Суд Божий-6. С саблей против меча

Иллюстрация: Обожжённый жарким солнцем Иерусалим накануне поединка
___________________________________________

  Разумно ль смерти мне страшится?
                Только раз
            Я ей взгляну в лицо, когда придёт
                мой час.
            И стоит ли жалеть, что я –
                кровавой слизи
            Костей и жил мешок – исчезну
                вдруг из глаз? - Омар Хайям
                _______________________
               

6. П*О*Е*Д*И*Н*О*К   Д*О   С*М*Е*Р*Т*Е*Л*Ь*Н*О*Г*О   И*С*Х*О*Д*А. Проснуться в доме единственным господином на краткое утро... Никто – слава создателю! – не поучает красиво сделать последний смертельный шаг. Дяди дома не было. Сказали, - ночью ускакл вслед за гонцом. Умывшись и облачившись в собственное не стесняющее движений Дороги не помню, потому что гболсинее платье, я даже с аппетитом вкусно поел. Чего стесняться в последний раз?!  С собой взял я свой, честно говоря, только с учителем и испытанный клинок: выбор оружия мог ли много помочь?! Дядя, впрочем, плохого оружия в доме не держал. Уже вооружённый, зачем-то завернул в письменную залу. Ах! не суждено мне больше наслаждаться восхитительно пахнущими пылью свитками. Не читать больше чарующих сказок.

 Поминутно заглядывая с делом и без дела, сегодня особенно внимательные слуги украдкой вздыхали, пряча глаза. Когда-то я был для них свой, теперь невидимая стена уже отделяла меня от живых. Это холодило - тяжелило сердце. Хорошо ещё, дядиных женщин не было в городе.  Они бы такой бы традиционный вой подняли! Не пытаясь более медлить, вместе с приставленными ко мне, видимо, для торжественности, двумя лучниками, я отправился. Просто шёл и старался ни о чём не думать. Дороги не помню, потому что всё время задирал голову к ещё не жаркому голубому небу. Интересно, там, на небе, христианский бог Исса-бен-Мириам И Аллах ссорятся, как их последователи на земле?

  Редко оцепленное копейщиками ристалище пеших состязаний медленно окружала жидкая цепочка зрителей. Объявили о назначенном срочно поединке поздно. Мусульмане приходить в христианский квартал опасались. Христианских рыцарей не влёк с ясным исходом скорее шутовской поединок. Над пустым кругом арены в тоже пустом бледном небе алчным бледным глазом висело ещё не набравшее полного жара щадящее утреннее солнце: сейчас бы самое время и начать!

 Не признав за участника, мне велели было убираться с арены. Нахмурено, с перерастающим в недовольство недоверием мерит меня взглядом герольд- распорядитель. Узнав, кто я, недоверчиво качает он серебряной головой в не поредевших от времени седых кудрях: "Господи боже мой!" - бормочет. Бородка и усы у него тоже как из серебра отлиты. На макушке маленькая парчовая шапочка с пером. Даже морщины на лице красивые. Такой вообще красивый - видный старик-назарянин! Как исхитрился столько прожить в таких условиях?! О, Аллах! почему же всё такие посторонние мелочи лезут в глаза, когда душа не на месте?

 Вечностью томительны были последние незанятые минуты... Вот наконец-то уже вносят крытые носилки патриарха. Верховой Рансей будто бы и удивлённо (в самом деле, не ждал?) глядит на разглядывающую небо синюю фигурку в центре арены. Отворачивается с деланной рассеянностью. С другими рыцарями здоровается, смеётся. Что как искушённым в политике мудрым советником и дядей моим задуманное исчезновение бойца устроило бы всех наилучшим образом? – упала с пустого неба и колючкой вонзилась в сердце запоздалая здравая мысль.

дБежавшего объявляли проигравшим, зато он сохранял жизнь. Тень лёгкой победы над слабым не пятнала бы славы сильного бойца, уступка же старику - дяде могла выгодно объясняться и благородством. Султан не имел бы повода гневаться за ещё одну пролитую кровь. Со временем всё бы уладилось... Зачем же заранее прописанную комедию обернула трагедией не к месту явленная серьёзность того кюре да моё упрямство?! Дурак я! Право слово - дурак!

