Глава девятнадцатая

Я сама от себя не ожидала, что проведу в Наружности столько времени. Набитые машинами трассы, проспекты, наполненные яркой и безликой толпой, рекламы кинотеатров, вывески магазинов, — всё это как околдовало меня.

      В определённом смысле я начала понимать Чёрного с его желанием вырваться из Дома. Именно в Наружности проходит самая настоящая жизнь. Именно в Наружности собраны все самые главные впечатления и возможности.

      Безжалостно растрачивая карточный лимит, я рыскала по магазинам, скупая всё, что нравится, всё, что нужно, что не нужно. Иной раз мне казалось, будто бы я совсем такая же, как эти люди из толпы. Но, по большей части, я, наоборот, очень остро чувствовала свою «особенность». Продавцы таращились на болтающуюся на запястье куриную кость. Попутчики в транспорте с ужасом разглядывали царапину поперёк губ. Одна из бабулек даже успела фыркнуть: «Понаехали тут, совсем совесть потеряли!» Я не с первого раза поняла, что она имела в виду меня и особенности моего сформировавшегося образа.

      В общем и целом, от «удара Наружностью» я опомнилась только тогда, когда день перевалил далеко за свой экватор, а рюкзак за спиной и два пакета с покупками стали угрожающе трещать по швам. Чуть позже, вновь оказавшись на территории Дома, я с удивлением обнаружила для себя и то, что «внешним миром» полностью сыта и больше туда не хочу.

      Какие-то тени замелькали вокруг меня и бросились врассыпную, уступая мне дорогу. Невидимые взгляды с любопытством и завистью устремились к моим туго набитым баулам. В какой-то момент я испугалась быть обворованной. Но ничего подобного не случилось. Судя по всему, меня приняли за летуна. А летуны в Доме пользуются негласной привилегией неприкосновенности.

      Пошатываясь под тяжестью многочисленных покупок, я добираюсь до Гнездовища. Стучусь. А потом уже вхожу.

      — Ну наконец-то! Не прошло и полгода! А мы уже все на таблетках сидим от нервов, — сердито выговаривает мне Дорогуша прямо с порога. Я с восхищением отмечаю, что его KISS-макияж по-прежнему безупречен.

      — А от таблеток возникает язва желудка и понос! — опять многозначительно вставляет Гупи, тараща на меня выпуклые рыбьи глаза.
Я едва успеваю пролепетать слова об искреннем сочувствии.

      — Мама Зо, птичка моя, ты нашлась! — Из недр Гнезда мне навстречу уже рулит Ангел. Мгновение спустя присвистывает. — Ух ты! Это всё твоё?

      — Моё, — соглашаюсь я. — Но тут на всех хватит. Мальчики, помогите мне с пакетами. Мне до кухни их уже не дотащить.

      Сгорающую от любопытства стаю даже уговаривать не пришлось. Птички слетаются к пакетам, пытаясь заранее угадать, что в них лежит.

      Обезболивающее, эластичный медицинский жгут, мазь на основе змеиного яда от боли в суставах.
Вкусняшки к чаю и сам чай. Маленькие подарочки — знаки внимания для каждого состайника. В том числе и запонки с геральдическими лилиями. Для Лорда.

      — Если ты решила стать летуном, то в первую очередь надо было курева купить, носков и труселей, а не конфет с бананами, — отмечает Дронт, скептически рассматривая разложенные по столу и табуреткам покупки.

      — Я не принимаю заказов и не снабжаю вас отравой за свой счёт, — с холодным превосходством парирую я. — Если тебе не нужна ромовая шоколадка, то можешь вернуть её мне обратно.

      — Нет, почему же. Нужна. Не каждый день тебе шоколад с ромовой начинкой дарят, — тут же идёт на попятную Дронт. — Прям какой-то аттракцион неслыханной щедрости. Не ожидал от тебя. С чего это вдруг?

      — Потому что это — Любовь! А она преображает! — радостно сообщает Ангел и закатывает глаза, демонстрируя, как он восхищён этой «любовью».

