3 У прекрасных роз есть шипы

Carmen mirabile*

Следующие дни для нас были сотканы из приготовлений, ожидания и волнения.
Выходя в столовую к завтраку, Анна делала реверанс с присущей ей одной естественной грацией и говорила, улыбаясь: «Здравствуйте, сеньор Паулу! Я очень рада приветствовать вас! Вы сегодня превосходно выглядите!»

– Вы тоже очаровательны, сеньора Анна, сегодня и всегда, – отвечал я, думая, что сказанные ею галантные фразы, должно быть, еще никогда не произносились с такой искренней улыбкой. 
 
За обедом, садясь за стол, Анна беспокоилась, ровно ли она держит спину и достаточно ли изящно пользуется приборами. Я успокаивал ее, говоря, что своими манерами она не уступает лиссабонским графиням. Конечно, я немного лукавил, но мне хотелось ее поддержать. Я видел, как она волнуется.

Ближе к вечеру Анна уходила в свою комнату, куда звала Розу, чтобы та помогла ей переодеться в праздничный наряд. Через некоторое время она появлялась передо мной в пышном платье цвета чайной розы, том, которое портной Жоау да Коста сшил для нее, к счастью, полагаясь больше на свою фантазию, нежели на мои эскизы.

Непослушные волосы Анны, покорявшиеся ее настойчивости и мастерству Розы, были убраны в высокую прическу и закреплены жемчужными нитями. В ее ожерелье и браслете, видневшемся из-под тонких кружев, тоже переливались перламутром белые жемчужины. В ушах у нее блестели тяжелые топазовые серьги, покачивавшиеся от каждого ее легкого шага. Она подавала мне руку, но я чувствовал не ее пальцы, а ее кольца.

Вдвоем мы шли на веранду, где танцевали менуэт. Мы уже давно не практиковались, и поэтому нам нужно было повторить некоторые сложные па, которые мне казались чересчур замысловатыми, а Анне нравились.

– Сеньор Паулу, давайте начнем еще раз! – говорила она, хотя я догадывался, что у нее устали ноги от неудобных туфель на высоком каблуке.

Именины Жулии были первого октября. В тот день к своему праздничному наряду Анна добавила еще больше украшений. Теперь жемчуга, топазы, аметисты и изумруды не только соперничали между собой по яркости блеска, но и, усиливая сияние друг друга, мешали мне видеть свет глаз и улыбки Анны. Все ее золотые цепочки, ожерелья, браслеты и кольца казались мне драгоценными оковами, которые пленили ее, или которыми она пленилась.

Как было оговорено заранее, перед праздником мы заехали к Карлосу и Марии. Карлос встретил нас на веранде. Мария еще была в доме. Мы слышали, как она говорила с прислугой, поясняя, что подать Рикардо и Роналдо на ужин и во сколько уложить мальчиков спать. Наконец, она вышла к нам.

– Сеньора, Анна! Как вы хороши!

– Благодарю, сеньора Мария, вы тоже чудесно выглядите! Вам очень к лицу голубой!
– любезно ответила Анна на комплимент.

– Хотите, я скажу вам, как называется этот оттенок?

– Конечно!

– Цвет утренней лазури.    

– Очень похоже, – сказала Анна, представляя, каким бывает небо рано утром. – А мое платье – цвета чайной розы! – добавила она.

В двух экипажах мы отправились на праздник. Мы прибыли последними из гостей. Слуга сначала провел в гостиную Карлоса и Марию, а затем – меня и Анну. Когда дверь открылась перед нами, и мы вошли, все лица обратились к нам, словно в залу ввели не двух человек, а индийского слона, совсем такого, какой изображен на одном из сундуков в особняке де Менезеш.

Удивленно на нас смотрели наши соседи Инасиу Алвес да Силва, у которого я когда-то выкупил Поликарпу, и Сержиу де Мелу, которому так не нравилось, что я даю Анне уроки. На празднике обоих сопровождали жены – девушки лет пятнадцати, которые своим мужьям годились в дочери.

Не менее неожиданным наше появление стало для инспектора плавильного дома и его супруги – немолодой дамы пышного телосложения, туго затянутой в узкий корсет. Они были так поражены, что прервали разговор с отцом и матерью именинницы.

Жулия, вероятно, была потрясена больше всех. В недоумении она смотрела то на нас, то на отца, то на жениха, стоявшего рядом с ней.

Казалось, само время замерло в изумлении.

Конец неловкой сцене положил Карлос.

– Разрешите представить вам наших давних друзей – сеньора Паулу Гомеша и сеньору Анну Мина, – сказал он, обращаясь к хозяевам дома и их дочери.         

