Свиток

Луна ярко осветила низенькие домики, тесно ютящиеся друг к другу между семи холмов. А крыши двухэтажных особняков, казалось, сияли в такт лунному свету, будто зеркала, играя лунными зайчиками. Сверчки заливались своими песнями в садах, вдоль дорог, и миллионы трещоток, словно переполняли уснувший город. И над всем этим, грациозно возвышались Цирк, Мавзолеи, Пантеон… и слепой взгляд холодных статуй, слепо и сумрачно глядящих на Рим.
Не стук копыт, а казалось, барабанная дробь засеменили ночной улицей.
- Посторонись! - кричал всадник, едущий впереди, случайным ночным прохожим, не собираясь сдерживать коня. И если бы прохожий зазевался, будь он презренным рабом, благородным патрицием, случайным зевакой, или нищим бродягой, то немедленно был бы сметён и растоптан копытами коней.
- Посторонись! - то и дело кричал в ночь всадник и кони уносились дальше, развивая на ветру красные плащи своих наездников.
- Срочное донесение Императору! - прокричал всадник, соскочив на мрамор площади перед дворцом и не дожидаясь ответа зазевавшегося привратника, почти побежал по ступеням.
Два других всадника, сняв с коня громоздкий но лёгкий сундук, схватили его в руки и спешно последовали за своим командиром.
- Донесение Императору, - огласил всадник, едва ему навстречу вышел командир стражи.
- Что у вас? - хмуро глянул на него командир стражи, кинув взгляд на сундук.
- Главная Святыня Иерусалимского Храма, - уже тихо ответил всадник.
- Иерусалим — пал? - коротко спросил командир.
- Иерусалима больше нет, - ответил всадник, кивнув в ответ.
Император появился почти внезапно.
- Что я слышу? - улыбнулся он всаднику, - мятеж подавлен и мятежники повержены?
- Да, так и есть цезарь! - ответил всадник, - и город, и Храм. Стёрты с лица земли. От их Храма, осталась только западная стена, и то у основания горы, на которой он стоял. Оставшиеся в живых женщины и дети, столпились возле неё, загнанные нашими легионерами и там поднялся такой вой и стенания этих несчастных, что видавшие виды легионеры, даже пожалели их избить. Их тысячи. Все они были пленены, и сейчас их гонят в Рим. Вы вырвались вперёд, чтобы доставить тебе это, - кивнул он на сундук.
- Что в нём? - посмотрел на сундук Император.
- То что Вы просили для своего сына, цезарь, - преклонил голову всадник.
Император кивнул командиру стражи.
Тот молча кивнул в ответ, подошёл к сундуку и открыл его.
- Свиток? - посмотрел Император на всадника, - я слышал, иудеи хранили в своём ковчеге две каменные скрижали?
- Только свиток, цезарь, - ответил всадник.
- Хорошо, - немного поразмыслил Император, - стало быть это правда.
- Что, цезарь? - спросил командир стражи.
- То что скрижалей нет, - ответил Император и кивнул всадникам, - вы свободны, - он посмотрел на командира стражи, - потрудитесь перенести это, - указал он на свиток, - в главный зал библиотеки. И найдите того, кто мог бы это прочитать. Я хочу знать, почему евреи именно этот свиток хранили как самую главную святыню своего Храма.

Старый Яаков только что закончил молитву. Ему захотелось поговорить с Всевышним просто среди ночи. Он встал. Подошёл к маленькому окошку. Накинул на голову талит и молитвенно поднял перед собой руки…
Так он стоял, просто о чём-то размышляя. Ему, вдруг показалось, что он знает абсолютно всё, всё понимает и ему открыты все тайны мироздания.
Но, едва Яааков перестал молиться, как он вдруг понял, что ничего нового не постиг, ничего он не знает и вообще, как ему самому показалось, он стал ещё глупее. Потому что понял, что до это вёл себя глупо, заблуждался совершенно во всём и даже его маленький внук Йосеф, и то умнее и сообразительнее своего престарелого деда.
Яаков вздохнул, присел на пол возле ложа, как вдруг, его окончательно вернули в этот мир грохот в дверях и ворвавшиеся в дом легионеры.