      — А бананы кому? Чёрному? Он же на днях как раз их хотел, — вспоминает Гупи.

      — Почему Чёрному? Слону! Малыш любит бананы. Давайте угостим. Слонёнок, иди сюда!

      Обрадованный бананами Слон уже бежит из туалета, на ходу поправляя свой комбинезончик.

      — Но как же Чёрный? — не унимается Гупи.

      — Да пошёл он в жопу! — не выдерживаю я. — Главный Пёс мне чуть плечо из сустава не вывернул своей бульдожьей хваткой, а я его после этого бананами угощай? Да ни фига!

      — Мама Зо, ну что за выражения? Что за язык? — морщится Дорогуша. — Может, стоит поставить чайник?

      Птицы наперебой начинают шуметь, какая это отличная идея. Стая предвкушает шикарное чаепитие. Слон лопает бананы.

      К слову сказать, никто из девочек-птичек нашу общую идею почему-то не поддержал.

      — Что, очки загребаешь перед стаей? Денег не жалко? — высказалась одна из готических принцесс.

      — Это называется «лизоблюдство», — напомнила мне другая.

      Мне стало очень неприятно.

***



В коридоре.

      Любовно прижимая к себе свой лилейник, я покидаю Гнездовище. Девочки-птички постарались испортить настроение, и теперь на душе стало приторно-погано. Мне надо подышать местной уличной копотью, изжить из себя слова о лизоблюдстве. Проходя мимо Четвёртой, со всей силы врезаюсь в колесо чьей-то инвалидной коляски и едва не сваливаюсь с ног.

      — Сссс, айййй! — тотчас взвываю я под визг порванных капроновых колготок.

      — Извини. Тебе очень больно?

      От удара откатившийся в сторону колясник рулит обратно ко мне. Поднимаю глаза на извиняющегося, удивлённая неожиданной вежливостью, и узнаю в товарище по несчастью Курильщика. Вот с кем я ещё ни разу не разговаривала с глазу на глаз.

      — Привет, — растерявшись, говорю я. — Прости, пожалуйста, я за лилейником тебя не увидела. Иду вся на своей волне. Господи, ты же едва не перевернулся!

      — Но не перевернулся же, — пожимает плечами Курильщик и почёсывает себе лоб. — Я тоже хорош: выехал на середину трассы. Если б я столкнулся с другим колясником или не дай бог сцепился бы с ним спицами, то было бы гораздо хуже. Так тебе не больно?

      — Как тебе сказать… Вот за колготки точно болит душа, — пытаюсь пошутить я. — А так — нормально.

      Колясник в потрёпанных красных кроссовках принимает шутку и широко усмехается.

      «Вы подружитесь,» — сообщает посторонний голос у меня в голове, и я вовремя сдерживаюсь, чтоб не ответить ему вслух.

      Я и лилейник идём по коридору. Курильщик едет рядом на той же скорости. Это почему-то приятно.

      — Ты же Мама Зо, верно? — после минуты молчания уточняет попутчик. Мы оба останавливаемся.

      — Да, это я.

      — Можно вопрос? Всегда хотел спросить: зачем вы это делаете? Зачем вы повсюду таскаете с собой свои растения в горшочках? Складывается впечатление, будто вы их выгуливаете, как собак!

      — И что?

      — Как «что»? — Курильщик недоверчиво усмехается. — Это же растения! Им положено стоять на подоконниках и цвести! К примеру, твой куст. Мало того, что он закрывает тебе обзор на всё вокруг, он же ещё и тяжёлый! Сразу видно.

      — Это не «куст». Это лилейник.

      — Ну да, а у Стервятника кактус — Луис, я уже в курсе. Но всё равно, скажи, в чём фишка? Никак не пойму.

      — Ну-у-у-у, — задумываюсь я. — Не знаю, как для Стервятника, но для меня вся фишка заключается в безопасности. Я очень люблю его, и когда он со мной, то мне спокойнее. Сам знаешь, Дом — странное местечко. Всё, что особо дорого, приходится таскать с собой, чтоб не потерять. Ты же, вижу, носишь с собой блокнот и карандаши. Любишь рисовать?

