Блеклые мелочи - тусклые речи

Смешной карнавал мелюзги.
От службы, от дружбы,
от прелой политики
Безмерно устали мозги.
С. Черный. Желтый дом

Май 1977 г. - мой отчий дом в г. Малгобеке. Блаженство теплыни, но в комнате, выходящей окнами на развесистое ореховое дерево, которое посадил отец, царит прохлада. Его уже не было... мама и сестра ушли на целый день по каким-то женским делам. Я - полностью свободен, и предвкушаю, что весь день буду готовится к летней сессии на истфаке университета г. Грозного. Но стоило мне только, попив чаю, устроится за столом, заваленном кучей книг, как в десять часов ввалился, незваный и совсем в то утро нежеланный, дальний родственник с визитом, дабы провести со мной семинар на тему «Как угробить свое и чужое время?»

Он, назовем его Абдулла, верзила ростом под 1,90 метр с лысой башкой, круглой, как шар, розовощекий, с животом в три обхвата и весьма отменным аппетитом. И к тому же он - флегматик в высшей степени, лицо его постоянно излучает благодушие, да еще и немногословен: за час может брякнуть не более двух-трех, ничего не значащих, фраз. Внешне он очень похож на героя сериала «Ликвидация» Эмика Цылю - сына тети Песи, в исполнении актера А. Семчева.1

Я, расплывшись в благожелательности, приветствовал его с «восторгом». Расспросы о том, о сем, а затем угощение, и между делом – разговор, то бишь, мой монолог. Умял он буханку домашнего хлеба и головку адыгейского сыра, запил всю это четырьмя стаканами чая. Но он - «гад», и не помышляет уходить... Молчать тягостно, я травлю на ингушском языке анекдоты, рассказываю притчи, всякие были, небылицы и всякую муть историческую. Он внимает, посмеивается, бросает пару слов или фраз. Мои жалкие сетования на необходимость готовится к сессии, которые я много раз повторял скользкими намеками, с протяжным свистом ударялись о его лысую башку и разлетались вдребезги...

В расход пошла вторая буханка хлеба, еще одна головка сыра и несчетное число стаканов чая. А он восседает за столом, как валун... Сперва я мысленно умолял его уйти - дать мне волю, потом стал настойчиво требовать: «Слушай, ты, бочка, набитая жиром, вали отсюда, забирай хлеб, сыр, чай и что хочешь, только убирайся - ты меня уже достал». В конце я его возненавидел и мне так хотелось надеть на его сияющую лысину все, что подвернется под руку, учинить дебош, наорать на него, но этикет держал меня в узде до конца.

Мои весьма хиленькие телепатические способности не оказывали на него ни малейшего воздействия и он продолжал с наслаждением гробить свое и мое время, уплетая хлеб с сыром. Около половины четвертого я сник и замолк, ибо был совершенно обессилен от еле скрываемого раздражения, ярости и издерган, измотан от своего непрерывного верещанья. И тут он выдал перл, с крайним удивлением уставившись на меня и с усмешкой спросив: «Чего замолчал?» Я в ответ только обреченно махнул рукой. Отсидев еще чуток, он (!) в четыре часа, наконец-то, убрался.

Моя попытка продолжить погружение в историю с позором провалилась: читать я уже не мог, способности восприятия истории на корню загубил верзила Абдулла... Я прикорнул на диване и провалился в бездну сна. Проснулся часа в два ночи, накрытый одеялом, и, выпив стакан крепкого чая, засел за книги...

На другое утро мама рассказала мне, что пыталась разбудить меня, но напрасно. Также сказала, что я мычал что-то нечленораздельное про какого-то верзилу, требуя, чтобы он убрался и, как заклинание, повторял: «Хлеба нет, сыр закончился, чая нет и не будет, пошел вон...» Я рассказал маме о вчерашнем визите. Хохотали...

Сессию сдал и через пару дней уехал в Ленинград на полтора месяца приобщаться к высокому искусству: Эрмитаж, Русский музей, площади, улочки, мосты, памятники, дворцы и пригороды. За день до отъезда прикупил на свой последний грош сборник стихов Саши Черного. Стихи его ранее не читал, но знал, что он - один из поэтов Серебряного века.