  Неведомый безумный кюре и послушавший его шальной мальчишка смешали крупные политические ставки ради чего? Ради высшей справедливости? Что такое эта высшая справедливость?.. Ради верности клятвенному слову? Кому?! Что значат все в мире слова, - кто точно знает?! Ах! Сомнения на краю пропасти – шаг в неё! Через одежду коснулся я спрятанного медальона: не могу же я вот теперь вскочить в седло и удрать! Нет такой пустыни, где не разносятся позорные вести. Дядя велел бежать: велел бы он собственному сыну?! - вот вопрос! Бесчестье хуже смерти или нет?

  Второй белобородый советник султана на формальный протест против неравного поединка получив предугадываемый отказ прекратить кровопролитие, боком став в стороне. С прикрытыми глазами перебирал нефритовые чётки: он видеть не хочет, а Аллах всё видит! Я не винил его. Он, старик без воинов среди вероломных неверных, что мог тут сделать? А были бы воины?! Всё в руке Аллаха. Лучше не пытать себя попусту пустыми догадками. Может быть, высшая справедливость, как раз чтобы погибнуть одному, а не многим? И всё-таки так не хочется умирать...

  Долго усаживавшийся, утвердившийся наконец на почётном помосте в обложенном подушками кресле, не фанатик в вере, но до фанатизма упрямый Ираклий в своём роде был парой безумцу монаху с глупым мальчишкой: те, кто не смеют нарушить Слово, и те, кто смеют Всё нарушить, что хочет, – так сами делятся люди. Мнят, что нарушают правила ради некоего высшего блага. Дальше в рассуждениях выходил затор: где благо, а где точно - зло?! Всё так вертится в этом странном мире! Ещё какие-то незнакомые назаряне окружают помост, но не вижу никого сходного с кюре.

  Слывший справедливым магистр госпитальеров Роже де Мулен* находился в отъезде далеко за пределами города. В качестве синклита судей последним с вооружённой свитой прибыл на ристалище только второй самый опасный наполовину союзник патриарха: способный убедить кого угодно и в чём угодно Великий магистр ордена рыцарей Храма Ридфор**, с маленькой злой и вертлявой птицей сходный, но в просторных одеждах казавшийся величественным. О предстоящем суде - поединке уведомили Ридфора, как говорится, в последний момент для формы, что сговорчивости ему едва-ли могло прибавить. Похоже, рассчитывали, что Ридфор не явится, но к досаде патриарха он явился, проявив к поединку живейший интерес.

Усевшись на одно из установленных на помосте сидений, великий магистр выставил вперёд кругло окаймляющую щёки бородку, глазками-бусинами обкатывая сцену. Сгорбившись, длинный и упитанный Ираклий немедленно скис лицом. С бедовыми проделками своих приверженцев патриарху предпочтительнее бы и разобраться по-домашнему, без посторонних. Окончательно превращая комедию в трагедию, присутствие желчного главы тамплиеров вталкивало действие в жёсткие рамки: теперь-то уже Рансей не мог "играть" в бой, – с тамлиерами у него бывали кровавые ссоры.

  – Мы видим: выставивший взамен себя бойца (это про меня?!), сам ответчик (это он про дядю?..) не явился? – птичьим хитрым глазом - тёмной бусиной  магистр скосился на второго в Иерусалиме замещающего дядю советника султана. Голос у магистра был скрипучий и тоненький, как впивающаяся в голову заноза.
 – Не ведаю причин отсутствия почтенного Махмуд-ад - ...
 – Никто ничего не ведает в этом городе. Не отложить ли до прояснения? Впрочем, так мы все успеем умереть. Или начать? – другой птичий глаз смигнул теперь патриарху. Интересно: как это он так разно глазами вертит?!
 – Ох… О-отсутствие не могущего лично д’ваться ответчика противной стороны Махмуд-ад...  не меняет дела.

 – Однако, по уставу биться должно равным оружием, – из безвестного искателя приключений на середине карьеры побывавший и маршалом, и сенешалем, магистр придирчиво держался этикета. – Сабля и халат против меча и лат, – не странно ли? Не умалит ли такое честь славного рыцаря христианнейшего войска?

Лицо Рансея вспыхнуло, и пока тот не накалил обстановку резким ответом, Ираклий поспешно вступился:
 – Имеют ли такие мелочи значение на господнем поединке?
 – Именно! именно поэтому мы должны быть во всём справедливы: полное равенство. Предлагали ли этому мм... этому иноверцу меч? – Я кратко отказался, сославшись на неумение. – Тогда разумно ответчику надеть хоть лёгкую кольчугу. Пусть её доставят из моего дома.

