Кудряш

  Вечером было чудесно - спокойно, уютно и по звездному бело. Мягкий, притихший снег лениво поблескивал в свете уличных фонарей и разноцветных гирлянд.
  Город скромно радовался предстоящему. Щуплые подростки, засунув подмерзшие руки поглубже, зябко отирались подле освещенных витрин, а многообещающе нарядные девчонки звонко стрекотали телефонами.
  Ярко и разноцветно перемигивала главная городская елка, попеременно синим и желтым сверкал-отсвечивал каток, графично струился ажурно подвешенный к темноте изумрудный фонтанчик, красным пульсом манили ледяные ворота, а запутанные огнями деревья подчеркивали глубину последней, томливо-вальяжной, предновогодней ночи.

  Утром поднялся ветер - плотный, нагибающий, дымно-серый. Из щелей полезла чужеродная колючая хладость, резко и громко задули, захлопали нежданные сквозняки, опасно задребезжали стекла, гулко взвыла вентиляционная шахта.
  Город вжался в непогоду - исчез в изломном качании контрастно-заголенных ветвей ближний магазин, снежная взвесь поглотила маленькую деревянную кофейню, а из-под белоснежного покрова гравийным переметом поползла асфальтовая твердыня.

  Кудряш пил третью неделю подряд. Без вдохновения, шанса и надежды.
  Поначалу катило неплохо. То-се, предпраздничная удаль, веселые корпоративы, внезапные гости.
  Постепенно растаяли деньги, кончилось терпение и прежде участливое сочувствие близких обернулось раздражением.
  Более того, открытым неприятием - нежеланием разговаривать, кормить, поддерживать или выслушивать.
  Прямо накануне нового года его оставили в покое. Все.
  Бесполезно, раз нет ни воли, ни стремления, а человек, идя на поводу упертой слабости, почти перестал быть.
  И плотным зловещим кругом встала виновато-вяжущая немота.

  Мир сузился до стакана и сигареты - глотка и затяжки, после которых он выпадал в короткий сон-забвение, а затем нарастающей амплитудой приходили мучительные, поистине жуткие минуты.
  Иногда, дрожащей, неровной рукой, срывающимся голосом, жалил друзей телефоном - просил бутылку, ладно, шкалик, и не ради куражу, но исключительно спасения для.

  В прошлом году схоронил мать - руки на себя наложила. Темная история.
  С тех пор тонул. Безвылазно - день, ночь, погода, непогода. Все мимо.
  Дотянуть до сорока - лихорадочно думалось воспаленным нутром, а там будь, что будет. Главное, увижу мать - глядишь, спасемся.

  Собрав остатки хмельной, потравленой энергии, неуклюже напялив найденное впопыхах и кое-как укротив дыхание, стерпел внезапно накативший спазм, а затем, преодолевая муку и с трудом удерживая ускользающее равновесие, боязливо ступил в хлещущую яростным ветром пустоту промозглой, обесточенной улицы.

  В соседней наливайке было безлюдно и тихо. Только продавщица Люба - полная красавица под незамужние сорок, густо накрашенная и наряженная гламурно-леопардовой львицей, навалившись грудью на обшарпанную деревянную стойку, сосредоточенно изучала телефон.

- В долг не дам, даж не заикайся, - не поднимая глаз неприветливо процедила она.

- Люуб, будь человеком, подыхаю.

- Меня б кто пожалел, - сказала она тоном, исключающим всякую надежду, но вдруг передумала, и вздохнув о собственной несчастливой любивости, милостиво протянула бутылку, - с праздником.

  Укрывшись за гаражом Кудряш наскоро отхлебнул.
  По телу пробежала судорога, он трудно и густо закашлялся, но вскоре, вставший между горлом и пищеводом болезненный, угловатый ком провалился внутрь.
  Кашель утих и пришло долгожданное тепло - руки перестали дрожать, а в голове немного прояснилось.

  Все-таки Новый Год - добрый праздник, если по уму. Хотя бы сегодня надо дотянуть до вечера, а там, глядишь, чего-нибудь обломиться. Ведь люди, в принципе, народ незлобивый, по праздникам - вдвойне. Вон Любка, кто бы мог подумать, и та баба с душой.

  Он сделал еще глоток, потом другой, достал из кармана внушительный хабарик, удачно, с первой спички прикурил, и приподняв воротник не старой, местами потертой, но еще вполне приличной куртки, бодро зашагал навстречу ветру.