Суд Божий-21. Генуя - столица мореплавателей

ИЛЛЮСТРАЦИЯ: Порт в Генуе. Масло. Стиль имперессионизм
 _______________________________

ЗДЕСЬ ПРЕДПОСЛЕДНЯЯ ГЛАВА РОМАНА - ФЭНТЕЗИ, в котором сюжет раздваивается на два времени: действие "прыгает" из современного Петербурга в средневековую Палестину и в данной главе в средневековую Геную. Но закончится роман в современном Петербурге.
                ____________________________________

КОНЕЦ  ГЛАВЫ 20: ...Пока я рассматривал свои приобретения, словно размазанная акварель, тускнеют, тонут в сумерках зеркальные осколки водного зеркала. Наступает между тьмой и светом, между ночью и днём – междумирие. «Конь белый дня, конь Ночи вороной Летят сквозь мир...» СЗависая над мачтой, смеётся коварная полная луна. Что сказал бы хаким?  В ответ на вопрос то ли ветер дохнул, то ли ответ прозвучал: «А  з в ё з д ы  в буйном головокруженьи Несутся мимо в вечность по кривой...» Чудится, что будто не из глины уже фигурка: настоящий немного только лунно прозрачный хаким.  Заговорил! Тут закачало кораблик, – нашёлся ветер.
                _________________________________________

            Те, что ищут забвения в чистом вине,
            Те, что молятся Богу в ночной
                тишине, –
            Все они, как во сне, над
                развернутой бездной,
            А Единый над ними не спит
                в вышине! (Омар Хайям)
                *          *          *
               
ГЛАВА 18. Г*Е*Н*У*Я - С*Т*О*Л*И*Ц*А   М*О*Р*Е*П*Л*А*В*А*Т*Е*Л*Е*Й. Генуя. Столица мореплавателей, - не редко с уклоном к пиратству, - что греха таить! Генуя - город – порт. Город у ног горы и отвесной крутизной карабкающийся на эту гору.  В оранжевых лучах заката розовыми сотами лепятся по горным склонам домики. К вечеру одной стороной темно синеют, другой – недолгим закатным золотом вспыхивают деревья. Как гребень на шлеме рыцаря вздымается над городом гребень горы, за него падая, солнце косыми, наклонными лучами прощально бьёт в бухту: прозрачно и нежно алеет вода. Розоватые камни и галька на берегу. Розовые человечки в юрких маленьких лодочках спешат к кораблю.

 – Ты принёс нам счастье, чужеземец, – сипл и сорван голос капитана нашего кораблика, – всё сидел-сидел, день и ночь в небо смотрел как безумец. А вот, поди-ка, наколдовал – поймал ветер в блестящую тарелку.
 – Я не колдовал. Я думал.
 – Называй как хочешь. И то, что ты добавлял в оставшуюся воду, укрощало жажду. Что дороже пресной воды в море?! Поэтому возьми назад свою плату, – тянет назад кошель с монетами назарянин капитан, местный уроженец.
 – В нужде бы взял. Но нужды нет. За этот счёт, без платы возьми того, кому плыть нужно, денег же нет.
 – И то, беру, – буркнул моряк, – ради удачи. Скольких уже не дождалась могила на суше?!  Раньше у меня был больше корабль, – разбило в щепки о прибрежные скалы. А я, вот жив. Лежал на пустом берегу, – подобрали. За удачу надо платить судьбе.
 – Тогда заплати судьбе и за меня.
 – Ладно, – капитан подкидывает кошель на ладони, – монету брошу на валуны, монету – в глубину, монету – на ветер. Остаток с ребятами разделим. …Много тут чужеземцев, – ты самый чудной, колдун!
 – Я – не колдун. Лекарь.

 – Колдун, фокусник, лекарь – одно, по мне. Был бы человек полезный. Однако же, знаешь, путник, прими от меня добрый совет: чужедальнее чудное платье смени-ка лучше на как всех в городе. И тарелку свою припрячь от лишних глаз. Добро говорю. Торговцем, что ли, назовись. Много здесь торговцев: чем только тут не торгуют!
 – Ты веришь в бога, капитан?
 – Монахи говорят, – наш Бог думает за нас о всём. Надо верить. Беспокойно без бога. Тревожно.
 – А ты – ты сам веришь?! Отец твой как верил?
 – Как все верили, так и он, и я. Если ты креститься хочешь, – ступай в собор. Большой собор Лоренцо, – всё тебе расскажут монахи. Я же простой человек, неумудрёный - криво расскажу. Как в море идти, припадаю к мощам святого Лаврентия.  Помогает пока добрый святой. Отцу помогал. Дед и отец ещё крепко верили в попутный белый и несчастный чёрный ветры. Я тоже верю. Как не верить! Сам ты видел!
 
