; он очень не желал брать меня из дома, поскольку, как он говорил, он предвидел многие трудности, которые придут вместе со мной. Он пытался уговорить купца бросить меня в глубокую расщелину в долине, но тот отказался его слушать и сказал, что он намерен обо мне заботиться. Компаньон купца был очень раздосадован, и когда мы подъехали к реке, он вознамерился бросить меня в реку и утопить, но купец не был согласен с этим, поэтому я был спасён.

    Каждый день мы были в пути примерно до четырёх часов вечера, а затем начинали приготовления к ночлегу, срубая большое количество деревьев, чтобы развести костры для защиты от диких зверей. В пути я был очень несчастен и обеспокоен, пребывая в непрестанном страхе, что люди, с которыми я еду, могут убить меня. С огромным сожалением я вспоминал покинутых мной друзей, а  образ моей матери часто вызывал слёзы из моих глаз. Я не могу вспомнить, как долго мы ехали из Бурну на Золотой Берег, но, поскольку более близкого к Бурну порта, чем он, нет,  нам предстояло очень утомительное тысячемильное путешествие по суше до порта. Я воспрял духом, когда наше путешествие подошло к концу: теперь я наивно полагал, что все мои беды и  беспокойства здесь закончатся; но если бы я мог заглянуть в будущее, я бы ощутил, что мне предстояло испытать намного больше страданий, чем я испытывал ранее, и что они будто даже ещё не начались.

    Теперь я был более чем за тысячу миль от дома, без друга или каких бы то ни было средств, чтобы обрести оного. Вскоре после того, как я прибыл в дом купца, я услышал особенно громкий бой барабанов и гул труб. Люди, которые в этом участвовали, должны были взойти на вершину очень высокого здания, предназначенного для этой цели, чтобы звук был слышен на большом расстоянии. Такие здания выше, чем колокольни в Англии. Мне очень понравились такие новые для меня звуки, и мне было очень любопытно узнать причину этого ликования, поэтому я задавал о нём много вопросов. Мне сказали, что всё это торжество было устроено в мою честь, поскольку я был внуком царя Бурну.

    Это известие втайне порадовало меня; однако мне не пришлось долго наслаждаться этим, поскольку вечером того же дня два сына купца, юноши примерно моего возраста, подбежали ко мне и сказали, что на следующий день я должен умереть, поскольку царь собирался меня обезглавить. Я ответил, что уверен, что это не может быть правдой, поскольку я приехал, чтобы с ними играть и смотреть на дома с крыльями, ходящие по воде, и на белых людей; но вскоре мне сообщили, что их царь возомнил, будто я послан своим отцом как шпион, и должен  по возвращении домой сообщить разведанные сведения, которые бы позволили нам вести против них войну с большим преимуществом. По этой причине он решил, что я не должен никогда вернуться в родную страну. Когда я это услышал, я испытал уныние, не поддающееся описанию. Я тысячу раз пожелал, чтобы я никогда не покидал своих друзей и свою страну. Однако, Всемогущий был ко мне благосклонен, и сотворил для меня чудеса.

    В то утро, когда я должен был умереть, меня омыли и до блеска натёрли мои золотые украшения, затем меня отвели во дворец, где царь должен был сам меня обезглавить (таков обычай той местности). Он сидел на троне на возвышении посреди очень большого двора, через который проходил путь во дворец. Этот двор широк и просторен, как большие поля в Англии. Мне нужно было пройти через ряд стражников. По моим догадкам, длина этого ряда была около трёхсот шагов.
Примерно половину пути меня сопровождал мой друг купец, затем он не посмел следовать дальше, и я поднялся к царю один. Я шёл без тени страха, и это умилостивило Господа, и он растопил лед в сердце царя, который сидел со скимитаром в руке, готовый отсечь мне голову; но, столь потрясённый, он выронил скимитар из руки, посадил меня на колени и заплакал надо мной. Я  обхватил правой рукой его шею и прижал его к сердцу. Он усадил меня и благословил, и добавил, что он не будет меня убивать, но я не должен вернуться домой, поэтому я должен быть продан в рабство. Тогда меня отвели обратно в дом купца.
 
    На следующий день он взял меня на французский бриг, но капитан не купил меня. Он сказал, что я слишком маленький, поэтому купец опять отвёл меня домой.

    Компаньон купца, о котором я уже упоминал как о моём враге, был очень зол, видя моё возвращение, и снова вознамерился положить конец моей жизни, сказав своему товарищу, что я принесу им лишь трудности и хлопоты, и что я столь мал, что меня никто не купит.

    Решительность купца начала колебаться, и я по-настоящему испугался, что меня предадут смерти; однако купец сказал, что попробует продать меня ещё раз.
Через несколько дней в бухту зашёл голландский корабль, и меня отвели на борт в надежде, что капитан меня купит. Когда они шли, я слышал, как они сговорились, что если и в этот раз не смогут меня продать, то бросят меня за борт. Я испытал чрезвычайное отчаяние, и, как только увидел голландского капитана, я подбежал к нему, обхватил его руками и сказал: “Отец, спаси меня!” Я знал, что если он не купит меня, то со мной обойдутся очень плохо, или, возможно, убьют. И хотя он не понимал моего языка, Господь смилостивился и повлиял на него через меня, и он купил меня за два ярда клетчатой ткани, которая там ценится больше, чем в Англии.

    Когда я покинул мою дорогую мать, со мной было большое количество золота, которое было, по обычаю нашей страны, в кольцах, соединённых друг с другом, и образовывало некое подобие цепи, уложенной вокруг моей шеи, рук и ног, и ещё один большой кусок, почти с грушу, висел в одном ухе. Я находил всё это неудобным и был рад, когда мой новый хозяин забрал его у меня. Теперь меня помыли и одели на голландский или английский манер. Моему хозяину я очень понравился, и я тоже полюбил его без меры. Я ловил каждый взгляд, был всегда к его услугам, когда он хотел, и стремился каждым действием убедить его, что для меня единственное удовольствие – служить ему хорошую службу. С тех пор я думал, что он, должно быть, солидный мужчина. Его дела хорошо соответствовали такому определению характера.Он читал молитвы перед всей командой каждую субботу; когда я впервые увидел, как он читает, я был впечатлён, как никогда в жизни, видя, как книга говорит с моим хозяином. Я думал, что она с ним говорила, поскольку я наблюдал, как он глядел в неё и шевелил губами. Я захотел, чтобы она так говорила и со мной. Когда мой хозяин окончил чтение, я проследовал за ним в место, куда он положил её, в великом восторге от книги, и когда меня никто не видел, я приложил к ней ухо в большой надежде, что она скажет мне что-нибудь. Но я был очень опечален и весьма разочарован, обнаружив, что она со мной не заговорит. Ко мне немедленно пришла мысль, что каждый человек и каждая вещь презирает меня, потому что я чёрный. 
По первости я очень страдал от морской болезни; но когда я привык к морю, она ушла. Корабль моего хозяина направлялся в Барбадос. Когда мы туда прибыли, он поговорил обо мне с несколькими знакомыми джентльменами, и один из них выразил особое желание увидеть меня.