Всё нужное для доставки  время христианнейший рыцарь - мой противник стоял бы в накаляющихся на солнце латах, какого унижения и добивался Ридфор. Надеясь только на быстроту и изворотливость, я отказался и от обременительной для меня кольчуги.

 – Тогда для уравнения сил, не взять ли обоим бойцам копья или защитнику веры нашей, уповая на милость божию, также не следует ли биться саблей? – уже откровенно насмехался над единоверцами - политическими противниками тамплиер. Ибо не моя, конечно, безопасность его заботила! Скрипнув зубами, вспыльчивый противник мой Рансей к своей удаче опять не успел бросить ответную дерзость.

 – Королём Франции поставленный блюсти правила поединков, – тот, царственно седовласый со шрамами на лице и лилиями на плаще и щите высокий распорядитель поединка неожиданно выступил перед помостом, – говорю: бой этот не может состояться при любом оружии. Силы и искусство заведомо не равны. В рыцарском уставе...
 – На б-божьем суде – во-особый устав, – тонко взвинчиваются картавые раздражённого патриарха звуки.
 – Но честь рыцаря неизменна! Готов сразиться за неё первым, – предупредил герольд ответ чуть не давящегося собственным гневом Рансея, при всей своей гордости тоже вдруг оказавшимся под этим уже жалящим солнцем жертвенной пешкой, – как и я. И как все другие?.. По чьей воле происходит вся эта нелепость? Кто это всё устроил: неужели, - все мы?!

 – На этом поединке я – гость, – насмешливо кивает в пространство головой черная птица: блестящая лысина-тонзура обрамлена чернеющим венчиком как короткими перьями. – Устав моего монашествующего ордена вне битвы с врагом не позволяет обнажать меч, – слова не терпящего противоречий магистра окрасились колючим раздражением, – с кем другим вы, доблестный рыцарь, согласно правилам и за правила желаете сразиться, мы согласны обсудить после этого боя.
- В своё время я вынужден буду известить о нарушениях поединка своего короля - вашего союзника.
- В своё время?! Пусть в своё время будет со всеми нами то, чему должно быть.

  Среди судей не было мира, но какая мне от этого польза?! Угрюмый герольд защищает не меня, – что-то своё ему важное. Есть среди назарян и не злые, да власть не у них, кажется. Пререкания у помоста грозили затянуться. Воля моя тупела. Жажда немедленно кончить всё это лихорадочно стукнула в виски: скорее–скорее, чтобы не потерять заранее сил. Умереть – достойно. «Полагайся на Славного, милосердного, который всегда зрит тебя... Ведь Он – всеслышащий, всезнающий!» (Коран) – выскакивает в памяти. На что же другое теперь и полагаться?!
 – Если Господь ваш справедлив, как есть, так пусть и будет, – неужели это я говорю?!

Нежданные для самого их произнесшего слова, похоже, жалят вздрогнувшего патриарха Ираклия. А может быть, он уже готов был уступить герольду?.. Нервно дёргая искалеченной щекой, как пеплом присыпанными глазами нечаянно попав в мои, поспешно отводит взгляд герольд, отвернувшись, долго вытирает потное лицо. Беззвучно шепчутся эмиры - вместо дяди с опозданием прибывшие ещё двое. Со все поглощающим интересом Ираклий вертит перстень на пальце. Ридфор с интересом сверлит меня глазками - бусинами. Обычно не лезущий за словом в карман многоречивый магистр сейчас отчего-то медлит - мнётся с ответом. И Ираклий отвечает герольду - рапорядителю первым:

  – В'аз так, В'аз так... Когда обе стороны считают ов-встоятельства п'иемлемыми... – стороны угрюмо молчали, – чего же вы ещё хотите, граф?
  – Не слишком ли обстоятельства благоприятны для кого-то? – сквозь зубы досадливо цедит, как перчаткой бьёт пепельный герольд. Пуще прежнего вспыхивает – вот-вот готов взбрыкнуть горячий Рансей. И поспешно вскидывается вверх патриаршья рука.
 – На-аначинайте!