      — Да. Очень. — На щеках Курильщика появляется лёгкий румянец смущения. — Но я всё равно не понимаю. Ты же живёшь в Гнезде. У вас в Третьей с людьми так не церемонятся, как с цветами. Вашего вожака на этом заклинило. Так зачем же тебе за лилейник переживать?

      — По-моему это не твои мысли сейчас прозвучали, — отмечаю я. — Кто тебе сказал подобное?

      Курильщик пожимает плечами.

      — Чёрный.

      — П*здит, — тут же отрезаю я и спохватываюсь. — То есть, говорит неправду, извиняюсь. Ещё в Шестой мой лилейник его до бешенства доводил. Отчасти именно Чёрный и приучил меня таскать спатифиллюс с собой, чтоб красавчик без горшка не остался. И, если уж совсем по-честному, это мой самый лучший друг. Единственный, кто всегда выслушает, никогда не побьёт и не предаст.

      Курильщик смотрит на меня с изумлением. От этого спектра эмоций в его взгляде мне становится несколько не по себе.

      — Что-то не так? — уточняю я.

      — Нет. Всё так. Похоже, Чёрный снова оказался не прав, когда говорил мне, что все вы, птицы, несколько невменяемые и агрессивные. Ты — нормальная девчонка, с тобой хоть поговорить можно.

      — Это комплимент? — с улыбкой уточняю я.

      — Факт! — усмехается Курильщик.

      — Эрик… Тебя же Эрик зовут, да?

      — Да.

      В глазах колясника проскальзывает удовольствие. Я догадываюсь, что ему нравится, когда его называют по имени. Но из-за выданной Домом клички по имени его практически никто не зовёт.

      — Эрик, никогда не доверяй обиженным бультерьерам.

      — Спасибо за совет! — усмехается Курильщик.

      Его взгляд скользит по блокноту и карандашу в руках, и я догадываюсь, что беседу пора сворачивать. Юному Гигеру хочется заняться творчеством и побыть наедине с собой.

      — Не буду мешать, — откланиваюсь я.

      — Удачи! Тебе и лилейнику!

      Обменявшись дружелюбными улыбками, я и Эрик Циммерман разлетаемся каждый по своим орбитам.
Разворачиваюсь и шагаю обратно в Третью. Всё-таки дырявые колготки со стрелкой во всю ногу надо переодеть.

***



В Гнезде.

      Переодела капроновые колготки. Вновь порадовалась за относительную безупречность образа. Вышла из душевой. Опять впечаталась лбом во что-то металлическое. В ключ на груди у Стервятника, как выяснилось минутой позже.

      — Уййй! По любимой шишке! — с досадой вскрикиваю я, потирая свой многострадальный лоб, и злобно зыркаю на Вожака, собираясь его обойти. И уже даже обхожу, но в следующий момент когтистая рука хватает меня под плечо и жёстко возвращает на место.

      — Кажется, мне сейчас опять прилетит? — вслух догадываюсь я, глядя в злые, горящие сатанинским светом, глаза Папы Птиц.

      — Ты не заблудилась? — вместо речи я слышу угрожающее шипение.

      — Нет. Наоборот — нашлась! — попробовала отшутиться я. Не сработало.

      — Уместная острота. И слава богу, что нашлась, — продолжает шипеть Вожак, едва сдерживаясь, чтоб не свернуть мне шею. — Тебя не было в Доме почти четыре часа. ЧЕТЫРЕ ЧАСА. Как это понимать?

      Рука отпускает моё плечо. Я, стараясь не напустить в штаны, неуверенно оправдываюсь:

      — Как хочешь — так и понимай. Ты сам разрешил мне посетить Наружность.

      Внутренний бес внезапно добавляет мне смелости.

      — Что, теперь твои слова нужно записывать на диктофон?
Чтобы после предъявлять как доказательство?

      Стервятник делает очень глубокий вздох. Его глаза прожигают дыру в моей голове; кажется, даже запахло гарью.

