Попов Б. Н. Человек-колодец, 2019

  Это рассказ об Аркадии Ивановиче Семенове - деде по матери главного героя повести «Чистый след на белом снегу» Александра Николаевича Кузьмина. Название рассказа намеренно противопоставлено названию произведения  любимого мной японского писателя Кобо Абэ «Человек-ящик». Кое- кто из моих знакомых и друзей говорит, что я противопоставил японскому характеру русский. Это не так. Полагаю, что среди русских людей «ящиков» не меньше, чем среди японцев. А тех, кого можно назвать «человек-колодец», вообще мало.


   Странный дед появился у них в первую же весну.

   Они: две сестры, мать и отец приехали в Подмосковье прошлой осенью с Дальнего Востока. Отец дослужился до майора, ушел в запас и купил через сослуживца этот участок, площадью почти гектар с маленьким домиком, непригодным для житья. Всю зиму семья ютилась в маленькой комнатушке у знакомых, а отец мотался на попутках, закупая материалы для строительства нового дома.

    Тогда, на первой погожей апрельской неделе, они сломали трухлявый деревянный домишко, крыша которого проломилась в марте от груза мокрого снега.  Они были счастливы. У них был громадный, поросший вишневыми дебрями участок, кучи ломанного в соседнем карьере известняка и аккуратные поддоны с бледно-розовым кирпичом — залог новой жизни.

   Странному деду на вид было едва за шестьдесят. Его почтенная, обнажившаяся, когда он снял кепку, лысина была опушена коричнево-седыми волосами. Был он еще крепок, строен и зеленые глаза молодо поблескивали под лохматыми бровями.

   Юля заметила как он присел, сдув с него труху, на сухой, с щербатым от годовых колец распилом, чурбан и долго смотрел как нанятые отцом строители разбирают неровный, с забитыми грязью щелями, пол, отдирают от него тонкие, дощатые, обклеенные в двадцать слоев дешевенькими обоями простенки, бухают по ним наотмашь топором, кряхтят, разрывая обои. Посидев с полчаса, дед оторвал небольшой клочок обоев, перебрал все рассыпавшиеся слои, убрал их во внутренний карман широкого, мятого пиджака, натянул на голову, начиная с высокого гладкого лба, кепчонку и , не торопясь, как бы прогуливаясь, ушел сначала к пруду под раскидистыми, все еще голыми после зимы, вязами, а потом к другому, маленькому прудику ниже первого и так дальше, пока совсем не пропал из виду.

   Юля была на год моложе своей сестры и училась в седьмом классе. Она была не так красива, как Лена. У нее были пухлые щеки, но вокруг нее всегда были ребята и многочисленные подружки. Она приписывала это своему доброму, веселому нраву и была права. Ее доброта и живость затмили Ленину красоту, сделали ту еще более требовательной и раздражительной. Теперь, спустя семь лет, у Лены остались редкие, тщательно одетые, непроницаемые кавалеры. Они приезжают к ней на дорогих автомобилях, редко появляются второй раз, а потом Лена навсегда исключает их из разговоров, отыскивая достаточно непристойные основания для этого.

   Второй раз странный дед пришел через три дня. Юля не заметила, как он появился. Она лежала, подставив лицо солнцу, на большой упругой куче нарубленного осенью мелкого вишневого хвороста и читала модный японский роман, а когда повернулась к строителям, увидела как дед среди них копает траншею под фундамент. Было довольно свежо, но из под его кепки капал пот. Дед вытирал пот манжетом чистой, голубой рубашки, выглядывающим из под старого, добротного свитера и улыбался, подняв голову к бледно голубому, ветреному небу.

   Строители приняли его за представителя отца, держались с ним почтительно на расстоянии. Попросили один раз бутылку «под угол», но он только развел руками, они и отстали. Отец тоже видел его, но считал одним из строителей.

   Дед появлялся не каждый день, но часто. Юля заметила, что он редко пропускает дни, когда меняется погода. Тогда он приходил рано утром, до строителей. Когда Юля выходила из автобуса, он уже сидел на бревне или куче досок и смотрел по сторонам.