    Он всерьёз вознамерился купить меня, но капитан не мог сразу смириться с расставанием со мной. Однако, поскольку джентльмен был очень настойчив, он уступил меня, и я был продан за пятьдесят долларов (четыре фунта и шесть пенсо английскии деньгами). Моего нового хозяина звали Ванхорн, он был молодым джентльменом. Дом его располагался в Новой Англии, в городе Нью-Йорке, куда он забрал меня с собой. Он одел меня в ливрею и был очень добр ко мне. Моим главным делом было прислуживать за столом, сервировать чай и чистить ножи, эта работа была очень лёгкой. Но слуги привыкли ругаться и изрыгать проклятия, и я этому научился быстрее, чем чему бы то ни было ещё. Это были одни из первых английских слов, которые я стал употреблять. Если кто-либо из слуг вставал на моём пути, я не колеблясь взывал к Господу, чтобы он тотчас проклял его. Но однажды я разом прекратил это, когда меня поправил старый негр-слуга, живший с семьёй.  В один день, когда я только что почистил ножи для обеда, одна из служанок взяла нож, чтобы порезать хлеб и масло. Я рассердился на неё и воззвал к Богу, чтобы он проклял её; тогда этот старый негр сказал мне, что так говорить нельзя. Я спросил, почему. Он ответил, что есть злой человек по имени Дьявол, живущий в аду, который соберёт всех говорящих эти слова, бросит их в огонь и будет жечь. Это меня очень ужаснуло, и я полностью бросил ругаться. Вскоре после этого, когда я сервировал фарфор для чаепития, моя госпожа зашла в комнату, когда там убиралась служанка; девушка нечаянно испачкала шваброй стену, на что моя госпожа очень разгневалась; девушка ответила ей очень глупо, что ещё больше рассердило госпожу, и она воззвала к Господу, чтобы он её проклял.

    Я был очень огорчён, слыша это – она была изящной юной леди, и была ко мне очень добра, настолько, что я не мог не сказать ей: “Мадам, я говорю Вам, что Вам нельзя так говорить”. Она спросила, почему. Я сказал, что есть чёрный человек по имени Дьявол, который живёт в аду, и что он положит её в огонь и будет жечь, и мне будет её очень жаль. В ответ юная леди спросила, кто мне это рассказал. Я ответил, что это сказал старый Нед. “Прекрасно”, - только и сказала она; но потом она рассказала об этом моему хозяину, и он приказал, чтобы старого Неда связали и выпороли, и чтобы более он не заходил в кухню с другими слугами. Моя хозяйка на меня не рассердилась – скорее, её забавляла моя простота, и, кстати сказать, она пересказала мои слова многим своим знакомым, которые посещали дом. Среди них был мистер Фрилэндхауз,  очень милосердный и добрый проповедник. Он услышал эту историю, обратил на меня внимание и сказал моему хозяину, что хочет меня забрать. Сперва мой хозяин не хотел об этом и слышать, но после долгих уговоров он разрешил мне уйти, и мистер Фрилэндхауз отдал за меня ;50.
   
    Он забрал меня к себе домой и заставил меня встать на колени, сложил мои ладони вместе, помолился за меня, и каждый вечер и каждое утро он делал то же самое. Я не мог понять, ни для чего это делалось, ни смысл этого, ни что говорилось во время этого действа. Это казалось смешным, но очень нравилось. Спустя некоторое время у нового хозяина, когда я привык к нему, я спросил у него значение этой молитвы (едва ли я говорил по-английски достаточно хорошо, чтобы быть понятым). Ему стоило больших трудов дать мне понять, что он молился Богу, живущему на Небесах, и что Бог – мой Отец и Лучший Друг. Я сказал ему, что там, должно быть, была какая-то ошибка, что мой отец жил в Бурну, и что я очень хотел его увидеть, равно как и мою дорогую мать, и сестру, и пожелал, чтобы он смилостивился и послал меня к ним домой, и добавил, что всё, о чём я думаю, это как убедить его вернуть меня домой. Я выглядел как человек, попавший в большую беду, и мой добрый хозяин был так взволнован, что слёзы текли по его лицу. Он сказал мне, что Бог – Великий и Добрый Дух, что Он сотворил весь мир, и каждого человека и каждый предмет в мире, в Эфиопии, Африке и Америке, везде. Я был в восторге, когда это слышал: да, сказал я, я всегда так думал, когда жил дома! Теперь, если бы у меня были крылья, как у орла, я бы полетел к моей дорогой матери, чтобы рассказать ей, что Бог более велик, чем солнце, луна и звёзды, и что они все сотворены Им.
Я был очень рад слышать эти сведения от своего хозяина, поскольку они очень хорошо соответствовали моему собственному представлению; теперь я думал, что если бы я только мог попасть домой, я был бы мудрее всех своих соотечественников, деда, отца и матери, и кого бы то ни было из них! Но, хотя меня в некотором смысле просветили знания, полученные от хозяина, пока я не знал о Боге ничего другого, кроме того, что Он – Добрый Дух, который  создал каждого человека и каждую вещь. Я не осознавал сам и никто мне не говорил, что Он наказывает злых и любит справедливость. Я просто был рад, что мне сказали, что есть Бог, потому что я всегда так думал.

    Мой дорогой добрый хозяин очень полюбил меня, как и его леди. Она отправила меня в школу, но в ней мне было трудно и я не любил туда ходить. Однако мои хозяин и хозяйка самыми ласковыми словами попросили меня учиться, и убедили меня посещать школу без всякого гнева; наконец, я начал лучше к ней относиться и довольно хорошо научился читать. Мой школьный учитель по имени Ваносдор был хорошим человеком; он был очень снисходителен ко мне. Так я и жил, когда в одно воскресенье я услышал, как мой хозяин читает слова из Откровения, главы 1, стих 7: “Се, грядет с облаками, и узрит Его всякое око и те, которые пронзили Его; и возрыдают пред Ним все племена земные. Ей, аминь.” Эти слова меня чрезвычайно взволновали; я был в великом страдании, ибо думал, что мой хозяин обращал их непосредственно ко мне; и как мне показалось, он наблюдал за мной с необычайной серьёзностью. Моя убеждённость в этом подтвердилась, когда я огляделся в церкви и не увидел никого в такой же печали и унынии, как я. Я начал думать, что мой хозяин ненавидит меня, и испытал сильное желание уехать домой, в родную страну, поскольку думал, что если Господь придёт (как он сказал), то он, разумеется, больше всего прогневается на меня, поскольку я не знал, что он из себя представляет и даже не слышал о нём ранее.

    Я отправился домой в великом унынии, но никому ничего не сказал. Я  в некотором  роде боялся хозяина, думал, что я ему не нравлюсь. Затем я услышал от него следующий текст, Послание к Евреям, глава 12, стих 14: “Старайтесь иметь мир со всеми и святость, без которой никто не увидит Господа”. Он проповедовал божий закон столь сурово, что от этого я дрожал. Он сказал, что Бог будет вершить суд во всём мире – в Эфиопии, Азии и Африке, и везде. Теперь я был в излишнем смятении и не мог определиться, что мне делать. И теперь у меня было мнение, что моё положение будет в равной степени  плохим вне зависимости от того, уеду я или останусь. Я держал эти мысли при себе и никому ничего не говорил.

