Школа мужества

      В классе нас было около сорока, таких же, как и я, школьных новобранцев. Район рос как на дрожжах, и - так же, как тогда по всему Советскому Союзу, - рождаемость у нас в городе сильно подскочила. Украинский язык вдруг стал не модным, хотя раз в неделю в первом классе он все-таки был. И мне, как бы бывшему свердловчанину, пришлось впервые столкнуться с проблемой языка тет-а-тет.
Все дело в том, что восемьдесят процентов моих "однокашников" были двуязычны. На улицах нашего города до сих пор в ходу свой украинский суржик. Пришлось опять взяться за перестановку мышц во рту. (см. Прыжок в прошлое). Прошло все относительно быстро и безболезненно, и за небольшой срок в буквально пару недель фраза “га питаю, га пiшов” зазвучала уже на профессиональном уровне.
Появились самые первые и самые верные мои друзья, с многими из которых я дружу и по сей день. Хотя в классе всё было далеко не так просто. В любом коллективе, а согласитесь, что школьный класс - это отражение всех прослоек общества, где обязательно существуют как положительные, так и  отрицательные герои. Опять же, не могу всех судить по себе и знаю, что мое мнение является чисто субъективным.
   Так вот самая жирная, зловонная капля дёгтя в нашей классной бочке мёда носила мужскую фамилию одного из самых культовых писателей того времени. Все мои, тогда еще юные, коллеги по школьной галере прекрасно знают, о ком идет речь!.. Минька был бичом не только нашего класса, но и всей пятой школы. И, вглядываясь в его лицо на выцветшей фотографии второго «А» класса, сквозь длинную вереницу лет я до сих пор вздрагиваю только при одном воспоминании о нём. Это был сущий дьявол!
   Помните, у О. Генри сцену с вождем краснокожих?! Герои повествования украли ребёнка в порядочной семье, а потом бегали и страдали от такого же маленького чертика. Вылитый наш Минька. Так-то в кино. А тут свой, домашний. Только еще злобнее. День, когда он, исходя из своих собственных  соображений, не приходил в школу, был для всего класса праздником. В эти редкие, счастливые дни, весь класс вдруг вспоминал, что человек человеку друг, товарищ и брат. У Миньки, как у личности неординарной, была своя группа поклонников. Самым преданным ему в этой группе, а (как по мне) ещё и самым глупым в ней, оказался мой новый сосед по дому.
   Около наших тополей - это которые на Плющихе - стали проводиться массовые земельные работы. Начался именно тот период времени, когда наш прославленный ДСК (домостроительный комбинат) бил рекорды строительства по всей стране. Жилой дом “выпекали” за полгода. Ну, максимум за год. В одном из таких домов и поселился мой однокашник. И вот однажды, в один из коротких дней наших зимних каникул, он вдруг ни с того ни с сего пригласил меня в стрелковый тир. Стреляли мы там почти до обеда. А кто-нибудь помнит сколько стоил один выстрел в тире? Так вот,  есть у меня подозрения, что деньги на наш поход в тир сосед мой Санька «потянул» у своего вечно нетрезвого батеньки. И всё бы позабылось само по себе, тем более что я был премного ему благодарен за подаренное мне удовольствие. Ан нет! Где-то недели через две вдруг мой “добрый” сосед решил деньги, на меня в тире потраченные, компенсировать в их полном наличии и количестве. А выжимать из меня эти деньги он решил с Минькиной помощью. Вот и верь после этого людям!...
Был у нас ещё в классе и свой Робин Гуд. Сережка Б. был для своего возраста  необычно физически развитым. Несмотря на свои ранние года, на то время он был «непризнанным» королем Пионерской. Весь район знал, что если нужно как-то справедливо «развести» противоборствующие силы, то добро пожаловать на старую остановку, рядом с обувным магазином. Там, на лавочке, у него был свой «офис». В отличие от Миньки, никого он в классе не обижал и остался в памяти у одноклассников как «борец за справедливость».
Учительницу со смешной фамилией Кукурудза звали Мария Миновна. Она-то и провела нас сквозь все эти нелегкие три года начальной школы.  Помню весь наш класс поименно. Помню даже, кто и где сидел.
Помню нашу учительницу географии, которой мы сразу же придумали кличку Линза. Она носила очки с толстыми стёклами в золоченой оправе. На уроках у Линзы была мертвая тишина. Никто даже не осмеливался приподнять голову. Она обладала таким уникальным фальцетом, что на уроках географии у меня в ушах  появлялся тоненький писк. А ее пронзительно звучащая буква «С», исполненная в четвёртой октаве фортепианной клавиатуры, доводила меня почти до физической боли. Я считал на бумажке, сколько же раз она прошипит свою букву «С» за весь урок. Страшное зрелище! Кстати, вероятнее всего, что именно благодаря своим  “вокальным” данным она стала позже завучем школы.