 – Нет-нет! Защитнику веры надлежит сначала поклясться перед небом и людьми, – надо думать, превосходно ведавший все тонкости дела хитрец магистр на сей раз  едва-ли предугадывал странные последствия слов своих!
 – Доблестный в’ыцарь Людовиг де В’ванси, – здесь, на людях отговорится от клятвы своего ставленника Ираклию было нельзя, – клятвенно подтве’вдите святую п’ававоту с-слов ва-аших!

Рансей будто замялся: одно дело, лгать, что ты уже солгал, и совсем другое - настоящая клятва на кресте. Игра становилась непредсказуемой. Но две пары взглядов - гневно много обещающий Ираклия и остро любопытный Ридфора - сверлили рыцаря. Перед помостом на коленях, склонившись так, что лица его не было видно, Рансей невнятно и глотая слова бормотал: "Во имя отца и сына... Пречистой Девы Марии... в истинности слов моих – клянусь!"
 – А-амен. Именем Господа нашего! Начинайте уже, пока нас всех не поджарило на этой адской сковородке, - подытожил патриарх.

 К этому времени солнце поднялось уже довольно высоко. О, моя последняя бледная голубизна над головой: "Всевидящее небо – очи Аллаха, солнце – алмаз в его лбу!" – так славословят Всемогущего. Нет, не слышат Там, на небесах, лжи! Хоть бы какого-нибудь бога узреть мне в зеркале небес... По знаку патриарха вскинутые, с гнусавым надрывом воют длинные трубы. Ненавидяще пустыми глазами желая мне провалиться или развеяться в пространстве, Рансей со знакомым мне резким лязгом захлопывает обозлённое и растерянное лицо решёткой забрала. Злили его высокие друг другу враги - судьи, а отольётся мне.  Человек с железным лицом – человек разве? Железо не жалостливо.

 – Бой до смертельного исхода. Просящий пощады – в милости победителя. Вышедший за пределы круга – объявляется побеждённым. Упавший на спину без четверти локтя до земли – объявляется побеждённым. При равных ранах побеждает тот, кто до счёта 30 опирается на локти. Любой самовольно вмешавшийся в схватку – может быть заколот стражей на месте, в противном случае – подлежит суду.

  "Вмешавшийся..." – ищи скудоумного! Вот и всё: конец мне! Кюре нет. Не ждал ли я, безумный, что, скрытый под латами, он придёт?.. После начала боя кусок времени выпал из моей памяти: сколько-то, кажется, больше ожидаемого на судейском помосте, я благополучно увёртывался от тяжёлого меча. Правилами увёртки не запрещались. Зрители скучали. По кругу из толпы плескало смешками над закованным в железо, каждым шагом взметавшим пыльные облака, рыцарем. Зрелище оказалось пресным, и развлекаясь как могла, подначивала главного бойца толпа.
– Эй, тяжелоступ! Топай сильнее, чтоб пыль на солнце насела, а то нам жарко!
– Верблюд железный! Пляши веселей! В тебе горелки с мальчишкой без лат играть будет сподручнее! 

 От беготни по кругу рыцарь в броне должен был бы быстро устать: моя единственная надежда. Начал он вроде лениво, грамотно понемногу ускоряя темп. Долго мне всё равно не продержаться. Вот проскальзываю под длинным хищно свистнувшим над самой моей головой мечом. Солнце слева – я справа; солнце слева – я справа. Пусть ему больше слепит глаза. Вот у самых моих глаз зло сверкает голубоватая сталь. Есть ведь в панцире щели скрепы, и если мне повезёт… Хотел ли я тогда убить соперника? Не знаю. Никогда ещё не убивал. Но действо затягивало - завораживало, толкало делать требуемое: мог бы убить.

  С силой шумно втягивая под уже нагревшиеся латы воздух, опытный соперник мой работал как отлаженная катапульта: нельзя ему было медлить, – железо сосет силы и солнце жалит - допекает всё опаснее. Гоняться с мечом за мышью в пустыне – утомительнее схватки с барсом. И смешнее! Во избежание большего смеха, он непременно должен был меня убить, или... или засмеяться и обнять меня... Немыслимо для такого!