- Собирайся, - ничего не объясняя, грозно махнул ему рукой десятник.
- Но в чём мы повинны! - едва успел выговорить Яаков.
Заплакал проснувшийся Йосеф, запричитала, так же проснувшаяся жена Яакова, старая Рахель, схватил за локоть и выволок на улицу старика десятник.
- Если тебе сказано иди с нами, ты не должен задавать вопросов, иудей! - крикнул десятник, захлопнув за собой дверь…
В маленьком доме воцарилась тишина.
Обомлев сидела на полу Рахель, прижимая к себе перепуганного Йосефа.
За дверью, грязно бранясь, куда-то в ночь волокли её мужа, старого еврея Яакова…

… Император посмотрел на убого старика, которого заволокли в библиотеку стражники и указал тем, чтобы они удалились.
- Так значит, ты и есть Яаков, которого римские евреи называют рабби?
- Да, цезарь, - поднялся Яаков с колен и преклонил голову, страшась взглянуть на Императора, - я и есть рабби Яаков, сын Ицхака из Ерушалаима.
- Нет больше вашего Ерушалаима, - улыбнулся Император.
Яаков посмотрел на него, ничего не ответив.
- Разве ты не хочешь спросить, что же случилось? - спросил Император, - землетрясение, небесный огонь, враги.
- К чему, цезарь? - вздохнул Яаков, - вряд-ли случилось землетрясение, или пал небесный огонь, ежели мне об этом сообщает сам цезарь.
- Ну, - улыбнулся Император, - тогда к чему нам прелюдии? Город пал. Храма больше нет. Узнаёшь ли ты это? - кивнул он он на свиток Торы, лежащий на столе.
Яаков посмотрел на свиток.
- Это она, - вздохнул он, опустив глаза, - это Тора из из Бейт а Микдаш.
- Мы его зовём Храмом, - ответил Император, - точнее — звали. Сейчас там руины на голой скале, возвышающейся среди пепелища. А я, хочу знать, что написано в вашей Торе.
- Она дана не только нам, но и всему человечеству, цезарь, - поправил его Яаков.
- Ну так тем более! - пожал плечами, усмехнувшись, Император, - так чего же мы медлим, рабби? - подошёл он к старику и легонько подтолкнул его к Торе, - смелее, прочти мне то, что в ней написано. Я хочу знать, что же хранили ваши первосвященники в вашем ковчеге.
- Ты действительно хочешь это знать, цезарь? – посмотрел на него Яаков.
Император молча, с лёгкой улыбкой на лице, кивнул в ответ.

Яаков трепетно поднёс руки к свитку Торы, взялся за золото ручек и развернул его…
- Ну? Что же в нём такого? - будто подгоняя, торопил его Император.
- Вся драгоценность в словах, - тихо произнёс Яаков.
- В словах? В пустых словах? - усмехнулся Император, - ты хочешь сказать, что слова — чего-то стоят? Сколько себя помню, слова, даже написанные на папирусе, или на пергаменте, не стоили ничего. Точнее, у них была ценность, но не выше краски, которой их выводили руки писца! Вот слова на камне, они условно вечны. Но ведь их можно сбить, стесать, и написать на них новый текст. То ли дело — золотые скрижали.
- Цезарь ожидал увидеть, вместо папирусного свитка золотые скрижали? - посмотрел на Императора Яаков, - Моше Рабейну записал первые слова Торы на простом камне, простым камнем выводя буквы со слов Всевышнего. И простые каменные скрижали…
- И где же они? - вновь усмехнулся Император, - небось, были попраны и ими вымостили порог амбара, неподалёку от вашего Храма?
- О нет, цезарь, - вздохнул Яаков, - их бережно хранили много столетий в том самом ковчеге, из которого твоими воинами был извлечён этот самый свиток, - кивнул он на Тору, - пока не пришёл Навуходоносор. Он ничего не взял из Бейт а Микдаш. Всё золото и серебро было роздано воинам. А вот каменные скрижали…
- Что, каменные скрижали? - спросил Император.
- А каменные скрижали, под мощной охраной были отвезены в Вавилон, - вздохнул Яаков.