    Мне следовало бы пожаловаться моей доброй  хозяйке на это великое смятение рассудка, но она в последние несколько дней держалась несколько подозрительно из-за истории обо мне, которую ей рассказала одна из служанок. Все слуги были завистливыми, а мне они завидовали за хорошее отношение и ласку, оказываемые мне хозяином и хозяйкой. А Дьявол был всегда начеку и усердcтвовал в зловредности своей, и он попутал эту девушку, чтобы она меня оболгала. Это случилось на сенокосе, и однажды, когда я разгружал сено с телеги в сенник, она улучила возможность в моё отсутствие сорвать вилы с черенка и спрятать их. Когда я снова приступил к работе и не смог их найти, я был весьма раздосадован, но я подумал, что выронил их где-то посреди сена. Поэтому я пошёл и купил другие на свои личные деньги. Когда девушка увидела, что у меня есть ещё вилы, она  настолько разозлилась, что сказала моей госпоже, что я очень ненадёжный человек, что я не тот, за кого она меня принимала, и что, по её сведениям, я заказывал на имя хозяина без его разрешения многие вещи, которые ему придётся оплачивать, и в доказательство моей беспечности она достала вилы, которые она сняла с черенка, и сказала, что нашла их за дверьми. Моя Леди, не зная истинного положения вещей, слегка сторонилась меня, пока не упомянула об этом, но затем я обелил себя и убедил её, что все эти объявления были ложными.

    Но я был в несчастнейшем состоянии ещё многие дни. Моя добрая госпожа настойчиво желала знать, в чём дело. Когда я поведал ей о своём положении, она дала мне почитать книгу Джона Баньяна “Духовная война”. Я нашёл его опыт сходным с моим, что дало мне основания полагать, что он был, должно быть, плохим человеком. И поскольку я был убеждён в порочности своей природы и ничтожности своего сердца,  а также поскольку он отмечал, что и сам был в таком же положении, то я не испытал никакого облегчения, читая эту книгу, скорее обратное. Я вернул эту книгу моей госпоже и сообщил ей, что эта книга мне совсем не понравилась, поскольку она о злом человеке, таком же плохом, как и я сам, и что я бы хотел, чтобы она дала мне другую книгу, написанную человеком лучше, праведным и без греха. Она заверяла меня, что Джон Баньян был хорошим человеком, но не смогла меня убедить; я думал, что он слишком похож на меня, чтобы быть честным, поскольку  его опыт соответствовал моему. 
Я глубоко убеждён, что ничто, кроме великой силы и невыразимой милости Господа, не могло освободить мою душу от того тяжёлого бремени, под которым она была в то время. Через несколько дней мой хозяин дал мне “Воззвание к необращённым” Бакстера. Эта книга тоже не принесла мне облегчения, напротив, она вызвала у меня такую же печаль, как и предыдущая, поскольку она приглашала всех прийти к Христу, а я находил себя столь грешным и ничтожным, что я не мог к нему прийти. Осознание этого ввергло меня в неописуемые муки, такие, что я даже попытался положить конец своей жизни – я взял один из больших кухонных ножей и пошёл в конюшню с намерением уничтожить себя; но как только я попытался со всей силы вонзить его себе в бок, он согнулся пополам. Я немедленно оцепенел от ужаса при мысли о своём безрассудстве, и моя совесть сказала мне, что, если бы моя попытка оказалась удачной, то я должен был бы отправиться в ад.
   
    Я не мог найти ни облегчения, ни даже малой толики покоя; невероятный упадок духа так повлиял на моё здоровье, что я сильно болел три дня и три ночи, и не принимал никаких средств для выздоровления, хотя моя госпожа была очень добра и посылала мне разные вещи. Я отказывался от всех средств и желал умереть. Я не ложился в кровать, а лежал в конюшне на соломе. Я чувствовал все ужасы угрызений совести, слишком тяжёлых, чтобы их вынести, и видел, как всё мщение Господне уже готово пасть на меня. Я был уверен, что для меня не было пути к спасению, кроме как прийти к Христу, а прийти к нему я не мог: я полагал невозможным, чтобы Он принял такого грешника, как я. 
Последней ночью, когда я был там же, сквозь мою печаль до моей души вдруг дошли слова: “Вот агнец Божий!” От них я немного успокоился, и мне начало становиться легче, и в тот день я возжелал найти эти слова в своей Библии. Следующим утром я встал очень рано, пошёл к своему учителю, мистеру Ваносдору, и сообщил ему о своём состоянии рассудка. Он был очень рад рад видеть, что я спрашиваю  дорогу в Сион, и благословил Господа, который так чудесно воздействовал на меня, бедного язычника. Я был более откровенен с этим джентльменом, чем со своим хозяином или кем бы то ни было ещё, и чувствовал себя более свободным в разговоре с ним. Он меня очень ободрял, часто молился со мной, и беседы с ним мне всегда помогали.
Примерно за четверть мили от дома моего хозяина посреди леса стоял большой и весьма красивый дуб. Я часто там работал, когда рубил деревья (эта работа мне очень нравилась), и в редкие дни я не бывал рядом с дубом, а когда бывал посвободнее, то приходил туда и два раза в день. Величайшим из когда-либо испытанных мной блаженств было сидеть под этим дубом. Там я обычно изливал все свои жалобы Господу; и когда мне было особенно тяжело, я приходил туда, говорил с деревом, рассказывал ему свои печали, как будто оно было моим другом. 

    Здесь я часто жаловался на своё грешное сердце и разбитое состояние, и находил больше покоя и удовлетворения, чем я когда-либо испытывал. Когда надо мной смеялись или презирали меня, я приходил сюда и находил покой. Теперь я начал наслаждаться книгой, которую мне дал мой хозяин, “Воззванием к необращённым” Бакстера, и очень восторгался ею. Я всегда был рад рубить лес, это была значительная часть моей работы и я с радостью её выполнял, поскольку я в это время был один и моё сердце воспаряло к Богу, и я мог непрерывно молиться. И да будет вечно благословенно Его Святое Имя, он верно ответил на мои молитвы. Я никогда не смогу в достаточной мере отблагодарить Всемогущего Бога за многие возможности успокоения, которые я там испытал.
Возможно, то обстоятельство, о котором я сейчас поведаю, немногими будет принято на веру, но я знаю, что радость и покой, которые оно мне придало, нельзя выразить словами, и они могут быть поняты только теми, кто испытал что-то подобное.
   
    Однажды я был в наиболее восторженном расположении духа; моё сердце было переполнено любовью и благодарностью к Творцу всех моих радостей. Я был настолько сам не свой и столь наполнен Присутствием Божиим и исполнен благоговения, что я увидел свет, невыразимым образом сошедший на меня с неба и сияющий вокруг меня в течение минуты. Я продолжал стоять на коленях, и непередаваемая словами радость овладела моей душой. Мир и покой, наполнившие мой разум, были прекрасны, и поведать о них словами невозможно.  Я бы не согласился быть в другом положении, или быть кем-то другим, а не собой, за все блага мира. Я благословил Бога за мою бедность, за то, что у меня не было мирского богатства или величия, которые бы отвлекли моё сердце от Него. В тот момент я желал, если бы это было для меня возможным, оставаться на том же месте навеки. Я испытывал внутреннее нежелание делать что-либо ещё в этом мире или снова возвращаться в общество.
   
