Жаворонок

                Нардюжеву Юрию
                посвящается               
               
               
                ЖАВОРОНОК
      Детсад, в который ходил пятилетний    Павлик, был огорожен  высоким кирпичным  забором, на который  верхом садились и по которому бегали  храбрые дети,  и  всякие птицы: и зимой, и весной, и летом, и осенью. Дети с забора прыгали в траву, царапали ноги и руки , но не огорчались  и после прогулок бежали в танцевальную комнату, где стоял огромный рыжий   рояль, на котором редко кто играл, потому что для музыкальных уроков приезжал на велосипеде баянист и привозил с собой за плечами  баян, закутанный в какую-то мешковину.
 
    Но детям больше чем музыкальные развлечения нравились блуждания по карьеру, который был  совсем рядом, за забором, который появился после того как из него стали брать песок для постройки элеватора, который сроился тут же метрах в ста от карьера.  И хотя детям запрещалось  блуждать  за забором и играть в карьере, дети все равно  нарушали запрет и часто были с мокрыми ногами, что выдавало их о нарушении запрета.

  Элеватор еще строился, но на склады привозили  всякое зерно и на подводах, и на машинах ,  а из дальних степных колхозов даже на верблюдах. В июне и июле привозили пшеницу, овес, ячмень, просо; в сентябре семя подсолнуха и початки кукурузы. Хотя склады и охранялись, но для птиц все равно было раздолье. Вокруг элеватора  водилось огромное разнообразие птиц  от говорливых сизарей, поющих жаворонков до сварливых ворон и стрекочущих сорок.
    Карьер потихоньку затягивался осокой по водной глади, по берегам была иная поросль, совсем по сухому берегу росли  колючие кусты, в которых птицы вили гнезда и высиживали птенцов. Колючие кусты ограждали гнезда от разорения и позволяли птенцам  бегать по земле пока они не начинали  летать.
    Павлик любил детский сад. Здесь вкусно кормили, позволяли петь сколько угодно и бросаться камнями через забор в голубей и в других птиц, а еще тереть о стену забора абрикосовые косточки из  которых гвоздиком ухитрялись выковыривать мякоть  и свистеть в эти косточки. Внутренности из косточек они выбрасывали, потому что и дома , и воспитатели в детском саду строго настрого  запретили детям есть  зернышки из косточек, рассказывая страшные истории об отравлениях, и какие ужасные  муки ждут любителей горьких косточек.
   Павлик знал о страшных муках косточкоедов и никогда не ел запретных плодов, но он собирал косточки  и тер их  о красную кирпичную стену забора и делал свистульки. Иногда он собирал три или четыре протертые  косточки в ряд, приклеивал их к дощечке или жеванной смолой или пластилином, и  на таком самодельном инструменте он высвистывал " антошка, антошка, идем копать картошку." А потому что Павлик правильно пел его определили в   хор со старшей группой и он этим гордился и рассказывал всем соседям, что он будет петь  как Лемешев и жить в Москве, где много- много  чистых улиц и много-много сладких булочек и сухарей.
    О сухарях он знал не по наслышке,  потому что, и его бабушка, и соседская бабушка, и еще одна незнакомая бабушка с  соседней улицы  в мешках возили кто сколько вырастил чеснок в Москву на продажу, а обратно привозили и всякую обувь, и мерные куски сатина и штапеля и еще нитки, а еще круглые хрустящие  бублики и сахар-песок,  потому что в  этом предкавказском городке сахар-песок не продавали и поэтому куски  сахара  перед праздниками толкли в чугунном котелке.
   Поэтому Павлик всегда пел слажено и старательно, за что поощрялся добрым словом от воспитателей в детском саду и дома от бабушки, которая старалась угостить его чем-то вкусным  и разрешала сыпать  хлебные крошки птицам и во дворе и у дома на улице, хотя  она по- крестьянски очень бережно относилась к хлебу.
    Вечером все дети из детского сада разбредались по домам и Павлик с сестрой и еще с одной девочкой и с другом Витей, который был братом другой девочки, тоже шли домой через поле, заросшее репейником, а потом  дальше по шпалам узкоколейки к хатке, в которой   жило все  семейство Павлика:  и дедушка, и бабушка, и отец, и мать, и сестра, и он сам.
    Сегодня был июль. Вечер стоял жаркий, девочки смиренно шли по тропинке, мальчики носились по кустам пугая воробьев . Один раз Павлику удалось спугнуть птенцов, которые немедленно разбежались и коротко разлетелись в разные стороны, а один был накрыт павликиной пилоткой, которая ему досталась от отца воина-пехотинца.
    Птенец дрожал и попискивал и все старался вырваться, но Павлику было уже пять лет и добычу он из рук не выпускал, чем расстраивал друга Витю, который тоже хотел иметь серую птичку, но ему никогда не везло, потому что не был таким ловким и у него не было пилотки.
   - Дай подержать,- канючил Витька.- Ну что тебе стоит. У тебя в клетке еще один сидит. Куда тебе столько птиц. Ну, дай подержать. Я не выпущу. У меня нет пилотки вот потому и не могу поймать. Ну, дай подержать.
   - Не дам, упустишь. У тебя вчера Светка конфету изо рта вытянула. Ты растяпа, воспитательница говорит. Петь не можешь. Медведь на ухо наступил. И танцуешь плохо.
- Не дашь и не надо,- обиделся Витька.- Зато я подтягиваться могу  на дереве, а ты не можешь. И бегаю быстрее тебя.
 -Эка невидаль. Зато я на гармошке играю и меня скоро в музыкальную школу отдадут. А птичку я тебе все равно не дам. Выпустишь, а я где ее опять ловить буду.
   Девчата тоже приставали  птичку подержать, но Павлик был неумолим и птенца никому не давал, и даже посмотреть на него не давал, крепко держа его в пилотке.
   Дома Павлик открыл дверцу клетки, просунул руку с пилоткой во внутрь и только тогда разжал пальцы и убрал пилотку.  Птенец  неподвижно лежал на дне клетки и  не подавал признаков жизни. Другой птенец забился в угол и тоже молчал.
  - Умер,- заголосила сестра.- Ай-ай! Ай-ай,ай!
- Уморил птичку, родимец,- в сердцах сказала бабушка, которая помогала тут же вселить птенца.- Грех какой, ирод. Кто же без воздуха птичек носит, ирод окаянный. Лишаешься гармошки сегодня, и завтра тоже.
     В это время птенец  ожил, задергал лапками, крылышками , стал открывать ротик и попискивать, чем вызвал необычайное оживление у людей, особенно у сестры Павлика. Она перестала причитать и лить слезы и все приставала с предложением выпустить птенца.
    Пришел дядя Петя, отставной боцман  и поздравил Павлика с поимкой птички.    