- Это просто предание, - ответил Император, - ничего более. Наверняка, Бог вручил вашему народу нечто более ценное, чем простой камень, даже с выведенными на нём буквами!
Яаков подумал и чуть улыбнувшись, посмотрел на развёрнутый свиток.
- Ценность не в камне, - сказал он, - даже всё золото этого мира не сравнится в цене со словами Всевышнего. Ценность в том, что эти буквы вывела рука Моше Рабейну.
- Ты хочешь сказать, что ваш народ не ценит золото, а ценит мудрость? - усмехнулся Император, - что ваши мятежники защищали просто буквы на папирусе и ничего более?
- Они защищали более чем золото, - ответил спокойно Яаков, - они защищали вечную душу нашего народа.
- Но разве душа может быть вечной? - спросил Император.
- О, ещё как может! - ответил Яаков, - любая душа вечна, пока жива память о том, чья она!
- Значит, мы живы, пока о нас помнят? - сказал Император, задумавшись, - мне интересен ход твоих мыслей, старый еврей.
Император прошёлся по залу, скрестив руки на груди, потом остановился и посмотрел на Яакова.
- Значит, чтобы убить кого-то, я должен стереть о нём память? Верно? И настоящая смерть — это забвение?
- Ты прав, - кивнул Яаков, - настоящая смерть лежит в забвении.
- Что же там, в забвении? - спросил Император, - как там мёртвым? Об этом не говорят мудрецы вашего народа?
- Наши предки, - подумал Яаков, - рассказывали, что в забвении мёртвые слепы, бесцельно блуждают в темноте и повержены безумию. Они беспомощно размахивают руками и стон многих поколений приводит в ужас живых. Они голодны и готовы растерзать каждого, кто встретиться им на их бесцельном пути.
- Судя по всему, забытые предки пожирают друг друга, - ответил Император задумчиво.
- Вовсе нет, - возразил Яаков, - разве они не вырываются в этот мир, сами того не ведая — находят выход и захватывают слабые души, ничего не понимающие в прошлом? Вспомни, император, как призывая этих самых забытых предков, целые народы, сами себя повергали в такое вот безумие и пожирали друг друга?
- Так вот кого мы зовём демонами? - подумал Император, посмотрев на Яакова.
- Мы же и порождаем их, забывая собственных дедов и прадедов, - пожал плечами Яаков, - поверженный бог язычников, забытый прадед, не рождённое дитя, женщина умершая при родах…
- Да, знаю, - ответил Император, - все они становятся демонами, блуждающими тенями ночи, вселяющими ужас в сердца живых и страх детям в их снах.
- А ещё, глупым — мысль о том что они велики, а мудрым — мысль о том, что они не востребованы, - добавил Яаков.
- Ну, так говорят и наши оракулы, - усмехнулся Император.
- Но оракулы не говорят вам, что вы сами себя приносите в жертву этим демонам, цезарь, - сказал Яаков, - мы же говорим о том, что этих жертв совершать нельзя.
- Трудно не согласиться, - подумал Император и подошёл к Яакову, - ну так, и что там говорит ваша Тора, данная всему человечеству? Я хочу услышать слова вашего Бога. Ведь Он, обращался и ко мне? Верно?
- Верно, - кивнул Яаков и посмотрел на свиток…
- В начале творения Всевышним Неба и Земли, Земля была безвидна и пуста, тьма над бездною, и Дух Всевышнего витал над водами… - тихо произнёс он.
- Дух? То есть нечто не имеющее ни рук, ни ног, ни головы, ни тела вообще, витающее над водами, просто из ничего создало всё? - удивился Император, - но разве может ничто сотворить всё? - он усмехнулся, - только тот кто имеет тело, может создать то что можно увидеть, услышать и потрогать руками. Разве не так? Живое порождает живое. Телесное рождает телесное. А дух создаёт — только дух, как и человек рождает человека, а собака — собаку. Что же это за Дух Всевышнего, который, вопреки всех законов мироздания, нарушив порядок вещей, что-то создал? - посмотрел он на Яакова, - поясни-ка мне, рабби Яаков, что это за противоприродные вещи описаны в вашей книге? - он усмехнулся, - и вы ещё удивляетесь, что ваш народ считают изгоем и рассадником разврата?
