Глава 2 8

Солнце повисло высоко в небе, день выдался даже для лета на удивление жарким. Сойдя с крыльца, Эммериль невольно прищурилась и поднесла руку к бровям, заслоняя лицо от беспощадных потоков света.

Площадь кипела жизнью. Для местных обитателей середина летнего дня означала, что торговля была в самом разгаре. Разномастные торговцы заполнили практически всё пространство, отведённое для торговли, иные даже спорили и злились друг на друга. До ушей девушки доносились обрывки разговора: один из местных купцов обвинял другого в том, что тот намеренно испортил его товар, жертва не отказывала в ответной любезности, обвиняя грубияна в краже кувшинчика с монетами для сдачи. Подоспевший стражник появился как раз вовремя, не дав начаться драке.

Вздохнув, Эммериль пошла вдоль рядов, неспешно рассматривая аккуратно разложенные товары. Деревянные фигурки, покрытые смоляной краской, поблёскивали в лучах солнца, местами пробивавшихся из-под тряпичного навеса. Дамы в пышных платьях с пятнышками ало-красных губ и кружочками щёк чуть более светлого оттенка. Солдаты в пурпурных мундирах. Деревянные чаши и ложки, расписанные узорами из пионов и роз.

- Нравится? – ненавязчиво спросила продавщица – полная женщина средних лет.

Эммериль кивнула. Её удивило, что торговка не стала навязывать товар.

- Мой муж этим занимается. У него мастерская, - продолжила женщина.

Эммериль улыбнулась в ответ. Она подняла одну из фигурок и пощупала кончиками пальцев гладкую поверхность юбки.

- Ты смотри, не спеши. Я отвлекать не буду.

Эммериль кивнула в ответ и поставила фигурку на место, обратив внимание на то, что роспись на посуде различалась по цвету и типу узоров.

- Разрисовывает тоже муж?

- Нет, - оживилась продавщица, заметив интерес. – Дочь. Она… калека. Ходить не может. Только в поделках и рисовании находит радость. Наверное, ради неё мы и стали заниматься этим творчеством. Раньше-то больше столы и стулья, а я варила щи в трактире – мерзкой забегаловке. А теперь вот так, вот так… - она задумчиво посмотрела вдаль, словно потеряла нить разговора и сосредоточилась на чём-то своём. То ли на воспоминаниях о мерзком трактире, то ли на ностальгии по столам и стульям. Возможно, их дочь не всегда была больна, и женщина задумалась именно об этом.

- Горячие булочки и пирожки! – громко пронеслось над площадью. – Пирожки с малиной, земляникой, капустой и картошкой! Печёные пирожки!

Женщина, продававшая деревянные фигурки и посуду, на миг вышла из задумчивости. Эммериль посмотрела в сторону, откуда доносились призывы купить пирожки. Прилавок окружила толпа детей-бедняков в лохмотьях, видимо, выпрашивавших угощение задаром. Над прилавком кружились осы, придавая картине зловещий оттенок. Дополняли атмосферу грубые замечания торговки.

- Идить отсюда! – шипела продавщица, размахивая руками. – Пускай вас ваши батьки кормят. Себе б на жизнь заработать! Не хватало ещё всякий сброд угощать.

Мальчишки в ответ смеялись задорно и немного зловеще. Один из них ухитрился схватить пирожок, показал язык и стразу же кинулся бежать без оглядки. Остальные рассыпались в стороны, опасаясь, как бы возмездие за проступок товарища не обрушилось на них. Продавщица зло вздохнула и покачала головой, совсем не удивляясь: вероятно, подобное случалось не впервые.

Нащупав капельку пота у мочки уха, Эммериль растёрла влагу по щеке и посмотрела вдаль, направив взор выше торговых палаток – на кроны деревьев и видневшиеся над ними вдалеке шпили магической академии.

