Последняя капля

    Прохор жил как чёрт. Заваривал один чайный пакетик по два раза, после чего откладывал его на стол или в пепельницу, а когда набиралось три дважды спитых пакетика, он заваривал их вместе ещё раз. Прохор никогда не мыл пол и ходил по дому в сапогах, даже баню топил не каждую неделю. Печка в его лачуге была с огромной дымящей трещиной, которую он заслонил обрезком жести, из постоянно переполненного мусорного ведра свисали кудряшки картофельных очисток, облупившиеся оконные рамы с чёрной засаленной прослойкой у самых стёкол заросли неряшливой паутиной. А из-за колыхающихся возле самого окна ветвей, словно укрывающих дом от туч, в доме было совсем пасмурно и тускло.  Широко растопырив над столом руки, лицом почти в самой миске, Прохор хлебал мутную жижу, пытаясь выловить бултыхающуюся в ней картофелинку. Хлебал, хлебал, а потом ни с того ни с сего брякнул с размаху ложкой и задрал над миской свой бешеный взгляд, вскочил, будто разрывая вековые оковы, и с короткого разбега высадил с ноги входную дверь. С оглушительным грохотом дверь распахнулась, сорвалась с верхней петли и раскорячилась, одним углом упёршись в порог. Столкнув с пути пустое ведро, загромыхавшее по ступенькам, Прохор с мгновение застыл на месте, с силой сжимая кулаки и уставившись злющими налившимися кровью глазами куда-то в неопределённую даль. Невдалеке слышались первые раскаты грома, и порывы ветра ворошили его всклокоченные лохмы. Прохор схватил тут же возле порога валявшийся топор и грозно зашагал через словно расступающуюся перед ним в страхе некошенную траву в сторону единственного дерева. Даже не приостановившись, Прохор всадил в ствол с десяток жесточайших ударов. Ярость так и била из всех его недр, и ствол был срублен уже почти наполовину, когда после очередного могучего удара топор глубоко засел в расщелине. Прохор безуспешно подёргал, пытаясь вытащить топор, потом упёрся в ствол ногой и налёг на рукоять всем корпусом точно обезумевший викинг, ведущий в одиночку ладью против течения. Шея вздулась извивающимися жилами, лицо пошло розово-багровыми пятнами, и первые жирные дождевые капли упали на его лицо. Топор по-прежнему сидел в дереве намертво. Ещё несколько раз Прохор попробовал расшатать топор неубедительными тычками основанием ладони, после чего, не долго думая, подобрал полено и с размаху стал выбивать рукоятку в противоположную от нанесённого удара сторону. Через пару ударов рукоятка сперва надломилась, а потом со звонким треском полетела в направлении покосившегося забора. Вместо топорища из ствола торчал недлинный, похожий на сук извилистый обломок, с одной стороны лоснящийся от грязи, чёрный, с другой почти белый с расщеперенными линиями волокон. Тяжело дыша, Прохор постоял ещё какое-то время, всматриваясь в плоды своего труда и перебирая в голове способы разрешения сложившейся ситуации, и, как бы не определившись ещё до конца, поплёлся в задумчивости домой. По лицу его струились дождевые капли, но не как будто бы слезами, а сурово, по-мужски. Ещё дрожащей рукой он приставил за собой ветхую дощатую дверь, оперев её на дверной косяк, и жизнь снова пошла своим чередом. Метровая трава во дворе шумела на ветру, паук повсюду наплетал свою несуразную паутину, и в доме постоянно было сыро и пасмурно.