Яаков подумал, посмотрел на Тору, потом на Императора.
- Противоприродная вещь, цезарь, это плотская любовь не дающая потомства. А вера в то, что из ничего можно создать всё, это вполне осязаемая реальность. Я не видел ни одного ребёнка рождённого мужчиной от мужчины. Но я вижу и землю, и небо, и солнце со звёздами. И самих людей, созданных Всевышним.
- Но разве не ваш Всевышний, создал тех самых людей, которые занимаются этой самой плотской любовью не дающей потомство? - спросил Император, - ведь если он создал человека, со всего его чувствами, самыми похотливыми, то Всевышний же и создал эти самые чувства? Не так ли?
- Так, - кивнул Яаков.
- Ну вот, - рассмеялся Император, - получается, я поверг и попрал вашу веру?
- Нет, - ответил Яаков.
- Почему? - удивился Император, - вот люблю смелых людей! Передо мной дрожат сенаторы и прокураторы, увешанные оружием и не смеют мне возражать! А ты, немощный старик, не боишься сказать мне «нет». Как же так?
- Создавший человека, создал и болезни, это так, - ответил Яаков, - все мы подвержены болезням. А похоть, это всего лишь заболевание. Болезни происходят от ядов, видимых и невидимых. Мы можем их принять из рук врага, а можем и вдохнуть, заразиться ими, просто посмотрев на них. Но, создавший яд — обычно создаёт и противоядие. И благословением, является именно оно.
- Но болящий — страдает! - удивился Император, - я не видел ни одной блудницы, страдающей своей болезнью похоти!
- И тем не менее, она мучает и себя, и других, - сказал Яаков, - знаешь, цезарь? Порой, поверженный болезнью — сам просит не трогать его и дать ему умереть, часто не понимая, что заражает других тем, что страшнее проказы. А некоторым, и вовсе выгодно быть прокажёнными. Их кормят, их жалеют, им подают одежду не прося взамен денег. Так же и поверженные похотью, жадностью, алчностью, жестокостью, - он подумал, - но и те, и другие — уничтожают окружающих их, безвинных людей. Их не жалеть надо, а лечить. И часто, это лечение бывает жестоким. Если рука гниёт и убивает тело, то не лучше ли отнять руку, чем сгнить заживо?
- Лучше, - нахмурился Император, - и что же ещё такого пишет ваша книга?
Яаков вновь посмотрел на свиток.
- И навёл Всевышний на человека крепкий сон. И когда он уснул — взял одно из ребер его, и закрыл то место плотью. И создал Всевышний из ребра, взятого у человека, жену. И привёл её к человеку…
- Гм… ха! - рассмеялся Император, - и вы в это верите? Вы верите в то, что женщина создана из маленького кусочка тела мужчины? И кости отнятой у человека? Знаешь, я видел много убитых, сгнивших, истлевших до кости людей. И осмелюсь тебя заверить: и у мужчины, и у женщины, одинаковое количество рёбер!
Яаков подумал, посмотрев на Императора.
- Написано то, что написано, - ответил он, - но понято то, что понято.
- Поясни, - пожал плечами Император.
- Кто-то видит в слове «ребро» - простую кость, - ответил Яаков, - а кто-то — скрытую суть человеческого духа, сознания и сущности. Вот кто сказал, что у нас именно то количество рёбер, сколько было изначально?
- Никто, - подумал Император, - вполне возможно, что раньше было на одно ребро больше.
- А так же, - улыбнулся Яаков, - вполне возможно, что ранее, мужчинам были присущи мысли и чувства женщин.
- Женоподобные мужчины? - усмехнулся Император, - только что, ты сам сказал, рабби, что таковые изначально были созданы вашим Богом.
- И уничтожены, - ответил Яаков, - Всевышний решил что они не нужны и создал женщину, вложив в неё то самое, что было изначально потаённой, скрытой стороной человеческого сознания, тем, чего должно стыдиться.
- Да, - согласился Император, - таковые хороши в театрах, но не на войне. А когда случается драка, или нападает враг, они первые трусливо бегут. А если их берут в плен, они всегда первые предатели.
Он посмотрел на Яакова.