   Примерно через месяц, уже накануне каникул,Юля подошла к нему, она уже осмелела, и спросила:
- Вы, ведь, не строитель? Нет?.. А кто же вы?
- Ерема.
- А Ерема это кто?
- Ну, мягко говоря, дурак, а, грубо выражаясь, так оно и есть. Тебе интересно, почему я ваш дом строю?
- Очень.
- Я, видишь ли, представляю, что строю для себя и своих детей. Вам дом Огурцовы продали?
- Не знаю. Кажется. Нас тогда здесь не было.
- Видишь засохшую яблоню?
- Вижу. Она зимой замерзла. Папа на ее месте хочет смородину посадить. Красную.
- Красную? Это он хорошо решил. Здесь раньше добрая смородина росла. Давно уже. Лет пятьдесят назад. Это штрифель засох. А до него здесь коричневка росла. Огромная была яблоня, раскидистая, ни одного нечервивого яблока на ней не было, но зато, запах... Ее тоже мороз засушил.
- Так вы здесь раньше жили?
- ? Огурцов — зять мой, муж сестры. Они лет тридцать на Урале прожили. А здесь мать моя жила до самой старости. Три лета назад ее похоронили. Я ее к себе каждый   день звал, а она в гости часто ходила, но ночевала раз пять, не больше. Летом я не мог ее из этой красоты вытащить, а зимой она уходила печку топить. Видела, какая здесь печь была?
- Видела... Такая холодная...И грязная.
- «Печь» - это громко сказано. Печка... Холодная, говоришь. Три зимы остывала. Я то ее горячей помню. Смола на бревнах от нее разогревалась. В доме начинало пахнуть домом.
- Я понимаю.
- Мать ее лет шестьдесят топила. Как замуж вышла... Я ее у себя оставлял, а она уходила печку топить. Ничего, - говорил, - с твоей печкой не случится. Отдохни. А она: «с печкой то может и ничего. Только, зачем мне утром вставать, если печку топить не надо?... За три зимы остыла.
- Вы не расстраивайтесь! Я, ведь, ее горячей не видела. Я вообще не видела, как печка горит.
- Топится. Печка не горит, а топится. Вроде как сама.... Ты, Юля, я думаю, хороший человек. Ты про меня никому не говори. А то неловко будет и мне, и папе твоему. А сама думай: «Ерема дурак работает». Так спокойней будет. Я вам худого не желаю.

   Он погладил ее по руке выше локтя.

   Юля согласилась с ним и почти сдержала свое слово. Рассказала о нем только Лене. Та всерьез возмутилась, сказала, что он не имеет права, что теперь ей стало тревожно и обещала рассказать отцу. Юля протестовала, но знала, что Лена не послушает ее. Она замкнулась и ждала, что получится. Но ничего не произошло. Лена, по-видимому, притерпелась. Дней через пять она сказала Юле: «Пусть работает. Дом, все равно, наш. А он хорошо все делает. Я смотрела. А то до зимы не построим. Но потом скажем все папе. Пусть он его больше не пускает».

   Когда корявые вишневые ветки стали гибкими и сад зацвел, он стал приходить каждое утро. Юля чувствовала, как захлестнули ее белые волны, как они врываются в ее грудь через глаза, колышутся в ней вместе с порывами ветра , волнуют ее нежностью нежностью круглых лепестков и прохладой крепнущих листьев. Она переживала такое впервые. Захотелось сделать сразу все возможное на свете, но нельзя было сделать ничего необычного, и это тоже волновало. Тогда она вновь увидела Ерему. Он сидел на высоком вишневом пеньке, постелив на него выброшенный из домика линялый половичок. Был он бос, без рубашки. На его голове, еще упругих плечах, брюках, потертых на коленях, лежали тонкие, почти прозрачные, первые опавшие белые лепестки. Ногами он поочередно тянулся к рассыпанным над высокой травой ярко желтым одуванчикам и срывал их кривыми, неуклюжими пальцами.

   Юлино беспокойство вдруг прошло. Она поняла, что, наконец-то, попала домой, что она хотела того с самого рождения. Желания по-прежнему теснились в ней и она знала, что может очень многое, почти все, но она знала, также, что не может, не должна покидать это место и что этот странный старик также близок ей, как детский, протертый до ткани плюшевый медведь.

   С тех пор Юля полюбила садиться так, чтобы видеть как старик работает. Ей нравилось копошиться на его глазах, вытаскивать из комнат строительный мусор, подавать инструменты и кирпичи. Она относилась к нему почти также, как к отцу, но отец был деловитым и понимающим, а дед — работящим и мудрым.