         - Молодец, юнга. Умеешь швартовые накидывать. Во флот пойдешь. Только это не воробей, -сказал он.- Видишь и светлее и больше размером. На сокола похож. Неужто сам поймал?
   - Он сам поймал, в кустах, у детского сада поймал.- С восторгом стала рассказывать Светка.- Кааак побежит, каак побежит. И догнал, - и она стала обнимать брата, гордясь его подвигом, потому что на этой улице никто не ловил пилоткой ни воробьев, ни скворцов, ни синичек, ни ворон, ни галок, ни жаворонков, ни соколов, пилотками  совсем никого не ловили. - Отпусти птичку,- снова стала приставать Светка.
  - Не спеши. Триумфом наслаждайся. Триумф не каждый день бывает. - Говорил дядя Петя.- Казахи и арабы специально соколов разводят, чтобы соколиной охотой тешится. Вырастет - посмотрим! Мяса ему дай, сырого. Очень они сырое мясо любят. Ну, червей из сорной кучи.
     - Ишь чего захотели. Мяса им дай. В такую жару. Кто ж его в жару ест.  Сами вторую неделю без мяса сидим, а тут- дай. Иди, Павлик,  на гармошке играй, весели народ,- сказала бабушка. - Гармонист- это нужное дело, полезное. Иногда и деньги заработаешь... А тебе еще жить и жить... Как оно выйдет...
    Вечером  Павлик клетку из комнаты вынес во двор, налили в блюдце воды, посыпали горсточку проса,  пожелал птичкам спокойной ночи и тут же во дворе сел с гармошкой  подбирать на слух песни, мелодии которых он слышал в детском саду.
   В детских заботах прошло время и летнее, и  осеннее, и зимнее. Зимой Павлик катался на самодельных деревянных коньках, которые на утоптанном снегу разъезжались, а на  замерзшие лужи он совсем не выкатывался. И даже на снегу, когда он падал в снег, он переворачивался  на  бок, как его учил дядя Петя, чтобы не разбить ненароком нос  и не поранить глаза.
    Птенцы освоились в клетке, к весне по утрам стали голосистее и отец Павлика говорил им : "доброе утро" и, пока дети спали, крошил птенцам корку черного хлеба и улыбался, радуясь тому спокойствию, которое он завоевал и тому счастью которое он приобрел, обретя добрую, счастливую семью.
   Снег сошел. Звонче стали по утрам кричать петухи, атаровский ишак за десять улиц голосил о своей ишачьей доли, готовясь опять впрягаться в тележку, чего он  не особенно  хотел делать.
   Павлик  уже снял галоши и в ботинках  по тропинке вдоль узкоколейки продолжал ходить  с друзьями в детский сад.  Он уже хорошо играл на гармошке мелодию про степь и замерзающего в ней ямщика, про яблони и груши  и про туманы, которые поплыли над рекой. В детском саду уже отметили день 8-е Марта , на котором Павлик пел детские песни, а родители и другие гости ему аплодировали.
   Однажды вечером, когда ребята играли в ножички около павликиного  дома,  подошел дядя Петя  и стал советовать как бросать нож.  Он был  в небольшом подпитии и поэтому в радостном настроении.  Вскоре ему надоело советовать  про способы метания ножа и он  стал расспрашивать Павлика когда Павлик с соколом пойдут на охоту.
    - Очень уж утку покушать хочется. Сокол уток берет. Хорошая птица. Арабы за сокола целую машину дают, а то и две. Понимают толк в птице.  Я когда на флоте служил мы к арабам часто заходили. Я про них многое знаю. Песка у них много, а так терпеливый народ.

