Пенка

Известно, что вкусовые качества закладываются в детстве. Что мама приготавливала в то прежнее скудное время, то на всю жизнь осталось деликатесом в независимости от дальнейшего благополучного бытия.
Гречневая каша с молоком для меня являлась просто объедением. Особенно я любил, когда в эту кашу мама добавляла толстенной, жирной пенки. И всё это изобилие посыпалось изрядным количеством сахара, который во время поедания аж хрустел на зубах.
Молоко, естественно, было с рынка, из под самой настоящей коровы. Другого в наших краях и не водилось. У этого чуда природы после кипячения образовывалась пенка толщиной со взрослый большой палец. Была она вся такая пористая, местами желтоватая от наличия масляных вкраплений, и сама по себе уже являлась наслаждением.
Однажды мама, вернувшись после работы домой, стала готовить ужин и обнаружила, что в кастрюле с молоком пенка вообще отсутствует.
Из живности в семье трое детей, да собака на улице в будке. Ещё свора тараканов, но они при всей их наглости не способны были приподнять крышку кастрюли.
И потому у мамы возник естественный вопрос: «Кто съел?». Тишина. Помню, маму возмутила наша наглая трусость, потому уже строже потребовала ответить, чья же эта проделка. Насмотревшись фильмов про войну мы втроём молчали, как партизаны на допросах. А что я должен был сказать, если лично её не ел? Тогда мама пригрозила, что возьмёт ремень.
Тут уж было дело принципа, пенку то всё равно не вернёшь, но вот лживость в семье не поощрялась. Взяла мама ремень, каждому отвесила для начала по чуть-чуть, а мы, вопя, по очереди клялись в своей невиновности. Ещё разочек всех приголубила мама, и почему-то больше всего средней сестре досталось. Да, маму не объегоришь, чувствовала, чья это каверза. В итоге после хорошей порки сестра Ира всё же призналась в содеянном.
Ну, это полбеды. Вечером пришёл с работы папа, и после подробного маминого рассказа о случившемся быстро вник в суть и молвил: «Элле (это моя старшая сестра) зря досталось, а вот Борику (это я) поделом». И папа вспомнил мои какие-то недавние шалости.
Мы же всё это время сидели в соседней комнате, всхлипывая для порядка, но так, чтобы слышать тихую беседу родителей. И после сказанного папой стало мне до того обидно, что зашёлся я горькими слезами.
Шлёпанье ремнём перенёс болезненно, но терпимо. А вот это «поделом!»….
Я совсем не был паинькой, и за мной грешки всегда водились, можно было даже наказывать наперёд, но в данной ситуации я чувствовал себя истовым ангелом.
С тех пор уяснил, что, оказывается, боль обиды ранит душу намного сильнее, неужели физическое наказание.
А гречневой кашей меня за три года службы в армии так накормили, что я на неё потом лет десять смотреть не мог.