   Иногда к деду заходил совсем уже дряхлый старик — весь седой, с горбатым носом, тонкими губами и огромным кадыком на морщинистой выбритой шее. Он заводил с Еремой разговор о неизвестных Юле людях — многие из них жили рядом - о том, какие красивые цветы незабудки и какая сочная земляника вырастали в соседнем овраге, о том, какие великолепные караси жили в их прудах и как потом их заменила странная, невиданная рыба под названием «ротан». Пруды они называли древними именами «Верхний», «Нижний», «Дикий», «Речка», которых уже никто не знал. Юля с удивлением поняла, что раньше вещей было намного меньше, чем теперь, но намного больше было вещей с именами.
   
   В конце лета дряхлый старик умер. Ерема крепко выпил на похоронах, пролез в сад и уснул под грушей на том самом, сбереженном им, половичке. Юля допоздна прохаживалась мимо него, вывела из себя Лену и та заявила, что в другой же раз расскажет обо всем отцу. Это случилось через неделю.

   Ерема ставил тогда оконные рамы в облюбованной Леной комнате. Она вошла в дом и бесцеремонно потребовала переделать окно так, чтобы оно открывалось наружу, а не внутрь. Ей это  надо, потому что она устроит на подоконнике цветник. Юля видела, как озадачен был Ерема, как торопливо ощупывал он раму, отыскивая решение. Но Лена поняла его молчание как отказ и бессовестно закричала, что он наглец, что он ведет себя как хозяин. Она бездумно и истерично гомонила, пока в дом не вбежал перепуганный отец.

- Ты думаешь, он строитель? Он хозяин! Он считает, что все здесь принадлежит ему! Он строит, как ему хочется! А мы купили дом незаконно!

Ерема растерянно собирал инструмент. Он ничего не отвечал. Когда он двинулся к выходу, Лена выпалила: «Я вас боюсь. Вы ходите здесь как мертвец. Вам надо сгинуть и не появляться!» Тогда он ответил, повернувшись к отцу:
 - Чтобы наружу открывалось, надо раму наоборот повернуть и запоры внутрь переставить» - и вышел.

Только тогда отец спросил, что случилось. Воспользовавшись тем, что Лена, разыгрывая обиду, надула губы и отвернулась, Юля твердо попросила:

- Верни его, папа. Он здесь раньше жил. Я давно это знаю. Он нам пять месяцев помогает, бесплатно.
- Да кто, он-то?
- Ерема. Огурцов.
- Да, - крякнул отец.
- Верни его!
- Незаконно купили, - еще раз крякнул отец и поспешил за дедом.

   Юля хорошо помнит, что было потом. Отец и дед долго сидели на табуретках, расставив на трехногом стуле тарелки и стаканы. Выяснилось, что деда звали не Ерема, а Аркадий Иванович Семенов. Когда-то он был хорошим токарем, но уже шестой год был на пенсии по болезни. Всю жизнь он мечтал возвратиться на родное место, с которого его подняла неугомонная и ленивая жена. Ее квартира, принятая им сперва как временная неизбежность, стала постоянным его жилищем. Жена согласна была переехать только в новый дом со всеми удобствами. У них подрастали трое детей, поэтому деньги на дом никогда не появились. Аркадий Иванович смирился и устроился так, что почти все свободное время проводил у матери дома или в саду. От города до их деревни было сначала три километра по хорошей дороге, а потом они и вовсе слились.

   Когда бутылка была допита, дед рассказал отцу, как держал он домишко в порядке уже после смерти матери, сохранял остатки тепла. С Урала попросилась давняя беглянка-сестра с семьей. Попросила подарить ей дом с участком, чтобы она могла прописаться в родном пристоличном краю, обещала построиться. Подарок она продала через два года, так и не вернувшись в дом — на съемной квартире жила — а на выручку вступила в кооператив. Лишился дед сразу родной сестры и родного дома.

- Ничего мне вашего не надо, я не дурак, - повторял захмелевший дед. - Мне бы только приходить сюда, как прежде и в саду ковыряться. Мне и не надо ничего. Что вырастет — все ваше. Моя только работа.
   
   Отец ничего ему не ответил. Потом отец долго разговаривал с матерью. Крутил пальцем около виска. «Убеждает», - усмехнулась Юля. Мать в конце концов согласилась. Только в доме деду работать больше не разрешали. В дом он заходил редко, хотя к нему привыкли. Много времени он сидел с удочкой у пруда. Всю пойманную рыбу отдавал кошке. Но чаще всего он был в саду.

