Суд Божий 10. Куда направляется мудрый хаким?

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: Иерусалим издалека весной. Акварель

ЗДЕСЬ ПРОДОЛЖЕНИЕ РОМАНА - ФЭНТЕЗИ, в котором сюжет раздваивается на два времени: действие "прыгает" из современного Петербурга в средневековую Палестину и обратно. События в прошлом начинаются накануне Третьего крестового похода (1189   – 1192) – после сентября 1186 г. Кроме упомянутых исторических лиц, другие герои этого рассказа - "родились эти люди из снов.." - как сказал герой "Театрального романа" Михаила Булгакова. Но сны бывают настолько реалистичны, что уж не знаешь, что и думать?..
                ______________________________________________________

КОНЕЦ  ГЛАВЫ  9: На круглом столе под круглым солнцем абажура раньше, на наших с Катей творческих посиделках помещались же Франция и Англия, – поместится теперь и Иерусалим. И не в каждом ли городе есть свои Золотые, и Новые ворота, и даже Мусорные ворота?! Яфские ворота – ворота в порт, портовые ворота… Ворота судьбы... Врата судьбы, - откройтесь! Ворота: выход и вход… Вход!
                ________________________________________________________

         
           Пускай, ты прожил жизнь без
                тяжких мук, – что дальше?
           Пускай, твой жизненный замкнулся
                круг, – что дальше?
           Пуская, блаженствуя, ты проживёшь
                сто лет
           И сотню лет  ещё, – скажи, мой друг,
                что дальше?  (Омар Хайям)
                *    *    *    *    *
               
10. ПЕРЕЛОМ   СУДЬБЫ  У  ЯФСКИХ  ВОРОТ. За мной были ворота в никуда - в отринувшее меня и отринутое мною прошлое. Впереди - дорога без цели - дорога в никуда. Зачем я не умер на арене со славой?! Пророк Закона Магомет! ответь! Коран и книги назарян равно запрещают самоубийство. Но для чего жить? В святом городе Иерусалиме мне не избежать начертанной нежеланной судьбы, но куда идти? В Яффе и на Кипре немало разноплеменных кораблей: плыви куда хочешь! - слетел ответ, будто эхом откликнулись недавние слова монаха. Со страстью сердца вопрошающему, – позже постиг на опыте! – небеса всегда отвечают не так, как ждёшь, – предстояло постигнуть.

  Динь – динь-дон! Дин-дин-дон! Дина-дина-дон! Нежно звеня серебряными бубенчиками, из ворот в пески проплывают мимо ковчеги пустыни - богатый караван на белых верблюдах. Слуги и их Господин в белом и затканном серебряными листьями: наездник изумительный! Неужели мой врач?! Он, кажется. От каравана поотстал и жестом падишаха монетки пошлины кидает страже.  В небо уставясь, – разрезая небо тонким лезвием выгнутого носа, будто ждёт чего-то: не читает ли судьбу по росчерку птичьих крыл? Как у барса в засаде трепещут ноздри, но не шелохнётся всадник. Дядя сказал бы: благословлённая порода – голубая кость.

Говорят, что небо кому попало не даруется облик Пророка. Привычно почтительные слуги ждут в стороне, – не тревожат господина. Что я теряю?! Дин-дин-дон! Дина-дина-дон!
  – Приветствую вас! Скажите, куда направляется мудрый хаким?
  – Добрый господин наш держит путь в Яффу. Оттуда по великой воде – в дальние земли назарян, ибо хочет узреть весь мир. Ах, длинное, опасное плавание! Всех, кроме двух-трёх приближённых, отпустит на берегу. Надолго едет он: навсегда, может быть...

 Хвала небесам, что судьбоносные решения обычно нисходят мгновенно: «В  к н и г е  судеб ни слова нельзя изменить...» – но случается иногда, будто, неясная пропись. И где она, эта книга судеб: не в устремлённости ли нашего сердца? Привычным уже движением пальцев касаюсь образа Печальной назарянской девы на груди, - пусть поможет.
   – Почтенный хаким! Ты плывёшь далеко за море, – так молвили. Возьми меня с собой – в ученики. Родителей у меня нет. Хорошо знаю грамоту и письмо. Говорю и на языке франков немного, – больше я ничего не мог догадаться предложить.
   – Ты хочешь врачевать страждущих? – равнодушно, скучно спросил. Никогда ничему и после не удивлялся – не бросался он навстречу.
  – Врачевать?.. Я... Я не знаю, что мне делать в жизни. Предначертанное же - доступное взору – горше смерти!