- Но я видел много женщин. И нежных, и ласковых. И развращённых и целомудренных. И трусливых как испуганная лань, и сражающихся лучше многих мужчин. Они крепко сжимают мечи и готовы зубами грызть глотки озверелых врагов. Ты видел, как женщина защищает своих детей, часто ценой своей жизни? Отчего же так? Если ребром мужчины, из которого ваш Бог создал женщину, было то что должно стыдиться, то откуда в женщине столько чистоты и нежности, а так же ярости и отваги?
- О, поверь цезарь, - покачал головой Яаков, - я это видел и не раз. Но если женщина забывает, что ярость и отвага ей даны не для того, чтобы уподобиться мужчине, а для того, чтобы защищать своих детей со всей яростью, грызя глотки врагам, то что толку в том, что она женщина? Так же и мужчина. Что толку в нём, когда он одевается как женщина, ходит как женщина, говорит как женщина, но не может родить? - улыбнулся Яаков, - женщина, держащая в руках меч, забывшая о том что она, прежде всего — мать, также противна в глазах Всевышнего, как и женоподобный мужчина, даже с мечом в руках.
- Что же в этом плохого? - спросил Император, - будущая мать рожает в болях и муках и далеко не всем им дано пережить роды. Поэтому, многие не хотят рожать больше одного ребёнка, желательно — сына.
- А ты никогда не думал, цезарь, - ответил Яаков, - что сын не сможет родить.
Император посмотрел на Яакова.
- Логично, внуков родит тебе, только твоя собственная дочь, - сказал Император, - от сына другого человека.
- От сына жены рождённого от другого человека, - добавил Яаков.
- Да, я в курсе, - кивнул Император, - вы ведёте род от своих матерей, но называетесь сыновьями своих отцов.
- И не даром, - ответил ему Яаков, - чтобы родные и двоюродные братья не женились на своих сёстрах. Такое потомство, чаще всего нездорово и дело не в том, благословит или не благословит его Всевышний. Народ должен плодиться и множится, а не мешаться между собой, подобно железу в плавильном котле. Даже если плавится золото, его становится меньше.
- А вы хотите, - усмехнулся Император, - чтобы вас стало больше?
- А вы, римляне, не хотите, чтобы больше было вас? - спросил Яаков.
- Рим — вечен! - усмехнулся торжественно Император, подняв вверх руки, - Рим — бессмертен и перед ним века!
- Века за нм, - кивнул Яаков, поправив Императора, - но насколько я знаю, в римских семьях принято иметь по одному сыну. Многие отцы и матери, когда у них рождается дочь, уносят её за город и оставляют на дороге. Это же ваш обычай?
- У нас, дочь не может продолжать рода, - ответил Император.
- Тем не менее, цезарь, - ответил Яаков, - ты не мог найти утешения, когда умерла твоя любимая дочь, Клавдия, и чтобы продолжить род, ты отыскал своего незаконнорождённого, Спурия. То есть, ты понимаешь, что продолжение рода, это суть жизни настоящего мужчины. Но подумай иначе?
- Как же я должен подумать? - спросил Император.
- У каждого рождённого ребёнка есть мать, и есть отец, - ответил Яаков, - ребёнок — один, а их — двое. Чтобы продолжить род, он должен родить своего сына, верно?
- Совершенно верно, - кивнул Император, - продолжай.
- Но отец не рожает детей, - сказал Яаков, - их рожает мать. Значит, мужу нужна жена. И он в жёны берёт единственную дочь других родителей. Таким образом, на четверых римлян, приходится двое детей, у которых, в свою очередь, рождается только один внук этих римлян.
- Понимаю, к чему ты клонишь, - покачал головой Император.
- А ты, цезарь, говоришь, что Рим — вечен? - сказал Яаков, - посчитай сам, сколько осталось Риму.
- Но что толку от того, что в ваших семьях много детей? - усмехнулся Император, - половина из них больны! Сколько они живут? Пять? Десять? Двенадцать лет, после чего умирают?
- Род продолжают здоровые дети, - ответил Яаков.
- У германцев, этих здоровых детей, вожди бросают в бой наравне со взрослыми воинами, - сказал Император, - и мои легионы усеяли луга и леса Германии их трупами, так же, наравне со взрослыми. И кто будет продолжать германский род, если подростки им нужны как заслоны против врага, в боях?