-   Он приходит обязательно после смены погоды, решила Юля, чтобы увидеть новое. Однажды она увидела деда осенним вечером под старым кленом. Сильный ветер нес из черного неба редкие капли дождя и ронял их вместе  с резными листьями в истоптанную грязь под качающимся фонарем. Дед неподвижно стоял на дороге, потом стал пробираться на твердое место. Возвращался ли он от знакомых, или приходил специально, Юля так и не узнала.

   В первую осень ему дали много моркови, картошки, яблок, собранных благодаря его стараниям. Он не отказывался и целую неделю в сумках перетаскивал все к себе. Но, когда другой весной мать пробовала возразить против его присутствия, он положил рядом с ней пятьдесят рублей и ушел обрезать яблони. Деньги он взял назад только когда отец принес их ему домой. С тех пор его положение стало хоть и не ясным, но прочным. Казалось, они приобрели деда вместе с домом и участком.

   Года через два, когда сильно  заболела мать, Аркадий Иванович полдня проползал по саду на четвереньках и собрал какую-то траву Она в три дня волшебно поставила мать на ноги. Тогда с дедом смирилась даже Лена, иронически окрестив его «домовым». Это прозвище закрепилось за ним, тайно от деда. Потом деда стали суеверно оберегать, связав с ним благополучие семьи.

   Был он добрейшим человеком, хотя и не лишенным странностей. Он, например, упрямо повторял, что надо снести построенный отцом гараж, поскольку тот стоит на самом «помидорном» месте, и никогда не заходил в сооруженную отцом тепличку. Они все успели привыкнуть друг к другу, когда безразличная судьба разрушила их благополучие. Городские власти отчаялись строить на окраинах, подковой охватившей их Садовую улицу, бывшую деревню, и решили застроить сады, пожертвовав ими ради нового городского центра.

   Юля с тревогой и горечью встречала повсюду геодезистов с нивелирами и планками. Соседи перестали обновлять вишни в саду — старые вдруг начали засыхать — а вместо этого просто побросали в землю картошку. Только Аркадий Иванович, казалось, ничего не замечал. Он значительно расширил огород, тщательно удобрил под него землю, целыми днями ведрами таскал из пруда воду, лил под каждое дерево и куст по двадцать ведер, добыл редкие удобрения с микроэлементами, тщательно взвешивал их и разносил по всему участку. Юлю бесила его слепота. «Ерема», - злилась она на деда.

- Аркадий Иванович! - не сдержалась она однажды, увидев, что на грядке взошло что-то прежде невиданное, - неужели вы не слышали, что наши сады будут сносить? Оставят только по четыре сотки, а потом, наверное совсем, всю улицу ликвидируют.
- Как не слыхать? Слышал. Ты посмотри, что я  в этом году сделал. - Он увлек Юлю к огороду.  - Здесь я посадил дыни, здесь арбузы, а здесь этот...  арахис — земной орех. Всегда мне было интересно. Как они на нашей земле вырастут. Если сейчас не попробовать, то уже никогда. А что я в саду работаю, так пусть он отдачу даст. Пусть все, на что способен, покажет. Земличку теперь под дома возьмут, асфальтом укатают, ей, может, тыщу лет не родить. Пусть сейчас постарается.
- А как же ты теперь будешь? - Юля не сумела спросить подробнее.
- А ты как? А другие как? - Вот и я также. Ты вот меня спрашивала, жил ли я здесь раньше. Помнишь, спрашивала?
- Да.
- Я тебе отвечу, что и сейчас я здесь живу, и всю жизнь здесь жил. И хоть я на край света попал бы, все равно, здесь бы жил. Из меня этого сада ничем уже не вытравишь, поэтому, не боюсь я ничего. Пусть сносят. Дикие люди в пещерах жили. Старикам они, небось, дороже всего были. Что же, в дома не надо было переходить?

   После этого разговора Юля успокоилась немного. Дед суетился в саду до поздней осени, вырастил-таки арбузы и дыни. Арахис пропал, но зато распустились ароматные, фиолетовые цветы гелиотропы, которые никто не решился срезать. Так они и завяли на грядках. В конце октября дед обвязал стволы яблонь толем от мышей, подвязал кусты смородины и ушел, чтобы больше не приходить.