      — Я провалами в памяти не страдаю, — цедит Вожак сквозь зубы. — А вот у тебя, похоже, серьёзные проблемы.

      Он совершенно по-птичьи наклоняет голову в сторону, разводит руками.

      — Как я должен объяснять твоё отсутствие тому же Р Первому, если я сам понятия не имею, где ты? Почему я должен изворачиваться и лгать, придумывая небылицы, лишь потому, что несу за тебя полную ответственность? За тебя. За твою жизнь. И за твою самодеятельность.
ЧЕТЫРЕ часа! Что можно делать в Наружности столько времени?!

      — Ждать троллейбус, стоять в пробке, искать нужный банкомат и подарки, — бойко затараторила я в ответ.

      — Подарки! — прерывает меня Вожак и криво усмехается. — Да ты сама по себе тот ещё подарочек! — Тяжело опираясь на трость, Стервятник делает несколько шагов от меня. — Отпуская тебя в Наружность, я был уверен — ты хочешь покормить с Горбачом собак. Вылезти за забор, убедиться как всё плохо и вернуться обратно! Дел от силы на пятнадцать-двадцать минут.

      — Я не люблю бродячих собак.

      Стервятник оборачивается.

      — В любом случае, как я и обещал, тебя ждёт наказание. Прости, но ты меня вынуждаешь. Для профилактики мозговой деятельности. Тебе будет даже полезно. Чтоб остатки соображения не потерять.

      Вот теперь я по-настоящему испугалась.

      — Вымытые тобою полы мы оценили. Но я ещё тогда тебя предупредил, — заканчивает Вожак и, одарив меня равнодушным бесцветным взглядом, уходит куда-то в джунгли Третьей. К царственному насесту, скорее всего.

***



      Белая полоса в жизни опять сменилась чёрной. У меня сводит желудок от страха перед наказанием. Что-то подсказывает мне, что я обречена. Спасаться бесполезно: удар прилетит в самый неожиданный момент, когда я уже перестану его ждать. Меня опять затолкают в «карательный мешок» и побьют, а может и того хуже…

      День уже заканчивается, скоро отбой. Но вряд ли я сегодня усну, пока не дождусь уготованной участи.

      Я опять ненавижу всех птиц вместе взятых. Беспечный трёп Ангела, улыбчивое дружелюбие Пузыря, настороженное недоверие Дронта уже не смогут усыпить моей бдительности. Сейчас раздарю последние подарки, заберусь к себе наверх и попробую немножечко умереть.

      От книги «Соковыжималка в вашем доме» Красавица упал в прямом смысле. Пришлось его поднимать. Раскрасневшийся от смущения, он прижал подарок к груди и по-быстрому исчез с глаз долой, куда-то в небытие, с целью скорее начать изучать предлагаемые рецепты. Слон дожёвывает последний восьмой банан из связки. Фикус и Куст играют фигурным мармеладом в войнушку, съедая каждого, кто по их мнению «убит» или «ранен». Ангел, то и дело закатывая глаза, вытирает слёзы умиления над брошкой-черепушкой, которую тут же приколол к отвороту своей траурной рубашки.

      — Господи, это так приятно, — растроганно признаётся он. — Мне никто никогда не делал таких подарков. Я же теперь самый видный парень в Гнезде, правда?

      — Не сомневайся, — горячо поддерживаю я.

      — Бабочка, тебе нравится?

      — Угум, — отзывается Бабочка, с сомнением изучая тюбик с кремом для лица.

      — О, а тебе перепал крем для твоей восхитительной рожи! — обнаруживает Ангел и тут же кокетливо предлагает. — Если хочешь, я помогу тебе с косметическими процедурами…

      Я почему-то краснею и стараюсь их не слушать.

      — Перед сном, — отрезает Бабочка.

      — Как скажешь, — с придыханием в голосе соглашается Ангел и начинает подправлять перед зеркальцем морковно-оранжевую помаду.

      Мне так и вовсе хочется провалиться под землю от какого-то немыслимого стыда.