    - А это не сокол у меня. Это жаворонок. - сказал Павлик.- Папа  сказал.  А папа знает. У нее хохолок есть.  Скоро выпускать буду жаворонка, чтобы летал и пел. Знаешь, как он красиво поет. Мы в детском саду гуляем, а над нами высоко  они летают и поют, поют. А я не знал, что это жаворонки, а папа сказал.
   - На день  40 мучеников Севастийских выпустим,- сказала бабушка, которая родилась еще при царе Александре третьем и знала все престольные праздники. Это была маленькая хлопотливая старушка, со своим ведением мира, его понимания  и толкования. Иногда за советами обращалась к богу, но в церковь не ходила по причине неверия попам, которые когда-то в молодости взяли у нее курицу и пообещали безбедную жизнь, но кабы не революция так и жила бы старушка впроголодь. Верила старушка больше Сталину и иногда мысленно слала молитвы за его здоровье, а вслух не говорила, потому что сосед мясник Сурен  был очень обижен на Сталина за  брезгливое отношение вождя  к ворам.   - Пусть птичка полетает. Засиделась, родимая, в клетке. Через два дня и выпустим. - Говорила бабушка.--  Я постное тесто поставлю и жаворонков напеку. Вот только изюму мало. Глазки ставить не всем получиться. Ну,  ничего. Я кусочки кураги вставлю. Курага еще осталась с лета. В том годе урожай хороший был на курагу. Вот я на пироги и оставила и на птичек хватит.
    - Хочу кураги!- Стала кричать павликина сестренка.- Сейчас хочу.  Жадина ты, бабушка. Вкусного хочу. Хлеба хочу...
   - Не плачь, милая. Не плачь. Вот птичку выпустим  и поедите вкусного. И изюмчики  и куражки немного. А много - для зубок вредно. А зубки-то на всю жизнь даются. Не гоже портить их.
   - Ну,  если это не сокол так зачем неволить  существо,- сказал дядя Петя.- Пусть летит. Мы чаек никогда в неволе не держали, хотя и приходилось ловить.--  И дядя Петя запел про чайку, белокрылую чайку, которая улетела вдоль синего моря и ей не вернуться назад.
   Голос у него был скверный, какой-то строевой,  и все поморщились , а бабушка накинула на клетку  платок  и  пообещала дяде Пете сделать плохо и не дать ему выпить вина, которое у них водилось еще с осени, со сбора винограда, и которое хранилось в бочке в подвале.
     Дядя Петя понял угрозу, прекратил петь, хотя это ему очень хотелось делать по причине веселого настроения и ухарства, которое он имел от рождения.
   Через день наступило  22 марта, день стал равен ночи, но люди этого  космического события   не заметили поскольку они были озабочены совсем иными  земными делами. Лишь календарь указал на этот день,  и все поверили календарю и с утра стали угощать  друг друга печеными булочками и чаем  с кислым  вареньем, которое они варили почти без сахара из местной кураги и вишен.
    Утром рано, еще до сбора детей  в детский садик, вынесли во двор клетку , насыпали птицам крошек и стали посвистывать:- " Фьюю, фьюю,тю-тю-тю, фьюю" . Воробей и жаворонок прыгали по клетке словно понимая,   какое им предстоит свидание с миром нового, тревожного, с солнцем и с ветром, с дождем и с голодом.
    Сестренка Светка  и сестренка соседа  Витьки  вдруг разрыдались в голос оттого, что им стало жалко птичек, к которым они привыкли за долгие месяцы осени и зимы, и которых они кормили и мухами и жуками, и просом и крошками со стола, тайком сметенными в ладошку.
     -Будет вам, птица волю любит, -сказала бабушка, смахивая слезу и печали и радости одновременно.- Полетают, волю увидят, букашек поклюют, червячков каких, с другими птичками подружатся. Не век же им в клетке сидеть , на наше убожество смотреть. Пусть посмотрят как военные живут, какой хлеб-соль едят. Хлеборобы- это одно, а военные- это другое. Все время на страже. Кабы чужие не пришли... а своих мы сами прогоним...
   В это время Павлик отворил клетку и отошел в сторону, чтобы не пугать птичек и дать им увидеть выход  в иной мир, мир свободный и солнечный.
    Сначала выход увидел воробей, чирикнул, прыгнул из клетки, махнул крыльями взлетел и уселся на соседнее дерево, еще серое,  голое, без листвы. Мгновение он сидел на этом дереве, потом чирикнул и был таков.
  Жаворонок степенно пошел к выходу, выпрыгнул из клетки на землю побежал в сторону от людей, словно брал разбег для взлета, гребешок приподнял  и полетел. Все выше и выше,  и вот он уже стал точкой и оттуда, с синевы небесной  вдруг раздалась  его песня. Песня  весны,  радости и свободы.