 Для таких как старик на Крите и этот капитан людей бог, -  это то, что дарет им удачу, позволяет им жить. Это понятно.  Беспокойно раскалённая, готовая вспыхнуть пламенем ненависти Храмовая гора встала перед глазами. Но такое есть Бог для Ираклия? для Рансея? Не понимаю!
 – Что же: попутного тебе белого ветра, капитан!
 – И тебе удачи, вольный странник! – он крепко хлопает меня по плечу, – С неба будто, со звезды упал ты: неведомое людям – ведаешь. Всеми знаемое – не знаешь. Ты от греха не показывай никому своё колдовство. Не все такие как я. Особенно монахам не показывай: не любят они такого. Любопытный ты: не кликай беду – лишнего не болтай. Да и не спрашивай лишнего.
                *                *                *

              …Променяй свою вечную скорбь на
                веселье,
              Ибо цель никому не известная
                в нём.  (Омар Хайям)
                ________________________
          
               
Генуя. Изнутри не розовая – пёстрая. Узко вьются предпортовые теснейшие улицы: расставь руки – коснёшься влажных стен. Город – как многопалубный корабль. На верхней палубе кинуты шаткие настилы - переходы меж нависающими крышами. Вместо парусов мокрое бельё и прицепленные на весу горшки с плющом совсем перекрывают небесные просветы. По крышам удобнее переходить к соседям. С крыш – высматривают корабли. На крышах пьют вино и болтают. С крыш будто невидимо с неба окликаемые разносчики исчезают в каменных щелях, бодро карабкаются по узким лестничкам. Одуряюще тянет сверху в щель улицы храмовым дымом, – печальное пение над умершим на крыше.

  Чужакам на крыши так сразу хода нет. Прохожим чужакам – нижний сумрачный лабиринт со сточной вонью. (Не зевай путник: сверху могут и помои выплеснуть!) Порываясь к невидимому небу, над проходом нависают, на голову валятся стены. Тут и там в нишах лампадки перед подобием лика печальной Девы. Кланяюсь Деве – сколько раз уже помогла?! Помогает. Опережая меня, ручную тележку с нехитрым скарбом катят мимо мужчина в старой накидке и печальная женщина. На тележке горбится – старчески морщась, чавкает чем-то сморщенная обезьянка в меховой жилеточке. Похоже на Иерусалим?

  Встречные с остро пахнущими рыбными корзинами. Нагибающиеся из окон голорукие женщины влажными глазами без стеснения меряют - оценивают прохожего. Нет, не похоже на Иерусалим...
 – Ай! Неосторожный чужеземец! Налетел - чуть не рассыпал заморский товар, дорогой! Разве видишь плохо? Сладкие финики, заморские! Ты, верно, не ел никогда таких. Попробуй…
Да ведь это уже было: только в Иерусалиме я рассыпал апельсины. Не похоже и похоже на Иерусалим. Покупаю финики, чтобы отвязаться.
- Ешь на здоровье, чужеземец.

Похоже, хорошее слово "странник" здесь не в чести. Чужеземец?! Недаром капитан советовал переодеться. Ступеньки, ступеньки: от порта вверх - вниз – снова вверх вьётся улочка - змея, вползает в улицу - змею пошире и побогаче. В лавке беру – хвала Аллаху и всем, какие есть, всем святым! – не тесное местное платье. В нём от жителей чем особенно отличаюсь? Много здесь черноволосых и посмуглее меня. Белое подаренное хакимом одеяния я бережно сохраню: буду в нём наедине сам с собою думать, в нём следовало бы и умереть в свой срок...

 К центру города улицы всё расширяются. Вот без навесов – корабельных мостков над головой просторная улица Старейшин, городских управителей. Не дома – с облачными причудами затейливостью спорящие многоарочные дворцы: а раскрашены как! - зелень с пурпуром, белизна с лазурью, синь с золотом. На воротах и стенах зверино львиные морды. У дверей с венками и мечами обнажённые людские статуи.