Затем Карлос подвел нас к Рую Барбозе, его жене Антонии и имениннице.
Жулия – стройная или, скорее, худощавая девушка – выглядела старше своих восемнадцати лет. Своими угловатыми чертами она напоминала отца: как и Руя Барбозы, у нее были тонкие губы, острый нос и небольшие карие глаза. От матери ей досталась смуглая кожа, которую девушка пыталась скрыть за толстым слоем пудры и румян. Ее необычайно пышное платье, расшитое белым кружевом и лентами всевозможных цветов, напоминало большой торт. На голове у нее возвышался парик, похожий Вавилонскую башню и увенчанный тремя страусиными перьями.

Все это показалось мне нелепым. Сама Жулия, должно быть, считала себя первой красавицей во всей империи. Как ни странно, в какой-то момент я действительно нашел ее похожей на одну из красивейших женщин Лиссабона – сходство было не во внешности, а  в высокомерии обеих. Глядя на Жулию, я подумал о Розалии душ Рейш, с которой меня когда-то познакомил Андре. 

Жулия поприветствовала меня и Анну еще более холодно, чем ее родители. Когда мы отошли на несколько шагов, Себастьян, жених Жулии, думая, что мы его не услышим, или, напротив, желая, чтобы мы его услышали, сказал невесте:

– Говорят, у каждого золотодобытчика должна быть хотя бы одна рабыня с невольничьего берега Мина. Считается, они приносят удачу. Неужели сеньор Гомеш такой суеверный, что ни на минуту не расстается со своим талисманом?

Жулия залилась звонким смехом.    

Слова Себастьяна и смех его невесты задели меня, точно острые осколки. Анна внешне оставалась спокойной.

Вскоре объявили менуэт. Приглашенные музыканты, два нарядно одетых статных мулата, заиграли на скрипках.

Первыми в центр залы вышли Руй Барбоза и его супруга. Хозяин дома танцевал несколько неуклюже, делая тяжелые шаги и не всегда попадал в ритм. Однако его жена, несмотря на полноту, танцевала хорошо.

Родителей сменили именинница и ее жених. Себастьян и Жулия выполняли все па с безупречной точностью.

– Какое удивительное изящество! – радовалась жена инспектора, глядя на именинницу и её жениха.

Мне же было заметно, что танцевать им тяжело. Сосредоточенные лица Себастьяна и Жулии выдавали их боязнь допустить хотя бы малейшую ошибку. Они напоминали мне двух марионеток, движения которых, какими бы четкими они ни были, не способны передать живого чувства. Их танец состоял из отдельных элементов, в нем не было целостности, не было жизни, не было души.

Когда аплодисменты и восхищенные комментарии в адрес Себастьяна и Жулии стихли, Руй Барбоза сказал:

– Теперь приглашаем танцевать всех гостей!

– Отец, прошу, позвольте сначала выступить еще одной паре!
Хозяин дома удивленно посмотрел на дочь.
 
– Приглашаю наших дебютантов, – воскликнула она, глядя на нас, – если конечно, Анна умеет танцевать!

Не сомневаюсь, Жулия была уверена, что Анна откажется от танца. Однако Айо, вернее, сеньора Анна, приняла вызов, или, может быть, вовсе не думала о Жулии.

Остановив на мне свой взгляд, Анна шепнула: Это будет только наш танец!

Музыка зазвучала для нас. Чудесные глаза Анны, в которых сокрыты все тайны мира, сияли радостью. Она двигалась необычайно плавно, грациозно и легко, словно сама природа учила её танцевать.

Вероятно, заметив это, Жулия громко сказала музыкантам:

– Быстрее!
Это слово, точно заклинание злой колдуньи, разрушило гармонию нашего танца.

Чувствуя, что Анне трудно подстроится под новый темп, я вывел ее из центра залы.

– Почему вы не закончили танец? – спросила Жулия, обращаясь ко мне и Анне.

– Сеньора Жулия, в Лиссабоне менуэт так быстро не танцуют. Я не привык к такому темпу, – сказал я, зная, что в столице менуэт иногда исполняют намного быстрее. 
Жулия холодно улыбнулась.