  – Это случается, ибо такова природа человека. «В с ё, что видал, – ничто. Всё То, что говорил ты и слыхал, – ничто...» Изменчивы, противоречивы людские желания. Но спадает буря первой печали. Стихает тоска. Власть, богатство, – дарят многим.
  – Нет, нет! Всё не то...
  – Открывая путь, непонятливых иногда силой вталкивают на арену удачи. Бывает, что судьба для будущей пользы и больно бьёт. Крылья удачи уже осеняют тебя, – жди! Свет столь многими жадно желанной звезды славы уже преклоняется к тебе, а ты рвёшься в безвестность. Оттолкнёшь – после не пожалеть бы о потерянном.
  – Но я не хочу славы! Возьми меня с собой, хаким, хочу увидеть, как за морем живут люди.

  - Люди - везде люди. Но повторяю, - уезжая, ты пресекаешь нить уже нажитой судьбы. Немногим дано переткать рисунок звёзд. И будь уверен, - не дарит такое решение покоя. Знаешь ли ты, юноша, о чём просишь? Дважды одним изменчивая звезда не дарит. Бесплодное сожалении об оставленном отравляет горше смерти, и кто пожалеет, тот почти погиб, – спокойная с насмешкой прозвучала отповедь на меня даже не смотрящего.

  – Тогда скажи мне, хаким, почему мир такой? Для чего приходят в мир люди? Зачем мы здесь? – глаза спрашиваемого насмешливо блеснули.
  – "Приход наш и уход загадочны, – их цели Все мудрецы земли проникнуть не сумели... Откуда мы пришли, куда уйдём отселе?" – слова великого поэта ясны, не так ли?
 
  Что-то уже смутно знакомое блистало в узоре доселе не незнакомых слов. Путаясь в лихорадке мыслей, подавленный, я терял волю просить далее. Безмерно огромнее всего воображаемого рухнувший на меня мир безжалостно давил, – грозил поглотить бесследно. В отчаянии, я – безумец – хватаюсь за первого встречного. Он же, сверкая прекраснейшими, белейшими зубами, смеётся! Будто и солнце не жжёт запрокинутого к нему лица. Солнце покорно прячется в рубине, тёмно пламенеющем в снегу тюрбана.

  – "В о д о й  н е б ы т и я  зародыш мой вспоён, Огнём страдания мой мрачный дух зажжён..." – широкими мятущимися складками верхние широкие рукава одеяния опали, – с пронзительными словами нежданно взметнулись  к небу руки, будто собирались схватить испуганный мячик солнца. Пропуская - пучками просеивая лучи, ало вспыхнули длинные смуглые пальцы. Разноцветной радугой зажглось бело серебряное одеяние: оранжево желтый, зелёный... – "К а к   в е т е р, я несусь из края в край вселенной  И горсточкой земли окончу жизни сон"! – Да-да! истиннейшие строки великого, несравненного Гийас-ад-Дина из Нишапура* ошеломляют подобно разверзнувшимся небесам! «Н а м   ж и з н ь  навязана; её круговорот ошеломляет нас...» Жизнь навязана всем, юноша: и нищему и султану. Поймёшь это, - не будешь так уж несчастен. Зачем тогда плыть в заморские страны?

  Так напевно декламируя, странный и светящийся хаким повелительно сообщал истину покорно замершим небесам и поблекшему, умерившему злой жар, задумавшемуся солнцу. Бескрайним пескам у копыт своего вороного коня с небесной белой звездой на лбу. Городским красновато выщербленным стенам с торчащими над ними зелёными пиками - вершинами пыльных кипарисов. Привычным слугам и мне – беспокойному и вдруг присмиревшему мальчишке, которому так везло на нежданное, и которого – подумать только! – в городе мнили героем.