   После Нового года бульдозеры срезали сады сзади их почти километровой улицы, сгребли деревья в высокие кучи. Пожарные облили кучи керосином и сожгли. Потом строители частыми рядами забили в землю сваи и возвели на них дома. Строили быстро и красиво. Не пропало ни одного лишнего деревца. Пруды были облицованы гранитом, начинены водометами и выстроены в каскад. Личные домики поновее, в том числе их, были включены в ансамбль и сохранены.

   Строительство продолжалось три года. Дед заходил   иногда к ним, рассказывал о внуках, выпивал с отцом бутылку, но случалось это редко. Ни о домишке своем, ни о саде он никогда не заговаривал. Весной четвертого года, совсем недавно, Юля, возвращаясь из института, увидела на трамвайной остановке не угрюмых, как обычно, ожидающих, а какую-то странную кучку. В ее середине выплясывал дед. Он был сильно пьян. От его выходов, присядки и чечетки рубашка выбилась из брюк, его кепка была в руках заливисто смеющегося пацаненка. Одни молчаливо осуждали, другие весело улыбались и подбадривали деда.
 
Он сразу же подчинился Юлиному взгляду и пошел за ней, не отвечая на поддразнивания.

- Не сердись, милка, - просил он остановиться, - тоска заела. - Дурак я опять был, Ярема. Да постой же ты! Дай отдышаться!
- Стыдно в Вашем возрасте концерты на улице давать, Аркадий Иванович, - Юля присела на скамейку.
- Да какой возраст? Шестьдесят семь. Почки что-то сдают. А так я еще ничего. Могу полком командовать. Ты послушай, Юленька, чего я мечусь и даже тоскую. Дурак, ведь, я был. Душа моя в том саду была, в печке той. Со мной она, конечно, душа то. Здесь, - он постучал по груди. - Только кто ее теперь узнает? Как ее людям передать? Я внуков, почитай, с рожденья пестовал, а что в них от меня? Глаза и уши? И лысина будет такая же. Вот ты меня поняла, что мне дорого и красиво поняла и ближе ты мне, чем мои оболтусы. Веришь или нет?

- Верю, дедуля, верю. Похоже и мне  от той печки досталось. - Юля решила не отмахиваться от деда и говорить серьезно. - Может быть, от меня другим перейдет. Так и будет жить, из зеркала в зеркало передаваться.
- Ой, не понимаешь ты! Не понимаешь! Свет меж зеркалами и тот слабеет. Источник нужен, предмет. Ребятишек надо учить. Во взрослого кроме водки ничего не вольешь, он уже полон. Из взрослых и старых уже сыпется, из одного — хорошее, из другого — дребедень. Ребятишкам предмет нужен, чтобы воспитывать — кортик, там, бронзовая птица или эрвээс какой-нибудь... голубая чашка. Сколько мужиков у нас в семье было? Ни о ком плохого не слышал. На улице нашей никогда никто в тюрьме не сидел. А теперь пацанам показать нечего. Чтобы душу увидели, надо, чтобы душа у них уже была, а какая она растет, чего любит, чего страшится, как увидишь? Беда! Разломали мы оселок, на котором людей правили. Сестра то моя отчего такая? - Сызмальства отсюда уехала. Не успели люди ее направить.

   Тут дед совсем опьянел, перестал говорить, только совсем некрасиво всхлипывал и хрипел. Были они уже рядом с домом, в котором он жил. Юле повезло, что она заметила внука Аркадия Ивановича и передала деда ему.

   В один из следующих дней Юля проснулась от размеренных, глухих ударов на улице. Она выглянула на веранду и увидела за окружающими дом яблонями — забора вокруг них не было — отца рядом с работающим ломом Аркадием Ивановичем. Подойдя ближе, Юля заметила девятнадцатилетнего внука. Он сидел на тележке, на которой они привезли, кроме лома, лопаты с короткими ручками, колья, доски и топор.