      Заныла ссадина на ноге, полученная после столкновения с коляской Эрика Циммермана. На лбу красной звездой горит отпечаток ключа.

      Вожак, нахохлившись, восседает на своей стремянке. Читает что-то с альбомного листа. Криво усмехается.

      «Так это же стишок Слонёнка про фиалки!» — догадываюсь я. Хочу улыбнуться, но вспоминаю про наказание и опять начинаю бояться.

      Лицемерные подлые птицы.
Падальщики, точно! Изображают из себя друзей, а сами побьют меня всей стаей, и не посочувствуют. С чего я взяла, что они лучше псов? Да они в десять раз хуже! Я же… я поверила им.

      Стараясь не плакать, сижу на своей койке и обнимаю горшок с лилейником. Немного успокаивает.

***



Перед отбоем.

      Народ высыпал из комнат в коридоры. Рыжая льнёт Лорду на плечико, нежно поправляет ему волосы, что-то шепчет на ушко. Они будто и не ссорились вовсе. Красавчик делает вид, как его утомляют все эти «телячьи нежности». Но каждому домовцу не трудно догадаться — ему на самом деле очень приятно.

      «Он любит её, — вздыхаю я, признавая всю горечь поражения. — Мы выбираем — нас выбирают».

      — Как это часто не совпадает, — договариваю вслух, заставляя себя не плакать по поводу своей безответной любви.

      У перекрёсточного дивана нынче полный аншлаг. Птицы, псы, несколько крыс. Лэри со своей тонконогой подружкой тут же. На матрацах у девушек нет свободного места. По коридору не пройти от многочисленных колясок.

      Хочется снова пообщаться с Курильщиком, но Эрика в этой тусовке нет.

      Валет окружён благодарными слушателями его музыкального творчества, и ему не до меня.

      Чуть поодаль ото всех Русалка наматывает прядь волос вокруг пуговицы на рубашке у Сфинкса. Безрукий лысый верзила прислонился к стене и с улыбкой наблюдает за действиями своей девушки. Что-то говорит ей. Русалка сразу же зажигается солнечным зайчиком улыбки и, оглядываясь по сторонам, быстро целует лысого. Сфинкс мурлыкает от удовольствия. Никто не слышит этого мурлыканья, кроме Русалки и меня. Но я быстро переключаю своё внимание. Не хочу мешаться как нежелательный свидетель.

      Как яркий контраст отношениям Сфинкса и Русалки, на одном из самых переполненных матрацев Филин жарко целуется с Бедуинкой, без стеснения обшаривая руками её телеса.
Тошно становится даже Лэри. Он морщится, как от зубной боли, но потом смотрит на свою Спицу и романтичным жестом прикладывает её ладонь к своему сердцу. Его девушка в ответ буквально расцветает на глазах.

      Момент с ладонью у сердца и расцветом выглядит настолько впечатляюще, что из всех романтичных пар сборища Лэри с его подружкой однозначно признаются мной самой любящей парой. Проникаюсь к Лэри уважением и теплотой. Даже несмотря на его амплуа главного обалдуя Дома.

      Неожиданно Лорд ловит мой взгляд, а после опять переключается на Рыжую. «Зачем ты так со мной?» — хочется всхлипнуть мне.

      Почувствовав себя лишней на этом празднике жизни, я тороплюсь уйти.

— Если тебе скверно на душе, то лучше начать петь.

      Рядом со мной крутит колёса Дракон. Его обращение ко мне удивляет меня. До наступившего момента я была уверена, что экс-куклуксклановец принципиально не разговаривает со мной.

      «Значит, птицы не в курсе уготованного мне наказания», — догадываюсь я. Это уже несколько успокоило.

      Поддерживаю начатый диалог:

      — Странно слышать от тебя такие слова. А ты не считаешь, что это довольно-таки глупо — петь по поводу и без?

      — Нет, не считаю. Для нас, для птиц, это нормально.

      — Почему ты не в толпе собравшихся? Там и оба птицелога, и Красавица с Куклой. Даже Слона затащили в толпу.