- Я бы сказал иначе, - подумал Яаков, - у них — даже дети умеют сражаться, а к десяти годам владеют мечом и не боятся ни холода ни голода. А для чего римлянам дети? Римские родители рожают ребёнка ради умиления, чтобы поиграться с ним пока он мал, удовлетворить свою похоть, когда он подрастает и после — выставить из дому вон, когда он становится взрослым, с развращённой душой и раненым сердцем. Такой человек не умеет ничего, его страшит сама мысль о том, что он остаётся один и надо бороться за свою жизнь и продолжать свой род. А он, просто погибает в этим мире, на римских улицах, утопая в той жизни к которой его приучили. А в римских легионах служат аравитяне, сирийцы, персы и германские наёмники. Где же Рим, цезарь? А Рим, тонет в вавилонском блуде, подобно Сдому и Аморе. Разве такое, может быть вечно?
Император нахмурился.
- И что же не так мы сделали, если следовать вашей вере?
- Вы нарушили одну важную заповедь, цезарь, - ответил ему Яаков, - «Плодитесь, размножайтесь и наполняйте Землю...»
Император вздохнул, вновь прошёлся залом библиотеки.
Он молчал. Шаги громко отдавались пустым залом, между зеркально-мраморных стен.
- О чём ещё говорят ваши заповеди? - спросил Император, посмотрев на Яакова.
Яаков развернул свиток и посмотрев в него, глянул на Императора.
- Я Господь, Бог твой, который вывел тебя из земли Египетской, из дома рабства. Да не будет у тебя других богов пред лицом моим. Не делай себе кумира и никакого изображения… - он помолчал, - не поклоняйся им и не служи им.
- В традициях нашего народа ставить статуи героям, богам и предкам, - подумал Император, - умерших цезарей объявляют божественными и почитают наравне в богами. Что же плохого в том, что в их честь курят благовония и обращаются к этим статуям как к живым людям, вспоминая их? - посмотрел он на Яакова, - я не сторонник жертвоприношений. И я настоял на том, чтобы искоренить жертвоприношения животных, и тем более людей. Но если я скажу римлянам о том, чтобы они уничтожили статуи, или перестали их почитать как память, меня просто убьют. И тебя, вместе со мной. Ты же знаешь, что у нашего развращённого народа, всегда во всём виноваты соседи? Они-то с лёгкостью примут вашу веру, но вас же и объявят виновниками всех своих бед, когда узнают, что по вашему учению, предки в забвении обратились в блуждающих демонов ночи. Хотя, - посмотрел он в сторону, - Рим переполнен демонами, вполне живыми и вполне довольными своими развлечениями, хлебом и зрелищами…
Император помолчал.
- Что можешь сказать ты, рабби? Ранее, ты говорил, что предков надо почитать. Теперь, ты говоришь о том, что нельзя совершать ритуалов возле статуй и изображений этих предков? Ведь по сути, у римлян боги — это предки?
Яаков вздохнул, посмотрел на Императора и покачал головой.
- А понимают ли римляне, что все эти курения благовоний, торжественные ритуалы и пламенные речи ораторов, перед изображениями предков, на фоне деяний, порочащих этих самых предков, есть не почитание предков.
- А что же это? - спросил Император.
- Это циничное глумление над их памятью, цезарь, - ответил Яаков, - почитание предков, лежит прежде всего в том, чтобы уподобляться им в делах и мыслях. Как ты думаешь, если бы сейчас воскрес Август, или воскрес Цезарь, что бы сказали они, глядя на то, во что превратились гордые и отважные римляне, славившиеся чистотой нравов и твёрдостью духа?
- Мне страшно подумать об этом, рабби, - ответил Император и посмотрел на Яакова, - правильнее было бы сказать — мне стыдно было бы посмотреть им в глаза.
- А ведь, во время ваших праздников, - подумал Яаков, - обращаясь к ним, им в глаза смотрит весь Рим, погрязший в разврате и грязи нравов. Получается, что все эти ритуалы перед статуями предков и героев, просто лживый цинизм? - он посмотрел на Императора, - это ли есть почитание предков?