- Насчет лома мы с Юркой правильно сообразили. Слежалась землица, укатали.
- Чего он придумал? - чего-то опасаясь, спросила Юля у отца.
- Колодец копает, - непонятно было осуждает отец или одобряет.
- Вот я твоему отцу рассказываю. Приехал Юрка с экскурсии, во Владимир они ездили, и рассказывает, что стоит среди города трактир, под старину сделанный, а рядом с ним колодец-журавль. Только колодец тот не настоящий, декорация одна. Тут мне и кольнуло: «Построю-ка я на месте сада, прямо где яблоньки сидели, колодец. Настоящий, с водой, из которого напиться можно. Будет мальцам, что запомнить. Дома все одинаковые, в какой город не уедешь, все равно. А колодец их сердце защемит, не остудит, а разогреет. Пруды тоже запомнят, хоть и в каменных берегах.
- Ну почему колодец, Аркадий Иванович? - подошла проснувшаяся Лена. Толпились и случайные прохожие, но долго не задерживались. - Вы бы, лучше, дерево посадили, что ли.
- Эка невидаль, дерево. Деревьев мы еще понасажаем. Пусть колодец будет под деревьями.
- А разрешение вы оформили? Это не наш участок, даже, если мы не против. Это  городская территория.
- Оформят разрешение, Потом. Спасибо еще скажут, если не глупые. А если сейчас не скажут, то помянут те, которые здесь вырастут.
- Далеко надо копать? - поинтересовался отец.
- Порядочно, но не очень. Здесь прежде были колодцы. Если вода не ушла, то двенадцать метров. Сразу надо сруб ставить.

   Дед копался весь день и следующий. Вокруг ямы соорудили ограду из кольев. К концу второго дня Юрка вынимал землю ведрами, глубина достигла метров трех. На другой день работа замерла. Внук уехал в общежитие, он учился в техникуме, в соседнем городке. Дед привез на тележке несколько бревнышек для сруба, но просидел весь день у них на крыльце. К вечеру у него начался озноб, он побледнел, ослаб. «Скорая» увезла его в больницу с остро почечной недостаточностью. Позвонив в справочную, Юля узнала, что  Семенов Аркадий Иванович в отделении реанимации.

   Ближе к полночи пошел дождь. Юля накинула плащ, взяла зонтик, прошла под яблонями к колодцу.  Было тепло, крупные капли редко стучали по зонтику и невидимым листьям. С кучи вынутой глины в яму стекал тонки ручеек, с краев обваливались мелкие комочки.

- Предмет, - подумалось Юле. - Яму тоже можно любить и помнить. Сколько она простоит, пока затянется или закопают?

  Пробираясь к дому, Юля заметила в темноте отца. Он ее не увидел.

   Утром Юля проспала. Опаздывая в институт, она бежала к автобусу и вдруг увидела трех подростков за оградой у ямы. Она подбежала к ним и услышала, что из глубины ими командует отец.

- Немедленно вылезай оттуда! - от изумления прокричала она. - Еще один сумасшедший появился, - выдохнула и попала ногой в жидкую желтую глину. - Ну ты то не только самоуправляемый, ты же всю жизнь военный.
- Не плач, Юлька! - услышала она. -  У меня разрешение в кармане, могу показать. И дед твой выкарабкивается, я утром звонил. И за бревна я заплатил, завтра привезут.

   Через год вечером Юля сидела на скамейке под яблоней. Они с мужем ждали ребенка и она старалась больше быть на воздухе. Невдалеке хлопнула дверца  автомобиля. Лена провела к колодцу незнакомого мужчину.

-  Хочешь ключевой воды? - зазвенела цепь, ведро ударилось о воду.
-  Зачем здесь колодец?
 - Ни зачем. Его отец выкопал.
- Ему что же? Больше делать нечем заняться? Ты говорила, что он председатель ДОСААФ.
- Может быть и нечего. А если бы тебе было нечего делать, ты бы стал копать колодец? Пятнадцать метров?
-Нет. Если бы не хотел в театр или почитать, то уж лучше поехал бы на охоту.
Ну и проваливай отсюда, - голос Лены торжествовал.
- Не понимаю.
- Проваливай отсюда. Колодец — это тест, понятно теперь? Я тебя проверяла. Ты скучный человек, без выдумки. Ты уже шестнадцатый, понял?

  Ничего больше Юля не услышала. Злая, с блестящими глазами подошла Лена.
- Слышала?

   Юля кивнула головой.
- Оставит меня этот тест старой девой.
- А ты не проверяй, - Юля обняла ее за плечи. - Бери посимпатичнее. Мы его отмоем колодезной водичкой. Как ты думаешь?.