Вопреки ожиданиям большинства и к огромному неудовольствию именинницы, в общем танце мы участвовали. В гостиной было недостаточно места для такого большого количества пар. Когда мы выполняли танцевальные фигуры, каждое движение нам приходилось делать крайне осторожно, не только чтобы не нарушить рисунка танца, но и чтобы никого не задеть. Больше всего я опасался нечаянно наступить на подол платья какой-нибудь дамы, особенно если передо мной оказывалась Жулия. Было очень душно.
Наконец, мы закончили последнюю фигуру. Музыка постепенно затихла.
Жалуясь на жару и обмахиваясь большим веером, сеньора Антония Барбоза распорядились, чтобы слуга распахнул двери на веранду. Хозяин дома предложил всем прогуляться по саду перед ужином.
 
Легкий свежий ветер касался листьев персиковых деревьев. По вечернему небу плыли облака, похожие на большие парусники, свободно пересекающие океан.
Глядя на них, я сказал Анне:

– Чудесный вечер!

Я говорил о красоте, которую природа приобрела в конце дня, однако Анна поняла меня иначе.

– Да, несмотря ни на что, праздник мне нравится, – ответила она с улыбкой. – Как бы я хотела еще потанцевать!

Это был один из тех редких случаев, когда мы друг друга не понимали.

– Я имел в виду другое...– начал я.

Договорить мне не дал Себастьян. 

– Сеньор Гомеш! Не могли бы вы уделить мне одну минутку? Если, конечно, ваша дама не против.

– Нисколько не против! – сказала Анна. 

Тогда юноша начал со мной разговор, показавшийся мне похожим на карточную игру, в которой за ходом одного игрока непременно должен следовать ход второго. Конечно, Себастьян не был таким искусным игроком, как некоторые лиссабонские фидалго, способные продолжать обмен любезностями бесконечно долго, но все же наш диалог продлится намного больше обещанной минуты.

Вновь подойдя к Анне, я заметил, что в руке она держит махровую нежно-желтую розу.

– Какой красивый цветок, сеньора Анна! Где вы сорвали его?

– Я его не срывала, сеньор Паулу! Мне принес его мальчик-слуга. Он сказал – это подарок от одного моего друга. Полагаю, мне прислал его Карлос.

Анна приблизилась вплотную ко мне и шепнула: «Думаю, он очень обеспокоен из-за случая с нашим танцем». 

Затем она немного отстранилась от меня.

– Прекрасная роза! – сказала она, уже не понижая голоса, и слегка покрутила цветок в руке. Луч солнца упал на него так, что в его сердцевине что-то сверкнуло, точно яркая искра. Я подумал, что мне показалось, или, возможно, это блестело одно из колец Анны.
Видимо, заметив легкое недоумение, отразившееся у меня на лице, она спросила:

– Что произошло, сеньор Паулу?

– Нет, нет, ничего, сеньора Анна. Позвольте мне взглянуть поближе на ваш чудесный цветок.

Анна с улыбкой передала мне розу.
Я взял ее и поднес к лицу, словно желая насладиться ароматом. В сердцевине цветка действительно было что-то блестящее. Убедившись в этом, я все же ничего не сказал Анне.

Когда она засмотрелась на птиц, сидевших на ветках персикового дерева, я аккуратно раскрыл лепестки цветка и тогда заметил спрятанный за ними золотой перстень с большим рубином. Я сразу догадался, кому он принадлежит, потому что не раз видел его на руке господина инспектора. Осторожно достав драгоценность, я быстро убрал ее в карман камзола.

– Эта роза хороша, но вы еще прекраснее! – сказал я Анне.

Она вновь обернулась ко мне, и я вернул ей цветок, которым она украсила свое платье.

Через некоторое время всех нас позвали к ужину. Пока мы гуляли, слуги перенесли стол на середину гостиной, покрыли его чистой плотной скатертью, поставили на него простые, но обильные кушанья и местные вина.         
Мы сели за стол. Первый тост в честь именинницы произнес ее отец. Хозяева дома и гости подняли оловянные бокалы, и тогда Жулия, сидевшая напротив инспектора, нарочито громко спросила:

– Сеньор инспектор, где же ваш замечательный перстень?

Она сказала эту фразу таким наигранным тоном, словно до этого много раз ее репетировала.

Инспектор, изображая крайнее удивление, опустил бокал на стол и посмотрел на свою руку так, будто перстень только что был у него на пальце и вдруг испарился в мгновение ока.

– Не может быть! – воскликнул он не менее театрально, чем до этого произнесла свою реплику Жулия. – Я точно помню, как надевал его сегодня утром.

– И я помню! – добавила его супруга.

Хозяин дома и его жена смотрели на инспектора в полной растерянности.

– Все знают, что сеньор инспектор никогда не расстается со своим перстнем, – произнес Себастьян.

– Никогда! Это фамильная драгоценность! – отозвался владелец перстня.