    Я пребывал в полной уверенности, что мои грехи мне прощены, я шёл домой, исполненный радости, и моё сознание заполнил стих писания: “И заключу с ними вечный завет, по которому Я не отвращусь от них, чтобы благотворить им, и страх Мой вложу в сердца их, чтобы они не отступали от Меня”. При первой же возможности, которая только представилась, я отправился к своему старому наставнику и поведал ему о счастливом состоянии моей души, и он присоединился ко мне, благодаря Господа за его милосердие ко мне, гнуснейшему из грешников. Мне было совершенно легко, и я вряд ли мог пожелать чего-либо ещё, кроме того, что уже имел, когда мой временный покой был разрушен смертью моего дорогого и достопочтенного хозяина, мистера Фрилэндхауза, покинувшего этот мир довольно внезапно: у него была непродолжительная болезнь, и он умер от лихорадки. Я держал его руку в своей, когда он уходил; он сказал мне, что дарует мне свободу. Я был волен идти, куда я хочу. Он добавил, что он всегда молился за меня и надеялся, что я останусь с его семьёй до конца. Мой хозяин завещал мне десять фунтов и свободу.
   
    Я узнал,  что, будь он жив, он взял бы меня с собой в Голландию, поскольку он часто упоминал обо мне в разговорах с друзьями, которые очень хотели меня видеть; но я выбрал остаться со своей госпожой, которая была ко мне столь добра, как будто она была моей матерью.
Потеря мистера Фрилэндхауза невероятно опечалила меня, но ещё более несчастным меня сделало сумрачное и запутанное состояние моего сознания. Великий враг моей души, всегда готовый мучить меня, показывал мне мою ничтожность в ослепительно ярком свете, и терзал меня сомнениями, страхом и столь глубоким чувством моей собственной никчёмности, что после всего полученного мной покоя и ободрения я часто испытывал искушение поверить в то, что я, должно быть, совсем пропащий. Чем больше я видел красоту и великолепие Бога, тем больше я смирялся с чувством собственной низости. Я часто возвращался к своему старому месту молитв, и редко уходил оттуда без утешения. Однажды стих из Писания чудесным образом пришёл мне на ум: “И вы имеете полноту в Нем, Который есть глава всякого начальства и власти”. Господь был рад успокоить меня, подавая прекрасные надежды в те времена, когда я был готов утонуть в пучине своих бед. “Посему и может всегда спасать приходящих чрез Него к Богу, будучи всегда жив, чтобы ходатайствовать за них”.  “Ибо Он одним приношением навсегда сделал совершенными освящаемых”.

    Моя добрая и милосердная госпожа пережила моего хозяина на два года. Её смерть была большим потрясением для меня. У неё остались пять сыновей, все они были добрыми молодыми мужчинами, евангельскими проповедниками. Я оставался с ними по очереди, пока они все не умерли; они прожили лишь на четыре года дольше родителей. Когда Богу было угодно призвать их к себе, я остался покинутым, без единого друга во всём мире. Но я, столько раз испытывавший милость Божию, доверил Ему делать то, что ему угодно. В этом беспомощном состоянии я пришёл молиться, как обычно, в лес. И хотя уже лежали сугробы изрядных размеров, я не чувствовал ни холода, ни каких-либо ещё неудобств. Когда я видел вокруг себя угрюмый лик мира, меня искушала мысль, что Господь забыл меня. Но я нашёл великое облегчение, размышляя над словами из Исайи, глава 49, стих 16: “Вот, Я начертал тебя на дланях Моих; стены твои всегда предо Мною”. И многие светлые надежды были ниспосланы мне: Псалом 88, стих 35, “Не нарушу завета Моего, и не переменю того, что вышло из уст Моих”, и Послание к Евреям, глава 16, стих 17, и Послание к Филиппийцам, часть 1, стих 6, и несколько других.

    Поскольку я теперь потерял всех дорогих мне друзей, каждое место этого мира было для меня равнозначно другому. Я довольно долго испытывал желание отправиться в Англию. Я думал, что все обитатели этого острова были праведными, поскольку все, кто приходил к моему хозяину, были добрыми (особенно близким его другом был мистер Уайтфилд), и авторами всех книг, которые мне давали, были англичане. Но из всех мест мира я больше всего мечтал попасть в Киддерминстер, поскольку я не мог отделаться от мысли, что жители места, в котором жил и проповедовал мистер Бакстер, должны быть праведниками.
Положение моих дел требовало, чтобы я чуть дольше задержался в Нью-Йорке, поскольку я был в долгах и не знал, как их выплатить. Примерно в это время молодой джентльмен, который был хорошим знакомым одного из моих хозяев, притворился моим другом и обещал выплатить мои долги, три фунта, и заверил меня, что никогда не будет ожидать их возврата. Однако менее через месяц он пришёл и потребовал их вернуть. Когда я сказал ему, что мне нечего отдавать, он пригрозил продать меня. Хотя я знал, что у него не было права это сделать, но у меня не было никого, к кому я мог бы обратиться, и я очень встревожился.  Наконец он предложил мне отправиться в корсары, чтобы заработать на возврат долга, на что я согласился.

    Нашего капитана звали –----. Я нанялся к нему кем-то вроде кока. Возле Сан-Доминго мы столкнулись с пятью французскими купеческими кораблями. У нас была тяжёлая битва с восьми утра до трёх пополудни, когда победа была наконец на нашей стороне. Вскоре после этого мы встретились с тремя английскими кораблями, и они к нам присоединились. Это вдохновило нас напасть на флотилию из 36 кораблей. Сперва мы взяли на абордаж три корабля, затем преследовали остальные. Такой же успех был ещё с двенадцатью кораблями, но остальные ушли от нас. Было пролито очень много крови, и я несколько раз был на волосок от гибели, но Господь хранил меня.

    Среди моряков я встретил много врагов и столкнулся с притеснением. Один из моряков был особенно зол ко мне и всегда искал способы докучать мне и злить меня. Не могу не упомянуть о событии, более других задевших меня. Он выхватил из моей руки книгу, которую я очень любил и чтением которой занимал свой досуг, и бросил её в море. Но стоит отметить, что он был первым убитым в нашей битве. Я не хочу сказать, что это было потому, что он не был моим другом, но я думаю, что в столь преждевременной смерти врагов Господа виден грозный промысел Его.

    Наш капитан был жестокосердым человеком. Мне было невероятно жаль захватываемых нами пленников; до глубины души опечалил меня случай с одним молодым джентльменом. Он выглядел очень дружелюбным и был невероятно красив. Наш капитан забрал у него четыре тысячи фунтов, но это его не удовлетворило, поскольку он думал, что у того были ещё деньги, которые он где-то скрыл. Поэтому капитан пригрозил ему смертью, и джентльмен очень испугался, снял пряжки с туфель, распустил свои шикарные длинные волосы, в которых было вплетено несколько весьма дорогих колец. Он зашёл ко мне в каюту и в самых любезных выражениях попросил меня дать ему поесть и попить,  и когда я накормил и напоил его, он столь любезно и изысканно благодарил меня, что моё сердце обливалось кровью. Я от всего сердца желал уметь говорить на каком-либо языке, непонятном для других членов команды, чтобы дать ему знать об угрожающей ему опасности. Я слышал, как капитан сказал, что решил предать его смерти. И он привёл свой варварский замысел в исполнение, сойдя с ним и ещё одним моряком на берег, где они его застрелили.