 Многие из класса поступали так: чем выслушивать на уроке географии душераздирающие крики Линзы, лучше «перешланговать» это время в нашем любимом парке.
Где-то в этом же возрасте сильно затосковал я по Илькиному пианино (см. Улица Шевченко). Кстати, само пианино переезд не пережило. Деревянная рама инструмента лопнула, и сколько усилий потом не прилагалось, настроить его так больше и не удалось.
Моя же первая попытка поступления во вторую музыкальную школу, к моему большому удивлению, увенчалась успехом. Хотя меня почему-то взяли на скрипку. Теперь честно признаюсь: я её тогда ненавидел (глупый маленький ребёнок!).  Только на протяжении последующих лет я понял, что права была лучшая скрипачка города, Дора Михайловна. Именно она тогда на меня глаз и положила. Я обожаю любые клавишные инструменты, но можно только представить, какой бы из меня мог получиться скрипач?!.
Обидевшись из-за скрипки на вторую музыкальную, я нашел свое пианино в музыкальной студии ДК Первомайского завода. И вот тут мне улыбнулись счастье и удача. Мне попалась учительница-слухачка, моя любимая Галина Васильевна. Именно она разглядела в маленьком, смуглом, тогда еще очень застенчивом, мальчике тот Дар Богов, который, к сожалению, дан не всем нам, смертным.
 Все началось как обычно, со школы Николаева. Музыкальной школы Николаева. Именно так назывался мой первый нотный учебник. Уже с первых нот, проигранных преподавателем, вся мелодия укладывалась у меня в голове. Произошёл переполох, когда она заметила, что я мгновенно перекладываю всё произведение в другую тональность. И первое свое «Полюшко-поле», услышанное в ля-миноре, я сразу переложил в до. Любовь с Галиной Васильевной у нас была взаимной. Я добровольно ехал с Пионерской на девятнадцатом маршруте автобуса в самый час пик. В автобусе было так тесно, что можно было, подпрыгнув вверх, надолго зависнуть среди плотно сжатых в однородную массу спин пассажиров. Урок у нас официально начинался в восемь пятнадцать, но мы договаривались собираться на семь сорок пять и занимались почти два часа. Именно эти основы гармонии и музыки, которые она мне бережно передала, остались со мной на всю мою оставшуюся  жизнь.
Может, именно благодаря этим занятиям я до сих пор, открывая крышку инструмента, с благодарностью вспоминаю мою Галину Васильевну. Я специально не называю ее фамилию. Хотелось бы только пожелать, чтобы у каждого маленького ребенка на нашей планете была такая же учительница музыки, как у меня. И мне купили пианино! Красивый, светло-коричневого цвета инструмент поселился до конца дней своих в нашей большой комнате. Сутками напролет я пытался исполнить на нем всё, что могло прийти в голову ребенку из далеких семидесятых прошлого века. Выбор, конечно, был тогда скудноват, но, как говорится, - чем богаты, тем и рады.
 Наша с Галиной Васильевной обоюдная любовь продлилась, увы, всего лишь год. По правилам музыкальной студии каждый учебный год завершался отчетным концертом. И вот, именно при сдаче этого концерта, между преподавателями возник сильный спор по поводу оценки моего творчества. Большинству преподавателей показалось, что я на "пятёрку" не наиграл. И только мой педагог да еще пару коллег-слухачей оценили мой труд на чистую оценку пять. В результате этого инцидента я получил-таки свою заслуженную оценку, но мою учительницу «выставили» с работы. Якобы по профнепригодности. Это человека с абсолютным слухом, трудоголика, любящего своих учеников, как собственных детей! Как позже выяснилось, при дележке моей оценки директор всего этого балагана под названием музыкальная студия настоял на увольнении моей любимой учительницы.
Меня передали по эстафете коллеге моей Галины Васильевны. Но это было уже совсем не то. Студия - она студия и есть. Именно из-за этих соображений меня решили перевести в первую музыкальную школу, что с небольшими трудностями все же удалось сделать. А вот здесь мне уже повезло гораздо меньше. Знание нот еще, конечно, никто не отменял, но (по моему твердому убеждению) преподавателем музыки может быть только человек, обладающий слухом. На пушечный выстрел не подпускал бы всех этих выпускников всевозможных музыкальных заведений, которые без нот даже «кузнечика» сыграть не в состоянии. Вплоть до повторного экзамена при устройстве на работу в музыкальную школу. Ведь от того, насколько правильно прививать ребенку любовь к музыке, зависит часто его дальнейшая судьба. Что толку от пяти, а то и семи лет обучения в такой школе, если после ее окончания, человек её закончивший, больше никогда не подходит, а то и просто ненавидит свой инструмент.