      — Что я там забыл? — фыркает Дракон. — В Гнезде траур, а этим веселиться приспичило. На мой взгляд, это смотрится пиром среди чумы.

      — Для падальщиков самое то.

      — Вовсе нет. Вожак опять ушёл куда-то в никуда оплакивать Тень. Я с ним солидарен. Ты тоже?

      — Да, — отвечаю я Дракону. Смотрю на состайника и вдруг замечаю у него на коленях подарочную кепку, которую я же и купила для него. С китайским драконом — под стать кличке. Не обратив на меня внимания, Дракон надевает кепку на голову и продолжает крутить колёса.

      Мы возвращаемся в Гнездо.

***



В Гнезде.

      Едва переступив порог Третьей, я опять попадаю в шумную компанию оставшейся половины Стаи. Напряжение, связанное с ожиданием наказания, не осталось незамеченным.

      — Да что с тобой, Мама Зо? На тебе опять лица нет! — озабоченно всплёскивает руками Ангел.

      — Передоз Наружностью сказывается, — тут же определяет Бабочка.

      — Думаешь? — уточняет Ангел и закатывает глаза в шекспировской постановке. — Господи, как это ужасно! Я не могу этого больше видеть! — утыкается носом в плечо своему дружку. — Бабочка, скажи, что это не смертельно. Успокой моё израненное сердце!..

      — Не, Зо крепкая. Оклемается. Но ближайшие два дня точно хандрить будет.

      — Я бы предложил тебе повышивать. Жаль, что ты не умеешь, — из джунглей выезжает Дорогуша, теперь уже с двумя размалёванными звёздами вокруг глаз. — Рукоделие очень успокаивает нервы и способствует самоанализу.

      Я всё ещё не могу отвести взгляда от чёрных звёзд на его лице. Замечая мой ужас и восторг, Дорогуша включается удовольствием:

      — Нравится?

      — Уау, — только и способна выдохнуть я.

      — Мой макияж тоже не хуже! — ревниво вставляет реплику Ангел. Дорогуша многозначительно хмыкает.

      — По-моему, нам всё-таки надо спеть.

      Птицы изумлённо оборачиваются на Дракона.

      — Гляньте, кто активизировался! — Ангел и тут поспешил вставить своё словцо. Снова закатил глаза. — С чего это вдруг накатило-то? В присутствии Зо ты клюва-то не откроешь со своими прокуренными трелями!

      — Не хочешь петь — так не пой. Тебе вообще помолчать полезно! — огрызается Дракон. — Брошку свою не потеряй!

      — А ты — кепку!

      — Ай, только не начинайте друг другу перья выдирать! — морщится Дорогуша. — И так обстановочка — хоть на собственном ремне вешайся. Сейчас ещё и Гупи приплывёт — похоронит нас всех очередной своей убийственной фразочкой. Правда, давайте споём.

      И четверо колясников выжидающе смотрят на меня. Не упускаю возможности воспользоваться неожиданной привилегией и вслух запеваю песню, которая давно вертится на языке:

The atmosphere on the street tonight
Is the driving beat of the world.
The word dawn here on the street tonight
In the truest music youve heard…

      Птицы переглядываются. Видимо, их удивил британский раритет **86 года. Но, вместе с тем, припев подхватывают и поют с нарастающей страстью:

Baby, baby, baby, let's investigate
The other side of life tonight
The lovers and the fighters
And the risks they take
Are on the other side of life tonight
Let's lose our way
Go completely astray
And find ourselves again
You know the only way to get there
Is to take that step
To the other side of life tonight

      «Давай исследовать другую сторону жизни. Давай потеряемся в заблуждениях и снова найдём себя. Но сделаем этот шаг за грань…» — примерно об этом поёт в оригинале ансамбль The Moody Blues. И мне почему-то кажется эта песня очень-очень домовской.
Пока я пою, я не думаю о своих страхах и тревожных ожиданиях. Но уже с последним припевом в сознание приходит уверенность: другую сторону жизни я познаю уже в ближайшем будущем.