Собравшись сделать шаг, девушка внезапно ощутила прикосновение чего-то тёплого и липкого к лодыжке. Увидев, кто или что было перед ней, она невольно отпрянула назад, но хватка оказалась слишком крепкой, и повисшая на ней рука не спешила отцепляться. Снизу вверх немигающим взором без признаков разума в помутившихся глазах на неё смотрел ужаснейшего вида калека: не совсем на неё, а, скорее, сквозь неё.

Эммериль показалась, что она видела впервые этого юного, но уже безнадёжно потерянного для жизни паренька, он был лишь тенью человека. Когда-то ей случалось угощать бездомных и бедных на площади, этого мальчика она не помнила: ни больным, но здоровым. Или тень, которая осталась, разительно отличалась от кипевшего жизнью человека, каким он был.

Она дёрнула ногой, потом сильнее, чувствуя, как паника подступает к горлу и сковывает его, мешая дышать ровно. С удивлением она поняла, что тело паренька отбросило назад, послышался глухой звук посыпавшихся на землю овощей.

Эммериль не оглядывалась. Она спешила прочь и ускоряла шаг, пока не перешла на бег и не скрылась в парке. Там девушка, нырнув в объятья живительного полумрака крон, прислонилась спиной к высокой старой ольхе и позволила дыханию выровняться. Все мысли были сосредоточены на неприятно зудевшей лодыжке и на воспоминаниях о том, как дико границы её тела были нарушены человеком, которого сложно было бы в этом упрекнуть.

Когда лицо снова приняло бесстрастный и слегка задумчивый вид, успокоившаяся Эммериль смочила ноги в фонтане, позволила дневному летнему ветерку их подсушить и двинулась в библиотеку, чтоб в тишине написать злосчастное письмо. Она уже начала жалеть, что согласилась на авантюру и позволила себе слабость потакать капризам по-детски неразумной и несерьёзной подруги. Отступать поздно. Всего страница и хватит с неё подобных игр.

Солнце по-прежнему висело высоко в небе, город виднелся из окна как на ладони. Эммериль присела за тот же стол, где накануне беседовали Патиас и Линоаль. Разгладила пальцами шершавую поверхность пергамента, отдававшую теплом, подержала в чернильнице перо – намного дольше, чем достаточно, чтоб обмакнуть его в чернила, и приготовилась выводить пляску букв.

«Если я совсем не в настроении – пишу в начале письма «Дорогой Валерий». Он понимает, что я писала без страстного желания, а лишь от скуки или для вида. Не знаю, как, но он научился видеть скрытые за буквами смыслы», - звучал в голове голос Резеды из воспоминаний. Прежде, чем попрощаться с Эммериль, она решила дать ей краткий инструктаж, чтоб выглядело совсем уж натурально.

«Если мне хорошо, если хочется порхать как бабочке… Или если на душе приятная ностальгия по нашей давней дружбе и хочется поделиться с ним как с другом чем-нибудь, как в старые времена, когда мы были настолько малы, что слова «замужество» и «женитьба», «свадьба» вызывали у нас лишь приступы хохота – я пишу «Любезный мой друг Валери», «Приятный моему сердцу друг» или что-то подобное. Ему это нравится. Слово это – «друг» - негласный шифр, отсылка к нашему свободному от договоров и обязательств, тёплому и доброму общению…»

«Потом я не думаю долго и рассказываю всё, что произошло в сегодня или накануне. Мне нравится описывать всякую дребедень так, словно она имеет значение. И он в итоге так думает. Я пишу «День сегодня жаркий, но Солнце наше милосердно и позволяет своему приятному другу-ветру доставить нам удовольствие в виде прохладного сквозняка. Полдня я сижу у окна, перебираю пальцами пучочки трав, отчего аромат разносится по всей комнате. Нежно колышутся занавески, и я наблюдаю за перламутровыми переливами нитей, которыми они расшиты. Всё время, пока сижу, я предвкушаю те моменты, когда я стану понимать в целительстве больше, найду учителя по сердцу. В моих думах есть место и для тебя. Я часто представляю, как ты сжимаешь мою руку своей рукой…»

- Какой мужчина найдёт удовольствие в чтении подобных бессмысленных строк? – удивилась тогда Эммериль.