  И мир преобразился! Невиданно нежным цветком расцвело солнце. Радужной сетью покрылся и вспыхнул ковёр песков. Над рубиновыми стенами яркими синими факелами запылали вершины кипарисов. Благосклонно кивали из серебра отлитые верблюды. И я сам, лёгкий, хрустальный... Беспечальный! Не тот ли это передо мной, к кому взывал я так легкомысленно, – не Пророк ли Магомет, второй раз собирающийся вознестись к Аллаху? **
  – Эй! Юноша! Ну-же – очнись! Пророка здесь нет. Видишь, я – только знающий великие строки предшественников человек. Учёный человек, если сгожусь. Странный человек, - чтоб не сожалеть после о таком спутнике. И странен - за пределами людских понятий протянется путь со мной. Когда ты ещё не передумал, - протяни мне руки. Я должен на них посмотреть.

  Мои горячие, потные от напряжения пальцы легли в его прохладные, будто бездеятельные ладони. (Коня со всадником у пропасти могли удержать эти руки, как позже открылось!) Кровь перестала стучать у меня в висках. Успокоилось моё сердце. А странный человек, прикрыв красиво полумесяцем выгнутые веки, замер: к току крови прислушивается? ещё к чему-то, только ему ведомому? Я не смел даже дышать. Прошлое заволоклось дымкой, а будущее не открывалось: он же меня не возьмёт, - на что я ему?! Наверное, сейчас лучше бы и не думать ни о чём. Как долго он молчит!
  – Что же, - судьбу ты изменить можешь. Раз уж ты готов всё оставить - готов покинуть предназначенный тебе удобный караван-сарай и стать вечным странником... – хаким испытующе помедлил: «Н е  о с т а в л я й  добра на перекрёстке этом: К нему возврата нет...» – закрывая врата в прошлую жизнь, напиши – прощайся с теми, кто был к тебе добр. Нехорошо уходить без предупреждения. И отошли коня, – не оставляй даже мелких долгов. Другой конь для тебя у меня найдётся.

   Спешившись, скрестив ноги на песке, с дощечкой на колене от торопливости неверною рукою брызгая тушью, неровно чертил я, что с верным попутчиком отправляясь за море надолго, – навсегда, может быть, за что недостойный племянник просит у дяди своего прощения. Если хватит у него сил простить! Горько мне разбивать чужие надежды, но жизнь моя – особенно после всего случившегося, – принадлежит лишь мне. Так понял я знаки судьбы. Значит, один я и в ответе за решённое. Пока жив, – вечно буду помнить доброту старшего брата моей матери! Подаренное же мне во время болезни хорошо отослать назад, а правильнее  будет раздать бедным. А говорящего попугая – прошу отослать хромой и печальной маленькой девочке - дочери хозяина маленькой лавки со сладостями напротив ворот дядиного дома... Это меня больше всего волновало.

 На моём коне один из слуг со свитком отбыл обратно в город. Я сел на его коня. Дин-дон! Дин! дина-дина-дон! Звеня серебряными бубенцами, караван наш тронулся. На долю мгновения мне вдруг стало жалко: тронутый дыханием весны Иерусалим издалека казался таким красивым! Но выбор был сделан. Теперь голова моя была упоительно до пустоты легка. Когда же мысли вернулись, Иерусалим уже скрылся за линией горизонта. Новая жизнь ждала меня впереди.

 Благополучно, без нападений, в положенный срок, прибыв в Яффу, по морю Великого Заката отплыли мы на Кипр. Оттуда – в долгое-долгое плавание в славшую в Палестину буйных рыцарей и поглотившую кюре неведомую мне землю Печальной Благой Девы - в землю христиан.
    ______________________________________

 * Гийяс ад-Дин в переводе "помощь религии" - это применяемое к Омару Хайяму прозвище - часть арабского имени - наподобие псевдонима почётный титул- возвеличивающий эпитет.
 
**С камня горы Мория пророк Мухаммед чудесно вознёсся к Аллаху, который даровал ему мудрость и указал молиться пять раз в день. Этот камень-святыня находится теперь в центре Иерусалима, внутри мусульманского храма - Купол Скалы.

 ***Море Великого заката – Средиземное море. Шумеры полагали, что Земля заключена между двумя морями – морем Восхода (Персидский залив) и морем Захода или Заката (Средиземное море): названия даны по месту восхода и заката солнца.