В отличие от Галины Васильевны, Элла Александровна играла только по нотам. К еще большему моему огорчению, она вела у меня не только специальность (фортепиано), но и сольфеджио. Не все, наверное, знают, что это за предмет. А предмет этот для музыканта очень важный. Это примерно, как математика в средней школе. Вас учат законам музыки, а они оказываются существуют, и их очень много, и не все они понятны сразу. Именно на занятиях по сольфеджио постигаются тайны нотной грамоты. С вами занимаются вокалом, пишутся первые музыкальные диктанты.
 Я к чему все это рассказываю?! Тут главное, опять, кто вам преподает. На сольфеджио Элла Александровна меня тревожить боялась. В группе примерно из пятнадцати учеников было два человека, способных записать на нотной бумаге всё, что нам наигрывала тогда наша суровая преподавательница из учебника Колмыкова-Фридкина (учебник сольфеджио). Одним из них был я. Она отыгрывалась на других мучениках, этой такой сложной для них музыкальной науки как сольфеджио.
   Вася Ч. занимался по классу баяна. Его «таланты» как баяниста были мне неизвестны, но музыкальный слух у него отсутствовал категорически. Эллочка ставила несчастного Васю около себя и заставляла его громко петь те ноты, которые она выбивала из пианино. Вася набирал полные легкие воздуха, и как бы начинался взлет тяжелого бомбардировщика. Бомбардировщик зависал примерно в районе второй октавы, и сдвинуть высоту полета его голоса было просто невозможно. Он выл, именно выл, как бык, увидевший красивую телку на лугу. Эллочка могла стучать по своим клавишам сколько хотела, но на процесс Васиного полета это абсолютно не влияло.
Уроки специальности у нас проходили тоже очень оригинально. Начну с того, что выбором моего репертуара она занималась самостоятельно. Где она находила все эти этюды Черни и другую лабуду, можно только догадываться. Есть, однако, подозрения, что все произведения, которые она мне выбирала, были ей знакомы досконально. Поэтому и играть приходилось всякую безвкусицу. Хотя я лично ничего против Шумана или Бетховена не имею, но зачем ребенку десяти лет от роду учить все «этюды Черни» наизусть, мне непонятно до сих пор. Всяческие мои импровизации на свободные музыкальные темы сразу пресекались на корню. Как она тогда говорила: -Нечего тут фантазировать, по нотам играй! Я так боялся смотреть ей в глаза, что обмен взглядами у нас проходил, как с медузой Горгоной, только через полированную дэку пианино. Музыка становилась потихонечку в тягость.
Зато во дворе нашего дома была полнейшая гармония. Нас было тридцать-сорок ребят в возрасте от семи до десяти лет. Как-то так получилось, что  «предводителем дворянства» стал я. Наша тимуровская команда была, наверное, одной из самых сплоченных на всей Пионерской.
 И у нас был свой собственный радиоузел. В одном из соседних домов построили АТС (телефонная станция), и, как обычно в те годы, оставили после стройки длинные мотки разноцветной проволоки. Вся тимуровская команда зачищала концы тоненьких проводов. Мы проложили наш Трансатлантический кабель вдоль всего дома под жестяными подоконниками первого этажа. В каждую квартиру тимуровца был проложен отдельный вертикальный провод. Радиорубка в моей квартире была подключена к радиоле «Латвия». Если трубился сбор, то вся команда являлась на построение буквально за пять минут.
 Вся эта наша телефонная деятельность не прошла незаметно. В один из последующих дней в школе меня вдруг, прямо на уроке, вызвали в кабинет директора. И как вы думаете, к кому? Да, именно к Линзе. Она меня встретила таким холодным взглядом, что я сразу почувствовал, что что-то здесь не так. Рядом с ней, за столом, сидели двое репрезентабельных мужчин, при одном взгляде на которых сразу понятно, что они свой хлеб зря не едят. И от них пахло тюрьмой. Хотя нет, вот пахло от них как раз каким-то очень крутыми французскими одеколонами, но сам вид их пиджаков и галстуков уже о многом говорил. Для начала они поинтересовались, где я живу. А то они сами не знали?! Следующим вопросом был, пионер ли я. В общем, после десятиминутного допроса наконец-то выяснилось, в чем суть дела.
Оказывается, что наша частная радиокомпания не прошла незамеченной у местных властей. И пришлось нам наш командный пункт закрыть. Оказывается, они уже побывали у меня дома, и там поставили вся и всех на уши. Оборвали нашу магистраль и предупредили моих Eltern (родителей) о суровых мерах наказания, грозящих их любимому отпрыску.
 Вот никогда не мог подумать, что два моих телефонных провода так мешают нашей большой стране строить свои планы на будущее!.. Мы, тогда ещё во главе с Леонидом Ильичом и по завещанию другого Ильича,  все вместе плавно плыли по течению реки, называемой социализмом.