О, Всемогущий, как бы тебя ни называли! Так много толкуют о твоем милосердии, – где же оно?! Кюре и Печальная дева – помогите!.. Я уворачиваюсь, а надо мною беспощадное солнце слепяще пульсирует, хищно парит, ястребом кружит над ареной. Двое кружатся - бегают от солнца по жаркой земле. Толпа полосами кружится вокруг тех двоих в центре арены пляшущих. Мелькают мимо меня то справа, то слева: помост, жёлтый Ираклий, чёрная птица - магистр, копейщик оцепления, машущие руки толпы. Опять Ираклий, чёрная птица... Вот и щель в креплении лат: раз!.. Не достал.
 
  Где-то это всё уже было?! Ах, да: горячая пустыня - задранная к рыжему солнцу рыжая борода мёртвого гонца. Латы яростно сверкают, всадники дышат тяжело. Злой длинный меч бесполезно рубит злое солнце, в ответ наливающееся неумолимым огнём. Свистит, пытаясь ослепить – зайчиком стрельнуть в щели лат лёгкий дамасский клинок. Рубаха моя и шарф на голове мокры от пота. Тело – продолжение клинка. Сознание - на острие лезвия, - так учили.

Не помню, как это случилось: опытный, ускорениями–замедлениями темпа он обманул... Стремительно выброшенное вперёд лезвие пронзило бы меня насквозь, когда бы неведомая сила не оттолкнула назад. Горячее, вобравшее ярость солнца острие черкнуло у шеи: что-то звякнуло, лопнуло, – образ девы-гурии скатился с перерубленной цепочки... Отшатнувшись от стремительно надвигающейся земли, схватился я за грудь, и руки мои сделались весело красны.

  В бешеном стремлении боя гасится боль ран. Бывает, что гибельно изувеченные продолжают яростно драться. Так безболезненно теряя силы, словно невидимая вода утекала из кувшина, – увернувшись пару раз, я осел на волчком кружащуюся землю. Всё. Вот сейчас меня прикончат. Так даже лучше!.. Непременно нужно прикончить свидетеля. Молитв своих Аллаху что-то не припомню, – никогда не был усерден: не приобрёл привычки. Чего же победивший противник медлит?

Странное видение снизошло в моё гаснущее сознание: с наливающегося светом распятия к простёртому на полу монаху сходит Печальная Дева. Прекрасная, прохладная. От этого слабея, яростный свет злого золотого диска сменяется почти нежной дымкой. В бледном переливающемся золоте дева медленно плывёт и тает в свете меж мною и соперником. И отчего-то правой рукой странно – в сторону от меня вращая мечом, левой тот яростно дергает, рвёт вверх забрало.

 – Не вижу! ничего не вижу... Горячо: кровь заливает лицо! – содранное с заклёп, забрало обнажило потное и без единой царапины или кровяной капли лицо. Безумные глаза лихорадочно прыгали с неба в зрителей. Несчастное полулежащее у ног почти победителя тело пустые глаза не видели.

  Переплесками по кольцу толпа охнула. Ахнула. Непонятно кому грозя карой, надрывно трубили-взывали о невмешательстве герольды. Растопыренными пальцами пытаясь стереть–содрать с лица невидимую пелену, рыцарь другой рукой яростно и незряче тыкал мечом по сторонам – в шарахающуюся толпу, в оцепление, в согласно правилам ожидающих дальнейших событий герольдов.

– Кровь заливает глаза! Где щенок? Не вижу! А-а, – он вдруг кинулся на помост с мечом уставленным на вскакивающего, в панике мелко плещущего ручками Ираклия, никогда и не пытавшегося казаться воином. Тут-то взбесившийся рыцарь был наконец схвачен тренированной личной охраной магистра, с кем поквитаться со спины не мало уж было уж предупреждено попыток.

 Четырьмя стражами едва удерживаемый, (известно, что припадочные могут являть нечеловеческую силу) с пеной на губах, вырывая заломленные назад руки, рыцарь дергался в безумных конвульсиях слепой ярости. Зримый мир в эти мгновения закрытый для него, заволокся пеленой и для тоже меня: упертого в землю уже только одним подкашивающимся локтём. Обещая отдых, бездумная лёгкая истома обволакивала... "Нет! Ещё нельзя спать – не время!" - кто это говорит?