Каменные тела - копия живых по обе стороны входа: три мраморные ступеньки, дверь, над ней в острой полуарке благословляет входящего святой – покровитель. Дома с претензиями на храмы. Настоящие храмы между домами. Много вырезано на стенах святых: по их количеству - прямо город  праведников! Но много и химер - скалящихся страшных рож. А вот над наддверным святым ещё окно круглое сквозные, будто парит над святым солнце - цветок… Как на моем блюде!

 Очередная улица становится уже настолько широкой, что в неё врывается не зажатое стенами голубое небо. И впереди - Храмовая гора! Нет иерусалимская - собственная храмовая гора. Впереди площадь с новым собором Санта Лоренсио: полоса - волна светлой кладки, волна темная -стремятся к небу.*  Стены в жилище божества как стены изрядной, долгую осаду способной вынести крепости. На подходе к вратам храма-крепости сидят львы мраморные, ещё от ромулян оставшиеся. Охраняют львы в другой мир врата: над ними под арочным куполом Исса-бен-Мариам выступает из камня – руку входящему тянет. И над остриём её арки ещё выше розетка огромная в камне: знакомо разбегаются от центра лепестки – сеет формы круг мироздания. Блюдо миразданья в другом материале! Но собор совсем новый: и 30 лет не прошло, как построен, а блюдо моё выплыло из глубины седой древности.

 Мироздание! Ты всегда было! Иерусалим, Критос, Генуя – как лепестки с розетки над вратами собора. На удобном месте – над незапамятной древности останками романского кладбища – возносится над прахом великий собор: в память замученного назарянина Лавренсия поименный на крови храм. (Почти все храмы построены на крови!) Взамен костей новых, в Палестине щедро оставленных, захваченные там древние святые кости Иоанна Крестителя заключает в себе дивный собор Санта Лоренсио. Этим и знаменит собор: посетить его - как Палестину посетить.

 С благословления святой и с блюда мироздания упавшие входят - выходят из врат будто мирозданья - из церковных ворот человечки. В тени безмерных колонн снуют издалека крошечные суетящиеся человечки -  паломники, издалека похожие на букашек. Ближе к колоннам с опаской подкатывается встреченная тележка с обезьянкой: могут здесь стражи побить - прогнать, могут и подать. Под скинутым плащом оставшись в чём-то обтягивающем пёстро лоскутном костлявый мужчина зажигает факелы – готовится жонглировать.

  Подскакивая на узлах – скалится, будто улыбается подходящим обезьянка. Встают со ступенек бедные паломники: не уйдёт собор, можно и потешиться. Подплывают ближе и богатые носилки с занавесями, – отходит за колонну уже тянувший руку с бичом страж. Мерно ударяя медными, рассыпающимися нестройным звоном тарелками медленно с повторами новым слушающим женщина поёт о великой, невиданной на земле любви прекрасной дочери короля к бедному благородному рыцарю. Голос певицы недурён, но излишне ровен: сколько уже раз она пропевала эту историю?.. Колышутся занавеси носилок: бросает монетку хорошенькая белая ручка. Вздыхают, отирают краешки глаз растроганные зрители. Их так легко увлечь словом! Летят – крутятся над головой и ногами успевающего перевёртывать в воздухе фокусника факелы. Смешно прыгат по кругу со шляпой в руках, обезьянка с гримассами изображает благодарные за монетки поклоны.

По конце представления кинув пол золотого получил я от акробата уж слишком низкий поклон. Жду когда разойдутся зрители. А соборный стражник, видимо ждёт, когда уйдёт хорошо одетый господин, поэтому я провожаю артистов с площади.
- Спаси тебя бог, добрый человек! Нам не пришлось отдавать ему половину денег.
- Я чужестранец, первый день как из-за моря. Скажи, в какого бога здесь веруют? (Это я знаю, но интересен ответ.
- В Господа нашего милосерднейшего Иисуса Христа и пресветлую деву Марию, господин.
- И ты тоже веруешь?
- Да, господин.
- Почему же не зашёл в храм?
- Мне лучше не заходить в большие храмы, господин. Моё занятие - низкое, нечистое. Так считают монахи и большие синьоры.
- А ты сам как думаешь?
- Кто спрашивает меня?! - отворачиваясь, почти шепчет фокусник, - Другого занятия у меня нет...