    Это обстоятельство потрясло меня чрезвычайно, и я ещё долго не мог выбросить его из головы. Когда мы вернулись  в Нью-Йорк, капитан разделил между нами призовые деньги. Когда меня вызвали для получения денег, я подождал мистера Н. (джентльмена, заплатившего мой долг и ставшего причиной моего плавания), чтобы узнать, пойдёт ли он со мной за деньгами или же мне нужно принести ему свой долг.  Он решил идти со мной, и когда капитан положил мои деньги (сто тридцать пять фунтов), я пожелал, чтобы мистер Н. взял ту сумму, которую я был должен. Он сгрёб все деньги в свой носовой платок, и не подумав оставить хотя бы фартинг и вообще хоть что-то. Он также забрал бочку сахара, которая была моей долей с того же корабля.  Капитан был очень зол на него за такую жестокость ко мне, равно как и каждый, кто слышал о ней. Но у меня есть причина полагать, что у капитана с ним было общее дело, поскольку тот был одним из крупнейших торговцев города, и поэтому он не хотел с ним ссориться.
В это время один очень богатый джентльмен, виноторговец по имени Данскам, взял меня под свою защиту и предложил мне возместить мои деньги, если я пожелаю, но я сказал ему оставить всё как есть, предпочтя остаться в покое. Я был уверен, что тому торговцу деньги не принесут благополучия, и так и случилось. После ряда потерь и бед он разорился, и вскоре после этого утонул  во время пирушки на судне. Судно унесло в море и разбило о камни, и все до единой души погибли.
Я был очень опечален случившимся, и мне было очень жаль его семью, оставшуюся в весьма стеснённых условиях. Я никогда не ценил деньги так, как следовало бы. Если у меня было немного мяса и напитков для удовлетворения насущных потребностей одного дня, я никогда не желал большего; и когда у меня что-то было, я всегда отдавал, как только видел нуждающегося человека. Если бы не мои дорогие жена и дети, я бы и сейчас относился к деньгам так же легко, как и раньше. Некоторое время я продолжал служить мистеру Данскаму. Он был очень добр ко мне. Но у меня было сильное намерение посетить Англию,  и я всё время желал,чтобы Провидению было угодно указать мне свободный путь к этому Острову. Я представлял, что если бы я попал в Англию, то я бы больше никогда не столкнулся с жестокостью или несправедливостью, и поэтому жаждал оказаться среди христиан. Я очень хорошо знал мистера Уайтфилда. Я часто слышал его проповеди в Нью-Йорке. 

    В таком расположении духа я записался в двадцать восьмой пехотный полк, который в последнюю войну направлялся на Мартинику. Мы отправились на кораблях адмирала Покока из Нью-Йорка в Барбадос, оттуда на Мартинику. Когда Мартиника пала, мы отправились в Гавану и захватили также и её.  Там я получил расчёт.
К тому времени я скопил около тридцати фунтов, хотя деньги я вовсе не любил и не стремился бы получить призовые деньги, если бы не хотел возможности поехать в Англию. Я отправился с испанскими пленными в Испанию, а в добрую старую Англию прибыл с английскими пленными. Я не могу описать свою радость от прибытия в Портсмут.  Но когда мы сошли на берег, я был ошеломлён, слыша, как обитатели того места ругаются, изрыгают проклятия и прочие скверные слова. Я не ожидал встретить на этой христианской земле  ничего, кроме доброты, мягкости и кротости, и был в великом замешательстве.

    Я спрашивал, жили ли в том месте достойные христиане. Женщина, которой я задал этот вопрос, ответила утвердительно, и сказала, что она была одной из них. Я искренне обрадовался её словам. Я думал, что готов отдать ей всё своё сердце. Она содержала таверну. Я оставил у неё все деньги, кроме карманных, думая, что у неё они будут в большей сохранности. У меня было 25 гиней, но 6 из них я попросил её потратить наилучшим образом, купив мне рубашки, шляпу и кое-что ещё из необходимого. В благодарность за её хлопоты я подарил ей очень красивое зеркало, которое привёз с Мартиники. Справедливости ради отмечу, что эта женщина кое-что потратила на мои потребности, но что до тех 19 гиней и сдачи с шести, а также моих часов, то она не только их не вернула, но  и отрицала, что я ей их вообще давал.

    Вскоре я понял, что связался с плохими людьми, обманом завладевшими моими деньгами и часами. И вот все мои радужные надежды разбились. У меня не было друга, кроме Бога, и я истово ему молился. Я едва мог понять, как было возможно, что место, в котором жило и проповедовало так много достойнейших христиан, изобиловало грехом и обманом. Я думал, что оно хуже Содома, учитывая его преимущества перед ним. Я рыдал как ребёнок почти непрерывно, и наконец Бог услышал мои молитвы и послал мне настоящего друга.
У этой хозяйки таверны был брат, который жил в Портсмутской общине. Его жена была очень достойной и добродетельной женщиной. Когда она услышала, как со мной обошлись, она пришла ко мне, спросила о моём положении и очень обеспокоилась, узнав о столь жестоком обращении со мной, и взяла меня домой. Я воспрял духом, и молитвы мои стали хвалебными. Она использовала все доступные доводы, чтобы убедить обманувшую меня женщину вернуть мои часы и деньги, но это ни к чему не привело, поскольку она не дала мне расписку и мне нечего было предъявить, а значит, я не мог их требовать. Моя добрая знакомая очень рассердилась на неё  и заставила её вернуть мне четыре гинеи. Та сказала, что даёт их мне из милосердия, хотя они были моими собственными, и к тому же я ей дал намного больше. Моя заступница предложила применить более грубые средства, чтобы заставить её вернуть все мои деньги, но я не хотел причинять ей страдания и оставил её в покое, сказав: “Бог мой на небесах”. Я ничуть не переживал о своей потере; всё, что меня удручало – разочарование в своём желании найти друзей-христиан, чьим милым и добрым обществом я надеялся насладиться.

    Я подумал, что лучшее, что я мог сейчас предпринять – отправиться в Лондон и разыскать мистера Уайтфилда, единственного знакомого мне человека в Англии, чтобы он подсказал мне, как я мог бы заработать на жизнь, никому не причиняя беспокойства. Я покинул свою добрую знакомую в Портсмуте и отправился в Лондон на дилижансе. Внушающий доверие торговец из Сити, сидевший со мной в дилижансе,  предложил мне показать путь до молельного дома мистера Уайтфилда. Будучи ему совершенно не знакомым, я подумал,что с его стороны это очень добрый поступок, и принял его предложение; но он стребовал с меня полкроны за то, что пошёл со мной, а также ещё пять шиллингов за то, что довёл меня до собрания доктора Гиффорда.