Резеда улыбнулась.

- Он говорит, что любит обыденность моих посланий. «Обыденность» - именно это слово он всегда говорит. Это то, чего ему так не хватает в полевых условиях, простые радости, которых он лишён. И ему нравится мой взгляд на вещи, в моих глазах всё выглядит и чувствуется иначе, и он любит разделять моё видение.

«А в конце я всегда задаю вопросы ему. Любые. Главное, показать заботу и внимание».

- Он нравится тебе. Вы дружили с детства и были не против обручиться. Действительно не против, а не только потому, что так было предрешено. Так что происходит? Не лишаешься ли ты счастья из-за принципов?

- Я уже решила уехать, - ответила Резеда с нажимом на каждом слове. – Позволь мне отстраниться и попрощаться с прошлой жизнью. Поэтому я попросила тебя помочь. Возьми моё бремя на свои бесстрастные плечи и позволь мне отдохнуть и подготовиться. Так мне будет легче уехать.

- Эй. Ты говорила, что мне стоит написать письмо в обмен на твоё согласие не сбегать, а хорошенько всё обдумать и решить без бегства и недомолвок.

Резеда покружилась один раз вокруг своей оси и рухнула на перину, слегка подпрыгнув вверх. От неожиданности Эммериль чуть вздрогнула.

- Не знаю, - голос начинающей знахарки прозвучал устало и надломленно. – Я ничего не знаю.

«Такие уж мои плечи бесстрастные?» - спросила Эммериль сама себя в беззвучном диалоге.

«Дорогой моему сердцу Друг!» - начала она письмо.

«Лето в этом году выдалось на удивление жарким. Вероятно, ты замечал и сам…»

А далее, сама не зная, почему, она поведала о прогулке по площади. О диалоге с продавщицей деревянных фигурок, о пирожках с малиной, которых ей не довелось попробовать, чего не скажешь о мальчишке-озорнике. Об одноногом калеке с обрубком ноги и безжизненными глазами. О том, как прижималась к стволу ольхи.

Она не использовала вычурные, витиеватые фразы в манере подруги, решив писать легко, позволив потокам слов с искренностью изливаться на пергамент.

В конце, сама не зная, почему, она спросила:

«Ты разделил бы этот день со мной?»

И больше ничего. Никаких вопросов о делах на фронте или о том, что ему снилось, как советовала ей Резеда.

Где-то в лабиринтах воспоминаний она сортировала сцены, выуживая нужные, пока не нашла их. Несколько моментов, когда она мельком пересекалась с женихом Резеды.
 
Однажды подруга их представила друг другу. Эммериль помнила, как он манерно ей кивнул, и в его мимике и жестах читалось, что для него она часть декораций, которые окружали близкого ему человека – единственную девушку, от которой он не отводил взгляда.

В другой раз она видела их вместе на одном из торжеств в Академии. Он пытался жонглировать виноградинками – безнадёжно. Они смеялись. А после взялись за руки и убежали, петля меж беседовавших друг с другом или поглощавших напитки и закуски гостей. Он был высоким, стройным и очень много улыбался. Его улыбку, пожалуй, можно было назвать лучезарной. Но, главное, он не был весельчаком, скорее, был застенчив, даже в моменты, когда улыбался. Только с Резедой он казался самим собой, выглядел расслабленным, лицо его покидали скованность и тревожность. В иные моменты на нём словно висела маска.

Виноградины, беззвучно опускающиеся на паркет. Смех. Руки, сцепленные в замок. Эти кадры словно замедлялись в голове Эммериль, давая возможность рассмотреть их в красках. А сердце в то же время сжималось от грусти и непонимания. Эммериль знала, что такое трудности. Она не знала бедности, но потеряла мать и отца. Родители Резеды были живы, её любил замечательный человек. Нужда в её случае - вопрос решаемый. Так от чего она бежала? И почему предавала того, кто заслуживал намного большего?