  Переводя взгляд с удерживаемого рыцаря на мой локоть, Ираклий выжидающе или от пережитого испуга дёргает губами. С багровеющими шрамами на замкнутом от намёков лице серебрянокудрый граф - герольд у моего локтя упёртым в землю мечом и всем упрямым напряжением своим демонстрирует... демонстрирует что?  Мир сошёлся вокруг этого несчастного слабеющего локтя. Из-за герольдова плеча выглядывая, золотя и плавя серебрящийся ореол волос, солнце останавливает бег. На древнего Бога теперь похож герольд у моего левого локтя: "двадцать пять, двадцать шесть..." - зубы его скрипят, словно сам он упирается в сухую землю ломающимся локтем.

  У помоста уже навзничь поваленный на землю со связанными за спиной руками рыцарь, всхлипывая и невнятно бормоча, мотает головой, возит по пыльной земле запачканным лицом. Я этого человека не знаю! Зачем он здесь?! За что его так?! Жалко ведь!
- Двадцать восемь, - кося на помост глазом, торопится герольд.

- В определённых случаях победа бывает опаснее поражения. Как раз сейчас для нас такой случай, вам не кажется?! Длить - тянуть молчание уже слишком двусмысленно. - наклонился Ридфор к Ираклию. - С вашего согласия, я объявлю ясный исход.

 И вот откуда-то сбоку неожиданно резко кричит – сыто каркает злая птица:
  – Сегодня бог присудил, – в определённом смысле исходом поединка довольный, магистр отправил колючие бусинки глаз под ноги патриарху, – победу не нам, воинам господним. Кто-то согрешил. Кайтесь и молитесь,  дети мои!

Должен ли я быть благодарен ему - чёрной птице – Ридфору?! Желчное лицо патриарха кривится неописуемо – острыми углами во все стороны.  Так мнящие, что владеют событиями, сильные мира сего на деле завязаны в один путанный узел со множеством неизвестных. Воображаемое будущее приходит не так, как представлялось, – слава небесам! Иначе мир давно бы опустел. Наконец опомнившийся Ираклий из неблагоприятной ситуации старается извлечь максимум моральной выгоды:

 – С п’виско’вбием п’визнаём мы в’ыцаря де В’ванси на божьем суде п’воиг’вавшим, а дело его неп’вавым, – Ираклий горестно вздыхает, – Вот, х’вистиане, нам урок: за ложь над Святой книгой бог о-отдаёт победу даже язычнику. Защитники Г’воба Господня! ППуще жизни х’ваните чистоту помыслов ваших, дабы не о-ослабить святое дело г’вехом клятвенной лжи. Проиг’вавший, в случае излечения, надлежит покаянию и по-посту с  в’веменным зап’ветом носить знаки  в’ыцарского отличия.

  – Амен! – к небу метает тёмные бусинки глаз птица - магистр. Я бы добавил ещё власяницу и публичное бичевание. Между прочим, к нам сюда скачут всадники, – слышите: «Хей - хей - хо». Не наши и по лёгкой конской поступи.
  –  ...Не слышу, – не ошибаетесь ли вы? - Ираклий вытянул шею в указанную магистром сторону.
  – Едва-ли тут можно ошибиться. Да и глаза сейчас вам подтвердят...

 Ватный локоть мой, наконец, надломился. Не устояв перед непреодолимой истомой забытья, мир закружился, распался на кружащиеся кусочки - брызги, осколки цветов и звуков. Ослепительно вспыхнув, осколки погасли и рассыпались. Исчез, пропал мир. Исчез, пропал - я. Тьма. Больше ничего не помню.  Бесчувствие...
___________________

*Роже де Мулен (? –1887) восьмой великий магистр духовно-рыцарского ордена госпитальеров в 1177—1187, один из главных организаторов Третьего крестового похода, был противником поспешной коронации Гвидо де Лузиньяна. В 1887 году близ Назарета на отряд около 500 рыцарей нападёт 7000 арабская армия. Находившийся в отряде Роже де Мулен будет убит ударом копья, до боя бежавший магистр тамплиеров (см. ниже) Жан де Ридфор на этот раз спасётся бегством.

** Полное название ордена тамплиеров или иначе храмовников – «Тайное рыцарство Христово и Храма Соломона». В 1884 – 1889 гг. Великим магистром ордена тамплиеров был Жан де Ридфор (1141–1189), сторонник войны с Салатдином, одновременно подозреваемый в тайных соглашениях с ним. В битве при Акре в 1189 г. Ридфор попадёт в плен и будет обезглавлен мамлюками (телохранителями) султана.