    Теперь у меня было совершенно другое мнение о жителях Англии, чем было до того, как я оказался среди них. Мистер Уайтфилд принял меня очень тепло, он был искренне рад меня видеть, проводил меня  в приличное место на Петтикоут-Лейн, где я разместился, пока он искал, куда меня поселить, и заплатил за моё проживание. На следующее утро, завтракая с хозяйкой дома, я услышал над головой шум ткацкого станка. Я спросил, что это такое; она сказала, что это кто-то ткал шёлк. Я очень захотел это увидеть и спросил, можно ли. Она сказала, что пойдёт со мной и что меня примут с удовольствием.
Сказано – сделано, и как только мы зашли в комнату, ткавшая женщина обернулась и улыбнулась нам, и я её полюбил с того момента. Она задавала мне много вопросов, и я в свою очередь многое ей поведал. Я узнал, что она посещала собрание мистера Аллена, и у меня начало складываться о ней хорошее мнение, хотя я почти боялся поддаться этому, на случай, что она вдруг окажется как другие жители Портсмута, встречи с которыми почти заставили меня с неприязнью относиться ко всем белым женщинам. Но после непродолжительного времени знакомства я был рад обнаружить, что она другая, искренняя, и я не терял надежды быть хорошо оценённым ею. Мы часто вместе ходили слушать доктора Гиффорда, и поскольку у меня всегда была склонность помогать всем нуждающимся по мере моих возможностей, я подавал всем, кто у меня просил, иногда по половине гинеи, поскольку я не знал её настоящей стоимости. Эта милосердная добрая женщина потратила много сил, наставляя меня и помогая советом в этом и других вопросах.

    По прошествии примерно шести недель в Лондоне я был рекомендован знакомым моего последнего хозяина, мистера Фрилэндхауза, которые часто слышали от него обо мне. Они настойчиво убеждали меня поехать в Голландию. Мой хозяин жил там до того, как купил меня, и рассказывал обо мне своим друзьям с таким уважением, что у них возникло желание меня увидеть, особенно джентльмены из миссии, которые выразили желание услышать о моей судьбе и расспросить меня. Я узнал, что мой старый добрый хозяин хотел бы, чтобы я поехал, если бы он был жив, и по этой причине я решил поехать в Голландию и уведомил о своём намерении моего дорогого друга мистера Уайтфилда; он сперва сильно возражал против моего отъезда, но когда я привёл ему свои доводы, его они вполне устроили. Я также сообщил о своей запланированной поездке Бетти (доброй женщине, о которой я упомянул выше), и сказал, что был уверен, что она должна стать моей женой, и что я так хочу, если такова Воля Господа, но никак иначе. Она почти ничего не ответила,  сказала  только, что ещё не думала об этом.
Я сел на борт на Тауэрской верфи в четыре часа утра и прибыл в Амстердам на следующий день в три часа пополудни. У меня было несколько рекомендательных писем для друзей моего старого хозяина, которые меня приняли очень тепло. Особенно добрым ко мне был один из главных проповедников. Он долго принимал меня у себя дома и ему очень нравилось задавать мне вопросы, на которые я отвечал с восторгом, всегда готовый сказать: “Придите, послушайте, все боящиеся Бога, и я возвещу вам, что сотворил Он для души моей!” Я не могу не восхищаться путями Провидения, поражённый тем, как оно меня чудесно хранило! Внук царя, я желал хлеба, и был рад даже самой чёрствой корочке. Я, который дома был окружён и оберегаем рабами, чтобы ни один незнакомец не мог ко мне подойти, и одетый в золото, потом подвергался страшным смертельным угрозам и часто хотел простой одежды для защиты от непостоянства погоды; однако я никогда не жаловался и   не был недоволен. Я хочу, и даже жажду, чтобы меня считали не кем иным как всего лишь странником по миру, пилигримом на этой земле, поскольку “я знаю, Искупитель мой жив”, и я благодарен за каждое испытание и каждую беду, с которыми я столкнулся, ибо смею надеяться, что все они были ниспосланы мне, как искупление.

    Кальвинистские проповедники желали услышать о моём опыте из моих уст, чему я был несказанно рад. Итак, я стоял каждый четверг на протяжении 7 недель перед 38 проповедниками, и все они были очень довольны, и убедились, что я именно такой, каким и хотел выглядеть. Они записывали мою историю, когда я её рассказывал, и Господь Всемогущий был со мной в это время особенно близко и посылал мне слова, чтобы я мог им отвечать. Столь велико было милосердие его, что он вёл за руку меня, жалкого слепого язычника.
В то время очень богатый купец из Амстердама предложил мне служить его семье в качестве дворецкого, и я охотно принял его предложение. Он был очень богатым джентльменом и был очень добр ко мне. Он обращался ко мне скорее как с другом, чем как со слугой. Я пробыл у него двенадцать месяцев, но не был полностью доволен, ибо хотел увидеть свою будущую жену. И по этой причине я пожелал вернуться в Англию. Я писал ей один раз после отъезда, но она мне не ответила.  Мои господин и госпожа, равно как и два их сына, хорошо отнёсшихся ко мне,  очень уговаривали меня не уезжать от них, и сказали, чтобы я возвращался к ним немедленно, если  вдруг по прибытии в Англию обнаружу, что Бетти замужем. 
Моя госпожа желала, чтобы я женился на её служанке. Она была приятной молодой женщиной, скопившей неплохое состояние, но я не мог её любить, хотя она и желала принять от меня предложение. Я сказал ей, что мои устремления были связаны с Англией, и что я не мог любить другого человека. По возвращении домой я узнал, что Бетти свободна. В моё отсутствие она ответила отказом на несколько предложений и сказала сестре, что если когда-нибудь выйдет замуж, то её мужем должен быть я.

    Вскоре после прибытия домой я явился к доктору Гиффорду, который взял меня в свою семью и был невероятно добр ко мне. Нрав этого благочестивого богатого джентльмена хорошо известен, и моя похвала в его адрес будет излишней. Я надеюсь, что всегда буду помнить множество его добрых дел по отношению ко мне. Вскоре после приезда к доктору Гиффорду я высказал желание присоединиться к их церкви и поселился у них. Мне сказали, что сперва я должен пройти крещение. Я рассказал свою судьбу церкви, моим рассказом все были очень довольны, и сам доктор Гиффорд крестил меня. Затем я огласил своё намерение жениться, но встретил много возражений против этого, поскольку избранная мной женщина была бедной. Она была вдовой, её муж оставил её в долгах и с ребёнком, поэтому они отговаривали меня из чувства искреннего участия ко мне. Но я ей обещал и решил связать с ней свою жизнь, её бедность не была для меня недостатком, а ничего другого против неё сказать не могли. Когда мои друзья убедились, что не могут поколебать моего мнения о ней, они написали мистеру Аллену, её проповеднику, чтобы он убедил её меня бросить; но он ответил, что вовсе не будет вмешиваться, и что мы вольны поступать как хотим. Я решил, что весь небольшой долг моей жены должен быть погашен до нашей свадьбы. Я продал почти всё, что у меня было, и всеми вырученными деньгами смог погасить её долг полностью.  Никогда я ничего в жизни не делал столь охотно, поскольку я твёрдо верил, что мы будем очень счастливы вместе, и так и случилось, поскольку её мне послал Господь. Она оказалась благословенной спутницей моей жизни – мы никогда с ней не ссорились, хотя вместе прошли через многие беды и трудности.
Моя жена хорошо зарабатывала ткачеством, и могла бы заработать очень много, но как раз в то время среди ткачей пошли великие волнения, поэтому я боялся из-за работы жены. Они могли бы принуждать меня присоединиться к бунтовщикам, о чём я и помыслить не мог, а в случае моего отказа могли бы проломить мне голову. Из-за этого моя жена не могла устроиться, а моей работы не хватало для содержания семьи. Ещё года не прошло с нашей свадьбы, как эти неудачи нас захлестнули.