И вот лежу себе на верхней полке и под стук колес читаю стихи, дремлю, сплю, ем и опять читаю. Вдруг меня, словно током, долбануло: со строк стихов  «Всероссийское горе» передо мной предстал Абдулла. Ситуация наброшенная Сашей Черным по сути почти один в один соответствовала моей трагикомедии по убийству моего драгоценного времени верзилой Абдуллой. Стихотворению я дал свое негласное название «Всеингушское горе горькое». Хотя герой стиха был в намного лучшем положении: незваные гости «убивали» его время безмерной говорливостью, в отличие от моего верзилы - молчуна и обжоры.

Пока доехал до Нальчика, я уже знал наизусть стихи «Всероссийское горе» и еще около двадцати, особо понравившихся. Позже, работая преподавателем истории в своей родной школе № 18 г. Малгобека, рассказывал воспитанникам муторно смешливую быль про Абдуллу, а следом в бой «шел» Саша Черный в моем исполнении. Итак, наконец, наступил черед поэтической иллюстрации к были, которую выстрадал в «муках» с Абдуллой. Читатели, наслаждайтесь сей поэтической былью. Ведь она, наверняка, могла иметь место в жизни любого человека, когда нежданно-негаданно «благодетели» незваными заявлялись к нему с целью убивать свое и его время, хотя никто их об этом не просил.3

Хамзат Фаргиев

31 декабря 2019

http://www.proza.ru/2019/12/31/746

Примечания

1. Цитаты от Эмика Цыли:
- Мама, он проснулся и не хочет (речь о рыбе).
- Шо вы кричите, мама! Я понимаю слов!
- Мама, я зарежу себя ножиком!
https://www.youtube.com/watch?v=hxbkiwOUIjc

2. Пояснение к тексту стихотворения: «Месяц в деревне» - пьеса И. Тургенева.
3. Саша Черный.
ВСЕРОССИЙСКОЕ ГОРЕ
(Всем добрым знакомым с отчаянием посвящаю)

Итак - начинается утро.
Чужой, как река Брахмапутра,
В двенадцать влетает знакомый.
«Вы дома?» К несчастью, я дома.
(В кармане послав ему фигу,)
Бросаю немецкую книгу
И слушаю, вял и суров,
Набор из ненужных мне слов.
Вчера он торчал на концерте -
Ему не терпелось до смерти
Обрушить на нервы мои
Дешевые чувства свои.

Обрушил! Ах, в два пополудни
Мозги мои были как студни...
Но, дверь запирая за ним
И жаждой работы томим,
Услышал я новый звонок:
Пришел первокурсник-щенок.
Несчастный влюбился в кого-то...
С багровым лицом идиота
Кричал он о «ней», о богине,
А я ее толстой гусыней
В душе называл беспощадно...
Не слушал! С улыбкою стадной
Кивал головою сердечно
И мямлил: «Конечно, конечно».

В четыре ушел он... В четыре!
Как тигр я шагал по квартире,
В пять ожил и, вытерев пот,
За прерванный сел перевод.
Звонок... С добродушием ведьмы
Встречаю поэта в передней.
Сегодня собрат именинник
И просит дать взаймы полтинник.
«С восторгом!» Но он... остается!
В столовую томно плетется,
Извлек из-за пазухи кипу
И с хрипом, и сипом, и скрипом
Читает, читает, читает...
А бес меня в сердце толкает:
Ударь его лампою в ухо!
Всади кочергу ему в брюхо!

Квартира? Танцкласс ли? Харчевня?
Прилезла рябая девица:
Нечаянно «Месяц в деревне»
Прочла и пришла «поделиться»...
Зачем она замуж не вышла?
Зачем (под лопатки ей дышло!)
Ко мне направляясь, сначала
Она под трамвай не попала?

Звонок... Шаромыжник бродячий,
Случайный знакомый по даче,
Разделся, подсел к фортепьяно
И лупит. Не правда ли, странно?
Какие-то люди звонили.
Какие-то люди входили.
Боясь, что кого-нибудь плюхну,
Я бегал тихонько на кухню
И плакал за вьюшкою грязной
Над жизнью своей безобразной.

1910