Тем временем Сержио повернулся к Инасио и негромко сказал:
– Думаю, перстенек прихватила эта сорока… – кривя губы в ухмылке, он кивнул на Анну. – Они на золото падки…

 – Хе-хе! Думаете, это наша говорящая птица? – также тихо произнес Инасиу. – Вполне вероятно…

Не давая им или кому-либо еще заявить о своих подозрениях в полный голос, я сказал:
– Сеньор инспектор, должно быть, вы обронили свой перстень. Я нашел его в саду.

– Да, я видел, как сеньор Паулу поднял его с земли, – подыграл мне Карлос.

Я достал украшение и передал его инспектору. Надев перстень на безымянный палец правой руки, он поблагодарил меня, но его лицо выражало не радость, а раздражение. То же чувство отразилось на лицах Жулии и Себастьяна. Все их планы расстроились.

Руй Барбоза повторил тост, точно желая начать праздничный ужин заново. Утолив голод и жажду, хозяева и гости перешли к разговору, такому же тягучему, как конфитюр, который нам подали на десерт.

К тому времени большинство собравшихся за столом были так расслаблены от жары и вин, что не задумывались о своих манерах. Супруга инспектора одной рукой ослабляла шнуровку корсета, сжимавшего ее полное тело. Жулия почесывала голову, отчего пудра осыпалась с ее парика, падала ей на плечи и застывала на потной коже, становясь похожей на воск. Казалось, словно именинница тает. Инасиу вытирал губы тыльной стороной ладони. Сержио шумно пил чай.
Готовясь к празднику, Анна напрасно переживала о том, что у нее не идеальная осанка.

Расправившись с десертом и допив очередную чашку чая, хозяин дома широко зевнул. Его дремота постепенно стала передаваться всем, кто сидел с ним за одним столом.

Тогда Жулия решила оживить вечер и вызвалась сыграть на клавесине. Поднявшись из-за стола, она переместилась к стоявшему у окна инструменту. Худые пальцы коснулись клавиш. Соната, которую она играла, была мне не знакома. Сеньора Антония уверяла, что это Бах. Как бы то ни было, небольшое произведение, исполненное именинницей, было встречено восторгом. 

Поблагодарив слушателей поклоном, Жулия спросила:

– Кто-нибудь еще хочет сыграть? – она посмотрела на Марию.

Та согласилась продолжить музыкальный вечер и исполнила одну из сонат Скарлатти, композитора, которого так любит Анна де Менезеш. Я задумался о кузине и о том дне, когда она впервые играла для меня свои музыкальные произведения. Последний звук утонченной сонаты рассеялся в воздухе, точно дым. Однако на этом маленький концерт не завершился.

Сыграть вызвалась Анна.

Жулия ответила на ее предложение едкой усмешкой и не менее язвительным:

– Прошу!

– У вас все получится, Анна, – сказала Мария, уступая ей место. – Представьте, что вы играете только для Паулу или для меня. 

Анна опустилась на табурет, садясь перед клавесином. Она уже давно приручила этого диковинного зверя, однако тогда он ее не слушался. Любой зверь чувствует волнение дрессировщика.

– Эта милая пьеска нам отлично знакома! – сказала Жулия, как только Анна закончила свое выступление. – Я играла ее, когда мне было восемь! Может быть, вы исполните для нас что-нибудь другое? Что-нибудь новое? Удивите нас!

Анна ничего не ответила. Я хотел вступиться за нее, но прежде чем успел это сделать, на ее смущенном лице блеснула улыбка, и она сказала:
– Позвольте, я спою?

Чувственный и глубокий, её голос был полон чарующей силы. Он напоминал мне море, воды которого наполнены светом, опускающегося в них солнца. Его звучание завораживало, словно плавное движение величественных волн. Он был стихией. А против стихии никто не властен. Его чары оживляли любое сердце, даже полностью окаменевшее, и пробуждали чувства, даже давно уснувшие. Эта внутренняя перемена отражалась на лицах, которые я видел вокруг: из насмешливых или скучающих они постепенно становились восторженными.

Праздник Жулии стал триумфом Анны.

Последние слова романса сорвались с ее губ и угасли. Солнце погрузилось в море, наступила ночь.

Гостиную освещали неяркие свечи. Спустя несколько мгновений, словно очнувшись от колдовства, именинница заметила:

– Необычный голос, но сейчас больше ценится сопрано!

Анна, точно не слыша этих слов, не придала им никакого значения. Как бы высоко ни был подброшен камень, он не способен причинить вреда звездам. 

* Чудесная песнь (лат.)