    Как раз в это время один очень переживавший за нас джентльмен посоветовал мне отправиться с ним в Эссекс и обещал устроить меня на работу. Я принял его доброе предложение и он поговорил со своим другом, весьма богатым джентльменом-квакером, жившим невдалеке от Колчестера. Его звали Хандбарар. Он приказал своему распорядителю взять меня на работу. Там было несколько человек, устроившихся на работу так же, как и я. Я был очень благодарен и доволен, хотя мой заработок был мал. Мне платили восемь пенсов в день с проживанием, но через две недели, когда моему хозяину сказали, что на него работает чернокожий, он захотел меня увидеть. Ему понравилось говорить со мной, и наконец он спросил, сколько мне платят. Когда я ему сказал, он объявил, что это слишком мало, и сразу приказал распорядителю увеличить мне жалованье до восемнадцати пенсов в день, которые он потом мне постоянно платил. Тогда я зажил очень хорошо.

    Я не взял с собой жену. Я приехал один, и задумал выслать за ней, если вдруг всё сложится сообразно нашим желаниям. Я хотел уже позвать её, когда получил письмо о том, что она родила и нуждалась во многих необходимых вещах. Эта новость была для меня серьёзным испытанием и новым несчастьем, но мой Бог, милосердный и щедрый на свои милости, не оставил меня в этой беде. Поскольку я не умел читать по-английски, я должен был кого-то позвать, чтобы мне прочитали письмо от жены. Добрый промысел Божий привёл меня к богатому молодому джентльмену, квакеру, другу моего хозяина. Я попросил его прочитать мне письмо, и он охотно согласился и был растроган содержанием письма, даже сказал, что будет собирать для меня пожертвования и первым внёс свою лепту. Деньги в тот же вечер были отправлены в Лондон с человеком, который как раз туда собирался. На этом доброта моих добрых друзей не исчерпывалась, поскольку, когда моя жена поправилась настолько, что могла переносить поездку, они послали за ней и полностью оплатили её приезд. Столь очевидным образом при каждой беде, с которой я сталкивался, проявлялась любовь и милость Господа! Нам всё лето жилось очень хорошо. Мы жили в маленьком домике возле дома мистера Хандбарара, но когда наступила зима, я был уволен, поскольку в моей работе больше не было нужды.  Наше будущее снова стало более мрачным. Мы сочли наиболее благоразумным переехать чуть поближе к городу, поскольку занимаемый нами домик был очень холодным, протекал и был готов рухнуть.
Безграничная доброта Бога ко мне была столь велика, что я в скромнейшей благодарности желаю пасть ниц пред Ним, ибо он меня столь чудесно поддерживал в каждой беде. Мой Бог никогда не оставлял меня. Я всегда ощущал свет даже через густейшую тьму.

    Мы с моей дорогой женой теперь были оба без работы и не могли её найти. Зима оказалась особенно суровой, и мы стали влачить самое жалкое существование, которое только можно представить. Я всегда очень стеснялся что-либо просить; я никогда не мог просить милостыню, и не рассказывал никому о нашей нужде из страха обидеть, ведь мы были совершенно чужими. Но вот мы доели последний кусок хлеба, и я должен был что-то придумать, чтобы нас обеспечить. О себе я вовсе не думал; но видеть нужду моей любимой жены и детей было для меня как укол в сердце. Теперь я корил себя за то, что привёз её из Лондона, ведь там мы без сомнения могли найти друзей и не голодать. Снег в то время был особенно глубоким, и никаких надежд на облегчение нашей судьбы мы не видели. В этом удручающем положении, не зная, какой шаг предпринять, я решил поведать о своём несчастье садовнику джентльмена, жившего рядом, и упросить его взять меня на работу. Но когда я пришёл, вся моя храбрость исчезла, и я постыдился рассказать ему об истинном положении наших дел.  Я всеми силами попытался убедить его взять меня на работу, но тщетно: он сказал, что это не в его власти. Когда я уже собрался уходить, он спросил, не возьму ли я немного моркови. Я взял её с огромной благодарностью и отнёс домой. Он дал четыре очень больших и спелых корнеплода. Нам было не из чего развести огонь, поэтому сварить морковь мы не могли, но были рады есть её  и сырой.  Наша младшая дочка была ещё младенцем. Моя жена жевала морковь и так кормила её несколько дней.

    Мы позволяли себе есть по одной моркови в день, иначе бы они кончились раньше, чем мы найдём что-то ещё. Сам я вообще не хотел есть. И в последний день такого положения я тоже ничего не съел, ведь я не мог вынести мысль, что моя дорогая жена и дети будут нуждаться во всём самом необходимом. Так мы жили, пока не закончилась морковь. Затем моя жена начала сокрушаться из-за наших бедных детей, но я как мог успокаивал её. Всё ещё надеясь и веря, что  мой Бог не даст нам умереть, что ему будет угодно избавить нас от страданий, что он и сделал почти чудесным образом.
Мы легли спать, как обычно, до темноты, поскольку у нас не было ни очага, ни свечи. Но скоро кто-то постучал в дверь и спросил, в этом ли доме живёт Джеймс Алберт. Я ответил утвердительно и немедленно встал; как только я открыл дверь, я увидел слугу известного адвоката, жившего в Колчестере. Он спросил у меня, как у меня дела и не голодаю ли я. Я разразился рыданиями и сказал ему, что я действительно голодаю. Он сказал, что его хозяин так и предположил, и что он хотел поговорить со мной, и что я должен за ним последовать. Этого джентльмена звали Даниэль, он был искренним и добрым христианином. Он часто останавливался на дороге и говорил со мной, когда я работал у мистера Хандбарара, и говорил, что взял бы меня на работу, если бы мне нужна была работа. Когда я пришёл в его дом, он сказал, что много думал обо мне в последнее время и не мог успокоиться, не послав разузнать обо мне. Я поведал ему о своей беде, и он очень расчувствовался и щедро дал мне гинею, обещав и в будущем быть добрым ко мне. Я не мог не воскликнуть: “О безграничная милость моего Господа!” Я молился Ему, и Он услышал меня; я верил Ему, и Он хранил меня; с чего начать мне восхвалять Его и как я смогу любить Его в достаточной мере?