Яаков подумал.
- Нет ничего плохого в том, чтобы ваять прекрасные статуи и рисовать не менее прекрасные картины. Дело не в статуях. Статуи создают люди. Но эти же люди, вкладывают в них и смысл. А смысл, проистекает из чувств и образа жизни самих же людей.
- Ты хочешь сказать, - подумал Император, - что римляне оскверняют своих предков?
- Не хочу, - ответил Яаков, - я не хочу этого сказать. Я говорю это прямо и откровенно.
- Почему же ты, - усмехнулся Император, - не боишься этого говорить?
- Потому что, - развернул свиток Яаков, - Всевышний сказал - «Не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего!». А какое ложное свидетельство, мною сейчас было произнесено?
- Всё сказанное тобой — было правдой, - помрачнел Император.
Он прошёлся залом, долго думал, потом посмотрел на Яакова.
- В Риме нет дома для молитв твоего народа, - сказал он, - недавний пожар, уничтожил много домов, убил многих людей. Но на берегу моря, рядом с портом Остия, осталась нетронутой старая вилла, построенная моим отцом для уединения и размышлений. Я дарю её тебе и твоему народу. Конечно, это не разрушенный Храм, но может быть у тебя получится зажечь светильник разума в этом безумном городе?
Император помолчал и снова посмотрел на Яакова.
- Я прикажу стражникам, чтобы они сопроводили тебя домой. И помогли донести Тору…

Солнце ещё не всходило над Римом.
Из главных врат, на дорогу ведущую в порт Остия, выехала колесница в сопровождении малого отряда всадников. А в порту, уже ждала галера, снаряжающаяся в поход, на Восток…
- Император Клавдий Германик, увозит своего сына, Спурия, из Рима, - шепнул один из стражников у ворот, вслед колеснице, посмотрев на другого.
- Я его понимаю, - покачал головой второй, старый стражник, - потерять дочь! Конечно, он хочет уберечь последнего ребёнка из своего рода! Говорят, маленькую Клавдию отравила собственная мать, потому что девочка ей мешала развлекаться?
- Говорят много что, - ответил молодой стражник, - а где же Император Клавдий спрячет Спурия?
- Ну уж не в Италии, - смотрел вслед удаляющемуся отряду старый стражник, - моряки говорят, что он приказал снаряжать свою галеру в Иудею. Только у Спурия императорского рода, есть имя, как и у всех нас.
- Может оно и к лучшему, - ответил молодой стражник, - нечего тут делать, чистым душам. Могу сказать, либо - «О несчастный Рим!», либо - «О Благословенна во веки Иудея!». Ведь народ восстал не против Рима, а против грязи, которая так и вырывается наружу, сквозь эти ветхие стены, - глянул он на ворота, - а мы эту грязь, уже не можем сдерживать.
Он подумал.
 - Старик, а это правда, что наш император, потомок Тарквиния Древнего и при рождении его назвали Луций?
- Луций, - кивнул старый стражник, - не знаю насчёт Тарквиниев, но его отец был философ и мечтатель. Вот и дал своему сыну имя, которое на языке древних этрусков означает - Звезда! - усмехнулся он, - и император, действительно сиял звездой от Германии до Ливии. Более отважным был, разве что, сам Цезарь!
- Ну уж! - усмехнулся молодой, - тогда я хотел бы, чтобы власть перешла от отца к сыну, а не к первому попавшемуся проходимцу, - глянул он на старого, - надеюсь, что мальчик будет достойным наследником императора. А как хоть, на самом деле зовут наследника?
- Зачем тебе? - удивился старый.
- Буду знать, кто сын моего императора и за кого воевать до последнего вздоха, если придётся воевать даже в Иудее, - ответил молодой.
- Его имя - Симон, - ответил старый, - Симон, сын Звезды…
- У него иудейское имя? Его назвали именем иудеев? - удивился молодой стражник.
- Почему бы и нет? Мальчик — иудей. Ведь он рождён от нашего императора еврейкой, а не бывшей женой-убийцей, - ответил старый стражник, - вот евреи его и зовут по своему. Кажется… Шимон Бар Кохба…