 Презрительная улыбка Рансея и кислая усмешка Ираклия привиделись мне за этими словами. Пахнуло жаром божьего суда. Старая история! Служители милосерднейшего господа считают не христиан - исмаильтян проклятыми. Тем же исмаильтяне платят многобожникам.  Думают сейчас живущие: наш собор, всё – только наше: наше самое лучшее, только наше - истинное. А поставь-ка зеркало времён: сколько всего отразится?! Приходят люди и уходят. Многое забывают. Собором ставшее чье-то стремление к небу: великая мысль служит людям! Нет одиночества в мире: в разных формах и образах незримо сплетаются мысли. Опираются люди на великие мысли – в камне, слове: объединяя, овеществлённое требует общей формы – жесткую печать кладёт.  Восхищаюсь. Не отвергаю. Но жилищем бога даже самое безупречно красивое здание признать не могу. Не готов принять: не моё.

  Родившийся среди исмаильтян в юности догмам я предпочитал сказки о девах гуриях! Последнее уже оставил. Первого – не принял, не смог принять: так ли уж необходимо следовать за общим? Мироздание, ты всё вмещаешь! Кто же я? Человек. Чужих молельных ковриков не крал, – уже неплохо. Где мой храм?! Целый мир: в нём поживём – увидим: мастерство – людям, дух – небу.

 ...Не время вам в мое пребывание в Генуе ещё не родившиеся мысли из туманного будущего! Весёлые шумные генуэзцы - жители многопалубных крыш моё имя Хаким Халиль Юсуф ибн Хасан на свой манер переиначили как – Юстус Закима. Само собой это сократилось до Юс Закима, что при взволнованном призывании звучало как - Юзакима.
- Эй Юзакима! Пойдём скорее в порт, сделай милость! Наш шкипер упал и сильно ударился грудью.
- Так сильно волны били корабль?
- Что ты! Наш шкипер на корабле никогда не может упасть! В кабаке он подрался...
Эхом отдавшись, упрочилось новое прозвание и в богатых домах – дворцах: "Почтенный Юзакима! Моя дочь всё хворает, - плохо кушает. Зайдите к нам, сделайте милость!" - кланяется небедный горожанин. А сколько ещё моих имён - обликов будет рассеяно по белу свету! Евреи-аптекари звали меня - Иосиф Халь из Палестины; при дворе одного франкского князя - Юлиан Хаккин... Да мало ли ещё было имён! Но суждено мне было обрести только моё при рождении данное имя. С год прожив в Генуе собрался я по завету учителя ехать дальше.
 
 – Оставайся, Закима! – уговаривали генуэзцы, – Ты парень хороший. Видный. На красивой девушке женим... на крыше. У нас море всегда видно. Песни будем петь. Хорошо! А вздумает жена кричать (это случается с кроткими девушками после свадьбы!), – ничего, справимся! Вообще-то наше правило: между мужем и женой не вставай!  Но в этом исключительном случае должна будет жена людей послушать, – про уважение к полезному людям мужу.

 – Когда не хочешь на крыше, – сам женись богато. За тебя пойдут. Хоть бы глашатая дочка: красивая такая, здоровая с виду, всё хворает вдруг – тебя, лекаря, зовёт что-то частенько. Посватаешься, – вмиг и выздоровеет. Одна у глашатая дочка и три корабля больших торговых. Да поясницу у него всё ломит. Как же ему тебе отказать? Где ещё такого зятя найдёт? – обольщали весёлые, все подробности проведавшие генуэзцы.
 Не доставив им радости женитьбой, полюбил этот, как причудливый пирог многослойный, многовековой город. Не остался, но вернусь – когда-нибудь вернусь! 

 - Хей – хей –хо! – вперёд! Из славного города - республики Генуи лигурийским побережьем** Юстус Закима неспешно направляется в Массилию, потом к хитрым хиспанцам, дальше во Франконию.*** Мало ли занятных стран! Три вьючных мула. Трое слуг (двоих из Палестины привёз, одного генуэзца сманил). Куда глаза глядят - туда и едет мой маленький караван. Куда хочет, едет свободный человек! Беззаботно заломлен генуэзский бархатный берет. Рука – кисть с алым рубином на пальце – уперта в бок.
___________________________

*Кафедральный собор Генуи - Каттедрале Сан-Лоренцо. Возведение собора началось в IX веке и закончилось к 1118 г. Сохраняя центральную основу композиции, на протяжении нескольких веков здание перестраивалось и приобретало новые очертания.
               
**Лигурия – область Италии на северном побережье Лигурийского моря (часть Средиземного моря между о. Корсика, о. Эльба и побережьем Генуэзского залива).

***Массилия (римское) / Массалия (греч.) / Марселха – старинные названия Марселя. Франкония – Франция. Хиспанцы – испанцы.                *                *                *