    Я немедленно пошёл купить хлеба, сыра и угля и отнёс их домой. Моя дорогая жена обрадовалась, видя, как я вернулся с едой. Она сразу же встала и одела детей, пока я разжигал огонь, и даже самый знатный вельможа в стране не имел такой приятной трапезы, как мы тогда. Мы не забыли поблагодарить Господа за всю его доброту к нам. Вскоре после этого, когда настала весна, мистер Питер Даниэль нанял меня, чтобы я помог снести дом и построить новый. У меня появилась очень хорошая постоянная работа. Он помог моей жене и детям переехать в Колчестер и поселил нас в доме, где мы очень хорошо обустроились. Я надеюсь, что всегда буду с благодарностью вспоминать его доброту ко мне и моей семье. Я работал с домом более года, пока не закончил. После этого я работал ещё у нескольких человек, и для меня не было большей радости, чем быть занятым каким-либо делом; но, ощущая приближение зимы и частые перерывы в работе, я опасался, что мы опять будем в нужде или же будем в тягость своим друзьям.

    В это время я получил предложение отправиться в Норидж и устроиться на постоянную работу. Моей жене оно понравилось – она полагала, что может найти работу на тамошней ткацкой мануфактуре, такую, какой она и училась, и что преуспеет там вероятнее, чем где-либо ещё. Итак, мы подумали, что можем переехать в город, где оба устроимся на работу, и это решение будет для нас наиболее благоприятным. Мы могли бы поселиться там до конца жизни. Когда это решение было принято, я сперва отправился один, чтобы проверить, как оно будет. Об этом я впоследствии очень сильно пожалел, поскольку не мог сразу посылать помощь моей жене, ведь я попал в руки хозяина, которого нельзя назвать добрым или внимательным к людям. Так моя жена попала в изрядную нужду и была вынуждена продать несколько вещей, а когда я за ней послал, уже назрела неприятная необходимость продажи нашей кровати.
Когда она приехала в Норидж, я снял уже обставленную комнату. Я испытал на себе огромную разницу в обращении со мной моего хозяина и моих прежних хозяев. Он очень нерегулярно мне платил. Моя жена взяла в аренду ткацкий станок и ткала всё своё свободное время, и мы зажили очень хорошо, пока на нас не свалились новые беды. Трое наших бедных детей заболели оспой; это было для нас огромным испытанием, но я был убеждён, что мы не будем забыты. Я делал всё, что было в моих силах, чтобы моя дорогая спутница жизни не падала духом. Всё её внимание было теперь занято детьми и ни о чём другом она не могла думать; я же мог добыть для семьи лишь очень скудные средства, и помимо этого, надо было платить за комнату, а я вынужден был пропустить несколько недель. Но женщина, которой мы были должны, не соглашалась дать нам отсрочку. Я обещал ей, что отдам ей первый же заработок после выздоровления детей, но её это не устроило, и в жестокости своей она пригрозила нам вышвырнуть нас на улицу, если я не заплачу ей немедленно.

    При осознании этой опасности  я был погружён в пучину скорби, особенно зная состояние моих бедных детей. Если бы они были здоровы, я не был бы столь восприимчив к этому несчастью. Но мой Бог, всё ещё верный своему обещанию, послал мне друга. Мистер Генри Гёрдни, квакер и милостивый джентльмен, прослышал о наших бедах, послал слугу к женщине, у которой мы снимали комнату, заплатил за наше проживание, купил все вещи, сотканные моей женой, а потом вернул их нам же.

    Другие джентльмены, прослышав о его поступке, были рады помочь ему в его великодушных деяниях, за что мы никогда их не сможем отблагодарить; вскоре после этого мои дети выздоровели и мы снова зажили очень хорошо. Моя жена усердно и непрестанно трудилась всякий раз, когда у неё была работа, но почва под ней была весьма зыбкой, ведь её занятость не была постоянной, иногда у неё не было работы, а в других случаях, когда ткачи Нориджа получали заказы из Лондона, у них была такая спешка, что им приходилось часто работать и в субботу, но моя жена так никогда не делала. И нам было нелегко из-за того, что мы не могли обеспечивать себя на постоянной основе, хотя оба были усердными, прилежными и трудолюбивыми.  Я был далёк от того, чтобы быть довольным своим хозяином,  он плохо со мной обращался. Я крайне редко мог получить с него деньги, однако сохранял терпение, пока Господу не стало угодно изменить моё положение.

    Мой богатый друг мистер Гёрдни посоветовал мне устроиться на уборку соломы и купил мне для этой цели инструмент. Помимо меня этим делом в городе занималось всего несколько человек, поэтому я стал неплохо зарабатывать и мы зажили легко и счасливо. Однако это благополучное состояние длилось недолго: многие плохие люди, завистливые и дурные, устраивались на эту работу за меньшие деньги, чтобы отобрать у меня это дело, и так в этом преуспевали, что мне с трудом удавалось найти работу, и я снова обеднел. Эта беда пришла не одна, ведь как раз тогда мы потеряли одну из наших малышек из-за лихорадки. Это обстоятельство вызвало новые горести, поскольку баптистский проповедник отказал нам в похоронах, потому что мы не принадлежали к их общине. Приходской священник отказал нам, потому что она не была крещена. Я обратился к квакерам, но безуспешно; это было одно из величайших испытаний на нашем пути, ведь мы не знали, что делать с нашей бедной малюткой. Наконец я решил выкопать могилу в саду за домом и похоронить её там, когда приходской священник послал за мной, чтобы передать, что он позволит похоронить девочку, но не будет служить похоронную службу по ней. Я сказал ему, что мне не имеет значения, будет он её служить или нет, ведь малышка всё равно её не услышит.

    После этого мы столкнулись со многими случаями плохого обращения, и нам стало очень тяжело жить. Нам крайне редко удавалось найти работу, и приходилось даже закладывать свою одежду. Мы были готовы утонуть в пучине наших бед, когда я предложил жене поехать в Киддерминстер и попытать счастья там. Я всегда хотел поехать туда, и теперь ещё сильнее, чем раньше, после того, как услышал самые уважительные отзывы от мистера Фосетта, благочестивого достойного джентльмена. Я встречал название этого места в своей любимой книге “Вечный покой святых”, написанной Бакстером, а поскольку на киддерминстерской мануфактуре моя жена могла устроиться на работу, она стала думать так же, как и я.

    Я в очередной раз покинул её и отправился в Киддерминстер, чтобы определить, подходит ли нам это место. Как только я приехал, я сразу же нанёс визит мистеру Фосетту, и он был рад меня принять и рекомендовал меня мистеру Ватсону, который нанял меня, чтобы я делал смесовую ткань из шёлка и кручёной шерсти.  Я был там две недели, и когда убедился, что место соответствует нашим ожиданиям, я вернулся в Норидж за женой; в это время она была на сносях и очень слаба. Поэтому нам пришлось задержаться до её родов, и как только она смогла переносить дорогу, мы приехали в Киддерминстер без ничего, поскольку нам пришлось всё продать ради покрытия долгов и расходов, связанных с болезнью моей жены и так далее.

    Таково наше нынешнее положение. Моя жена, прилежная труженица ткацкого станка, делает всё, что можно от неё ожидать, для содержания нашей семьи. И Богу иногда угодно склонять сердца своего народа к тому, чтобы он помогал нам время от времени. Я же, будучи в летах и немощным, способен оказывать им лишь небольшую поддержку. Мы как пилигримы, нищие пилигримы, держим путь свой к нашему Небесному Дому, терпеливо ожидая милостивого зова, когда Господь вырвет нас из зол нынешнего мира и введёт нас в вековечное великолепие мира грядущего. Хвала ему во веки веков, Аминь!
КОНЕЦ